355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альберт Брахфогель » Рыцарь Леопольд фон Ведель » Текст книги (страница 14)
Рыцарь Леопольд фон Ведель
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:25

Текст книги "Рыцарь Леопольд фон Ведель"


Автор книги: Альберт Брахфогель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Грустные предчувствия Иоанны оправдались, когда она, проснувшись утром, узнала, что ее гости уехали, не простившись даже с нею. В своем письме канцлерша объявляла ей сухо и гордо следующее: «При таком отношении господина рыцаря, вашего сына, предпочла я, без дальних околичностей, оставить ваш дом с зятем и дочерьми и отказаться от всякого знакомства с вами на будущее. Крайне сожалею, что вследствие заблуждения, согласилась недавно на возобновление этого знакомства. Эмма фон Эйкштедт».

Когда Леопольд с Николасом приближался к замку, около башни встретил его смотритель и сказал:

– Господа уехали рано утром, не простившись с барыней. Вот вам письмо от господина Гассо.

Леопольд побледнел как полотно. С опущенной головой и неподвижным взглядом вошел он в зал, к матери.

Взглянув на него, Иоанна сказала:

– Так ты уже все знаешь?

– О! Да! Я хочу только прочесть, что Гассо мне сообщает.

Он развернул бумагу.

«Леопольд! О своей свояченице Анне не скажу тебе ни слова. Ты недостоин, чтобы произносить ее непорочное имя! С тобой же я должен объясниться насчет чести имени, носимого, к несчастью, нами обоими и которое ты запятнал, с большим хладнокровием и низостью, чем некогда Буссо. Ожидаю тебя сегодня или завтра вечером, от шести до девяти часов у веттерского дуба. Если же ты не придешь, то это будет доказательством, что ты не только бесчестный человек, но еще и трус. Гассо».

Леопольд только засмеялся, потом вскочил с места, в порыве негодования.

– Клянусь спасением моей грешной души, это превосходит всякий разум и всякую справедливость! Вот, матушка, возьми, прочти эту милую записку! После того как они, не выслушав меня даже, убежали, как дураки на основании одного пустого подозрения и низкой клеветы, господин брат дерзает еще требовать от меня отчета, как от мальчишки!

– Он отправил вслед за тобой Гартмана. Сам он рассказал мне это, когда приехал.

– Надсмотрщика и шпиона послал мне вслед! Нечего сказать, это весьма прилично сыну моего отца разбить счастье младшего брата, очернить его честь, погрузить в горе тебя, и все – на основании свидетельства низкого раба! Мне бы стыдно было употребить для своего оправдания те же средства, которые он пустил в ход, чтобы обвинить меня. И потому я не сошлюсь на свидетельство Николаса Юмница. Но пусть он приведет к тебе испанку и она тебе все расскажет, как будто бы сам высший судия требовал у нее отчета.

Иоанна встала.

– Леопольд, я не отвечу тебе ни слова, пока не увижусь с Сарой, тогда же я уже буду знать, как поступить. Приведи ее вечером, Николас, я уж устрою, чтобы мы могли быть одни. Если же Анна в состоянии так легко от тебя отказаться, то лучше умри неженатым, чем приковать себя к такой равнодушной, бесчувственной особе! Ты пойдешь на свидание с Гассо?

– Непременно!

– Если так, то я требую от тебя только одного – не поднимай руки на брата, пусть гордость будет твоим единственным оружием!

– Насчет этого будь покойна. Я у веттерского дуба буду ждать, чтобы ты обняла меня, признав меня правым.

– Пусть будет так, дитя мое! День прошел мрачно.

В условленный час Леопольд выезжал из реплинских ворот.

Он поднялся на высоту, где Гассо стоял уже у веттерского дуба, который, освещенный последними лучами заходящего солнца, стоял как привидение и, казалось, был свидетелем предстоящего разговора.

Почти в одно и то же время вошел Николас Юмниц через штатгартские ворота, в сопровождении женщины, закутанной в старый платок. То была Сара.

– Я тут! – с этими словами Леопольд остановился перед Гассо. – Что хочешь ты от меня?

– Господин рыцарь, – отвечал тот с горькой иронией, – очень жалею, что вынужден беспокоить вас еще после вчерашнего геройского поступка, но так как мы дети одного отца и носим оба одно имя, то нам надо будет по этому поводу поговорить немного друг с другом.

– Таким тоном, Гассо, может говорить только тот, кто желает мечом покончить разговор. Я же этого не хочу! – Он вынул из ножен свой меч и вонзил его в веттерский дуб.

– Вот так, будь тут!! Если же ты пришел сюда не только с намерением лишиться брата, но и с желанием продать свою душу сатане, тогда ударь меня! Место здесь приспособлено к этому как нельзя лучше, к тому же ты можешь быть уверенным, что бедная моя мать тогда навсегда успокоится, а ты сделаешься владельцем Кремцова!

Гассо пробормотал проклятие, потом он также вонзил свое оружие в ствол.

– Поскольку ты так удивительно спокоен, то, без сомнения, ответишь с тем же душевным спокойствием и на мой вопрос.

– В этом можешь быть уверен!

– Можно ли полюбопытствовать, какое спешное дело требовало твоего присутствия в Инагофе?

– Ты счел вполне приличным, достойным и братским поступком решить этот вопрос при помощи твоего конюха, поэтому ответ мой оказывается лишним.

– Очень хорошо. Итак, чтобы быть кратким, она приехала! Прекрасная испанка с черным глазами и блестящими драгоценными камнями?

– Что же? Раз такой благородный свидетель, как господин Гартман, блумбергский конюх, ее уже видел, то мне нечего подтверждать это.

– И ты дерзнул, негодяй, прижимать к сердцу сестру моей жены, притворяться в любви к ней, чтобы потом броситься в объятия твоей любовницы!

– Если ты пришел сюда, чтобы оклеветать меня и оскорбить, тогда я не буду тебе отвечать. Об Анне фон Эйкштедт я не скажу ни слова, она сама должна знать, имела ли она право так поступить, если чувства ее ко мне были в самом деле искренни! Тебе же я должен заметить, что, если ты вчера не счел нужным искать разъяснения дела, о котором я более всех сожалею, то сегодня ты уже потерял право на мое доверие, выказав себя недостойным его! Если бы вы все остались моими гостями, если бы ты подождал меня, тогда было бы моим священным долгом не оставлять вас более в неведении. Теперь же, брат, наши отношения уже таковы, что я счел нужным доказать тебе, как несправедливо со мной поступили, разбив своим недоверием все счастье моей жизни.

– Очень нужно мне ваше счастье или несчастье! Тут дело идет о моем честном имени, которое вы запятнали! Вы подтвердили, что испанская девка приехала. Я этого не потерплю! Я требую, чтобы вы в три дня выпроводили эту женщину из нашей земли, а не то, я сам справлюсь с прекрасной испанкой и смою с нашего герба грязь, которую закидали его сыновья моего отца от второго брака!

– Господин Ведель фон Блумберг, с этой минуты вы чужой на моей земле! Но если вы позволите себе нарушить мои права и общий мир, то прошу вас приписать себе и все последствия этого. Женщина эта не пришла сюда тайно, а в силу данной ей грамоты. Я не скрыл своих отношений с ней, напротив, объявил, кажется, довольно громко в тот Рождественский сочельник, скольким я ей обязан и чем я намерен доказать ей свою благодарность! Впрочем, жар ваш, без сомнения, остынет, когда вы узнаете, что моей матери известно, что вас сюда привело, равно как и то, как я намерен поступить, правда, это не родная ваша мать, и потому вы считаете, что не обязаны оказывать ей сыновнее почтение, я же объявляю вам, что она единственный судья, которого я признаю здесь на земле! Будьте так добры, выждать ее решение, его как раз она сейчас выносит!

Несколько остывший Гассо посмотрел в сторону и увидел Николаса Юмница, взбиравшегося верхом на высоту.

– Матушка все знает, Леопольд? – спросил он.

– Все, с той самой минуты, как приехала Сара!

– Несчастный человек, неужели возможно, чтобы ты был все-таки невиновен и это была ошибка?

– Эту возможность следовало бы взвесить вчера, господин Гассо! Сегодня это для меня слишком поздно!

Он подъехал к дереву, вытащил меч из ствола и вложил его с шумом в ножны. Николас въехал на высоту.

– Передай откровенно поручение моей матери! Что решила она?

– Она велит вам поспешить в ее объятия, чтобы ей можно было благословить вас в вашем горе! Испанка ей во всем призналась, и матушка ваша намерена охранять ее и заботиться о ней всем наперекор!

– Испанка? Разве она у нее? – воскликнул Гассо.

– Прекрасная испанка! – поправил Леопольд. – Итак, если она моя любовница, то, по крайней мере, на глазах моей матери! Знайте, здесь пути наши навсегда расходятся!

Рыцарь вместе с Николасом спустились с высоты и поскакали по направлению к Кремцову. Гассо же на минуту остановился в оцепенении. Потом он также взял с дерева свое оружие и тихо начал спускаться с высоты.

– Неужели я погубил счастье брата своею торопливостью? – прошептал он и потер лоб.

Часть вторая


ГЛАВА ПЕРВАЯ
Прощание

Возвратившись в Кремцов вместе с Николасом, Леопольд увидел старика-смотрителя, поджидавшего его у входа в зал.

– Они все еще вместе, господин, – сказал он. – Потрудитесь войти сейчас же с Николасом. Я отведу лошадей.

Рыцарь нашел мать на ее любимом месте у окна. Сара же с покрытой головой сидела у ее ног, на волчьей шкуре – образец ее угнетенного, всеми ненавидимого народа. Откровенность, с которой Леопольд сам отдал себя на суд матери, требовала такой же откровенности и от Сары, но Иоанна узнала не только всю печальную судьбу девушки и страшное ремесло Десдихады, но также и то, что пламенная любовь заставила ненавистницу христиан сделаться спасительницей ее сына. Сара вовсе не была опасна для Леопольда, и Иоанна считала поэтому величайшей жестокостью отступиться от нее теперь и тем предать несчастную жалкой участи, постигавшей в то время по всей Европе ее соотечественников, если они не имели сильных покровителей.

Когда Леопольд и Николас вошли в зал, Иоанна встала с места и, сильно взволнованная, прижала сына к груди дрожащими руками.

– Ты говорил с Гассо? Чего он хотел от тебя?

– Он требовал, чтобы я выгнал Сару из моих владений самое позднее через три дня, чтобы я нарушил данное ей обещание – в противном же случае он сам ее выгонит! Я объявил ему на это, что сумею наказать того, кто нарушит мир на моей земле. Я не знаю, матушка, на что ты решилась, но считаю лишним напоминать тебе, что отдать Сару в руки Гассо значило бы то же, что предать смерти и позору спасительницу моей жизни! Предать ее, может быть, той смерти, которую невинно претерпели в Сарагоссе ее родители! Во время своих военных переходов она видела слишком много людей, чтобы здесь, в нашей земле, не нашлись свидетели ее прошедшей жизни, и нельзя было бы собрать на нее обвинений, следствием которых будет ее гибель! В Штеттине тоже умеют зажигать костер.

При этих словах Сара вскочила.

– Нет, благородная женщина, нет, любимый господин, я не потерплю, чтобы вы беспокоились о моей участи! Как камень на моей совести мучит меня сознание, что я ввела в беду того, за счастье которого охотно отдала бы жизнь! Я надеялась жить здесь в тиши, стряхнув с себя проклятие молодости, позор прежней моей жизни. Вместо того я появилась среди вас как Десдихада или олицетворенное несчастье! Едва только вступила на вашу землю моя проклятая нога, как мир и любовь, готовые уже поселиться на ней, бежали, уступив место несогласию и безнадежности! Во мне, господин, всегда жил дух гибели, я пропащая, место которой среди трупов! Оставьте меня, пусть я навсегда останусь Десдихадой и уйду далеко отсюда!

– У тебя весьма ошибочные понятия о нашем христианстве, если воображаешь, что я на это соглашусь! – сказала с твердостью Иоанна. – Впрочем, если бы даже мы были так малодушны и пустили тебя, дурная репутация все-таки осталась бы за нами. О нас сказали бы, что мы отослали тебя потому, что Леопольд чувствовал себя виновным. С сегодняшнего дня я сама – не Леопольд – буду твоей покровительницей из благодарности за спасение моего победоносного сына – как и обещала уже тебе через Юмница.

– Гассо также слышал это решение, переданное мне Николасом у веттерского дуба, и об него разбилась его ярость.

– Пусть он это слышал, я хочу, чтобы от нас отошла всякая клевета, потому и послала я Николаса с таким ответом! Ты, Сара, останешься с нами, мы будем укрывать тебя в Шниттерсгофе. Я требую только, чтобы ты не снимала покрова старости и безобразия до тех пор, пока я жива и сын мой пребывает в Кремцове. Повелеваю, чтобы ни ты, ни Николас не говорили никому, что ты еврейка! Почитай в тиши своего Бога, но не выводи на свет того, что может подвергнуть тебя величайшей опасности, не выходи также никогда из твоего убежища без нашего позволения или приказания! Довольна ли ты этим решением?

– Совершенно довольна! – Она поцеловала руку Иоанне.

– Да сопутствует тебе Бог! Николас, отведи ее куда сказано.

Сара сложила руки и устремила на Леопольда и Иоанну умоляющий взор:

– Можете ли вы на самом деле меня простить?

– Я, Сара, видел от тебя только доброе и должен сам просить прощения за тех, которые забыли, что доверие – пробный камень любви!

Сара вышла из залы.

Желая оправдать себя в собственных глазах, Гассо вскоре выместил свою злобу на том, кого сделал орудием собственной интриги, он набросился на Гартмана, называя его главным виновником, и, дав ему немного денег, прогнал от себя, и велел совсем уехать из Померании, пригрозив ему, что, если он вздумает возвратиться, ему плохо будет.

Таким образом был отстранен один свидетель, и клевета осталась без главной поддержки. Но подозрение против Леопольда и Сары осталось, его разделяли и сестры Гассо с их мужьями, и все сгорали от любопытства, все хотели приподнять таинственный покров с судьбы прекрасной испанки.

Между тем годы шли, и ничто не беспокоило жителей Кремцова. Сара продолжала жить тихо в своем Гозене и свято исполняла все требования своих покровителей, сознавая, что они были необходимы.

Но странно было то, что, несмотря, на рассказы, сюжетом которых была испанка, никто из посетителей Кремцова никогда не видел ее, не слышал чего-либо о ее существовании.

Посетители эти были сестры Гассо, София и Схоластика, и родная сестра Леопольда, Бенигна, со своими мужьями. Они, не будучи в ссоре с Иоанной, продолжали по-прежнему ее посещать; видя безосновательность подозрений Гассо, все начали упрекать его и Гертруду. Следствием этих упреков было постепенное охлаждение к ним, родственная связь становилась все слабее и слабее.

1560 год принес с собой большую перемену для Померании и некоторое разнообразие в жизни жителей Кремцова. Старый герцог Барним отказался, наконец, от правления в пользу своих двух племянников. Младший, Эрнст Людвиг, получил переднюю Померанию, а старший, Иоганн Фридрих, другую часть с городом Штеттином, он сделался, таким образом, государем Веделей. Приняв правление, первым его делом было назначение Эйкштедта вновь канцлером, а сыновей его – министерскими советниками под началом отца. Дела семейства Эйкштедт поправились теперь, потому что герцог велел выдать канцлеру жалованье за все время, со дня его увольнения с должности. Таким образом, последний был в состоянии устроить свое родовое имение, пришедшее в упадок, и мог заплатить Иоанне фон Ведель известные шестнадцать тысяч марок вместе с процентами. Канцлер сделал это с некоторой хвастливостью посредством чванливого писаря из собственной канцелярии, который исполнил необычное для него поручение с величайшей важностью. Иоанна же приняла деньги с большим равнодушием.

Вскоре после вступления нового герцога на трон дипломат и рачитель протестантского дела Губерт Лангуст приехал в Германию и по пути в Штеттин заехал в Кремцов к Леопольду, которого давно уже знал. Когда он прибыл в Кремцов, мать и сын приняли его с радостью и почтением, проявив уважение, которое они чувствовали к ученому другу Оранского и великим дням Лейпцига и Виттемберга.

Губерт Лангуст познакомил Леопольда с положением дел в Штеттине и не скрыл, как сам он намерен держать себя. На третий день они уехали.

Обстановка, окружавшая Леопольда, была великолепна. В блестящем рыцарском костюме с ведельским гербовым щитом на шее ехал он рядом с Лангустом за ним следовали старик Юмниц, Топрак, Ловиэк, трубач и писарь. Леопольд был очень весел. Причиной этого веселого настроения было не только присутствие его покровителя но и желание вырваться, наконец, из однообразного круга кремцовской жизни, его также приятно щекотала мысль своим появлением в Штеттине в среде родных опровергнуть возведенную на него клевету. Это было впервые, что он являлся ко двору своего государя, и блеск, с которым он отправлялся туда, подчеркивал, что это – дело необычное для Померании. Об этом говорило и то, что с ним был один из первых дипломатов того времени, друг Оранского и Меланхтона. Впрочем, Леопольду трудно было вы брать лучшее время, чтобы явиться в Штеттин, потому что отношения разных лиц, которых он должен был считать, а той или иной степени, своими противниками, были, как нельзя более, обострены.

Как ни блистательно было положение, достигнутое канцлером по милости герцога Иоганна Фридриха, он никогда не дошел бы до такого положения, если бы не использовал средства, которые хотя и не осуждала широкая общественность того времени, но которые, тем не менее, давали представление о честности и благородстве характера Эйкштедта.

Сидония фон Борк приобрела, после опалы матери сильное влияние при дворе, но что она выиграла тут, то потеряла вдвойне вследствие лишения наследства, которым отплатили ей за ее бесчестие как капитан Борк, так и ее изгнанная мать. Вскоре после этого бывший канцлер нарочно приехал из Ротен-Клемпенов, чтобы нанести Сидонии визит, в результате которого было составлено следующее соглашение: Сидония обязалась помочь ему достигнуть вновь канцлерства и в то же время выхлопотать для него такое денежное вознаграждение, которое дало бы ему возможность поправить свои расстроенные дела, взамен этой услуги. Эйкштедт должен был всеми силами поддерживать ее влияние при дворе и содействовать тому, чтобы завещание матери ее было объявлено недействительным и сама Сидония была признана своим настоящим отцом, старым Барнимом.

В Штеттине были приготовлены большие торжества, на которых была выставлена напоказ величайшая роскошь. Церемония присяги должна была происходить в тронном зале, после чего был назначен baise-mains, обед и бал. На другой день должны были открыться переговоры о мире, в продолжение которых были объявлены для отдыха разные увеселения.

Леопольд и Лангуст остановились в той же гостинице.

Все дворяне должны были присягать по старшинству их рода, кроме того, из каждого семейства считался первым тот, кто владел родовым имением и, следовательно, был главою фамилии. Так Леопольд был главою Веделей, он же имел первенство и потому, что был единственный имперский рыцарь всей Померании. Все это должно было вызвать к нему особое внимание двора.

Присяга началась. Впереди всех возвышалась, вся облаченная в сталь, фигура Леопольда фон Веделя, в руке его были щит и знамя, а на груди красовалась цепочка, подарок Оранского. Слава, приобретенная под Дотисом, возвышала его, и репутация его была сильнее всякой клеветы. Преклонив колено и подняв правую руку, произнес он громким голосом присягу, которую читал канцлер, за ним повторили ее все остальные дворяне. Видевшие Леопольда, должны были сознаться, что в Померании не много таких красивых, внушающих уважение мужчин. Предание о золотой женщине немало способствовало тому, что популярность его возросла. После присяги последовал baise-mains. При этом посланники и сановники герцога имели первенство. Леопольд очень хорошо заметил удивление Сидонии и бледность Анны при виде его. Он видел также Гассо и Гертруду, равно как и остальных своих родных, но ни с кем из них не говорил ни слова, исключая дядю его фон Борка и его сына Георга, который недавно только воротился из Венгрии капитаном и в том же чине поступил в число герцогских всадников. Оба они навестили Леопольда еще в гостинице, прося помочь им по старому родственному чувству в довольно странном деле. Изгнанная Маргарита написала своему мужу письмо, в котором умоляла его освободить ее и милостиво принять к себе в дом, под конец она даже прислала копию завещания, сделанного ею в пользу Георга. Одинокое сердце фон Борка наконец смягчилось когда же приехал Георг он начал неотступно просить отца о том же! Отец и сын подали молодому герцогу прошение об освобождении Маргариты, но Сидония воспротивилась и пустила в ход все свое влияние. Леопольд обещал дяде свою помощь. Случай к тому представился скорее, чем думали.

Вид Леопольда, его рыцарское звание и манеры сильно пленили герцога Иоганна Фридриха. Он желал привлечь к своему двору человека, которым должна была гордиться вся страна. Когда очередь дошла до Леопольда и он подошел к трону чтобы поцеловать руку Иоганна Фридриха и его супруги, первый сказал ему:

– Мы рады, господин рыцарь фон Ведель, видеть вас, наконец, в Штеттине и сожалеем только, что это раньше не случилось, ибо следовало бы, чтобы такие благородные, достойные и храбрые люди, как вы, были близки к нашей особе! Скажите, рыцарь, цепь эта пожалована вам также Его Императорским Величеством?

– Нет, Ваше Высочество, цепь эту подарил мне граф Фольрад фон Мансфельд, золотой же портрет, висящий на ней, дан мне Вильгельмом Оранским.

– Где и по какому случаю получили вы отличие? – спросил удивленный герцог.

– Объявить открыто за что, мешает мне скромность, скажу только, что я получил это отличие не за военные дела. Если же Ваше Высочество настоит на том, чтобы узнать подробности, – саксонский и нидерландский посланник Губерт фон Лангуст, как свидетель, сообщит вам, может быть, о них.

– Как, и этот благородный, знаменитый человек вам знаком?!

– Он мой покровитель и оказал мне милость гостить у меня в Кремцове, прежде чем я приехал сюда!

– Поистине это еще увеличивает ваши достоинства. Послушайте, рыцарь, как вы думаете, не лучше ли было бы если бы вы остались в Штеттине вместо того, чтобы сидеть в деревне. Мы уж найдем случай определить вас на хорошую должность или же окажем вам другую милость, чтобы показать перед страной наше к вам благоволение.

– Милостивый герцог, позвольте мне ответить вам откровенно, как честный человек. После того как родной брат мой, Буссо, погиб под Сарасом, в Венгрии, геройской смертью, я поклялся своей одинокой матери оставаться при ней до ее смерти. Позвольте исполнить эту клятву. Если бы даже мать моя согласилась последовать за мною сюда, чтобы мне можно было исполнить ее волю и вашу – я уверен, это пришлось бы не по вкусу многим, которые и теперь уже косо смотрят на знаки внимания ко мне Вашего Высочества. Мне же, милостивый герцог, довольно своего и незачем охотиться на чужой земле! Однако об одной милости все-таки спрошу у вас: начните свое правление делом любви! Возвратите Маргариту фон Борк моему дяде!

При этом неожиданном требовании поднялся шепот, герцог же заметно покраснел.

– А для себя вы разве ничего не хотите?

– Если вы сделаете мне честь, оказывая милость, то я попрошу у вас на сегодня следующую привилегию: чтобы всякая благородная дама или девица, которую я захочу почтить как дворянку, согласилась бы со мной танцевать!

– Вы настоящий рыцарь! Каждая дама или девица нашего двора, которую вы пригласите на танец, пусть считает, что мы ее почтили! Но чтобы ваше слово любви было совершенно, да будет освобождена сыном та женщина, которая согрешила! Бог с вами, друг мой!

Леопольд преклонил одно колено и поцеловал руку герцога.

– Милостивый и великодушный государь мой! – Он встал и присоединился к посланникам, которые уже кончили свой baise-main.

– Клянусь Богом, вы все тот же Леопольд, которым были, находясь под начальством Мансфельда! – сказал довольно громко восхищенный Лангуст и пожал ему обе руки.

Церемония продолжалась своим обычным порядком. Но сцена между Леопольдом и Иоганном Фридрихом произвела такое впечатление и возбудила столько разнообразных пересудов, что затем никто из остальных дворян не мог рассчитывать на особенное участие.

За целованием руки последовал обед. За обедом не случилось ничего особенного.

Наконец музыка заиграла. Высочайшие особы, в сопровождении посланников и всего двора, направились в танцевальный зал.

Танцы того времени были гораздо медленнее нынешних. Они позволяли кавалеру разговаривать со своей дамой, что в нынешнее время довольно трудно. Однако и тогда требовалось большого навыка и большой легкости в движениях, чтобы исполнить вовремя и не путаясь каждый тур, называвшийся в то время фигурой, и все-таки вести разговор, Герцогский бал открылся павлиньим танцем. Он был очень серьезен, важен, натянут и мог бы называться, по справедливости, несколько измененною quadrille а lа cour. При этом танец соблюдал этикет с величайшей строгостью. Первый танец составили светлейший со светлейшею, двор, высшие чиновники и посланники. Затем дворяне должны были его повторить, и теперь-то и настала для Леопольда минута воспользоваться привилегией, дарованной ему герцогом. Он подошел к герцогине Софье.

– Величайшее почтение чувствую я к своей государыне, могу ли я осмелиться?

Улыбаясь, подала она ему руку и открыла с ним танец. После первого тура он опустился на колено и поцеловал руку высокой особы. Остальные туры он добросовестно протанцевал с самыми знатными дамами двора и с фрейлинами. Когда очередь дошла до Сидонии фон Борк и она уже приготовила для него свою самую очаровательную улыбку, он вдруг прошел мимо и пригласил следующую даму.

«Рыцарь не танцует с Сидонией», – начали перешептываться дворяне. Вследствие этого никто не танцевал с нею. Нет слов, чтобы выразить ярость красноволосой красавицы, видевшей себя таким образом исключенной из числа танцующих. Она решилась или принудить Леопольда танцевать с ней или отомстить ему за обиду. Сидонии было тем обиднее, что всем было известно: она дочь старого Барнима. Ее, кроме того, очень беспокоило освобождение матери, выхлопотанное Леопольдом. Канцлер Эйкштедт был тоже в волнении, его огорчало внимание герцога к Леопольду и пугала мысль: что если рыцарь не пригласит на танец Анну – тогда для канцлера это будет величайшее оскорбление, если же он пригласит Анну, то это будет очень тягостно как для нее, так и для всего семейства. Начали становиться попарно, чтобы танцевать немецкий. С немецкого танца начались легкие танцы, церемониал откладывался в сторону – и каждый мог приглашать, кого хотел. Немецкий танец был круговой и требовал большой подвижности. Пожилые дамы не принимали в нем участия. Прежде, чем заиграла музыка, Леопольд в первый раз подошел к Эйкштедту.

– Господин канцлер, – сказал он с поклоном, – после ее Высочества герцогини никакая дама не заслуживает в такой степени моего глубочайшего почтения, как ваши супруга и дочь. Объявляю вам это откровенно, также и то, что этот танец принадлежит вашей дочери, следующий же – госпоже канцлерше. Будьте вполне уверены, что меня не побуждает к тому никакая другая причина, кроме уважения, которое всякий обязан им оказывать.

Лицо Эйкштедта покрылось яркой краской, он, дрожа, положил свою руку в правую руку Леопольда, которую тот ему протягивал.

– Я принимаю эту честь так же, как она предлагается. Леопольд поклонился и, подбежав к Анне, побледнел как полотно.

– Многоуважаемая фрейлина, поскольку его Высочество даровал мне сегодня привилегию, то вы не рассердитесь, если я воспользуюсь ею, чтобы пригласить девицу, которую я считаю здесь первой и самой благородной.

– Вот как! – сказала Сидония, которую все еще никто не пригласил, незаметно подойдя к ним сзади. – Я думала, господин рыцарь, что известная испанка, в ваших глазах, еще благороднее.

Леопольд взял руку Анны и, посмотрев через плечо на фрейлину, сказал:

– Я обращался к госпоже фон Эйкштедт, как к первой и самой благородной девице нашего отечества! Но о девичьем благородстве не может судить та, которая его не имеет! Что же касается испанки – она лучшего происхождения, чем некоторые из находящихся здесь!

Сказав это, он выступил с Анной на середину зала.

– Музыканты! Сыграйте немецкий!

Оркестр грянул, Леопольд схватил Анну за талию и сделал с ней три тура. За ним дворяне и придворные, наперебой, приглашали его даму, с Сидонией никто не танцевал. Она исчезла с бала.

Когда Леопольд окончил с Анной тур и оба, с трудом переводя дух, остановились за последним рядом танцующих, рыцарь обратился к ней, все еще не выпуская ее руки:

– Я пригласил вас, желая оказать вам уважение, которого вы заслуживаете, но не хотел быть вам в тягость моим разговором. Однако теперь позвольте спросить вас об одном. Позволяете ли вы, да или нет?

– Скажите, что вы желаете, господин рыцарь!

– Это касается тайны одного существа, о котором упомянула Сидония фон Борк. Так как я считаю вас первою девицей Померании, надеюсь, что вы сохраните в сердце своем то, что я хочу вам сказать.

– Какова бы ни была эта тайна, я сохраню ее.

Он пожал ее руку.

– Испанка Сара Иоханаан из Сарагоссы, – он нагнулся к ее уху, – которую я принял в свой дом и о которой теперь заботится моя мать, как о моей спасительнице – еврейка!!

– Еврейка?!

– Тише, умоляю вас! Помните свое честное слово. Если бы мы не оказали ей гостеприимства, очень вероятно, что костер в Штеттине сделал бы мою благодарность лишней! Наш тур.

Леопольд протанцевал с ней еще раз кругом залы, потом отвел ее на место и поцеловал ее руку.

– Прощайте!

Анна удержала его руку в страшном волнении.

– Леопольд! Подождите, только одну минуту!

– Я, барышня, исполнил свой долг и, надеюсь, вы сами признаетесь, что я исполнил его хорошо, несмотря на то, что душа моя болит.

Он поклонился и отошел от нее. В этом танце Леопольд не хотел больше участвовать и удалился в конец зала. Вдруг герцогиня встала, приподняла свое длинное платье и, обратившись к гофмаршалу, сказала:

– Мы приглашаем рыцаря на танец!

Сейчас же подбежал Леопольд к светлейшей и протанцевал с ней раз вокруг зала. Когда они остановились, чтобы дать довольно полной герцогине возможность перевести дух, она сказала Леопольду:

– Любезный рыцарь, вы, так сказать, Алкивиад Померании, все наши молодые люди подражают вам сегодня. Будьте любезны, при вашем богатырском могуществе, смотреть на многое сквозь пальцы! Говорят, фрейлина фон Борк из-за вас должна была оставить бал. Оказав открыто столько дружбы семейству вашего дяди, неужели вы хотите опозорить одного из его членов?

– Пусть Ваше Высочество не думает, что я хотел опозорить кого бы то ни было на глазах моего государя и государыни! Но так как фрейлина фон Борк позволила себе острить на мой счет, ответ мой таков: она явилась косвенной причиной смерти моего брата Буссо, я же отомстил ей за него сегодня. Вы видите теперь, герцогиня, что мое присутствие при штеттинском дворе было бы не совсем удобно. Впрочем, если госпоже Борк угодно прийти и вы мне прикажете танцевать с ней, я исполню это, как будто это моя государыня.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю