Текст книги "Рыцарь Леопольд фон Ведель"
Автор книги: Альберт Брахфогель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
– Здесь перо твоего отца, которым он написал свое завещание. Сядь и напиши все, как мужчина и мой старший сын. Ты моя единственная защита во всем! Я же как женщина прочту это и поступлю как мать.
Медленно сел Гассо и написал все. Мать ходила по комнате с опущенной головой. Через полчаса молодой человек встал.
– Должен ли я теперь уйти?
– Нет, мы еще не все кончили. Пока смотри в окно, чтобы не видеть смущения твоей несчастной матери. Я уже знаю, что ты написал.
Гассо исполнил приказание. Дрожащей рукой взяла Иоанна написанное, села перед конторкой своего мужа, прочитала и тихо вздохнула. Потом положила она руки на стол и опустила на них голову. Это были для нее ужасные минуты. Когда она подняла лицо, оно было бледно и выражало сильное смущение.
– Гассо! – позвала она глухо сына.
Молодой человек обернулся, запер окно и сказал с грустью:
– Борк уехала! И унесла счастье моего Буссо с собой! Будь она проклята за это!
– Сын! Если ты истинный брат Буссо, то поступи с ним как отец. Я даю тебе власть, сама я не могу его видеть. Когда мы кончим все дела, отведи его в комнату и скажи, что я знаю обо всем случившемся.
В это время отыскали Буссо и, по приказанию матери, заперли его в отдельную комнату. Гассо смущенно, но энергично сообщил брату о разговоре с матерью.
– Скажи мне только одно, брат, уехала ли Сидония? – спросил Буссо.
– Ты больше не увидишь ее, ослепленный мальчик.
– В таком случае, я хочу быть рыцарем и умереть в сражении!
– Это лучше, чем вести позорную жизнь. Успокойся, мальчик, и Бог тебя простит.
По-прежнему вечер собрал всех за столом, но ужин прошел гораздо тише обыкновенного. Всякий думал об отсутствующих и об этом тяжелом дне. Над всеми витал мрачный дух.
– Перед сном, – начала смущенно Иоанна, – я вам дам наставление, подумайте о нем после молитвы. В нашей древней фамилии есть много удивительных преданий о традициях и обычаях, которые несведущими людьми считаются позорными. Но они высоки и чисты, как небо, а теплы, как солнце, дающее жизнь всем. Сидония предала позору и насмешкам мое обращение с Леопольдом, но тем не менее в основе своей оно вполне разумно и похвально. Кто из вас польского происхождения и знает древние обычаи своих матерей? – обратилась вдова к прислуге. – Пусть скажет об этом моим детям. Галька или Ринка, говорите! Долго ли вы кормились грудью ваших матерей?
– Я до тринадцати лет, – отвечала кухарка, – и в этом нет ничего постыдного, а, напротив, много приятного.
– Все славяне среди нас всегда сосут очень долго, – заметила Галька. – Это делается для того, чтобы ребенок, соединяясь телом и душой со своей матерью, никогда не забывал давших ему жизнь и, кроме того, был велик и силен. Всякий мужчина в Польше, не бывший настоящим молочным ребенком, не может хорошо и твердо владеть мечом, а женщина не может стать хорошей матерью.
– Таковы древние традиции во всей Польше, – перебила ее Иоанна. – Моя мать была полька из дома Туйтц. Все Туйницкие-Ведели долго лежали у сердца своих матерей. Также и я, и мой брат-капитан, а про него никто не скажет, что он не честный и не храбрый мужчина. Но ваш отец, не знавший этого обычая, не позволял мне таким образом проявлять всю мою материнскую любовь к Буссо. Но моя печаль, мои слезы, наконец тронули его. Вы еще молоды и не поймете, что любящей женщине лишиться супруга, забыть те объятия, в которых вкушала и наслаждения и страдания, – самое тяжелое несчастье, самая великая скорбь на земле. Не должна ли я поэтому в десять раз более любить детей, которые носят его фамилию, в которых течет наша общая кровь? Несчастная я, уже вдовой, родила бедную Эстер и вскоре лишилась ее. Кто же будет безжалостно осуждать меня за мою слабость к Леопольду? Поверите ли вы, при старых польских обычаях люди были сильнее и красивее и жили гораздо дольше. Как сладко чувствовать около своего другое бьющееся сердце. Неужели я ошибалась, неужели моя любовь к вам заслуживает осуждения? Вы будете поступать умнее, с презрением отбросите старые обычаи, но это уже касается вашей жизни и вашего рассудка. Я тоже не считаю себя безумной.
Она поднялась.
Чем более вы будете любить вашего ребенка, тем тяжелее для вас потерять его! Уже в печали вы узнаете, что мы, бедные люди, никогда не можем любить вполне друг друга и исцелимся только в руках Божьих от ран, нанесенных нам на земле! Любите всегда, и Бог даст вам счастливую жизнь!
В глубокой печали, с опущенной головой пошла Иоанна Ведель в свою комнату. Когда она скрылась на темной башенной лестнице, то всем показалось, что она уже рассталась с жизнью.
– О ты, добрая мать, – воскликнула взволнованная Софья, – ты носишь всех нас в своем сердце и так сильно любишь нас!
– Будем и мы всегда любить друг друга, – воскликнула Бенигна, бросаясь на шею Софье. – Кто знает, как долго будет с нами наша добрая мать.
– Гертруда, не возвратишь ли ты мне свою любовь? – шептал Гассо. – Помнишь, как прежде, когда мы еще были невинными детьми!
– Ведь я всегда любила тебя! – прошептала едва слышно Гертруда.
– Моя невеста! – воскликнул торжествующий юноша, обнимая ее. – Сестры, у меня невеста, мы вдохнули любовь матери! Идёмте к ней все и скажем, пока она не заснула. – Гассо взял на руки смеющуюся Гертруду и торжественно понес. За ним шла шумная толпа. Они остановились у дверей комнаты матери и закричали:
– Сюда, матушка, иди сюда!
– Любовь в доме!
Как ангел, встала Иоанна в своем ночном белом одеянии и, улыбаясь, благословила любящих, положив руки на их головы!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Золотая женщина
Все следы бури, разразившейся над домом Веделя, были уничтожены последним событием. С началом любви Гассо и Гертруды снова засияло солнце над Иоанной, оно осветило и согрело ее и придало твердости для борьбы со злом. Брачная пара в доме сделалась причиной постоянной радости. Как королевскую чету, носили все на руках Гассо и Гертруду. Иоанна более уже не приказывала, а только говорила: «Господин скажет вам это» или «моя невестка распорядится этим». Гертруда училась хозяйству в зале, кухне и всех кладовых, весело учились вместе с ней и остальные сестры. Везде были все вместе, повсюду царили работа и смех, приказания и шутки. На другой день после отъезда Сидонии приехал капитан Борк. Иоанна послала к нему в тот же день письмо, в котором немедленно просила приехать к ней. Он ужасно изменился. Лицо его было мрачно и печально, а глаза смотрели куда-то вдаль. Ни на кого не взглянул капитан и, не кланяясь, прошел с сестрой прямо в ее комнату, куда им принесли обед. Он, впрочем, ни к чему не прикоснулся и уселся на рабочий стул покойного Курта.
– Ты уже все знаешь? – начала смущенно Иоанна.
– Кроме всего этого проклятое сатанинское дитя сказало правду: оно незаконное произведение моей жены и старого плута Барнима! Они опозорили мой щит и мое имя! Убедилась ли ты, наконец, в моем несчастии?
Иоанна молчала и с тяжелым вздохом прошла по комнате.
– Ты всегда для меня – любимый брат. Чем несчастнее, тем дороже ты для меня!
– Но я теперь бесчестный человек я не могу быть более опекуном твоих детей!
– Неужели ты думаешь, что я тебя освобожу от обязанности, которую ты принял для успокоения мужа и меня? Ты исполнял ее, как честный человек. – Она обвила своими руками его шею. – Теперь ты еще нужнее мне и неужели я должна теперь лишиться твоей помощи! Ты не можешь и не должен оставлять меня и детей, если хочешь сохранить чистую совесть! Буссо там заперт внизу, он должен быть рыцарем. Не дядей, а строгим начальником ты будешь ему!
– Буссо – рыцарь? Пятнадцатилетний? Ты безумна сестра!
– Да, я была безумной. Сидония повлияла на многих моих детей, она сделала Буссо своим рабом и вовлекла в безнравственную связь. Пусть он служит слугой, пока ты не найдешь его снова достойным чести и имени Веделя!
– И это она сделала? Каким образом?
Иоанна нагнулась к уху брата и рассказала все.
– Да, да, я верю! Девка посвящена во все хитрости и наслаждения, как и мать ее! Что же ты не прислала ее ко мне? Я вышиб бы душу из этого мерзкого тела!
Он не докончил, – сжатый кулак и мрачный взгляд досказали остальное.
– Этого-то я и боялась, – возразила сестра. – Пришлось бы мне тогда оплакивать моего брата! Нет, Ганс, не единственный сын моего отца, а Бог будет судьей в этом деле.
– Верно, верно, – я погиб бы из-за нее.
– Неужели ты потерял всякую надежду, что она еще может исправиться?
– Исправиться? Она скорее может испортиться, если сам император предлагает ей помощь и хочет окружить ее роскошью! Она видит примеры безнравственности в Штеттине, да кроме того, в самой сущности ее лежит разврат. Заговори с ней о нравственности, об истинной любви и верности – она так же мало поймет, как и в греческом языке. Но когда-нибудь позор покроет ее, а вместе с ней и мое имя! О Боже, зачем я взял такую жену!! Однако к делу! – Он вытер слезы. – Я возьму Буссо, и ты снова получишь его честным человеком и храбрым солдатом.
Иоанна пожала руку брата.
– Когда ты думаешь ехать?
– Сейчас, только немного перекушу.
– Гассо и Гертруда теперь согласились на брак по своему желанию. Не хочешь ли ты посмотреть на детей?
– После свадьбы. Что мне теперь за радость видеть их? Собери все для мальчика и дай ему верного слугу с собой. Я ведь не всегда могу следить за ним, надо слугу, который удержал бы, если он вздумает удрать.
– Пусть едет сын Юмница.
– Ну, приготовь же все.
Прощание с Буссо было печально. Никто из сестер не мог видеться с ним, и только из верхних окон могли они проститься с братом. После такого разрешения, девушки побежали в сад, нарвали цветов и веток и приготовили венки и букеты для прощания. Все они собрались у окон. Прислуге тоже запрещено было прощаться. Перед главной дверью стояли четыре лошади, около них были слуга Борка и сын Юмница. В зале, кроме матери и капитана, был только один Гассо.
– Желаю тебе счастья, племянник, – сказал Борк. – Ты начнешь спокойную, радостную и благородную жизнь. Мне же, бедному, не удалась она. Прими совет от своего дяди, никогда не напивайся, обращайся с людьми хорошо, береги свою жену, как ангела, заботься о своей чести, о детях! Так! – он обнял Гассо. – Я приеду в день твоей свадьбы. Теперь к Буссо.
Несчастный вышел через несколько минут с братом, бледный, печальный и сильно похудевший.
Иоанна обратилась строго к брату:
– Здесь я передаю герцогскому капитану господину фон Борку этого испорченного мальчика, который когда-то был моим сыном и звался Буссо фон Ведель. Он должен служить последним, он увидит меня в отеческом доме только тогда, когда смоет позор, перестанет делать глупости и сделается храбрым рыцарем.
Она хотела уйти.
– Неужели у тебя, матушка, нет более ни одного слова для меня? – остановил ее Буссо.
– Могу ли я почтить твой отъезд, когда первый твой шаг в жизни был позорным! А как бы я хотела!
– Милая, милая матушка!!
– Да, твоя милая, но еще и гневная мать! Смой свой грех, мальчик, и тогда я снова обниму тебя! Бог поможет тебе.
Ее голос прервался, и она скрылась на лестнице.
– Буссо фон Ведель, ты все еще слуга. Если ты не откажешься от похоти и от моей дочери, – Борк показал пистолет, – то тебя убьет твой начальник! Будь я подлец, если не выполню своего слова! На лошадей!
Они сели на лошадей, и цветы посыпались на отъезжающих. Венок, брошенный Буссо самой матерью, упал на голову, а потом на плечо и тут повис.
– Сохрани вас всех, Боже! – воскликнул грустно мальчик, обращаясь к окнам.
– Подними голову, племянник! Твоя мать бросила тебе венок чести, заслужи его!
– Клянусь телом, носившим меня, и смертью отца.
Они поехали. Мрачные ворота затворились за ними. Мать и сестры сошли с башни и видели, как четверо проезжали по дороге около леса, в последний раз замахали они платками Биато, сторож, вывесил старое ведельское знамя, и его рожок прогремел в долине: Бог – наша твердая крепость!
Начались веселые дни, еще раз Иоанна видела себя счастливой матерью. Поздней осенью приехал канцлер с супругой, и Гассо с Гертрудой были обвенчаны. Число гостей было огромное, по завещанию, всякое известное дворянское померанское семейство должно было присутствовать на свадьбе Веделя. Приехал также Иоганн Борк с Буссо. Мягкий характер молодого человека одержал победу. Он был усерден на службе и по своему желанию снова начал посещать латинскую школу в Штатгарте. Здоровье и силы мальчика возвратились, но он был невероятно тих и серьезен. В Кремцове начались пиршества, целый день танцевали пели и играли. После венчания в Кремцове, совершенного достойным отцом Матфеем, был устроен выезд новобрачных в наследственное имение Фюрстензее и Блюмберг. Впереди детей выехала Иоанна в почетные ворота новобрачных. Она была в золотом платье, обшитом красным и черным бархатом, это же платье когда-то украшало ее в день собственной свадьбы. Всего приятнее для новобрачных было, когда кончилось торжество и гости с матерью и сестрами уехали обратно, оставив их наслаждаться счастьем.
Вскоре после свадьбы Гассо некоторые события привлекли внимание Иоанны.
Приехавший канцлер совершенно убедил ее в дурных намерениях обер-гофмейстерши фон Борк. Та вовсе и не думала посылать свою дочь в Кремцов исправиться, но честолюбивая мать надеялась, что Сидония, ее достойная ученица, сильно привяжет к себе Буссо, и потому Иоанна вынуждена будет женить своего старшего сына на Сидонии и сделать ее владетельницей Кремцова.
Кроме того, Сидония должна была посеять взаимную и непримиримую вражду между детьми Эйкштедта и таким образом расстроить брак Гассо с Гертрудой и Леопольда с Анной Главной причиной этого коварного желания было наследство Маргарита думала, что если Леопольд и Гассо не женятся то тогда все поместья Курта перейдут к Буссо и Сидонии. Как мать она тоже думала запустить свои когти в эти богатые владения. Если бы Сидония действовала точно по приказанию матери, то со своим дьявольским искусством она могла бы осуществить эти планы. Но в том-то и дело, что дочка вовсе не хотела плясать под дудку матери. Кроме того, Сидония была еще не столь целеустремленна чтобы неутомимо преследовать свои цели. Прием, оказанный в Кремцове возбудил в ней невыразимую ненависть ко всему дому. Иоанна со своими детьми показалась ей глупой и невежественной и она хотела только одного, показать свое превосходство над этим семейством и посеять вечную вражду между его членами. В Штеттине она еще не могла пустить в ход свои хитрости, – здесь же, среди наивных людей ее коварству открывалось свободное поле действий. Поступки ее были следствием всего испорченного воспитания. Здесь, в деревне она задумала воплотить в жизнь и свои таланты и наставления матушки. Дьявольски хладнокровный характер такой несвойственный молодым людям, помогал ее делу. Впрочем за столь удачный исход она должна была благодарить свою вторую наставницу Нину. Но искусство, с которым велось все дело, показывало, что Сидония со временем превзойдет обеих воспитательниц.
Неожиданное возвращение в Штеттин ужасно взбесило Маргариту, она пригрозила дочери тем, что расскажет герцогу обо всех ее поступках. Девка увидала, что наказание очень строго, что ее могут запереть на всю жизнь в монастырь и решилась на время подчиниться матери. Обер-гофмейстерша собственноручно наказала непослушную и излила на нее всю досаду весь свой гнев. Но в конце концов Борк придумала более хитрый план для своей красавицы дочки и нашла нужным посвятить Сидонию в свои тайны. С радостью выслушала Сидония эти намерения, они вполне устраивали ее. Обер-гофмейстерша представила свою повзрослевшую и красивую дочь ко двору и сделала ее дамой герцога. С этой минуты Сидония решила убрать свою мать со двора.
Свадьба Гассо положила начало новым радостям. Осенью 1560 года в Кремцове праздновали еще две свадьбы. Софья фон Ведель вышла за Лоренца фон Клейста, владетеля Деммина, а Схоластика – за Антония фон Бланкензее, наследника богатого поместья Шевердера. Гертруда же подарила своему любимому мужу сына Георга. Так все дети Курта от первого брака счастливо пристроились, и теперь Иоанне нужно было позаботиться о своих собственных. С ними же, как нарочно, ничто не удавалось.
На свадьбе Софьи и Схоластики Буссо по-прежнему был очень спокоен и мрачен, не пил, не танцевал и почти все время сидел возле матери. На все расспросы он отвечал пожатием плеч и грустной улыбкой. В конце вечера Иоанна обратилась к нему:
– Ну, Буссо, теперь твоя очередь!
– Моя? Что ты имеешь в виду?
– Ты сдержал свое слово, из глупого мальчика сделался рассудительным и послушным юношей. Теперь только нужно, чтобы ты, будущий наследник Кремцова, заменил Гассо и помогал мне управлять имением. Потом ты выберешь себе благородную девушку и введешь ее в свой дом! Хотя ты еще молод, и дело не к спеху, но жизнь так коротка, что нужно успеть узнать истинную любовь! Тогда в старости ты можешь сказать, что довольно пожил в любви.
– Потому-то, матушка, что я и начал слишком рано любить, теперь же все наслаждения для меня ничего не значат.
– И ты так говоришь! Если бы твое сердце было согласно с твоими словами, то ты не оглядывался бы по сторонам на всех девушек!
Буссо пристально взглянул на Иоанну.
– Матушка, я однажды любил и отказался ради тебя от этой несчастной любви. Пусть так и останется, если ты не хочешь видеть моего несчастья! Я ни на ком не могу жениться, кроме Сидонии. Больше ни одной женщины я не люблю на всей земле!!
– Сын! И ты еще ее любишь?!
Иоанна встала. Все тело ее задрожало при этих словах.
– Сидония?! Никогда!!!
– Ха, ха, я так и думал! Придется жить одному! Даже, если бы ты и хотела этого, то, как разумная мать, не должна соглашаться, мы оба с тобой знаем, что Сидония хуже злейшего врага. Не бойся, я сам этого не сделаю даже после твоей смерти. Когда в последний раз я держал ее в своих объятиях на Ине под ивами, она поклялась всем адом, что не любит меня и не будет ничьей женой! Эта колдунья до того обворожила меня, что и днем и ночью я думаю только о ней одной. Она хочет так всякого доводить до бешенства, и я не первый и не последний! Поэтому позволь мне, матушка, не брать себе другой Женщины! Мне очень нравится быть рыцарем, рыцарем я и умру, сражаясь с врагами! Одна смерть меня излечит!!
– Разве ты не хочешь быть хозяином Кремцова? Неужели ты, кровь от моей крови, не будешь никогда жить около меня?!
– Я не буду огорчать тебя, матушка, я не могу сказать заранее, сделаю я это или нет. Время течет слишком широким потоком, матушка, и никто о себе не знает, каких он будет убеждений, когда достигнет другого берега. Может быть, с годами, лет в сорок или позже я и успокоюсь, возьму серьезную жену, которая будет ходить в церковь и заниматься пряжей. У нее будет голубиное сердце, голубиная кровь и голубиный мозг. Но счастливым я не буду никогда! – бешено воскликнул он. – Вечно буду думать о красной голове и черных, сверкающих глазах. Я проклинаю Сидонию, но все-таки люблю ее, красная ведьма сильно очаровала меня, ее острые когти глубоко засели в моем сердце и я не могу освободиться от них! Я должен следовать за ней, хотя бы на край земли!
Острым мечом пронзил Буссо сердце своей матери; несчастная вдова никогда не могла забыть этих слов. Когда на другой день Буссо уехал с капитаном, то ей показалось, будто он уезжает куда-то в бесконечность и более не возвратится.
С тех пор прошло два года. Не будь этого несчастья с Буссо, Иоанна могла бы считаться самой счастливой матерью. Потомство ее ежегодно увеличивалось. У Гассо с Гертрудой было уже два сына и одна дочь. Софья и Схоластика были не менее счастливы: первая родила трех сыновей и трех дочерей, а у второй было три мальчика и две девочки. Когда все дети и внуки съезжались в Кремцов, то старый дом в это время походил на коробку, наполненную майскими жуками. В такие минуты Иоанна забывала многое.
Леопольду уже минуло восемнадцать лет. В последние три года герой наш совершил немало подвигов. В противоположность серьезному, мрачному и скрытному Буссо, белокурый Леопольд представлял самого веселого юношу во всей Померании. Как у Буссо, так и у него текла горячая кровь, но первый был холерик, а Леопольд – истый сангвиник.
Мы уже говорили выше, что он учился всему понемногу у пастора, братьев и матери, и его голова представляла ветошную лавку, полную историй, песен, сказаний и т. п. Впрочем, он кое-что знал и основательно. Все благородные искусства: охота, хозяйство, поэзия и письмо – давались ему отлично. Относительно же рассказов или историй он был просто неистощим. И действительно, было большое удовольствие послушать его! Живо менял Леопольд тон своих рассказов и менялся сам при этом. То он начинал с шуток и переходил к таким страшным сказаниям, что слушатели его долго не могли уснуть от возбуждения, то он рассказывал такие грустные истории, что все окружающие его не могли удержаться от слез, но вдруг он переходил опять к смешным сказкам, и целый день после этого раздавался смех в зале и кухне.
– Ты не Тилль ли Эйленшпигель, похороненный в Молне? – раз шутя спросила его мать.
И с тех пор Леопольда стали звать «Эйленшпигель из Кремцова». Но это сравнение вовсе неверно. Тилль был дураком и своими выходками пользовался для своих целей. У Леопольда же это выходило естественно. Все любили его, и женская половина кремцовского населения шепталась между собой, что молодой барин будет самым красивым из всех Веделей, когда-либо побеждавших женские сердца. Сильная любознательность была развита в Леопольде, и это качество сделало его впоследствии настолько сведущим, что многие его считали ученым, кем он, однако, никогда не был.
Одно существо в Кремцове не разделяло общего мнения о Леопольде и не находило его красивым – это шестнадцатилетняя дочь канцлера, Анна фон Эйкштедт.
Глубоко засели в ее детскую душу отвратильные впечатления от кремцовской сцены, и теперь еще она краснела от стыда, вспоминая ее.
Анне было только восемь лет, когда Сидония явилась в Кремцов, девочка могла понять всю гадость разыгравшейся драмы, но она не была еще настолько умна, чтобы видеть все хитрые намерения злой Борк. Теперь же младшая дочь Эйкштедта была в таком возрасте, когда девушки особенно склонны к насмешливости, и Леопольду сильно доставалось от нее. Он был для нее противнее полыни, и она старалась избегать его. Слова Сидонии, что она должна выйти за Леопольда, заставляли ее постоянно содрогаться от отвращения. Кроме всего этого, ее родители принуждали ее каждое лето проводить в Кремцове, где теперь из всех девушек осталась одна Бенигна. С ужасом увидела она, что ненавистный старается во всем угождать ей, мурашки бегали у нее по телу, когда Леопольд брал за руку и прямо в глаза смотрел ей. Песни его надоедали ей, а во время своих рассказов он казался ей дураком.
Между тем дочь Эйкштедта была самая очаровательная красавица из всех девушек, живших когда-либо под северным солнцем. При малейшем возбуждении видно было, что горячая кровь течет по ее жилам. Рост был безукоризнен, а восхитительные формы ее тела были совершенны. Нравственные качества Анны гармонировали с ее красотой, она была очень умна и рассудительна.
Эйкштедт, несмотря на свое высокое положение в Штеттине, не хотел вовсе представлять перед двором свою дочь, он хорошо понимал дурное влияние двора. Дом канцлера был сборным пунктом померанской знати и иностранных дипломатов, здесь же собирались товарищи по службе его старшего сына. Тогда в этих официальных кружках утонченная вежливость царствовала еще более чем теперь, Двор Карла V был примером для других дворов. Анна в последние два года часто бывала в домах знатных фамилий, и здесь она познакомилась с этим светским обращением. С удовольствием молодая девушка приняла эти манеры, тем более что по природе она ненавидела все грубое и невежливое. Хотя из искреннего расположения к Иоанне, дочь канцлера и подавляла свои светские привычки, но трудна для нее была эта простая деревенская жизнь, которую пытались ей привить в течение шести лет.
Однако молодые люди были предназначены друг другу. Леопольд ничего не знал об этой помолвке, что еще более бесило Анну. Действительно, Сидония отомстила сполна, разъединив двух людей, для счастья которых недоставало взаимной любви. Наконец должно было все решиться. Эйкштедты сильно желали брака Анны, так как канцлер хотел устроить судьбу своих детей раньше, чем он уйдет со двора.
Иоанна не менее канцлера заботилась о браке Леопольда, ей хотелось привязать своего любимца к дому, и, кроме того, выдать скорее Бенигну, уже помолвленную с Берндтом фон Бонина – богатым наследником Геллина и Нюзебанда.
Наедине сообщила мать Леопольду о давнишнем сговоре. Страстный юноша с радостью бросился на шею матери и едва не задушил ее своими поцелуями. Он хотел уже броситься к невесте и объясниться ей в любви, но Иоанна остановила его, сказав, что дело нужно вести осторожнее и спокойнее. Она скажет ему, что, когда Анна будет одна в саду или в комнате, он должен переговорить с ней нежно, так как любовь, подобно религии, тем важнее и глубже, чем она спокойнее и нежнее.
Несколько дней спустя после этого разговора из сада вошла в зал Иоанна в то время, как Леопольд собирался на охоту.
– Положи назад оружие, я нашла для тебя более благородного зверя! Иди в виноградник, там найдешь его одного!
Вся кровь бросилась Леопольду в лицо. Он поклонился, отбросил оружие и медленно вышел в сад. Когда он подошел к винограднику и увидел среди листьев платье своей избранной, у него задрожали руки и ноги, а горло судорожно сжалось. «Я не думал, – прошептал он про себя, – что так трудно высказать это девушке!»
Однако он был не трус и тут же овладел собой. Его самолюбие и сила воли победили.
Леопольд вошел в виноградник. Анна работала и тихо пела. Она вышивала искусные цветы из белого шелка на прозрачном газе, который тогда употребляли для воротничков и рукавов. Она испугалась, увидев Леопольда. Смущение отразилось на ее лице, инстинкт подсказал ей причину прихода юноши.
– Ты испугалась, милая Анна? – начал возбужденный Леопольд. – Неужели ты боишься меня?
– Тебя? Нет! Почему я буду бояться тебя? – совершенно равнодушно звучал голос молодой девушки.
– Я хочу говорить о важном с тобой, Анна, – он сел около нее на скамейке.
– Я думаю, лучше переговорить об этом в присутствии матери. – Она незаметно отодвинулась и устремила свои прекрасные глаза на него. – Что же такое? – При этом яркая краска заиграла на лице молодой девушки.
– Анна, я бесконечно тебя люблю!
– Благодарю тебя. Это так и должно быть, мы были с тобой товарищами с самого детства.
– Нет, я не об этом говорю! – воскликнул он страстно. – Перед лицом Бога умоляю я тебя! Да пошлет мне Небесный Отец тебя, Анна, моей возлюбленной, моей женой на земле!
Он схватил ее руки и хотел покрыть поцелуями, но она с силой выдернула их у него.
– Однако я, действительно, вижу, что злая Сидония справедлива! Ты еще не исправился с тех пор?
– Но, девушка, ведь несправедливо так отвечать мужчине, когда он говорит, что любит тебя, что любит одну тебя, что без тебя для него нет счастья на земле! – он хотел снова привлечь ее к себе.
Анна, выражая тем самым свой протест, сказала:
– Что я ответила бы мужчине, я этого не знаю. Прошу тебя, не касайся меня! Ты еще слишком молод для брака, Леопольд, и, кроме того, совершенно не знаком с правилами хорошего тона. Ты еще совсем дитя, а уже говоришь о любви! Я скорее утоплюсь здесь, чем буду твоей женой! Вероятно, тебя мать научила, а ты, как послушный сын, и сделал это по ее совету.
Пораженный этими словами, Леопольд до крови закусил губу.
– Ты отказываешь мне?
– Да!
– Я не зажег в тебе ни искры любви?..
– Нет!! Это – мое последнее слово.
Безумно засмеялся Леопольд. Он быстро вскочил со скамейки и бросился в дом. Глубокое уныние выражали его глаза, и по лицу бежали слезы. В зале он схватил шапку и лютню и бросился стремглав из дому. Напрасно звала его мать, он спасался, как будто от смерти. Иоанна поняла все. Мрачная, вошла она в сад, где ходила Анна. Положение ее также очень мучительно.
– У вас было что-нибудь с Леопольдом, не обидел ли он тебя?
– Нет, дорогая госпожа. Но он говорил со мной о том, что…
– Что тебе не понравилось?
– Да, он поразил меня. Я, конечно, не хочу вас оскорблять, милостивая госпожа, но… я… я не могу согласиться на это!
– На что?
– Я не могу быть женой Леопольда! – сказала решительно девушка.
– А можно спросить, почему ты отказываешь моему сыну? Я имею право знать это!
– Мне очень горько говорить вам это. У меня такое сильное отвращение к Леопольду, что… Прошу вас, милостивая госпожа, отпустите меня! Вы понимаете, что я здесь более не могу оставаться!
– Этого вовсе и не надо, фрейлен фон Эйкштедт. Соберите ваши вещи и завтра можете уезжать. Впрочем, я не думала, что в вас остались еще те глупости, которым вас научила Сидония. Еще никогда ни один из Веделей не принуждал девушку к замужеству, и вы можете быть спокойны, что и с вами этого не будет! – с видом оскорбленной гордости оставила Иоанна побледневшую Анну.
Наступил вечер, но Леопольд не возвращался. Смущение было на всех лицах. Хозяйка коротко объявила, что сегодня будет ужинать одна с семейством, а остальные пусть едят в другой комнате. Когда Анна сошла сверху к ужину, то ее встретили холодные взгляды. Иоанна сообщила Бенигне и ее жениху о случившемся. Сели за стол. Неспокойно смотрела Иоанна на главный вход. Наконец вошел Леопольд с лютней в руках. Он положил лютню на окно, подошел спокойно к столу и занял свое обычное место. После молитвы приступили к ужину, и мать обратилась к сыну:
– Где ты был так долго, Леопольд?
– В лесу. Я сильно устал и очень хочу есть. – Он принялся очень жадно есть, но съел очень мало.
После нескольких тяжелых минут молчания Бонин заметил, что в лесу с оружием следует ходить, но никак не с лютней.
– Я хожу с ней довольно часто, и для меня это вполне естественно, Бонин. Никогда я не стану рыскать больше по лесу и убивать бедных животных. Разве в лесу нет мира и любви? Там шумят листья, журчит ручей, благоухают прекрасные цветы, а на верху высоких деревьев птицы вьют свои гнезда и распевают веселые песни. Человек не должен приносить смерть в этот невинный мир, он может здесь петь и наслаждаться. Небо и лес созданы для пения, только в них согласие, здесь неизвестны противоречия! Только люди ненавидят и терзают себе подобных. Если я снова подниму когда-нибудь руку на кого-либо, то моей мишенью будет не зверь, а жалкий человек!
С печальным видом поднялся Леопольд и сел у окна, где лежала лютня. Он начал тихонько наигрывать.
