Текст книги "40 австралийских новелл"
Автор книги: Алан Маршалл
Соавторы: Катарина Причард,Джуда Уотен,Дэвид Мартин,Гэвин Кэйси,Вэнс Палмер,Ксавье Герберт,Фрэнк Харди,Джон Моррисон,Вальтер Кауфман,Джеффри Даттон
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
– Так его, миссис Фуллер!
Кон вскочил на ноги, лицо его было мертвенно бледно, как у человека, честь которого публично отдали на поругание.
– Не называйте меня большевиком, миссис! – крикнул он.
К представительницам прекрасного пола Кон всегда относился почтительно, и то, что оскорбление нанесла ему женщина, страшно потрясло его. Потому его слова звучали скорее жалобно, чем гневно. Окружающие восприняли это как поражение Кона, и его это подхлестнуло еще больше.
Мистер Бирмингэм достиг кульминационного пункта своей речи– он говорил о том, что правительство собирается еще сделать для нас, землевладельцев. Это звучало почти как рождественский рассказ, и мы, затаив дыхание, слушали его заманчивые обещания.
– А про локаут в Маунт – Джеральде забыли?
Выскочив из повозки, Кон зашагал меж сидящих на траве людей. Чья‑то рука протянулась, чтобы задержать его, но он с силой оттолкнул ее. Это напоминало библейскую сцену – явление непризнанного пророка среди толпы. Мистер Бирмингэм и Кон заговорили одновременно. Но в груди Кона бушевало пламя, и голос его звучал с нарастающей силой.
– А эпидемия среди сборщиков сахарного тростника? А процент смертности в шахтах? – Кон рисовал перед нами картину политической и промышленной истории последних трех лет, а знал он ее досконально. – Что, забыли все подлости, все обиды, черт вас дери? Вылез на трибуну, жулик, тебе бы только ребятишек целовать, подлизываться к их родителям, только и думаешь, как бы побольше голосов собрать! А вы чего тут сидите, как дураки, думаете, больше получите, если будете стоять на задних лапках? Нет, для этого надо бороться! Конечно, вам ни до кого дела нет, пусть другие хоть подыхают – вам все равно! – Кон теперь стоял у трибуны, лицом к толпе, было ясно, что он решил повернуть собрание по – своему. Он уже больше не задавал вопросов, он сам произносил речь. Голоса мистера Бирмингэма было совсем не слышно.
Чем ближе Кон подходил к трибуне, тем сильней нарастал гул в толпе; одни вскакивали с мест, требовали, чтобы Кон остановился, другие продолжали сидеть в настороженном молчании, переводя взгляд с трибуны на Кона и с Кона на его противников.
– Головой его вниз, в отхожее место! – закричали сразу несколько голосов.
Джо Синклер, сидевший рядом с кандидатом, вскочил и принялся бурно жестикулировать, указывая в сторону речки, протекавшей у подножия холма. Группа людей уже надвигалась на Кона, и Джо Синклер соскочил с подмостков и повел их в наступление.
Кон огляделся вокруг в поисках средств защиты. К счастью, неподалеку от него торчал из земли обгорелый ствол молодой сосны. Кон выхватил его одним рывком. Он увернулся от Джо, то ли случайно, то ли удивительно ловко подставив ему подножку, и остановился у кучи шпал, опершись на них спиной. Лицо его было так бледно, что даже губы помертвели, глаза метали молнии, а в руках он сжимал дубинку, готовясь нанести удар.
Противники, конечно, одолели бы Кона, но прежде чем первый из них отважился отведать дубинки Кона, толпа всколыхнулась и несколько человек двинулись на выручку Кона; их было меньше, чем его противников; и одним из этих людей был, к своему удивлению, я. Я не забыл нашей размолвки, и когда Кон обрушился на кандидата правительственной партии, слова его не вызвали во мне ничего, кроме смешанного чувства враждебности и раздражения. Я со злорадством наблюдал, как Кон шел на открытый конфликт, но как только ему пришлось туго, я забыл обо всех своих обидах. Когда дело дошло до решающей схватки, я инстинктивно стал на сторону Кона: очень уж мне не понравились те, кто на него напал.
Но тут на сцену выступил Крис Уоррен, а еще раньше него по склону, как листок, гонимый бурей, взметнулась Клара. И, наконец, как всегда с некоторым запозданием, в дело вмешался местный полицейский.
Крис был высокий, неторопливый, из тех немногословных и спокойных людей, которые умеют заставить себя слушать даже, когда с ними и не соглашаются.
Он протолкался вперед, в то время как Клара пыталась оттащить кого‑то от Кона, а полицейский уже пробирался сквозь кольцо людей, тесно обступивших Кона.
– Ну, будет, не кипятись, Джо, – сказал Крис Джо Синклеру, и тот как‑то сразу обмяк; правда, падение на сырую землю уже несколько охладило его пыл.
Крис заявил, что он справится и один, и, отстранив всех остальных, вплотную подошел к Кону; стоило Кону махнуть дубинкой, и Крис получил бы здоровенный удар, но Кон только молча смотрел на Криса, а фигура полицейского уже маячила поблизости. Появление представителя власти произвело должное впечатление и на Кона и на его противников. Крис и полицейский водворили Кона обратно в повозку, успешно отразив натиск тех, кто все еще рвался в бой. Клара последовала за мужем.
Постепенно все разошлись по своим местам, и волнение улеглось.
– У – у, проклятый смутьян! – выкрикнула миссис Фуллер вдогонку Кону, ожидая одобрения.
Но на этот раз никто ее не поддержал. Кое‑кто досадовал, что не удалось как следует «всыпать» этому наглецу, однако большая часть собравшихся радовалась благополучному исходу дела. Во всех нас жила жажда сенсации, но пищи для нее и так было более чем достаточно. Мы думали, что такие схватки – дело далекого прошлого, что теперь это, может, где‑то и бывает, только не у нас, и вдруг мы испытали все это сами. Мы со страхом вспоминали о том приступе бешеной ярости, который вдруг овладел нами. Происшедшее дало нам пищу для споров на много дней вперед, но в тот момент нам хотелось только одного – спокойно продолжать наш митинг.
Кандидат от правительственной партии вновь встал в позу оратора и кашлянул, требуя внимания.
Так и кончилась попытка Кона стать фермером. Несколько дней спустя, к вечеру, Кон и Клара зашли к нам сказать, что они решили уехать.
– Я, видно, пришелся тут не ко двору, – сказал он, – да и мне самому тяжело.
Казалось, он негодует и в то же время оправдывается. Он понимал, что здесь для него все кончено, но не собирался сдаваться и был уверен, что где‑то в другом месте все сложится по – иному.
Что бы ни произошло между ним и Кларой, они былМ единодушны, когда дело касалось серьезных вопросов.
– Пусть говорят, что хотят, – сказала Клара. – Но все они, вместе взятые, не стоят и мизинца Кона, – в ее глазах блеснул упрямый огонек, хотя они и были полны слез…
А теперь, после стольких лет, я был чертовски рад вновь встретиться с Коном. Мы уже дважды опорожнили наши стаканы, и Геба налила нам по третьему и последнему. Мы переворошили все события прежних лет, но не проронили ни слова о том, о чем я вам только что рассказал. Мы вспоминали о старых приятелях. Алек Лауренсен – о, он преуспел! – прикупил участок Петтингелла. Питеру Уотсону тоже повезло, но не на поселении: он продал свой участок и отправился на Новую Гвинею искать золото и там разбогател. Артур Муни, бедняга! Коричневая кобылка, которую он купил у Стива Райта, понесла, он упал и сильно разбился. Да, так, значит, на маленьком кладбище вырыли первую могилу – я слыхал, что старая миссис Джиллен скончалась? Неужели действительно в Мэни Гамтриз теперь два бара и гостиница? Настоящий город, ни дать ни взять!
Мы забыли о стаканах, стоявших перед нами, Кон, облокотившись о стойку, глубоко задумался. Вдруг он как‑то странно скользнул по мне взглядом и спросил:
– Ну, так чыо же сторону в политике ты теперь держишь?
– Вот теперь я узнаю тебя, старина Кон!
У меня был для Кона приятный сюрприз, который, я был уверен, очень его обрадует. Я перешел на сторону оппозиции. Немало я повидал и кое – чему научился за эти годы. Новые поселенцы на моих глазах закладывали и перезакладывали свои участки, влезали в долги, вконец разорялись. Я сам пережил кризис тридцатых годов. Я видел, как безработица, словно ржавчина, разъедает страну, а мир содрогается в преддверии второй мировой войны.
Мне было приятно сказать Кону, что теперь мы мыслим одинаково. Я заговорил о том, что у оппозиции есть шансы побить правительственную партию на предстоящих выборах, – я был преисполнен самых радужных надежд на этот счет. Кон слушал внимательно, затаив где‑то в самой глубине глаз лукавый огонек. Когда я кончил говорить, он спросил:
– Ну, а что же это даст?
Он задал вопрос спокойно и очень серьезно, будто ста раясь понять то, что ему было неясно. Огоньки п его глазах погасли. Не было и следа былого оптимизма. Видно, он ни на что не надеялся.
Я был сбит с толку. А я‑то считал, что самое главное – помочь оппозиции взять власть в свои руки!
Мы снова оказались на противоположных полюсах. Словно сожалея, что, только встретившись, мы опять столкнулись лбами, Кон отвел свой взгляд и взялся за стакан. А затем произошло нечто забавное или грустное – как на чей взгляд. Рука Кона остановилась на полдороге, и он пробормотал:
– Два сапога пара. Все это одна болтовня и трепотня!
Он, очевидно, не помнил о маленьком инциденте, происшедшем между нами столько лет назад, и просто взвешивал то, что я сказал о правительстве и оппозиции. Но я‑то, я помнил все, и удивлению моему не было границ.
Вскоре мы распрощались. Я проводил Кона до угла и еще долго смотрел ему вслед, пока его голова и плечи не исчезли в толпе, а затем повернул к дому. На душе у меня было тяжело. Не того я ждал от нашей встречи. Кон, видимо, отказался от борьбы. Ну что ж, с годами взгляды меняются. Казалось бы, когда кулаки наливаются зрелой силой, тут‑то и действовать, но внезапно руки вдруг опускаются. Видно, хочется легкой жизни.
Что же, можно возмущаться по этому поводу, можно, наоборот, считать это проявлением здравого смысла. Конечно, в молодости Кон часто поступал необдуманно, но зато он был отважен и великодушен.
Я сел в трамвай и поехал домой, не переставая размышлять о перемене в Коне. За последние годы я не раз мысленно беседовал с ним, советовался, а теперь, когда я встретил живого Кона, оказалось, что советоватъся‑то и не с кем. В разговоре со мной Кон упомянул о том, что он работает в газете. Но что это была за работа – был ли он репортером, заведовал ли типографией, занимался ли рекламой? Сидя в трамвае, шаг за шагом я старался подробно припомнить внешний облик Кона.
Костюм на нем был хотя и не такой щегольской, как мне показалось на первый взгляд, но вполне приличный, из добротного материала; хорошие ботинки, рубашка свежая, наглаженная и тоже не из дешевых. Кон умел носить вещи, это была его особенность. Руки его и теперь не отличались белизной, но мозоли и ссадины давно сошли. Черты его лица смягчились, стали более одухотворенными и тонкими, не осталось и следа былой судорожной напряженности, настороженности. Это было лицо человека, разрешившего для себя все внутренние противоречия. «Но во имя чего? – подумал я с горечью. – Ради обеспеченного положения и возможности держаться от всего в сторонке?»
Прощаясь, мы договорились встретиться в конце недели. Но мысль об этой встрече меня теперь уже совсем не радовала.
На следующий день я получил по почте небольшой пакет, и мысли мои приняли совсем иной оборот: Кон снова задал мне задачу. Пакет состоял из нескольких брошюр, обернутых в бумагу со штампом видной левой газеты – очевидно, той самой, где работал Кон. Одна из брошюр представляла собой небольшую работу Маркса о международном социализме. Мне не раз приходилось о ней слышать, особенно в последние годы. Другая брошюра была написана Лениным. Я пробежал ее и убедился, что это была острая критика парламента как орудия власть имущих. На обложке брошюры рукой Кона было написано: «Думаю, тебе будет интересно с этим познакомиться. Кон».
Значит, Кон тоже сменил свою политическую ориентацию! Это было большой неожиданностью для меня. Помнил ли он, как Тилли Фуллер назвала его большевиком и как он тогда обиделся?
Судя по надписи на книжке Ленина, Кон по – прежнему не терял надежды на то, что ему удастся переубедить меня.
КСАВЬЕ ГЕРБЕРТ
КАЙЕК-ПЕВЕЦ (Перевод И. Архангельской)
По тропке, заваленной побитым ветром тростником, пальмовыми листьями и обломанными ветками деревьев, Кайек – певец и его жена Ниниул вышли к реке. После страшного урагана, из тех, что налетают с юго – востока и разгоняют влажный западный муссон, утро наступило туманное и тихое. Туман дополз до верхушек прибрежных эвкалиптов, а бурливая желтая река совсем скрылась под его пеленой. На рассвете было холодно и ясно, но сейчас опять потеплело.
По лицу Кайека, стекая на курчавую иссиня – черную бороду, струился пот; он бежал и вниз, от подмышек, по его тощему обнаженному телу. На Кайеке была только набедренная повязка – грязная тряпка, оторванная от мешка из-под муки, которую он прикрутил к плетеному волосяному поясу. На правом плече он нес три копья и вумеру [5]5
Приспособление для метания копий. – Прим. перев.
[Закрыть], на левом висела плетенная из лыка длинная сумка, в которой лежал его разрисованный дижериду [6]6
Музыкальный инструмент. – Прим. перев.
[Закрыть]и ударные палочки. Маленькая толстая Ниниул еле поспевала за ним. Она тащила все остальные пожитки – на ее курчавой голове покачивался свэг [7]7
Скатанные одеяла; обычно носятся за спиной, наподобие рюкзака. – Прим. перев.
[Закрыть], за спиной была привязана большая корзина из тростника, топорик и клубни ямса лежали в мешке, перекинутом через левое плечо, а в правой руке она несла котелок и огниво. На Ниниул был голубой саронг, который она смастерила из старого шелкового платья.
Ниниул втянула ноздрями запах, исходивший от Кайека. Нет, запах нисколько не раздражал ее. Она даже гордилась тем, что от Кайека так пахнет. Она гордилась этим не
1
меньше, чем его умением сочинять песни, и считала, ЧТО именно потому, что Кайек великий певец, от него исходит такой резкий запах. Раздувая широкие мясистые ноздри, Ниниул вспоминала о том, что всегда во время корробори [8]8
Празднество. – Прим. перев.
[Закрыть]. К Кайеку подходят другие певцы, не такие знаменитые, как эн, и просят, чтобы он натер их своим потом. Ниниул погрузилась в приятные воспоминания о последнем празднестве, На котором они были, – празднестве племени марравудда, на побережье. Кайек имел такой успех! Он пел там свою последнюю песню «Скачки на Пайн – Крик». Теперь во время корробори, кроме старых песен, людям нравилось, когда певец насмехался над обычаями белых. Но недолго Ниниул предавалась приятным воспоминаниям. Она увидела поникшие плечи мужа, его неровную поступь, и ее снова охватил – страх: придет ли к нему в этот раз вдохновение? К полнолунию они должны прибыть в племя маррасель в Пейпербакс на большое празднество посвящения. Луна становилась полнее с каждым днем, все ближе и ближе подходили они к месту празднества, а Кайек до сих пор еще не сочинил новой песни, которой от него ждут.
Кайек был самым знаменитым певцом в этих краях. Песни его славились от красных гор Кимберли до соленых заливов побережья. Куда бы ни пришли Кайек и Ниниул – а она всегда ходила вместе с ним, – везде их радостно встречали, и, хотя песни Кайека летели впереди него, он никогда не приходил на празднество без новой песни. Не то чтобы Кайек так легко сочинял их. Совсем нет! Бывало, что вдохновение на долгие месяцы покидало его. В такое время Кайек мучительно страдал от того, что он не может ничего сочинить. Стыдясь своего бессилия, он бежал подальше от людских глаз, и Ниниул бежала следом за ним, и они бродили в глухих чащобах, словно одинокие колдуны, которых зовут мумбы.
Вот и сейчас, пробираясь через поваленные деревья и тростник к реке, Кайек страшно мучился – ни единого слова не приходило ему в голову. Все дальше и дальше шли Кайек и Ниниул, они спешили, но спешить было некуда. Заслышав их приближение, с шумом и треском уносились уоллаби [9]9
Горные кенгуру. – Прим. перев.
[Закрыть]. Любопытные попугаи слетали с деревьев, чтобы поглядеть на людей, и, пронзительно крича, снова скрывались
1
3
в тумане. А Кайек и Ниниул все шли и шли. Вдруг впереди громко залаяла собака. Они остановились.
Кайек вглядывался в туман, но, услышав, как Ниниул щелкнула языком, он обернулся. Она объяснила ему знаками: белый человек – и губами показала налево. Кайек взглянул в ту сторону и увидел пеньки от свежесрубленных деревцев. Черный человек никогда бы не тронул молодые деревца. Ниниул еще раньше заметила, что где‑то здесь неподалеку находится белый человек: вначале она увидела свежие отпечатки подков, и как раз перед тем, как залаяла собака, Ниниул показалось, что она слышит позвякивание уздечки. А Кайек давно уже ничего не слышал и не видел вокруг. Он повернул голову налево и снова стал вглядываться в туман.
И тут появилась маленькая рыжая собачонка. Увидев Кайека и Ниниул, она взвизгнула и, поджав хвост, с пронзительным тявканьем понеслась обратно. Белый человек закричал на собаку, но она продолжала лаять. Они прикинули расстояние. С минуту они стояли, не двигаясь. Ниниул старалась разглядеть в тумане, куда бы им свернуть, чтобы обойти это место и избежать встречи с белым человеком. Но Кайек снова обернулся к ней и прошептал:
. – Пойдем, там табак!
Ниниул молча кивнула. У них давно уже кончился табак. В припадках отчаяния Кайек не раз говорил, что, будь у него хоть щепотка табаку, он бы сочинил новую песню.
Они осторожно двинулись вперед. Пройдя несколько шагов, они увидели в тумане палатку, крытый корой сарайчик, навес над очагом, тоже из коры, подводу и инструмент. Кайек и Ниниул часто работали со старателями и знали, для чего нужны эти инструменты. В лагере был один белый человек, туземцы, видно, здесь не работали. Белый человек сидел в сарае на ящике и, держа между коленями старательский лоток, месил тесто. Он пристально смотрел в ту сторону, откуда приближались Кайек и Ниниул. Притихшая собачонка настороженно жалась к его ногам.
Кайек отдал копья и сумку Ниниул, а вумеру оставил у себя. Ниниул скользнула за дерево. Кайек медленно двинулся вперед. Белый человек заметил его и пристально глядел на него голубыми выпуклыми глазами, которые отнюдь не выражали радушия.
Кайек остановился у очага. Он немного знал этого старателя. Он видел его на заброшенном прииске в Кингар – ри, и соплеменники Кайека говорили ему, что это мрачный и злой человек. Звали его Энди Гэнт. Он был плотный, коренастый мужчина лет под пятьдесят, с большим красным лицом, заросшим щетиной, с рыжей седеющей шевелюрой и неопрятными рыжеватыми усами.
В тот день у Энди Гэнта было особенно скверное настроение. От сырости у него разболелась печень, и его опять начал мучить тропический лишай. Потому‑то он и сидел утром в лагере, вместо того чтобы рыть песок на берегу и промывать его в желобе. Проклятая это работа – копать слежавшийся сырой песок и вымывать из него жалкие крупицы золота, а тут еще больная печень и страшный зуд по всему телу. Всю зиму он гнет спину на этом захудалом прииске и ни черта не нашел, даже за провизию нечем заплатить, хотя по всем признакам где‑то здесь должна быть жила. Почти все время Энди работал здесь один; двое туземцев, которых он привел с собой, сбежали от него. Только попадись ему теперь черный, он просто пальнет в него.
Кайек плюнул в огонь, чтобы показать свое дружеское расположение, улыбнулся, блеснув зубами, и сказал:
– Добра день, босс!
После этого он погладил свою бороду и, опершись на вумеру, поднял правую ногу и положил ее на левую, чуть повыше колена.
В ответ Энди только повел рассеченной верхней губой, обнажив большие желтые зубы, и снова склонился над лотком.
Кайек кашлянул, еще раз плюнул в огонь и сказал:
– Э – э, босс, моя работать для твоя…
Энди помрачнел еще больше. Он яростно месил тесто.
Наступило молчание. Кайек жадно глядел на плитку прессованного табака на столе позади Энди. Ножки у стола были сделаны из стволов молодых деревцев. Потом Кайек сказал:
– Я‑то работать хорошо, босс. Вставал до света, работал черт – те как!
Энди больше не мог сдерживаться. Он вскочил на ноги и, злобно тараща глаза, заорал:
– Вон отсюда, черная дрянь, пока я в тебя пулю не всадил!
Собачонка только этого и ждала. Она залилась оглуши* тельным лаем и заметалась перед хозяином.
– Как сказал?! – воскликнул Кайек, опуская на землю правую ногу.
Вымазанной в тесте рукой Энди нашарил кайло.
– Я тебе покажу «как сказал», сукин ты сын! – орал он. – Я тебе покажу «как сказал»!
И Энди швырнул в Кайека кайло.
– Э – э, спасайся! – взвизгнул Кайек и помчался назад к Ниниул, а собачонка гналась за ним и хватала его за пят. ки. Ниниул отогнала палкой собаку, и, подобрав свои пожитки, они понеслись назад по тропинке.
Они остановились возле пеньков молодых деревьев.
– Марэжиди найэжил! – проворчал Кайек и сплюнул через плечо, чтобы выказать свое презрение. Потом он показал губами налево, и они двинулись в этом направлении, осторожно обходя стороной лагерь. Им все мерещились Энди и его злющая собачонка.
Отойдя шагов на пятьдесят от лагеря, на берегу реки они наткнулись на вырванный с корнями эвкалипт. Видно, этой ночью его повалил ураган. Кайек остановился, чтобы поискать съедобных личинок в его корнях, и увидел золото, поблескивающее в глыбе кварца. Кайек знал, как выглядит золото, но, подобно всем туземцам, он и представления не имел о том, что это очень дорогой металл. Он отдал свои копья Ниниул, вытащил глыбу кварца и выковырял из нее золото. Это был самородок унции на две. Кайек отчистил его от породы, поплевал на него, потер о бок, взвесил на ладони, потом повернулся к Ниниул и сказал с усмешкой:
– Каджин – га – табак!
Они пошли назад, прямо к лагерю. Собачонка просто взбесилась, почуяв их приближение. Энди теперь пек на очаге лепешку. Он вскочил, озираясь по сторонам. Когда показался Кайек, Энди длинно выругался, схватил кайло и бросился на Кайека.
– Не нада, не нада! – закричал Кайек и протянул на ладони самородок.
Энди занес кайло, чтобы швырнуть его в Кайека и… увидел золото. А собачонка уже налетела на Кайека.
– Золото! Золото! – завопил Кайек и, швырнув самородок под ноги Энди, стал отбиваться от собачонки.
Энди схватил самородок, потом посмотрел на Кайека, сражавшегося с собачонкой, и кинулся отгонять ее.
– Где, где ты нашел? – прохрипел Энди.
Кайек показал губами назад:
– Недалеко, там.
– Где? Покажи мне, – задыхался Энди. – Покажи! – он не говорил, а визжал. – Скорее, где? Покажи мне!
Кайек знал признаки этой лихорадки. Он повернулся и быстро побежал к поваленному эвкалипту.
Энди просто вцепился в корни дерева. Через мгновение он извлек самородок в унцию весом, потом другой, величиной с гусиное яйцо. И тут Энди повернулся к Кайеку. Лицо у него судорожно подергивалось.
– Беги в лагерь, – закричал он. – Возьми там лопату. И топор. Скорее! Скорее!
Кайек шагнул в сторону лагеря, потом обернулся и сказал:
– Я очень хочет табак, босс.
– Табак там, в лагере.
– Трубку не имею, босс.
– Трубка тоже там, – заорал Энди. – Возьми ее. Возьми все, что тебе надо. Только скорее!
Кайек побежал к лагерю. Ниниул положила на землю все пожитки и побежала за ним следом. Лопату и топор понесла она. Кайек остался в лагере, чтобы накрошить табаку и набить трубку Энди; подойдя к очагу, чтобы зажечь трубку, он нашел там кварту холодного чая и выпил ее залпом. После этого Кайек не спеша направился к эвкалипту, с наслаждением попыхивая трубкой.
Теперь уже возле Энди на камне лежало унций десять золота, а он, словно помешанный, рубил и рубил корни эвкалипта. Когда наконец он остановился передохнуть и повернулся к Кайеку, глаза у него были совсем безумные. Он опустил топор, шагнул к Кайеку и положил на его узкое черное плечо огромную волосатую руку.
– Спасибо, брат, спасибо! – любовно прохрипел Энди прямо в лицо Кайеку. – Вот это‑то я и искал всю мою проклятую жизнь. И нашел только благодаря тебе. Да, благодаря тебе, а я тебя чуть не выгнал. – Он так тряхнул Кайека за плечо, что тот закачался. – Я про это не забуду, – продолжал Энди; он чуть не плакал. – Клянусь тебе, не забуду! Я позабочусь о тебе, брат, ты не беспокойся. Я буду платить тебе столько, сколько черные никогда не получали. Я буду платить тебе больше, чем платят белым. Ох, мать честная, как я тебя люблю! Я куплю тебе все, что ты захочешь. Благослови тебя бог! – И Энди снова набросился на корни эвкалипта, Кайек постоял немного, глядя, как он роется в корнях. Потом сказал:
– Э – э, босс, моя жена – мы двое очень хотим еда.
Энди перестал копать.
– Там полно еды, в лагере, – быстро заговорил он. – Бери что хочешь. Забирай хоть все! А когда пойдешь обратно, захвати еще одну лопату и лоток. Там на золе лепешка. Ешь ее! Ешь, что тебе только захочется, брат. Все, что у меня есть, – это твое!
Кайек зашагал к лагерю, сделав знак Ниниул. Она опять собрала вещи и пошла за ним.
Там они уселись у костра и принялись уплетать мясо и горячую лепешку с патокой, прихлебывая густой чай. Слышно было, как невдалеке работает счастливый Энди. Потом Кайек и Ниниул по очереди курили трубку. Энди два раза звал их, чтобы показать новые сокровища, которые он выкопал. В первый раз Кайек пошел посмотреть. Во второй раз пошла Ниниул, потому что Кайек – поэт, пристально глядя в огонь, что‑то тихо напевал и не слышал зова Энди. Вдруг Кайек вскочил, шлепнул себя по ляжке и, пританцовывая, запел:
Зачем он, белый человек, золото любить?
Зачем он черный малый большая плетка бить?
Моя не любит золота, твоя копает золото,
Моя зеленый лес уйдет, твоя помрет от золота.
Он повернулся к Ниниул, и у нее загорелись глаза и дрогнули губы. Мгновение Кайек смотрел на нее. Потом начал хлопать в ладоши и притоптывать. Затем вдруг остановился, перевел дыхание и опять поглядел на Ниниул.
– Яккараи! – радостно закричала Ниниул и подпрыгнула. Из редеющего тумана послышался голос Энди:
– Эй, сюда, брат. Скорей сюда! Иди погляди, что тут для нас припрятали ангелы небесные. О боже! – из груди Энди вырвалось рыдание.
Кайек посмотрел в его сторону. Потом повернулся к Ниниул и подал ей знак. Она быстро собрала все их имущество. Кайек подошел к ней, взвалил на плечи ношу и быстро зашагал впереди своей подруги, вдоль берега реки, держа путь в Пейпербакс – на празднество.
