Текст книги "40 австралийских новелл"

Автор книги: Алан Маршалл

Соавторы: Катарина Причард,Джуда Уотен,Дэвид Мартин,Гэвин Кэйси,Вэнс Палмер,Ксавье Герберт,Фрэнк Харди,Джон Моррисон,Вальтер Кауфман,Джеффри Даттон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эти рассказы прибыли к вам издалека, из страны, многим отличающейся от вашей. Но, как ни странно, в одном – они поразительно схожи с произведениями ваших писателей.

Когда к девяностым годам прошлого столетия австралийская литература впервые приобрела отчетливый национальный характер, отличительной ее чертой был интерес к простому человеку. Австралийцы, которые стремились найти свою судьбу здесь, за океаном, отделявшим их от остального мира, все же составляли крохотный островок западноевропейской культуры, а в западноевропейской культуре господствовало буржуазное мировоззрение. Даже Чарльз Диккенс при всем своем горячем сочувствии к беднякам все же писал о них как о некой чуждой народности, с обычаями которой он знакомил своих буржуазных читателей. Австралийские же писатели девяностых годов, такие, как Генри Лоусон, писали иначе. Они писали не только о простом человеке, но и для него. Они рассказывали о нем просто, естественно, проникновенно, с тем пониманием, которое возникает только тогда, когда живешь одной жизнью с народом.

Современные писатели Австралии продолжают эту традицию, с любовью и уважением храня наследие таких людей, как Генри Лоусон и Джозеф Фэрфи. Рассказы, вошедшие в этот сборник, посвящены простым людям и рисуют их облик с душевной теплотой, пониманием и твердым убеждением, что именно простым людям принадлежит первое место на земле.

Австралийские писатели девяностых годов, создавшие эту традицию, как правило, почти не имели образования в общепринятом смысле. Они не изучали иностранную литературу, не знали, что Достоевский подготовил, а Горький совершил ту же революцию в подходе к простому человеку, что и они. Правда, оба эти движения, в России и в Австралии, формировались в обстановке различных влияний.

Я попытаюсь на примерах раскрыть природу таких влияний в Австралии и обратить ваше внимание еще на одну особенность рассказов этого сборника. При чтении их у вас, пожалуй, сложится представление об австралийцах как о людях, живущих в деревушках, в глуши. Австралия покажется вам «страной широких просторов», как любят говорить у нас. Но с точки зрения современного австралийского общества это представление неверно. Пожалуй, никто из читателей сборника и не подозревает, что больше половины австралийцев живут в городах. Только в двух крупнейших городах Австралии, Сиднее и Мельбурне, насчитывается более двух миллионов жителей, тогда как во всей стране немногим больше десяти миллионов человек.

Австралийские критики часто укоряют своих писателей в том, что они сосредоточили внимание на жизни сельского меньшинства, и требуют, чтобы они изображали более типичную жизнь народа в городах. Однако писатели, пожалуй, руководствуются здоровым побуждением, упорно обращая взоры к сельской жизни Австралии, ибо именно в этой жизни– «жизни широких просторов» – складывались традиции нашей страны и национальный характер австралийского народа.

Это становится понятным даже при беглом знакомстве с историей страны. Австралия, как один из аванпостов европейской цивилизации, создавалась в первой половине XIX столетия, в период, когда особенно остро сказывались пагубные влияния промышленной революции. Переселенцы, часть которых составляли ссыльные, а большинство – эмигранты, прибывали либо из промышленных городов, где царила страшная нищета, мрачную картину которой нарисовал Диккенс, либо из деревень, еще сохранивших феодальный уклад жизни, где голодный крестьянин должен был почтительно снимать шапку перед помещиком. Эти поселенцы были люди предприимчивые и мужественные, иначе они не решились бы пуститься в шестимесячное, чуть ли не кругосветное плавание на кораблях того времени и заново начать в этой дикой стране жизнь, полную трудностей и лишений.

Они очутились в совершенно необычной обстановке. В начале XX столетия после поисков, длившихся более двадцати лет, был наконец найден путь через горы, окружавшие небольшой поселок ссыльных – Сидней, и с бьющимся сердцем они увидели за этими горами бескрайние просторы плодородной земли. На равнинах, очищенных от леса – что тоже было почти непосильной задачей, выполненной только благодаря упорству людей, – могли прокормиться миллионы овец (сейчас овец насчитывается ровно сто миллионов). С этих овец можно было настричь столько шерсти, что удалось бы вполне удовлетворить все растущий спрос европейских фабрик. К тому же вскоре стало ясно, что в этих климатических условиях овцы давали гораздо лучшую шерсть, чем в более влажном европейском климате. Мечта превратить жалкий поселок ссыльных в новую великую страну стала казаться осуществимой. Не только жажда приключений подстегивала этих людей, но и прозаическое, весьма могучее свойство человеческой натуры – жажда разбогатеть. Все это побуждало поселенцев приступить к покорению континента.

Это была грандиозная и трудная задача. Выполнять ее пришлось отдельным людям, которые уходили небольшими _:группами в глубь страны, удаляясь от освоенных мест. В борьбе против суровой природы и необъятных пространств им приходилось рассчитывать только на свои силы. Их оружием были умелые руки, сильное тело, мужественные сердца и твердость духа. Если им не хватало силы и мужества, они умирали или, побежденные, возвращались в города на побережье. Здесь нельзя было скрыть слабость, нельзя было надеяться на обман, на показную смелость.

В конечном счете это имело одно весьма важное последствие. В таких условиях образование и благородное происхождение значили очень мало. Какой от них был прок, если твоя жизнь зависела от умения отыскать воду по скрытым приметам или проявить мужество и ловкость, сдерживая перепуганное стадо? Благородное воспитание было даже недостатком: из‑за него труднее было спать на голой земле, мучительнее мириться с однообразием пищи, состоявшей из баранины, муки, чая и сахара.

За пятьдесят лет до того времени шотландский поэт Роберт Бернс писал:

 
Богатство – штамп на золотом,
А золотой – мы сами!
 

Правда, в европейских условиях это было не совсем верно. Нужна была большая сила духа, чтобы на твой образ мыслей не повлияли те, кто внушал тебе, что ты стоишь ниже свободных, всегда сытых, образованных джентльменов. Было время, когда и Бернс утратил свою естественную и сильную манеру письма и пытался подражать утонченному стилю своих современников. Но среди диких просторов Австралии слова Бернса были истиной, и простой человек понимал это. Здесь он узнал цену своим личным качествам, своей силе.

Это, конечно, не могло чудом изменить общественный строй. Богатство и власть по – прежнему оставались в руках предпринимателей – капиталистов и землевладельцев, прибывших ранее и захвативших огромные участки земли. Но оттого, что в Австралии рабочий человек получил неограниченную возможность проявить свои личные качества, он боролся уверенней и смог добиться преимуществ и более высокого уровня жизни, чем его европейские собратья. Они дали ему и нечто еще более важное – право уважать себя за свои личные достоинства.

Какое это было пьянящее открытие для людей, прибывших из городских трущоб и покорных деревень! Уж больше никогда они не будут сомневаться в своем достоинстве, добровольно унижаться или судить о человеке по его положению, а не по личным его качествам. И эти истины, которым научила их жизнь, они завещали своим детям. В середине XIX столетия английские путешественники возмущались тем, что австралийский рабочий не ломает шапки перед хозяином. Через три поколения, когда австралийские солдаты прибыли на фронты первой мировой войны, англичане опять с возмущением увидели, что эти солдаты не желают приветствовать своих офицеров на улице, и потом удивлялись, как это люди, выказывающие такое пренебрежение к военной традиции, не только сражаются не менее храбро, чем другие, но и проявляют большую инициативу. Отказ приветствовать начальство сам по себе не имел большого значения, но он символизировал два принципа, определявших отношение австралийца к жизни, а именно: принцип, что простой человек – самый уважаемый человек на земле, и другой принцип, что о человеке следует судить только по его личным достоинствам. Эти принципы и отражены в рассказах данного сборника. Я не хочу сказать, что они прямо выражены в них. Вернее, это аксиомы, лежащие в основе мировоззрения австралийского писателя.

Другая особенность австралийской литературы, тесно связанная с этими чертами, – это забота австралийца о духе товарищества– «мейтшип» («mateship»). Слова «мейт– шип» вы не найдете в английских словарях, оно было создано Генри Лоусоном и воспринято его соотечественниками, для того чтобы выразить понятие, особенно для них важное. Австралийцы говорят по – английски, как говорили их предки, и почти не внесли никаких изменений в свой язык. Помимо слов, заимствованных у туземцев и означающих названия местных птиц, зверей или географические особенности страны, они добавили к нему слов тридцать. И весьма знаменательно, что из них два слова связаны с идеей товарищества: слово «мейтшип» и слово «коббер» («cobber») – «дружище», «закадычный друг». Это слово имеет особый оттенок. Оно теплее, чем все другие английские синонимы слова «друг». Излюбленное слово лондонцев «чам» («chum») – «приятель» почти такое же теплое, как «коббер», цо оно мягкое, ласковое, как и полагается быть слову «друг». «Коббер» же звучит более сурово, требовательно. Это имеет свои причины, которые я попытаюсь объяснить ниже.

Пожалуй, отношение австралийца к духу товарищества может кое у кого вызвать улыбку. Он, мол, говорит о нем так, будто только австралийцы изобрели это товарищество, будто они одни действительно понимают его. Как бы то ни было, товарищество – это чувство, которое австралиец ценит выше всего.

Объяснение этому опять‑таки можно найти в истории Австралии. Леса, через которые пробивались пионеры, были безлюдны. Казалось, сам воздух был пропитан полным безразличием к человеку. В этом безлюдье пионеры странствовали и трудились небольшими группами, чаще всего по двое. В таких условиях друг становился близким человеком, на него всецело полагались, он оказывал огромное духовное влияние на жизнь товарища. Верность товарищу становилась высшим долгом человека, ведь и его жизнь могла зависеть от преданности друга. Генри Лоусон писал по этому поводу: «Будь ты пьяным или трезвым, безумным или в здравом уме, добрым или злым, но обычай пустыни не позволяет бросать товарища в беде, а хозяин был нашим товарищем, поэтому мы и не бросили его».

Австралийцы распространили понятие товарищества («мейтшип»), которое они так высоко ценят, на узы дружбы, связывающие всех людей доброй воли.

Политические руководители рабочего движения воспользовались этим понятием. «Социализм – это не что иное, как товарищество», – провозгласили они, взывая – что весьма характерно для австралийцев – скорее к сердцу, чем к разуму своих соотечественников. Когда нужно было пробудить солидарность во время стачек, они бросили клич: «Порядочный человек не оставит товарищей в трудную минуту!»

Но была одна трагическая сторона австралийской жизни – то, что дух товарищества никогда не распространялся на коренное население страны. При столкновении с белыми, туземцы быстро вымирали, отчасти от того, что поселенцы обращались с ними бесчеловечно, истребляя их с чудовищным хладнокровием, но еще больше от того, что белые не понимали туземцев. Политика властей по отношению к ним, как правило, исходила из гуманных побуждений, но не учитывала их потребностей, и туземцев от нее гибло не меньше, чем от оружия поселенцев. До сих пор существуют известные предрассудки в отношении туземцев, до сих пор их эксплуатируют, но современное поколение испытывает все большее сочувствие к темнокожим, искреннее желание понять их, – оно проникнуто острым сознанием вины за злодеяния прошлого. Рассказ «Там дышит человек» Уильяма Хэтфилда отчасти раскрывает эти чувства.

Как часто в рассказах сборника звучит тема товарищества! Она нашла свое отражение и в рассказе Вэнса Палмера «Выброшенный за борт». Там автор решает ее путем внутреннего раскрытия образа Коркери – предателя, человека слишком подлого по натуре, чтобы внять голосу товарищества, хотя под конец он начинает смутно понимать, чего он лишился.

Коркери – это тип человека, которого австралиец презирает больше, чем преступника, непутевого бродягу или даже труса. В какой‑то мере идея товарищества находит выражение в рассказе Алана Маршалла «В полдень на улице». Этот рассказ кажется совсем простым, даже банальным, и вместе с тем в нем раскрываются сложные чувства, рождающиеся в общении людей. Примеров можно было бы привести сколько угодно. Вы постоянно будете сталкиваться с этой идеей, хотя часто она не высказывается прямо, так как ее можно убедительно выразить с минимальной затратой слов.

Характерным примером этого служит рассказ А. Е. Стерджиса «В каменоломне». Он показателен в двух отношениях.

Основной темой рассказа служит торжество воли главного персонажа, сумевшего справиться с незнакомой и трудной работой. Его победа символизирует то, что товарищи по работе принимают его как друга в свою среду. Символ этот очень понятен австралийскому читателю (вспомните принцип: «О человеке следует судить по его личным достоинствам»), Более того, товарищи выражают свое дружеское отношение почти без слов, простым жестом: ему протягивают папиросу. Мне часто приходилось видеть, как этим жестом австралиец выражает сочувствие и сердечность, твердо зная, что тот, кому протянута папироса, понимает, какие чувства испытывает дающий, хотя и стесняется выразить их словами.

Да, австралиец до смешного боится многословия, и особенно он боится говорить о своих чувствах. Это опять‑таки объясняется историческими условиями. Австралийский лес не только безлюден, но и удивительно молчалив. Лишь ранним утром в нем раздается пение птиц. А когда начинает палить солнце, по лесу разливается тишина, глубокая, почти осязаемая. Первых поселенцев эта тишина пугала, как пугает она вновь прибывших и в наши дни. Постепенно люди, родившиеся в Австралии, научились любить ее как неотъемлемый признак любимой страны; они сами словно прониклись духом этой тишины.

Но есть и другие причины. Для пионеров главным было не слово, а дело. Это критерий, по которому они судили о человеке. Слова зачастую бывают полной противоположностью делам. Поэтому пионеры относились подозрительно к многословию. Они не считали язык величайшим изобретением человека, с помощью которого он может познавать истину и распространять ее. Скорее они приходили к выводу – увы, так бывает, – что язык – это средство, помогающее человеку лгать. Поэтому они смотрели на любителя поговорить с некоторым недоверием и предпочитали, чтобы за них говорила протянутая папироса. Образ Дарки в рассказе Фрэнка Харди «Дрова» служит характерным проявлением этой тенденции, а также другого стремления – скрыть нежные чувства за грубоватой оболочкой. Дарки как раз принадлежит к тем людям, которые восприняли суровое слово «коббер» («дружище») вместо мягкого– «приятель», чтобы не слишком обнажать свои чувства.

Австралийцы не любят выражать чувства словами, не любят говорить о нежности и любви, поэтому австралий – ским писателям нелегко описывать их переживания. Вспомните, как Достоевский трогает наши сердца нескончаемыми бессвязными излияниями Мармеладова. Ни один австралийский писатель не мог бы воспользоваться этим приемом, ибо ни один австралиец не стал бы так говорить, а если бы и стал, то его слушателям было бы настолько неловко, что они бы даже не посочувствовали ему. Поэтому писателю часто приходится выражать чувства героев в намеках, жестах, отрывочных фразах.

Быть может, я неправ, задумываясь над тем, не трудно ли будет русским читателям воспринимать подтекст этих намеков. Ведь, в конце концов, молчание – великий международный язык. Я вспоминаю некоторые свои встречи с людьми, языка которых я не знал, вспоминаю, насколько наше общение часто бывало глубже оттого, что речь не мешала убедительному языку взглядов.

Я много говорю о чувствах, так как чувства больше всего интересуют австралийского писателя. Он не особенно старается внушить свои идеи, взывать к разуму читателя, но совсем не потому, что он сам недостаточно интеллектуален. Если здесь уместно обобщение, то, пожалуй, можно сказать, что австралийцы обладают острым умом и проницательностью. Австралия, например, дала много крупных ученых в области точных наук, зато ее вклад в развитие более абстрактного мышления весьма незначителен. Если австралийского писателя мало занимают отвлеченные идеи, то это объясняется тем, что он считает своим призванием писать о простом человеке, а простой человек живет скорее чувствами и инстинктом, чем идеями. По этой же причине наши писатели показывают главным образом простые чувства: их не особенно интересуют сложности, изощренность или даже бурные страсти. Самые повседневные проявления товарищества, скромная чуткость, сердечность, не нуждающаяся в словах, – вот их стихия.

И все же мне кажется неправильным заявить бесстрастным языком критика, что австралийские писатели ограничиваются простой зарисовкой характера. Мне бы хотелось и это объяснить на примере.

Австралийцы, заполнявшие трибуны стадионов во время Олимпийских игр, были восторженными и тонкими ценителями спортивного мастерства, так как австралийцы буквально одержимы спортом. Поэтому они восхищались достижениями толкателя ядра О’Брайена, который с удивительной

Грацией и точностью продемонстрировал свою огромную силу и дал максимум возможного; невиданной стремительностью и ловкостью индийских хоккеистов и уверенными, плавными движениями австралийских пловцов. Но самыми бурными аплодисментами они наградили необычайную выдержку Владимира Куца. Они аплодировали с таким жаром не просто победителю и не из‑за того, что восхищались совершенством его стиля, потому что главным здесь был не стиль. Куца полюбили за его необычайную выдержку. Отчасти это объяснялось тем, что австралийцы ценят смелость и выдержку, но здесь было и нечто большее. Благодаря этим чертам характера они почувствовали в нем настоящего человека; они увидели силу его личности, а в спорте, как и во всем другом, австралиец всегда ищет человека, а не просто чемпиона, он радуется проявлению его человеческих качеств. Аплодисменты, которыми наградили Куца, говорили: «Вот настоящий человек».

Но и Куц – во всяком случае так мне показалось – почувствовал и понял особое значение аплодисментов. Он ответил откровенно и весело, как истый моряк. Когда он с удивительной легкостью пробежал круг почета, приветственно помахивая сжатыми над головой руками, зрители могли понять его неправильно: в Австралии на спортивных соревнованиях не принято проходить круг почета, и зрители могли подумать, что он кичится победой, а это немедленно вызвало бы презрение. Но они правильно поняли его, потому что теплота ответа Куца убедила их в том, что он тоже понял их чувства. И тогда их аплодисменты приобрели уже новый смысл. Они говорили не «вот настоящий человек», а «вот настоящий «коббер», а это высшая похвала в устах австралийцев.

Это был мимолетный эпизод, о котором, казалось, забыли через пятнадцать минут, когда 90 ООО австралийцев сосредоточили всю свою волю на неотложной задаче: им нужно было силой своего желания перенести через препятствия на беговой дорожке к золотой медали свою соотечественницу Шэрли Стрикленд. Ведь Шэрли – тоже настоящий человек, и ее поражение было бы ударом не только для их патриотической гордости.

И все же эпизод с Куцем не прошел бесследно. Он остался в моей памяти до странности живым, я говорю «до странности», потому что, в конце концов, какое значение имеет бегун или толпа, приветствующая его? И все же много лет

Спустя старики будут рассказывать внукам, что видели, Кай Куц брал дистанцию. Внукам будет скучно слушать об этом, у них уже будут свои любимые спортсмены, и деду не удастся передать им то волнующее чувство, когда Куц и зрители говорили друг другу без слов: «Мы– «кобберы».

Я сделал это отступление вовсе не для того, чтобы отдать дань австралийской страсти к спорту. У меня была другая цель. То, что относится к австралийскому любителю спорта, верно и для австралийского писателя. Он любит говорить читателю: «Смотрите, я нашел настоящего человека! Я хочу показать вам его личные качества». Для этого ему нужно застать своего героя в момент, когда в нем проснется чувство, когда в его душе пробудится чуткость. Быть может, именно поэтому он так любит писать о детстве.

Француз, прочитав эти рассказы, может удивиться, для чего они вообще написаны, ведь в них так мало интеллектуального содержания, которое французы ищут в литературе. Но если австралийский писатель чувствует, что он может сказать: «Вот настоящий человек!», то он и его читатель вполне довольны.

Но еще лучше, если писатель может сказать: «Познакомьтесь с моими «кобберами», с моими закадычными друзьями». Книги тех писателей, чьи рассказы вы прочтете, давно сделали их моими закадычными друзьями. Поэтому я тоже говорю вам: «Познакомьтесь с моими «кобберами». Надеюсь, что вы их полюбите. Надеюсь, что они смогут, несмотря на дальнее расстояние и различие взглядов, говорить с вами знакомым языком тех простых, но глубоких чувств, которые роднят всех людей. Если нашим писателям это удастся – значит, они верны самой благородной цели своего творчества.

А. А. Филлипс.