355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алан Маршалл » 40 австралийских новелл » Текст книги (страница 25)
40 австралийских новелл
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:35

Текст книги "40 австралийских новелл"


Автор книги: Алан Маршалл


Соавторы: Катарина Причард,Джуда Уотен,Дэвид Мартин,Гэвин Кэйси,Вэнс Палмер,Ксавье Герберт,Фрэнк Харди,Джон Моррисон,Вальтер Кауфман,Джеффри Даттон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

– Тебе повезло с работой, приятель, – весело сказал я.

На его лице было написано подозрение. Бог знает, что только ему про меня наговорили.

– Ну, повезло… – неохотно отозвался он. Через минуту он добавил: —Погода как будто ничего! – и, не дожидаясь ответа, вскочил на велосипед и укатил.

«Хорошо же, – решил я. – Хочешь так – изволь. Ты за Терезу, я за Изабел. Но берегись!..»

Позднее я узнал, что его звали Иганом и, надо отдать ему должное, садовник он был хороший. Я все время поглядывал через изгородь и, хотя не заметил никаких коренных перемен в Авалоне, все, что появлялось там нового, было сделано мастером своего дела.

Двенадцать месяцев прошли относительно спокойно. Элизия становилась все красивее и красивее и могла уже соперничать с Авалоном. Наступательные планы сестер иссякли, близнецы перешли на окопную войну и только следили за выставочными стендами друг друга. При таком положении дел борьба в основном велась искусными руками садовников. Иган тоже проникся духом вражды и отстаивал сад Терезы с таким же рвением, как я сад Изабел.

Мы участвовали в каждой выставке садоводств от Коулфилда до Фрэнкстона, от Брайтона до Дэнденонга. Мы демонстрировали все, что можно. Друг с другом мы не разговаривали, но, когда жюри принимало решение, один из нас либо самодовольно ухмылялся, стоя возле своей вазы, либо прогуливался, бросая на другого косые презрительные взгляды. Другие садовники начали поговаривать о заговоре между нами, потому что благодаря нашему профессиональному умению и взаимной ненависти мы с Иганом стали непобедимы. Если проигрывал один, другой неизменно одерживал победу.

Терезе посчастливилось – она нашла человека себе по сердцу, такого же неукротимого и изобретательного. Она тянула за собой Игана, как Изабел тянула меня. Под влиянием соперничества сестер мы забыли про все, что связывало нас. Победить во что бы то ни стало – и для меня и для Игана стало делом чести. Мы начали шпионить друг за другом, завистливо высматривая, как расцветают цветы, предназначенные для выставки. Будь у Игана хоть искра юмора, я бы тоже не стал относиться серьезно к драке двух сестер. Но изо дня в день я смотрел на его кислое лицо, и оно действовало мне на нервы. Из‑за Игана я совсем перестал замечать смешную сторону этой цветочной баталии. Я и ему приписывал то же непреклонное высокомерие, каким отличалась его хозяйка, а к Изабел стал относиться с симпатией, я почти полюбил ее. Изабел все еще была женственной, стройной, говорила со мной ласково. Упрямства в ней было не меньше, чем в сестре, но мягкой улыбкой она обезоруживала меня, а от ее вида оскорбленной добродетели во мне, как в каждом настоящем мужчине, просыпался проклятый инстинкт защиты слабого пола. Мрачно бродила Изабел среди буйного цветения своего роскошного сада. Иногда я видел, как она неподвижно стоит в конце дорожки, задумчиво уставившись на разделяющий сады забор. Возле забора стоял скрытый кустарником ящик. К нему вела узкая дорожка, протоптанная через бордюр. Я не видел ни разу, чтобы Изабел подошла к ящику, но я не отодвигал его и не перекапывал тропинку. Я ясно представлял себе, как, томимая одиночеством, вечером или ранним утром она встает на ящик и смотрит, что творится по другую сторону изгороди.

Мне же ящик был ни к чему. Привстав на цыпочки, я мог оглядеть весь сад, и вид Терезы, расхаживающей среди своих цветов, как генерал среди солдат, приводил меня в бешенство. Я вспоминал ее последние слова: «Я предпочла бы не обсуждать этого, Джонстон». Я смаковал слова, которые смогу ей сказать и скажу в свое время.

Изабел, должно быть, уловила перемену во мне, потому что прежние официальные отношения хозяйки и служащего изменились. Теперь во время утреннего и послеобеденного чая она выносила на подносе два прибора и звала меня на веранду, где под сенью вьющихся роз стоял простой деревянный стол. Она никогда не упоминала имени Терезы, но весь наш разговор хитроумно вился вокруг взаимной неприязни к Авалону. В эти дни я разглядел, до чего довела Изабел ссора с сестрой. Мрачное настроение, угнетавшее ее изо дня в день, наложило на лицо Изабел сетку морщин. Лоб обрамляла седина. Изабел часто вздыхала, а темные круги под ее усталыми грустными глазами говорили о том, что спит она плохо. В ее грязных, с въевшейся землей пальцах серебряная ложечка или хрупкий китайский фарфор выглядели странно и нелепо. Угощение Изабел не доставляло мне удовольствия, потому что чай был всегда плохо заварен, а кекс черствый. Судя по этим и некоторым другим признакам, я заключил, что у нее начались финансовые затруднения, и она вынуждена экономить на хозяйстве. Обычно она оставляла открытой входную дверь, и, заглянув как‑то в холл, я увидел, что он стал похож на сарай для угля. Во всех комнатах, кроме двух, шторы были опущены, так что весь дом, не считая спальни и кухни, был погружен в глубокую темноту. Оттуда веяло пылью и запахом старья. Я старался предугадать, чем все это кончится. А пока что я перестал смеяться над ссорой двух дур, потому что два дурака тоже включились в борьбу.

Неожиданно, словно сестры испугались затянувшегося затишья, началась война сорняков.

В один чудесный весенний день я вскопал северный бордюр Элизии, а спустя месяц на нем взошел такой густой щавель, какого не сыщешь ни в одном приличном саду. Непосвященным я должен пояснить, что щавель разрастается от корней так же хорошо, как и от семян. Выройте крепкий куст щавеля, разрубите его корень на шесть частей, заройте их на глубину в шесть дюймов, и в положенное время вы получите не менее пяти новых мощных ростков.

Удовольствуйся Иган – или Тереза – одной горстью семян, я бы просто вырвал сорняк и забыл об этом. Но он либо она явно переборщили. Щавель лез отовсюду. Видимо, они забросили семена до того, как я перекопал бордюр, и я сам способствовал урожаю. Щедрая мать – природа, как бы плодовита она ни была, все‑таки ничего не делает так продуманно – это‑то и возбудило во мне подозрение. Значит, Иган!

Я слышал, как он работал по другую сторону забора, и после минутного размышления я стал на нижнюю перекладину забора и заглянул в соседний сад.

– Много у вас еще щавеля, Иган? – сурово спросил я.

Он кисло улыбнулся, в первый раз на его неподвижном худом лице мелькнула растерянность.

– А осоки у вас много?

– Какое мне дело до нее?

– А мне до щавеля. Будем считать, что мы ни о чем не говорили! – он стряхнул с граблей горстку сизых побегов. – Уже пять недель я вожусь с этой гадостью. Может, она к нам сама залетела?

Неужели Изабел?

– Она не от нас, – сказал я, оберегая честь своей хозяйки.

– Быть может, – Иган упрямо выпятил нижнюю губу. – Щавель тоже не от нас.

Спорить было явно бесполезно. Немного нужно было воображения, чтобы представить, что теперь произойдет. Словно ракеты, Авалон и Элизия вместе взмыли ввысь, достигли своего зенита и ринулись в бездну. Я всегда гордился своим искусством; эти сады значили для меня больше, чем просто поле битвы двух завистливых сестер.

– Будь ты проклят, варвар! – крикнул я Игану.

– А ты грязная скотина! Сам начал… – отпарировал он.

Когда я слез с забора, Изабел подозвала меня с веранды.

– Он говорит, что мы забрасываем к ним сорную траву, – сказал я, внимательно наблюдая за ней.

– Мы? Надеюсь, вы этого не делали, Джонстон?

– Я – нет, мисс Изабел.

– Вы подозреваете меня?

Увы, я подозревал, но ее наглость на мгновение сбила меня с толку.

– Они считают, что кто‑то из нас сделал это. Даю слово, это не я.

– Значит, не мы.

– А они нам за это набросали щавеля.

– Я сказала, мы не виноваты. Покажите‑ка, где этот щавель.

Мы вместе мрачно глядели на незваных пришельцев.

– Осоку им могли завезти с навозом, – сказал я, чтобы дать понять, что готов ей помочь. Я по – прежнему не верил Изабел, но она с таким видом смотрела на щавель, что мне стало жаль ее.

Мы слышали, как усердно копал Иган по ту сторону забора.

– Но ведь щавель‑то мы не завезли с навозом, Джонстон! – Изабел сурово поджала тонкие губы. Права она была или нет, но она явно решила мстить. Небывалое волнение охватило меня; скажи она хоть слово в тот момент, я перемахнул бы через забор и война стала бы настоящей.

– Нет, мисс Изабел, с навозом он не мог попасть.

– Это плохой сорняк, Джонстон.

– Я знаю и похуже.

– О! Например?

– Оксалии. У меня есть сад в Сант – Килда, они весь его заполонили. Каждую пятницу я выпалываю их по целому ведру.

– Вы их жжете, конечно?

– Жег… до сих пор…

Наши глаза встретились. Теперь она улыбалась тихой, зловещей улыбкой. Это была уже не та Изабел, которая говорила со мной пять минут назад. Я понял – я продаю свою душу черту.

– Надеюсь, я могу положиться на вас, Джонстон. Вы сделаете все, что нужно?

Она могла положиться на меня, так же как Тереза могла положиться на Игана.

Начали мы со щавеля, осоки и оксалий, но, как всегда бывает в столкновениях между людьми, каждая сторона неустанно искала нового и более мощного оружия. Мы с Иганом разбирались в сорняках не хуже, чем в георгинах, и скоро ни в чем не повинные Авалон и Элизия превратились в свалки для всех сорняков с других наших садов. Обычно мы вручали их сестрам, и как только мы уезжали и спускалась ночная тень, они забрасывали сорняки друг другу за изгородь. Каждый день, словно приговоренные, несущие на себе свою плаху, мы приближались к садам сестер с туго набитыми мешками. И при этом все еще могли без улыбки смотреть друг на друга. В какой же тупости мы увязли! Мы размахивали своими мешками с таким выражением, будто хотели сказать друг другу: «Вот тут‑то тебе и конец!» Презрительно сплюнув на разделяющую нас лужайку, мы надменно шествовали к калиткам, сжав губы и задрав нос, словно совершали что‑то необычайно героическое. Теперь мне смешно, но тогда я слишком втянулся в эту мерзкую свару, чтобы видеть ее потешную сторону.

Ко времени открытия очередной осенней выставки в результате нового губительного способа ведения войны оба сада начали увядать. Эти женщины затеяли страшное дело, когда столкнули меня с Иганом, потому что между мелкими диверсиями неискушенных женщин и смертельной схваткой двух знатоков была огромная разница. Мы не тратили попусту ни сил, ни сорняков. Осока, кислица, щавель, лук, ростки многолетних флоксов, мелко искрошенный пырей, оксалии – все, что перебрасывалось через изгородь, для садовника было бедствием. Мы отлично знали, когда, что и как забрасывать.

Через два – три месяца выставочные клумбы и бордюры так заросли сорняками, что теперь уже у обоих садов не было никаких шансов получить в этом году премию на выставке. Растения с мелкими корнями, такие, как астры и петунии, не терпят, когда их трогают, и мы стали перед выбором: либо выполоть сорняки и повалить цветы, либо позволить сорнякам поглотить клумбы. Непрошенные пришельцы здесь особенно усердствовали, словно хотели показать, что поняли зловещий смысл игры людей. Тут и там, в местах, где нам пришлось сделать тщательную прополку, показались пятна обнаженной земли.

Многолетники и отобранные для выставки георгины и гладиолусы находились в не менее бедственном положении, так как ни у Игана, ни у меня не хватало времени следить за ними. Пять часов из восьми мы проводили теперь с тяпкой и мусорным ведром в руках. Мало – помалу оба сада совсем пришли в упадок. Сорная трава разрасталась на затененных участках дорожек, по розам взбирались усы вьюнков, края газонов заросли, на кустарниках все еще торчали засохшие весенние цветы.

Но сестры по – прежнему и не помышляли об отступлении. Теперь, как никогда, надо было бить отбой, ибо даже посторонним было ясно, что мы неотвратимо идем навстречу собственной гибели. Все вокруг шептались о нашей ссоре, и в любое время дня, стоило мне оторваться от работы, я видел удивленные лица у калитки. Заглянуть в сад через заросшую ограду было уже невозможно. Однажды репортер из газеты попросил меня поведать ему «эту историю». Я послал его к Изабел. Сестры прекратили всякие новые приобретения, что сильно урезало мои «доходы», но у меня не было желания бросать работу – мне было любопытно, чем все это кончится, и, кроме того, мне очень хотелось восторжествовать над Иганом. Как только появлялся новый сорняк, я показывал его Изабел, но она лишь поджимала губы, бросала на Авалон взгляд, жаждущий отмщения, и вздыхала так, словно хотела сказать, что никак не может уразуметь вероломства людей в этом мире.

– Ладно, Джонстон, – решительно говорила она, – только делайте все возможное.

Изабел всегда так говорила – со скрытым намеком. Услышь кто наш разговор, он бы непременно заключил, что я должен упорно бороться с сорняками. Но я понимал тайный смысл ее слов – и старался изо всех сил. Зачинщицей была Тереза, она первая забросила щавель в Элизию – так утверждал я, – пускай же Авалон сделает и первый шаг к примирению.

Однажды утром, за три дня до первой осенней выставки, над забором, в том месте, где я работал, высунулась голова Игана.

– Грязная скотина!

– Чего тебе, кислая рожа?

– Про это ты, конечно, тоже ничего не знаешь? – Иган мотнул головой в сторону своих клумб. Я встал на нижнюю перекладину и заглянул к нему.

Сначала я ничего не заметил; ему пришлось показать мне, в чем дело.

Тереза всегда высаживала свои георгины купами по северному бордюру, чтобы немного защитить их от знойного летнего ветра. В купе, на которую мне показывал сейчас Иган, было три великолепных куста «Джейн Каул», покрытых чудесными цветами. Они были намного красивее, чем у меня в Элизии. Вот уже неделю я с завистью поглядывал на них. Изабел тоже приметила их – я не раз видел ее следы на этом месте у забора.

В то утро георгины выглядели так, словно их хватил двадцатиградусный мороз. Огромные бронзовые лепестки уныло поникли, листья почернели. Вокруг все было как обычно, только несколько капель зеленоватой жидкости на траве провели отчетливый след к тому месту, где стояли мы с Иганом.

– Это не я, браток! – невольно воскликнул я.

– Всегда не ты! – огрызнулся Иган. – Знаешь, что начнется теперь?

Я ответил не сразу. В первый раз с того времени, как началась вражда, я был действительно потрясен. Меня охватило отвращение. До сих пор, несмотря на сорняки, оба сада были еще красивы. Красивы красотой цыганских лохмотьев – в этом даже была своя прелесть. Они еще могли согреть сердца двух мастеров – садовников. Сейчас на мгновение мне почудились две маленькие бурые пустоши.

– Ну? – настаивал Иган.

– Что?

– Я сказал: ты знаешь, что теперь будет?

Он смотрел на мои георгины в пятнадцати шагах отсюда, словно кот на канарейку.

– Мы не станем этого делать, правда? – я весь дрожал.

– Черта с два, не станем! Сам начал!

Я хотел объяснить ему, кто начал, но ложное чувство преданности Изабел взяло верх. Я ненавидел ее в тот момент, но я слишком привык считать Игана и Терезу врагами.

– Только тронь мои георгины, я спалю весь твой сад! – взорвался я.

– А что же мне делать с этим? – Иган снова кивнул на свои «Джейн Каул». – Сидеть сложа руки и молчать?

– Делай, что хочешь, – беспомощно пробормотал я и слез с забора. Я очень хорошо знал, что я сам сделал бы на его месте.

У Изабел хватило наглости отрицать свою вину, но она не стала тратить много времени на объяснения.

– Надо закрыть наши георгины листами кровельного железа, – сообщил я, как только она вышла в сад.

– Зачем, Джонстон?

– Иган взбесился из‑за своих «Джейн Каул». Кто‑то опрыскал их ядом.

– И, конечно, он обвиняет нас?

– Это сделано с нашей стороны забора. – Негодование взяло во мне верх, и я добавил с чувством: —Такого я уж никогда бы не сделал, мисс Изабел!

– Я тоже, Джонстон, – она окинула меня ледяным взглядом, словно бросила вызов: «А ну, попробуй обсуждать это дальше!» – Но, безусловно, я не буду уродовать сад железными листами им на радость.

Она не будет уродовать сад!

– А как же выставка? – спросил я. – Ведь осталось всего три дня. Может, мы срежем несколько цветков и положим на лед?

– Они все равно не сохранятся. Рискнем.

«Рискнем!» – когда за забором Иган! В эту минуту моя преданность ей впервые поколебалась. Я снова увидел все в настоящем свете – отвратительная склока двух праздных женщин. Изабел не хотела мириться, ей не нужен был хороший сад, она даже и мстить не хотела– мстить было в общем не за что. Она дошла до такой злобы, что жаждала разрушения ради разрушения. И Тереза тоже; обе были хороши. Я уверен, что Изабел первая употребила яд только потому, что первая додумалась до этого. Тереза сделала бы то же самое с таким же наслаждением. Все прелестные цветы Авалона и Элизии давно уже стали для сестер лишь орудием, с помощью которого они наносили раны друг другу. Может быть, от своей никчемной жизни они обе немножко свихнулись. Я не знаю, я не специалист в таких вопросах.

Наверняка я знал только одно – все это ненавистно мне. «Рискнем!» Она прекрасно знала, чем это грозит. Она не хуже меня знала, что случится с георгинами. Я вспомнил о благородном негодовании Игана, когда он показывал мне свои «Джейн Каул» – цветы, в которые он вложил опыт всей своей жизни, которые он заботливо выхаживал четыре месяца. Мое' сердце потянулось к Игану и ожесточилось против сестер. Я подумал о наших с ним женах, об их маленьких домиках. Без сомнения, условия жизни у нас были одинаковые. И у него и у меня крошечные, с носовой платок, садики, да и в них мы должны были сажать овощи чтобы свести концы с концами. Георгины не для наших жен. Цветы мы выращивали для других.

Мне захотелось измерить всю глубину падения сестер. Изабел все еще стояла посреди газона.

– Мисс Изабел!

Она обернулась, лицо у нее было по – прежнему злое.

– В чем дело, Джонстон?

– Вы не будете возражать, если я возьму домой несколько этих цветков.

– Георгинов? – Она была просто поражена, оскорблена. – Вы шутите!

– Завтра они погибнут. Мне жаль их.

– Они не погибнут завтра, – отрезала она. – Мы покажем их на выставке в субботу. – Лохмотья ее юбок описали полукруг, и она исчезла.

Я решил тогда, что, если георгины доживут до субботнего утра, я погублю их сам, как только приеду.

Мне не пришлось делать этого.

Иган превзошел самого себя. Много времени спустя мы разговорились с Иганом в кабачке, и я узнал, что он проделал все сам. Так я и подозревал. Несчастная клумба георгинов! Это было сработано не женской рукой. Чтобы убить цветы с одного раза, он, как и Изабел, подмешал что‑то в жидкость для уничтожения сорняков. (Что именно, не стоит здесь говорить – ведь, в конце концов, у сестер могут найтись достойные ученики!) Иган рассказал мне, что в ночь на среду он съездил к приятелю в Ринвуд и одолжил у него большой садовый насос. Отношение Игана к последним событиям было точно такое же, как у меня: вы хотите драки? – извольте, мы устроим вам настоящее побоище, по всем правилам, и покончим с этим раз и навсегда. Он разошелся вовсю. Он уничтожил не три куста георгинов, он уничтожил их все. Чтобы обесплодить землю по крайней мере на полгода, он вытравил всю клумбу, где они росли. Иган поливал прямо из шланга; черные иероглифы виднелись вокруг на газоне там, где он случайно отклонился от цели. Изабел, видимо, в четверг пыталась спасти цветы – клумба была затоплена водой. Она могла не тратить времени попусту.

В день субботней выставки я всегда бывал в саду, и в девять часов Изабел подошла к тому месту, где я бесцельно копался в зарослях сорняков.

– Доброе утро, Джонстон.

– Доброе утро, мисс Изабел.

Она ждала. Она хотела, чтобы я заговорил первым, но я решил на этот раз принудить ее к откровенности. Поздоровавшись, я опустил голову и продолжал работать. Противно было смотреть на ее грязные башмаки и спущенные чулки в четырех футах от моего лица.

– Вы видели георгины? – спросила она наконец, потому что молчание становилось неловким.

– Да, видел. Они их хорошо отделали.

– Их нельзя спасти, не так ли?

– Нельзя. Раньше чем через год там и курослепа не вырастишь.

– Я понимаю. – С минуту она молчала. – Джонстон, мы должны… я хочу… – голос ее прервался.

Я выпрямился и, когда увидел ее лицо, почувствовал жалость к ней. Бедняга! Она была комком нервов. Она пыталась что‑то сказать мне, но лишь беззвучно кривила губы. Ее загрубевшие пальцы теребили приколотую к вороту старинную камею. Злость моя улетучилась. «Так или иначе, тебя ждет сумасшедший дом», – подумал я. Самое лучшее, что могли сделать для сестер мы с Иганом, – это ускорить события.

– У нас на дорожке возле дома завелась какая‑то нечисть, – сказал я, многозначительно понизив голос. – Надо бы ее опрыскать ядом…

Усталые глаза Изабел просветлели, и это подтвердило мои самые мрачные подозрения. Они загорелись, словно глаза маленькой девочки, которой пообещали новую куклу.

– Что вам для этого понадобится, Джонстон?

– Четыре литра жидкости и садовый насос, – важно за. явил я. – Вы сможете заказать их сегодня?

– Я позвоню и закажу их немедленно.

– Если вы сумеете получить их вовремя, я вернусь и после чая все сделаю. – Мне было любопытно, осталось ли в ней хоть сколько‑нибудь гордости или совести, и я прибавил: – В темноте будет удобнее…

Она даже не улыбнулась.

– Спасибо, Джонстон. Конечно, я заплачу вам. Такие вещи тоже требуют большого старания.

Такие вещи требуют старания!

В тот вечер я входил в калитку Элизии со странным чувством. Никогда раньше я не бывал здесь после наступления темноты и был поражен – настолько мне все казалось незнакомым. Лунный серп и звезды освещали дорожки, язнал до дюйма расположение каждой клумбы, каждого куста, и все‑таки они стали другими. Я чувствовал себя браконьером или преступником. Ни дуновенья ветерка. В темных уголках затаились невидимые существа, из угрюмых кустов на меня смотрели горящие глаза. Я тихо ступал по усыпанной гравием дорожке, но мне казалось, что я произвожу ужасный шум. Ночная «работа'», видимо, расстроила мои нервы, потому что я помню, как с каждым шагом мне становилось все страшнее и страшнее. Я напряженно ждал, что вот сейчас раздастся дикий крик и поднимется тревога. В конце концов, я был преступником, я шел убивать. Чувство вины и неминуемой беды еще больше возросло, когда, миновав темный фасад дома, я увидел свет в окошке сарая для инструментов.

Изабел оставила там зажженный фонарь; на скамейке лежал новый садовый насос и четыре полных галлона яда.

Окно кухни тоже светилось, но моя хозяйка не вышла ко мне. Мне вдруг захотелось постучаться в дверь кухни, притвориться, что мне нужна горячая вода, чтобы развести яд, и этим сделать Изабел более активной соучастницей моего преступления. Но, подумав, я решил пощадить ее. Кроме того, я хотел дать последнюю возможность ей и Терезе хоть теперь остановить оргию разрушения. До сих пор не совершалось таких страшных, непоправимых разрушений, – может быть, в этот последний час сестры наконец опомнятся.

Именно поэтому я употребил только один галлон яда. И сейчас я могу поклясться, что Тереза, стоя у своего дома, наблюдала за всей операцией. Дом Терезы, как и Элизия, был погружен в темноту, но время от времени я видел, как по белевшим доскам веранды скользила черная тень. Если бы она вдруг вскинула руки и побежала через газон ко мне, я бы, без сомнения, бросил насос и до самого моего дома мчался бы во весь дух. Мне все время хотелось удрать, так мне было жутко.

Но никто не помешал мне, и я продолжал делать свое страшное дело. Стоя на ящике возле забора, я старательно направил шланг на длинную грядку хризантем, что шла вдоль большого газона. Над газоном и лавандовым бордюром у дорожки, выстланной глазированной плиткой, я тоже xopoшo поработал. В темноте я не мог ничего разглядеть, но я ведь знал Авалон не хуже Элизии и гордился тем, что назавтра Иган найдет в моей работе ту же точность и ловкость, с какой он обрабатывал мою клумбу георгинов.

И он нашел.

В воскресенье, исподтишка наблюдая за ним, я увидел, как он расчищал и вскапывал отравленную землю. Он делал это, как всегда, сосредоточенно и старательно, но блеск его суровых глаз не предвещал ничего доброго для Элизии, а ироническая усмешка на его лице говорила о том, что он прекрасно сознает бесполезность дальнейших усилий. В то утро я только однажды увидел Терезу. Она стояла на краю газона и смотрела на наш северный бордюр. Я хорошо видел ее лицо и легко прочитал ее мысли. Она обдумывала следующий удар, оценивала последствия, сравнивала Авалон с Элизией – ее рододендроны и наши пионы, дафнии и гардении, лириодендроны и джакаранду. Прямо напротив нее росла пышная камелия, вся усыпанная пухлыми бутонами. Из многих бутонов уже пробивались красные лепестки. Глаза Терезы долго, словно в раздумье, покоились на них, и я тут же записал камелию первой в список жертв следующей атаки.

А моя милая хозяйка была в прекрасном настроении. Она особенно приветливо поздоровалась со мной, подала мне свежий кекс к чаю и весь день расхаживала с такой самодовольной улыбкой, что мне захотелось на одну ночь поменяться с Иганом местами.

Рододендроны – пионы – дафнии – гардении – джакаранда – камелии…

* * *

Четыре недели спустя в запустении искалеченных газонов и изуродованных деревьев я прощался с Элизией. Изабел позволила мне почти восемь часов бессмысленно пробродить среди останков сада, а в пять часов положила конец комедии, сказав, что я должен искать другую работу.

Растрепанная, с пустым взглядом, она стояла посреди этого страшного сада – кладбища. Вид у нее был ужасный. Она силилась сохранить достоинство, и комок подступил у меня к горлу.

Слабо улыбнувшись, она протянула мне банкноту в фунт стерлингов и немного серебра.

– Ваше жалованье, Джонстон.

Я вопросительно смотрел на нее.

– Да, тут на десять шиллингов больше. На счастье… – . Изабел странно вздрогнула, у нее перехватило дыхание. Она бросила быстрый, испуганный взгляд по сторонам. «Этот погубленный сад будет преследовать тебя», – подумал я.

Я поблагодарил ее. Она все смотрела на меня, словно хотела о чем‑то спросить.

– Мне жаль, Джонстон. Я… Правда, бесполезно продолжать работу?

– Почему же, мисс Изабел? – безжалостно спросил я.

Она безнадежно махнула рукой.

– Здесь ничего нет – нет сада. Вам надо искать другое место.

Голос у нее стал жесткий, но мне это и было нужно. Я понимал: она стояла на краю бездны. Мне хотелось многое сказать ей, но, пока я собрался с мыслями, она рывком протянула мне руку не в силах продолжать разговор.

– До свидания, Джонстон. Вы… вы славный человек!

Судорожное рукопожатие, улыбка, заставившая мое сердце сжаться, блеснувшие на мгновенье слезы – и она ушла. Прежде чем я понял, что не сказал и слова прощанья, ее обтрепанная фигура исчезла в дверях дома.

Иган покинул Авалон двумя днями раньше. Мы были последними звеньями, связывавшими «небесных близнецов» с разумным миром. Придет время, и жизнь снова заявит о себе в обоих садах, но нас с Иганом там не будет. Выстоит только природа. И, верно, немало темных историй будут рассказывать о двух злобных старухах, доживающих свой век среди зарослей вьюнов и дикого плюща.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю