Текст книги "Диагноз"

Автор книги: Алан Лайтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

– Но к тому времени ты все еще не поймешь, что происходит! – продолжал кричать на сына Билл. – Ты будешь делать все больше и больше денег. Будешь жить в большом доме, ездить на красивых машинах и носить дорогие костюмы. Тебя повысят, ты начнешь ездить в «Лок-Обер» и обедать в компании больших начальников. И ты не сможешь остановиться, потому что не заметишь, не поймешь, что с тобой происходит. Но ты все равно не сможешь остановиться, даже если все-таки поймешь, потому что ты трус. Когда же тебе пойдет пятый, а потом и шестой десяток, ты постепенно начнешь терять разум, но не заметишь и этого. Ты просто потеряешь его и превратишься из большой жирной крысы в маленькое, едва заметное пятнышко на экране. Или ты перестанешь справляться с работой и они уволят и похоронят тебя, прежде чем ты успеешь понять, что случилось. Ты думаешь…

– Хватит, – даваясь рыданиями, сказал Алекс. – Хватит, хватит.

Он бегом бросился прочь по проходу.

Несколько мгновений рот Билла продолжал беззвучно кривиться и подергиваться. Что-то жгло его изнутри. Он скосил глаза и посмотрел сначала на яркие лампы над головой, а потом на перешептывающихся людей, сгрудившихся в конце прохода. Взглянул на то место, где только что стоял Алекс, и ощутил непреодолимое отвращение к себе. Что на него нашло? Какой демон его попутал? Он с трудом повернул голову, чтобы увидеть, куда побежал Алекс, и сердце его упало.

– Алекс! – закричал он, но мальчик уже выбежал из магазина. Как мог он наговорить таких вещей своему бесценному, своему дорогому Алексу? Неужели он превратился в чудовище, пожирающее людей, которых любит больше всего на свете? Он уронил голову на плечо. Где Алекс? Где его сын? «Прости меня, Алекс, прости».

Через минуту он уговорил какую-то женщину в соломенной шляпе вывезти его в главный коридор.

– Я должен отыскать сына, – сказал Билл.

Он предложил женщине взять десять долларов из бумажника, висевшего у него на шее. Нет, она не может брать деньги за помощь парализованному. Она же христианка. Куда ему надо? Они вернулись к фонтанам и магазину новых автомобилей, заглядывая по дороге в разные магазины. Женщина была слабее Алекса и везла коляску с большим трудом. Биллу казалось, что гул ярмарки утих. Сейчас он мог думать только об Алексе. Нежные образы сына резали его словно ножом. Вот маленький сын тянет к нему ручки. Вот он укладывает мальчика спать в его комнате, оклеенной голубыми обоями. Как он мог сказать такое своему единственному сыну? Билл будет просить у Алекса прощения. Но что он может сказать в свое оправдание? Поедемте туда. Это не он? Нет. Скорее. Пожалуйста, скорее.

Одиннадцать часов сорок восемь минут. Женщина вывезла Билла из здания ярмарки и сказала, что позовет кого-нибудь еще помочь Биллу. У нее уже сильно болят ноги. Когда женщина повезла его по дорожке, выйдя с ярмарки через южный вход, Билл увидел Алекса, сидевшего на тротуаре.

– Не приближайся ко мне, – сказал мальчик и встал.

– Алекс. – Билл умоляюще посмотрел на сына. Он едва мог произносить слова. – Я сам не знал, что говорил.

– Пойду позову еще кого-нибудь, – сказала женщина и вернулась в здание ярмарки.

– Алекс, – сказал Билл, – прости меня, Алекс.

Его отделяли от сына какие-нибудь десять футов.

– Зачем ты мне это сказал?

– Я не думаю то, что сказал.

– Тогда зачем ты все это говорил?

– Алекс, я очень люблю тебя. Я страшно подавлен тем, что произошло со мной. Я часто не могу правильно думать и говорю то, чего вовсе не думаю.

Слезы хлынули из глаз Билла и потекли по онемевшим щекам.

– Ты назвал меня трусом. – В глазах Алекса мелькнуло жестокое выражение.

– Я так не думаю, Алекс. Это я трус. Я просто свалил все на тебя. Я не в себе. Пожалуйста, Алекс, пожалуйста, прости меня. Я люблю тебя. Я так горжусь тобой. Ты простишь меня?

Он закашлялся и начал тереться лицом о свое плечо.

– Пожалуйста, Алекс. Ведь ты мой сын, и я люблю тебя.

Мальчик подошел к отцу и обвил руками его шею.

НОВОСТИ ОТ МИСТЕРА БЕЙКЕРА

Его одели очень давно, и теперь Билл без всякого интереса ждал приезда Торстона Бейкера. Ноги прикрыты одеялом. Из ванной доносится ровный шум льющейся воды.

Слушая, как Мелисса принимает душ, Билл думал об их первом интимном свидании. Тогда она пораньше отпросилась с работы и в своей квартире приготовила ему обед, опустив шторы, чтобы никто не догадался, что она дома. Билл вспомнил продолговатое пятно света, падавшего на подоконник из-под шторы, пение птиц. Они оба были не в состоянии есть и, посидев за столом в полном молчании, одновременно встали и подошли почти вплотную друг к другу. Каждая клеточка его тела была готова взорваться. Билл почему-то запомнил предметы, лежавшие на столах, и тени на стене.

Он сидел одетый очень, очень давно. Снизу, с первого этажа, доносились голоса Вирджинии, ее детей, Алекса, Питера Харндена. Который теперь час? Билла выводило из себя незнание времени. Последнее проклятие.

Из ванной раздался голос Мелиссы:

– Я не собираюсь этого делать. Он приедет через десять минут, а я ничего не могу найти.

Голос Алекса, приглушенный закрытой дверью:

– Папа, тетя Вирджиния хочет знать, что подарить тебе ко дню рождения.

– Галстук.

Он ничего не пил с самого обеда, и в горле сильно пересохло. Было такое ощущение, что из него высосали весь воздух. Мысленно он снова представил свое первое свидание с женой, вспомнил Мелиссу, стоявшую у зашторенного окна.

Билл услышал, как она вышла из ванной и, подойдя к шкафу, начала выбирать одежду. Нежные звуки одевания. Шелковистый, как дыхание, шелест трусиков, шорох блузки, трущейся о плечи. По полу зацокали туфельки на высоких каблуках. Потом он почувствовал прикосновение расчески к своей голове.

– Билл, ты выглядишь так…

– Что?

– Ты чего-нибудь хочешь?

– Воды.

Зазвонили телефоны. Он закусил губу до тех пор, пока они не смолкли. Расческа нежно касается его головы, рука Мелиссы прижимается к его щеке. «Дыши медленно, еще медленнее».

Он спросил жену, носит ли она кулон, который он подарил ей, золотую цепочку с маленькими золотыми шариками. Может ли она надеть его, чтобы он мог представить ее себе в нем? Да, пообещала Мелисса.

Он чувствовал, как ее рука ласкает его щеку.

– Билл, дорогой мой, через несколько дней ты поедешь в больницу, ладно?

– Я хочу остаться здесь.

– Обещаю, что стану приезжать, когда ты будешь еще спать, а уезжать, когда ты уснешь. Мы не можем больше ухаживать за тобой дома.

– Я привык к своей комнате.

Она встала. Билл услышал шорох ее одежды. Мелисса заплакала, и он понял, что отчасти она плачет по нему. Оплакивает его. Это все, что ей осталось. Он попросил, чтобы она взяла его руку и прижала ее к своему телу.

– Где сейчас моя рука?

– У моих губ.

– У твоих губ?

– Да.

Он прислушался к ее дыханию. Запах невидимых цветов, белых лилий, аромат ее кожи.

– Мелисса, – сказал он, – представь себе, что до сегодняшнего дня в нашей жизни ничего не было.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Представь себе, что сегодня мы с тобой встретились впервые.

– Такое невозможно себе представить. Это притворство.

– Попробуй. Сегодня мы с тобой встретились в первый раз в жизни.

– О Билл, – прошептала она, – я не могу притвориться, что в нашей жизни не случилось того, что в ней случилось. – Она помолчала, потом снова заговорила: – Я делаю все, что могу.

Он почувствовал прикосновение ее пальцев к своей щеке.

Раздался звонок в дверь, залаяла Герти. Звуки шагов многих людей на лестнице, стук в дверь спальни.

Голос Торстона Бейкера:

– Очень милый дом. Приветствую вас, Билл. Здравствуйте, миссис Чалмерс.

Голос Вирджинии:

– Я оставила детей внизу смотреть телевизор. Думаю, что мне лучше спуститься вниз.

Голос Питера:

– Пожалуй, я сделаю то же. Подожду внизу.

– Останься, Питер, – попросил Билл. Он представил себе Питера, его рыжую шевелюру и огромность. Представил себе Торстона Бейкера в изысканном костюме и в очках с полированными стеклами. Шаги адвоката стихли у двери.

Голос Мелиссы:

– Садитесь, мистер Бейкер. Хотите кофе?

Билл почти физически ощутил всеобщее замешательство. Люди вошли в комнату, он слышал шаги в углах и скрип передвигаемых стульев, но все молчали. Несомненно, Торстон Бейкер и Питер были потрясены его внешностью. Билл понимал, на кого он сейчас похож. Мертвенно-бледная кожа, голова лежит на груди, как чужеродный предмет. Ноги вздрагивают от периодически возникающих спазмов. Должно быть, людям страшно смотреть на него, видеть его страдания. Но он никому не говорил, что полная неподвижность – это самая легкая из его горестей. В течение многих месяцев он боролся с неподвижностью и бессилием. Теперь это было легко.

Голос Вирджинии:

– Сливки, мистер Бейкер?

Пауза.

– Это не ваша фирма занималась делом японской фабрики несколько лет назад? Где это было? Как прошли слушания?

Голос Бейкера:

– Вы имеете в виду Уорчестерское дело?

Голос Вирджинии:

– Да, я читала ваше интервью в «Бостон Глоб».

– Интервью давал Джейсон Уэзерхилл, один из моих коллег. Я не общаюсь с газетчиками.

Голос Мелиссы:

– Что вы можете сказать нам, мистер Бейкер?

Билл услышал какое-то движение со стороны Алекса. Мысленно он представлял себе всех, кто находился сейчас в спальне. Он знал, что его сын сидит на краю кровати в своих найковских кроссовках с развязанными шнурками. Он услышал, как Алекс не спеша подошел к нему и положил руку на его плечо.

– Я здесь, папа, – шепнул Алекс.

Голос Бейкера:

– Пожалуй, я принес вам хорошую новость.

Последовало всеобщее оживление. «Плимут» вступил в переговоры об условиях. Никто не ожидал такого быстрого продвижения вперед, особенно если учесть отсутствие диагноза. Очевидно, сказал Бейкер, юристы «Плимута» подсчитали, что все дело сейчас обойдется им дешевле, чем потом.

Голос Вирджинии:

– Слава Всемогущему Господу. – Послышались ее тяжелые шаги. – Спасибо вам, мистер Бейкер. Спасибо. Мы выиграли.

– Мы пока не имеем никакого представления о том, сколько они предложат, и я хочу, чтобы вы это знали. Мы начнем обсуждать эти детали, когда мисс Стивенсон на следующей неделе вернется из Огайо. Не хочу вселять в вас слишком радужные надежды, но думаю, что мои новости немного прибавили вам бодрости духа. Поэтому я и решил сообщить их вам лично.

Голос Мелиссы:

– Мне думается, что это невозможно.

– Они просто чувствуют свою вину, – сказал Билл. Он подумал, что ему следовало отреагировать более эмоционально, но он не испытывал никаких чувств. Все происходящее мало его трогало. Казалось, что вся эта возня – едва заметная точка в бесконечном пространстве.

Голос Питера:

– Жирные задницы!

Билл представил себе, как все идут к двери. Интересно, который теперь час? Ему хотелось только одного – чтобы все убрались из его комнаты ко всем чертям. Который теперь час?

КАЛОНИКА

Когда Анит пришел к маленькому каменному дому гетеры, небо очистилось и полная луна повисла над городом, отбрасывая на грязные улицы тени источников и аттиков. Кожевенник приблизился к двери Калоники и постучал.

Через некоторое время створка приоткрылась, и на пороге появился раб, которого Анит никогда раньше здесь не видел.

– Что ты хочешь, господин? – недовольным голосом спросил раб. – Хозяйка вечером ушла из дому.

Привратник покосился на мужчину, стоявшего на улице в свете луны, и оглядел его с головы до ног, словно слугой был не он, а Анит.

– Прошу тебя, скажи хозяйке, что пришел Анит.

– Она сама назначила тебе время?

– Назначила?

У кожевенника появилось тошнотворное чувство. Он понял, что может сегодня ночью и не увидеть Калонику. Но она нужна ему, как воздух.

– Калоника! – закричал он на всю улицу. – Это я, Анит.

Раб захлопнул дверь.

Кожевенник остался стоять на дороге, в волнении размышляя, что ему делать дальше. По улицам разносились звуки кифары. Инструмент звучал печально и красиво, как голос печального города. Потом дверь снова отворилась. Теперь на пороге стояла сама Калоника. Она шагнула вперед, обняла Анита, поцеловала его в веки, прильнула к его губам, потом снова к векам. Он протянул руки и обнял женщину, и так они стояли до тех пор, пока она не ввела его в дом и не закрыла дверь. Аромат сандалового дерева окутал Анита.

– Прошу извинения за Симмия, – шепнула она. – Сегодня он больше не выйдет из своей комнаты. Он страшилище, правда? Но хорошо делает то, что ему велят. Впредь предупреждай меня о своем приходе.

Она говорила на красивом классическом греческом языке, но если прислушаться, то можно было распознать в ее речи певучие нотки коринфского выговора. Она наклонилась и принялась снимать сандалии с ног Анита.

Он прислонился к стене, испытывая небывалое облегчение.

– Мне не нравится твой новый раб. Пелей никогда не обходился со мной так грубо.

– Ты всегда должен предупреждать меня о своем появлении, голубь мой. Дай мне посмотреть на тебя.

Она отступила на шаг, нежно прижала свои ладони к его щекам и заглянула в глаза.

– Я ничего не вижу в этой темноте. Пойдем в аттик, там много света, и я смогу лучше тебя разглядеть.

Она протянула руку, но Анит не взял ее. Он продолжал стоять у стены, ощущая босыми ногами холод каменного пола.

– Я был… – заговорил он, но замолчал. Потом продолжил, осененный внезапной мыслью: – Почему для тебя так важно знать, когда именно я приду? Чтобы ты в это время не была с кем-то еще, да? Мне надо назначать время, как другим твоим мужчинам?

На лице женщины появилось затравленное выражение, но она быстро овладела собой, улыбнулась и снова протянула руку. На этот раз он крепко взялся за ладонь Калоники, и она ввела его в маленький четырехугольный дворик, в котором пахло духами, мылом и известняком статуи Каллисто, стоявшей посередине. Они сели на устланное подушками бронзовое ложе.

При ярком свете он увидел, что она одета в свободную шелковую одежду без рукавов, схваченную на левом плече парчовой застежкой в виде лаванды. Черные волосы были распущены, а смуглая красота уроженки Коринфа подчеркивалась подведенными углем бровями и ресницами. Он посмотрел на ее лицо, на волосы и уткнулся лицом в ее обнаженное плечо.

– Калоника, – прошептал он, – Калоника, мне невыносима сама мысль о том, что ты должна услаждать других мужчин. Ты знаешь, что я не могу этого выносить. Я дам тебе все, что пожелаешь. У тебя не будет недостатка в деньгах.

– Разве честно говорить такие вещи? – тихо сказала она, нежно поглаживая его шею своими пальчиками. – У тебя же есть жена, женщина, с которой ты спишь каждую ночь. Как ты думаешь, мне это нравится? Я не могу даже произнести ее имени. Стараюсь не представлять ее себе. Не надо говорить об этом. Ты же знаешь, что я люблю тебя.

– И одновременно любишь других? – спросил он, все еще прижимаясь лицом к ее плечу.

– Я люблю тебя. Когда ты здесь, я люблю тебя одного.

Анит выпрямился и внимательно всмотрелся в лицо гетеры.

– Это не ответ на мой вопрос.

Взяв в руку прядь ее волос, он принялся играть ими.

– Анит, зачем нам ссориться? Давай поговорим о чем-нибудь другом.

С неба во дворик ворвалось дуновение холодного воздуха, и Калоника вздрогнула. Она нежно убрала голову Анита со своего плеча и встала.

– Дай я посмотрю на тебя. Мне придется освободить тебя от твоей глупой одежды. Что это? – Она указала на ставший желтым кровоподтек на его руке. – В прошлый раз его не было. Ты ушибся? – Она склонилась к нему и поцеловала больное место. – Ты выглядишь утомленным, Анит, голубь мой. Ты расстроен и встревожен. Я вижу это. Расскажи мне о своих тревогах. Ты можешь остаться со мной на всю ночь?

Анит кивнул.

– Хорошо. Значит, сегодня ты принадлежишь только мне. Я так соскучилась по тебе, ведь мы не виделись целых две недели.

Анит обнял Калонику и привлек ее к себе. Он провел ладонями по ее грудям, поцеловал в губы, в шею.

– Ты так прекрасна, – сказал он. – Я хочу быть с тобой всегда. Не прогоняй меня. – Он закрыл глаза и еще крепче обнял женщину. – Мне так спокойно здесь. Это мой дом.

– Не надо произносить таких слов, голубь мой. От них мы оба почувствуем себя несчастными.

– Я хочу покоя, а мой покой – это ты. Не заставляй меня уходить. – Он прижался щекой к ее груди, слушая, как бьется ее сердце.

Калоника положила ладонь на пылающую щеку Анита.

– Ты расстроился из-за Продика? – спросила она. – Он снова оскорбил тебя?

В ответ Анит пожал плечами:

– Не больше, чем обычно. Продик взрослый человек. Он волен делать то, что ему заблагорассудится.

Анит поднял с ложа украшенный драгоценными камнями гребень и принялся расчесывать черные волосы Калоники, блестевшие в огне светильников.

– Твой сын должен быть похож на тебя.

– Нет, не на меня. Только не на меня.

– О Анит, мой голубь, мой сладкий соловей. – Она посмотрела на черный квадрат ночного неба над каменной головой Каллисто. – Разве не странная стоит погода? Весь день шел дождь, было пасмурно, а к вечеру дождь прекратился, тучи рассеялись и снова засияло солнце. Кто может понять благословенных бессмертных богов?

При этих словах руки Анита задрожали, и Калоника почувствовала это. Она взяла гребень у своего гостя, поцеловала его пальцы и внимательно вгляделась в его лица.

– Обещай поговорить со мной. Ты все мне расскажешь.

Он кивнул.

– Я напомню тебе об этом обещании, – сказала она. – Но у нас впереди вся ночь. Сначала я хочу любить тебя.

Она снова взяла его за руку и повела в спальню, дверь которой была занавешена ярко-красными занавесками.

Позже, когда женщина уснула, он лежал рядом с ней и смотрел в потолок. В спальне горел один маленький светильник. Его мерцающий свет отбрасывал на потолок пляшущие тени, которые сталкивались между собой, как нападающие друг на друга противники. Иногда, правда, они становились похожими на ветви, стремящиеся забраться на потолок. В комнате пахло весенними лилиями и потом. Обнаженный Анит распростерся на подушках без сна. Ему хотелось разбудить Калонику и поговорить с ней. Он ощущал странную пустоту, но одновременно что-то распирало изнутри все его существо.

Он не мог больше смотреть в потолок. Глаза его начали блуждать по комнате. На комоде у двери смутно виднелись гребни и щетки, на другом стоял сосуд с духами, выполненный в виде птицы. Он закрыл глаза, но продолжал видеть на своих прикрытых веках пляску теней. Анит повернулся на бок. Тело не желало расслабляться. Ноги временами сводило мучительными судорогами, которые волнами накатывались на икры и стопы. Анит сжал и разжал кулаки. Тяжело вздохнув, он перевернулся на другой бок. Открыл глаза, посмотрел на мерцающий огонь и снова закрыл глаза.

Где-то снаружи снова зазвучала кифара, звук которой проникал сквозь стены дома. Кифара в середине ночи. Какой-то страдающий человек касался струн, чтобы отплатить всем спящим за свою бессонницу. Сейчас звуки были не мелодичными, но металлическими и грубыми, нарушавшими гармоничную тишину ночи. Анит ждал пауз между резкими звуками, которые, как ножи, резали пустой мрак. Как выросла ночь, поднявшись во весь свой исполинский рост в громадном и пустом пространстве. Кифара звучала все громче и громче, ее голос превратился в завывание демонов зла, поющих какое-то скрежещущее, как железо, заклинание. Анит никогда в жизни не слышал таких звуков. Он мог бы поклясться, что звук доносится из соседнего помещения. Надо встать, выйти во двор и прекратить эти звуки. Но у него не было сил даже пошевелиться. Анит посмотрел на свое тело и вдруг увидел, что изо всех сил держится рукой за край ложа. Он повернулся и взглянул на Калонику, на тонкую кожу ее шеи, на ее голые руки и ноги.

Кифара смолкла.

Анит внимательно посмотрел на тени, которые продолжали безостановочно метаться по потолку. Вдруг ему показалось, что свод начинает опускаться вниз. Он закрыл глаза, но чувствовал, что потолок продолжает опускаться. Анит открыл глаза. Потолок был уже на расстоянии ладони. Он изо всех сил вжался в ложе. Мир сузился до пространства между двумя горизонтальными плоскостями, которые вот-вот соприкоснутся между собой, – кроватью и потолком. Как может Калоника так беспечно спать? Он поднял руку, ожидая, что сейчас она столкнется с камнем потолка, но ничего подобного не случилось. Рука прошла сквозь воздух. Он останется цел. Разве он не Анит, бывший стратег времен войны со Спартой, защитник демократии? Он повернулся к Калонике, прекрасной и хищной Калонике. Или он ошибся и это Пасиклея? В тусклом свете тела обеих женщин оказались очень похожими. Они обе любили его, разве нет? Анита, выдающегося гражданина Афин. Где его спальня, его постель? Не Пасиклея ли лежит сейчас рядом с ним? Она простит ему все. Или это Калоника? Разве не ее застежка лежит на деревянном комоде, отражая мерцающий свет? Она тоже простит его. Она его отдохновение, его покой.

Он продолжал вертеться на постели, сбил на пол овчину и наконец успокоился, провалившись в полусне в какую-то узкую щель. Он открыл глаза, посмотрел на Калонику и увидел, что она тоже проснулась. Ее глаза воспалились и покраснели. Женщина повернулась к нему и улыбнулась, но улыбка ее была ужасна. С языка капала кровь, а дыхание источало невыносимый смрад. Она закашлялась, исторгая звук, похожий на грохот сталкивающихся между собой камней. Из ее тела текла желтовато-коричневая жидкость, пропитавшая простыни. Чума. Анит покрылся холодным потом и сел.

– Анит, голубь мой, – сказала она. – Куда ты? Ты не можешь оставить меня сейчас. Не важно, что происходит, но ты не можешь оставить меня сейчас.

Калоника затряслась, ее начали бить судороги, свет ночника почему-то стал ярче, и Анит разглядел отвратительные гнойники и язвы на ее грудях, животе, ногах. Дыхание смердело гниющей плотью. Она снова улыбнулась и протянула руку, чтобы коснуться его своими опухшими, покрасневшими пальцами:

– Анит, голубь мой.

Она провела рукой по его лицу, он дико закричал и отпрянул назад.

– Анит, в чем дело? – спросила женщина. – Ты болен?

Она встала и зажгла второй масляный светильник. Гнойники и язвы исчезли.

– Ты болен? – повторила она.

– Нет, я здоров.

– Ты уверен в этом? – спросила она, и в ее певучем голосе проскользнули нотки раздражения. – Ты напугал меня, голубь мой. Прости, но мне надо спать. Мне надо спать.

– Да, я успокоюсь и не стану больше тебя тревожить. Я здоров.

Калоника задула светильник, вернулась на ложе и обняла Анита рукой. Вскоре она снова уснула, а он продолжал лежать без сна, прислушиваясь к ее дыханию.

Когда Мелисса закончила чтение, в комнате наступила тишина. Билл ждал, что она что-нибудь скажет, встанет со стула возле тумбочки, но услышал только булькающие звуки в кране горячей воды. Было поздно, далеко за полночь. Вдалеке чихал автомобильный мотор. Он снова прислушался и различил дыхание Мелиссы.

– Я сделала одну ужасную вещь, – прошептала она. Мелисса поднялась, подошла к бюро, налила себе виски и сделала несколько глотков.

– Мелисса, – позвал он.

– Я виновата во всем. Никогда себе этого не прощу.

– О чем ты говоришь? Иди ко мне.

Она осталась стоять у бюро и продолжала пить свой скотч.

– Пожалуйста, подойди ко мне.

Ее ноги мягко зашлепали по полу. Он понял, что Мелисса ходит босиком, а на ней надет бирюзовый шелковый халат. Он представил жену в этом халате, представил ее изящный нос и маленький рот.

– Я сделала одну ужасную вещь, – сказала она, коснувшись его щеки рукавом халата и пальцами.

– Я не хочу ничего знать, – сказал он.

– Но я должна тебе это сказать.

– Я не хочу ничего знать. Ничего, что бы там ни было. Просто прикоснись ко мне.

Она поставила стакан на стол:

– О Билл…

Она помолчала и снова взялась за стакан.

– Ты любишь меня? – спросил он.

– Да, да. Я воспринимаю все, что случилось, как ночной кошмар. Разве это не ночной кошмар? Я люблю тебя.

Мелисса провела рукой по его лбу, и он услышал, как она устало вздохнула. Рукав шелкового халата скользнул по его векам.

– Алекс перестал худеть, – сказала она. – Он начал пить какие-то молочные добавки. Его первый шахматный матч состоится в среду.

– Хорошо.

– Он будет ездить на матчи. Ему надо выезжать из дому. – Она прильнула к мужу, положив расслабленные руки на его грудь. – Разве это не удивительно, что мы произвели его на свет? – невнятно проговорила она. – Мы сделали его вместе, а это уже кое-что.

Мелисса отошла, и Билл услышал, как она тяжело повалилась на кровать.

– Я позабочусь о тебе, – пробормотала она. – Я позабочусь о тебе. Вот увидишь.

Только теперь он позволил себе провалиться в черную бездну своей болезни. Смутные ощущения тени и света мелькали перед его слепыми глазами, отсветы случайных блужданий импульсов по нервным окончаниям. У тела была, как оказалось, своя память. Пальцы превратились в перепутанные проволоки, ноги вибрировали, как эхо над гигантским каньоном, в животе гулко отдавался каждый удар пульса. По рукам прокатывались какие-то волны. По щеке потекла непрошеная слеза. Какое-то время он раздумывал, в чем хотела признаться ему Мелисса. Он позавидовал остроте ее чувства, пусть это даже было лишь чувство вины. Потом у Билла заболел желудок, переполненный черной желчью. Питер. Каким унылым и невыразительным был вчера голос его друга. Тягость его существования, необходимость гнаться за тенью и заполнять пустоту медленно сломили даже жизнерадостную натуру Питера. Он потерял точку опоры. Настанет день, и он окончательно потерпит крах, потеряет работу, уступив место менее изношенному человеку, и окончит свои дни, небритым сидя на кровати и тупо глядя в телевизор. Или, быть может, он постепенно деградирует, сам не замечая того, что с ним происходит. И Билл не сможет ему помочь, зная все, но будучи не в силах ничего сделать. Желчь, сплошная желчь. Как хотелось Биллу бежать из своего тела, отбросить его, избавиться от вечной трусости и гнили.

Скоро он услышит глубокое дыхание уснувшей Мелиссы. Мысленно он видел, как она лежит на кровати под балдахином в своем шелковом халате, со спутанными волосами, а ее плечи поднимаются и опускаются в такт с дыханием. Как много раз лежал он с ней рядом на этой кровати, как много лет это продолжалось. Если посмотреть на их совместную жизнь в воображаемый телескоп и вглядеться в детали, то обретет ли он право сказать, что хотя бы один раз смог сделать ее счастливой? Наверное, это было в первый год их брака, когда они жили на Анабель-Серкл. Они оба считали ее красивейшей улицей на свете с самым поэтическим названием. Это было целую вечность назад, то время ушло, исчезнув, как опавший кленовый листок.

Он не станет будить Мелиссу, чтобы она перенесла его в кровать. Нет, он проведет остаток ночи в своем инвалидном кресле. Пульс засбоил, опустилась ночь, которая не даст ему уснуть.

Он прислушался к дыханию Мелиссы, к своему дыханию и вдруг понял, что дышит со свистом. Он явственно слышал свистящие хрипы. Значит, его легкие тоже начали отказывать? Утром Мелисса снова будет уговаривать его лечь в больницу. Петров назначит еще кучу анализов из своей бесконечной обоймы. Но он не доставит им такого удовольствия.

На кровати заворочалась Мелисса, и мысли Билла снова вернулись к ней. Интересно, что она будет делать? Он не представлял себе, что она сможет жить одна. Нет, она быстро выйдет замуж, может быть, за человека, которого он знает, или за какого-нибудь бывшего любовника. Внутренним взором он увидел ее в другом доме стоящей у большого окна, волосы ее отросли и стали длинными. Он никогда не видел жену с длинными волосами. Не прозревает ли он будущее? Он напрягся, стараясь рассмотреть лицо новой Мелиссы, увидеть, довольна ли она жизнью, но воображение ограничивало видение силуэтом ее плеч. Может быть, правда, она вернется в Файетвилль и возьмет с собой Вирджинию с детьми. Потом он представил себе Алекса. Он учится в колледже, на стенах его комнаты в общежитии висят приколотые кнопками фотографии. У Алекса темные, влажные, исполненные искренности глаза. Из тонированного стеклянного окна льется свет. Алекс достойно проживет свою жизнь.

Он снова прислушался к своему поверхностному тяжелому дыханию. Мир уменьшился до крошечных размеров, превратившись в маленькое расплывчатое пятно неверного красного цвета. В мозгу остались полосы мыслей, вдохи и выдохи. Дыхание формировало образы букв. Восходящие вдохи звучали как начало гласных или согласных, выдохи падали вниз на границах слов. Хрипы выглядели как с,долгие ровные вдохи – как б, вили т.Мир сузился до дыхания. Его дыхание звучало контрапунктом дыханию Мелиссы, буква к букве, слово к слову. Какое послание можно составить из его дыхания? Никакое. Слышны только затейливые хрипы, натужные вздохи и жалкое пыхтение. Дыханию уже почти удалось покинуть его бренную оболочку, оно превратилось в тонкую линию, узкий столбик воздуха. Мелиссе осталось чувство вины, а ему – неровно отрезанный нечеткий конец. Продолжая прислушиваться к своему натужному дыханию, Билл еще больше преисполнился решимости ни за что не покидать этой комнаты. В памяти всплыла сцена, когда он лежал возле клеточного сепаратора и видел, как его кровь течет по прозрачным трубкам сначала в аппарат, а потом из аппарата, возвращаясь в его синие вены. Он слышал чмокающие звуки насоса и голоса докторов, стоявших вокруг него и обсуждавших снимки его мозга и результаты анализов.

Внезапно его охватил приступ ярости, судорогой скрутивший его грудные мышцы и искрививший его рот.

– Нет! – изо всех сил закричал он. Но крику не суждено было вырваться наружу, он взорвался внутри тела, зазвенел в ушах, как телефон, затрещавший на весь дом в середине ночи. Мелисса застонала во сне. Нет. Его сердце стучит, как паровой молот. Легкие рвутся на куски и кровоточат. Он силится вдохнуть. Невидимая комната начинает распадаться и рушиться. Потолок падает, остановившись в нескольких дюймах от его головы. Нет, эти последние отпущенные ему дни он проживет своей жизнью. Его дух останется с ним. Он не пробка на поверхности моря. Он может действовать, даже если это действие будет видеть только он один. Он может действовать.

Несколько мгновений его тело продолжало извиваться и дергаться. Потом мертвая хватка удушья, стиснувшая грудную клетку, стала постепенно ослабевать. Мышцы обмякли. Воздух медленно вполз в легкие. Удары сердца стали реже, превратившись в отдельные слабые толчки, кровь, останавливаясь, замедлила свой бег. Судороги расплылись во вздох, легкую дрожь и исчезли, пройдя по ногам заключительной мягкой волной. По телу начал распространяться тихий покой. Он должен сохранить достоинство. Он должен сохранить его во что бы то ни стало. Он воспользуется малым пространством отпущенного ему оцепенелого покоя. В этой неправдоподобно замороженной тишине Билл снова прислушался к своему дыханию. Он слышал посторонние звуки, не в силах понять, сколько времени остается до окончания длинной ночи.