Текст книги "Диагноз"

Автор книги: Алан Лайтман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

КАЗНЬ

Наступил вечер. Анит возлежал за обеденным столом в мужской половине своего дома и пил из украшенной глиняной чаши. Он был один. Рядом с ложем стоял деревянный стол, инкрустированный слоновой костью, на котором стоял большой бронзовый кратер с неразбавленным вином. Анит отобедал без гостей, и рыбьи кости устилали мраморный пол вперемешку с очистками плодов. Голова кожевенника медленно опустилась на ложе, рука, державшая чашу, ослабла, и струйка вина потекла на грудь.

Анит бездумно смотрел на потолок, ярко освещенный дюжиной масляных светильников, когда вошел Пиррий, вернувшийся из тюрьмы. Раб остановился посреди столовой, преданно глядя на хозяина:

– Он мертв.

– Тебя кто-нибудь видел? – спросил кожевенник.

– Нет, хозяин, меня никто не видел. Я спрятался в соседней камере, и все видел сквозь трещины в стене.

– Расскажи мне все.

Пиррий с жадностью откусил кусок хлеба, оставленного ему на ужин, и торопливо заговорил. Для начала – в тюрьме не было никаких следов Удавки. Ни тела, ни крови на полу. Возможно, об этом тайно позаботился кто-то из учеников софиста. Служители обнаружили тело сторожа, лежавшее на каменном полу, но его смерть беспечно объяснили неудачным падением в пьяном виде.

Казнь состоялась перед заходом солнца. Осужденных было двое. Одиннадцать постановили, что первым принять яд должен мегарец. Он отказался. Когда служитель вошел к нему с чашей, мегарец вырвался из камеры в проход и снова принялся кричать о своей невиновности. Он был высокий, сильный и красивый человек с аккуратно подстриженной бородой. Мегарец требовал свидания с женой и маленьким сыном, которые весь день простояли под дождем перед стенами тюрьмы, и служители впустили их, и они тоже принялись говорить о его невиновности. Волосы женщины были срезаны, как будто ее муж был уже мертв. Увидев семью, осужденный совсем обезумел и, начав что-то кричать, попытался разорвать на себе одежду и сбросить цепь, которой был скован. Ребенок, маленький мальчик, громко расплакался и бросился к отцу. В этот миг мегарец хотел бежать. Служитель остановил его ударом, опрокинувшим мегарца на пол. Когда он упал, его жена и сын запричитали еще громче, обещая все, что угодно, обещая продать себя в рабство, если узника тотчас отпустят на свободу. Осужденный с трудом поднялся на ноги. Он проклинал всех, размахивал цепью и выкрикивал непристойности. Он перестал узнавать свою семью, которая, плача, стояла за его спиной. Наконец он выпил яд. Потом сторож приковал его к кольцу, вделанному в пол, и вывел рыдающих жену и сына из тюрьмы.

Мегарец не дал яду подействовать незаметно. Он рвался из цепи и все время звал свою семью. Он извивался, дергался и прыгал в гневе и безумии. Изо рта его потекла пена, он начал биться в судорогах. Одного из молодых сторожей вырвало. Осужденный довольно долго продолжал трястись и дергаться. Потом обмяк, осел на пол и затих.

После этого один из служителей приготовил питье для Сократа и отнес чашу в камеру софиста. Старик только что принял ванну и лежал на ложе в чистых одеждах. Его друзья и ученики стояли вокруг ложа на коленях и плакали. Сократ принял чашу так спокойно, словно она была наполнена не ядом, а красным вином. Однако он не стал сразу пить смертельный отвар. Вместо этого он аккуратно, чтобы не пролить ни капли, поставил чашу себе на колени и короткое время продолжал говорить. Он получал явное удовольствие от объяснения своей системы мира. «Земля, если посмотреть на нее сверху, представляется такой же полосатой, как мячи, которые покрывают двенадцатью лоскутами кожи, раскрашивая их в разные цвета». После этого он отчитал своих учеников за то, что они плачут, как женщины, и призвал их набраться мужества.

Потом он улыбнулся им и в четыре глотка осушил чашу. Он встал и принялся ходить кругами по камере. Он ходил некоторое время, а потом сказал, что его ноги тяжелеют и теряют чувствительность. Сказав это, он спокойно лег на ложе и с головой укрылся одеялом. Однако он продолжал говорить, время от времени задавая вопросы. Один из друзей по его просьбе коснулся его ступней и лодыжек, и Сократ сказал, что ничего не чувствует. Через несколько минут то же самое произошло с его пахом. Действие яда медленно распространялось вверх. Сократ даже пошутил, сказав, что яду следовало бы начать не с ног, а с головы. Потом он в самых сердечных выражениях поблагодарил своих друзей за их дружбу с ним. Они спросили, как поступить с его прахом, и он попросил их развеять его там, где им заблагорассудится.

Анит встал с ложа, губы его скривились в язвительной усмешке.

– Какой же он глупец, что не позаботился заранее о месте своего погребения. Что он сказал перед самой смертью, Пиррий?

– Я запомнил все до последнего слова, хозяин.

Анит начал расхаживать по столовой, держа в руке чашу, наполненную вином.

– Он проклинал кого-нибудь? Не проклинал ли он меня?

– Нет, хозяин. В нем не было гнева.

Анит долил в чашу вина, выпил и снова зашагал по комнате.

– Верно, он был испуган. Ты видел его глаза?

– Он был совершенно безмятежен, хозяин.

– Откуда ты можешь это знать? Ведь ты подглядывал в узкие щели.

Пиррий не ответил и неловко сглотнул.

– Ты видел его руки? Он не хватался судорожно за край ложа?

– Я не видел его рук, хозяин. Он сказал, что смерть есть лишь отделение души от тела. После этого душа становится чистой и свободной. Сказал, что люди, которые боятся смерти, очень любят свое тело, а также, возможно, власть и богатство.

Анит швырнул чашу на пол, и она разлетелась на тысячу кусков. Он сел на ложе и уставил пустой взгляд на занавесь в противоположном конце столовой. Потом, наступив ногой, обутой в сандалию, на один из осколков, начал вдавливать его в пол до тех пор, пока черепок не раскрошился в мелкую пыль. Наконец Анит заговорил сдавленным голосом:

– Я хочу, чтобы ты взял двадцать мин, отнес их к дому софиста и оставил на пороге. Пронап покажет тебе дорогу.

– Хозяин?

– Ты стал плохо слышать? – закричал кожевенник.

– Нет, хозяин, – ответил Пиррий. – Я отнесу двадцать мин к дому Сократа.

– Я сейчас уйду из дому на всю ночь. Пусть Пенелопа скажет моей жене, что меня не будет до утра. Или лучше пусть Пенелопа скажет ей, что я ушел к Калонике.

Анит резко встал с ложа и направился к выходу.

– Хозяин, – волнуясь, заговорил Пиррий. – Прошу тебя, не делай этого твоей жене. Хозяин…

Но Анит уже вышел, и только занавеска у входа колыхалась, как потревоженная ветром гладь океана.

ПРЕДЛОЖЕНИЕ РАБОТЫ

Окончив чтение, Алекс остался сидеть возле отца, продолжая смотреть на последнюю страницу.

Билл скосил глаза вниз, к изножью кровати. Он никогда еще не видел сына таким уставшим, таким серьезным, таким значительным. Его болезнь явилась тяжелым ударом для мальчика, а история Анита была трагичной, слишком трагичной, чтобы читать ее в такое время. Зачем он позволил Алексу читать себе в такое позднее время, когда ребенку пора ложиться спать? Кроме того, Алекс продолжает худеть.

– Ты выглядишь утомленным, – сказал Билл.

Мальчик отвернулся от лампы на туалетном столике, и на его лицо упала полутень. У него были красивые, как у матери, каштановые волосы.

– У меня все хорошо, – сказал он, помолчав.

– Ты достаточно спишь?

Алекс кивнул.

– Что сталось с сыном мегарца? – спросил он.

– Не знаю.

Алекса трясло. Мальчик едва не плакал. Биллу не следовало разрешать ему читать этот рассказ.

– Мне хочется, чтобы Анит послал деньги семье мегарца, как он сделал это для Сократа.

– Зачем ему это делать? – спросил Билл. Только сейчас он услышал, что Алекс хлюпает носом. Эти тихие звуки почти сливались со звуком льющейся в ванной воды. Мелисса принимала душ. Как хотелось Биллу приласкать и успокоить мальчика, своего дорогого сына. Но кто он такой, чтобы успокаивать кого бы то ни было?

– Ребенку, – продолжал Алекс. – Что станется с ним?

– Не знаю. Не думаю, что Анит стал бы беспокоиться из-за какого-то ребенка. Он послал деньги семье Сократа, потому что чувствовал свою вину. Анит не станет ничего делать из простого добросердечия.

Алекс встал с кровати и направился к двери спальни.

– Я не хочу больше слышать об этом Аните, – сказал, вдруг разозлившись, Билл. – Ты все закончил?

– Остался еще один раздел.

Что за странное выражение появилось на лице сына? Билл тщетно попытался поднять голову от подушки, чтобы посмотреть на Алекса.

– Марш в постель, тебе надо выспаться.

Билл вдавил голову в подушку; он и сам хотел уснуть, забыться в глубоком, без сновидений и кошмаров, сне.

– Подожди, я сейчас, – сказал вдруг Алекс. Мальчик повернулся и решительно вышел из спальни, как будто собираясь принести отцу что-то очень важное. Вскоре он вернулся и положил на кровать лист бумаги. Что это за бумага, имеющая для Алекса такое важное значение? Билл скосил глаза на сына, и ему показалось, что он прочел на лице мальчика смущение. Смущение, смешанное с детской гордостью.

– Что это?

– Е-мэйл, который я получил от доктора Соамса. Я его распечатал.

– Этот мэйл адресован тебе?

– Да.

– Сообщение для тебя лично от доктора Соамса? Прочти его мне.

Это было предложение работы с неполным рабочим днем: перекачка из Интернета медицинской информации. Доктора Соамса весьма сильно впечатлили приспособления, которые Алекс создал в Сети, его обязательность при ответе на сообщения, добросовестность и, главное, сайт www.paralysis.aol.com/achalm, «который привлек мое пристальное внимание». Лицо Алекса просветлело, когда он читал письмо отцу. Закончив, он сунул его в карман. Сообщение было получено несколько дней назад, объяснил Алекс, и он не знает, что с ним делать и что отвечать, а поэтому просто перепечатал и спрятал в своей комнате. Сын снова виновато и смущенно посмотрел в глаза отцу.

– Может быть, я мог бы помочь, – заикаясь, произнес он, – и заработать немного денег. Пока ты…

Алекс не закончил фразу, лицо его исказилось, как от боли, и он опустил глаза.

«Бедный мальчик», – подумал Билл, чувствуя, в каком ужасном состоянии пребывает его сын. В его душе зреет конфликт из-за неожиданного признания его способностей, которое пришло, когда его разбитый параличом отец превратился в бесполезную развалину. Хотя предложенная работа вряд ли принесет много денег, Алекс чувствует себя узурпатором. Каким триумфом могло стать такое письмо, приди оно в иных обстоятельствах! Мальчик целую неделю прятал сокровище, которое поначалу воодушевило его, а потом вызвало растерянность и смущение, и вот теперь он принес его отцу, чтобы показать, что, несмотря на свой маленький рост и мимолетные пустые увлечения, сумел добиться признания в значимом для Билла мире. Алекс просит разрешения принять предложение и одновременно просит за это прощения. Все это Билл почувствовал по выражению нежного лица сына и по его опущенным плечам. Как повзрослел за последнее время его дорогой мальчик!

– Ты должен принять предложение доктора, если хочешь, – сказал Билл. – Прими его.

Ему захотелось похвалить и поздравить сына, конечно, поздравить, но смущение и растерянность Алекса передались Биллу, и он не смог произнести более ни одного слова.

Алекс кивнул. Но Билл уже понял, что его сын не примет предложение, он пойдет в свою комнату, спрячет сокровище и будет время от времени тайно любоваться им. Мальчик посмотрел на отца:

– Доброй ночи, папа.

– Доброй ночи.

ЯРМАРКА

На следующее утро, в субботу, Мелисса отвезла Билла и Алекса на Берлингтонскую ярмарку. Им обоим, сказала она, надо подышать воздухом и сменить обстановку, тем более что на ярмарке есть специальные дорожки для инвалидных колясок. Кроме того, ей надо было выпроводить мужа и сына куда угодно, чтобы побыть дома одной. Они все страшно устали от постоянных гостей и визитеров, от присутствия Дороти, от частых приездов и отъездов Вирджинии и ее отпрысков, от нескончаемых сообщений Петрова о блестящих результатах ПЭТ.

Что за абсурдная экскурсия, думал Билл, ехать на ярмарку в состоянии полного паралича. Не хватает только выставить себя на всеобщее обозрение. Когда Дороти выносила его в ожидавший внизу автомобиль, он положил голову ей на плечо и тупо уставился в потолок. При каждом шаге сиделки голова его болталась вверх и вниз. Он вспомнил, что точно так же она болталась, когда он был совсем маленьким ребенком и отец носил его на руках. Билла охватила ностальгия. Отец в то время был молод, моложе, чем сейчас Билл, будущее открывалось ему, когда он, с сыном на руках, пересекал узкую прихожую съемного дома. Слушая тяжелую поступь Дороти, Билл пытался припомнить звук отцовских шагов. Он представлял себе сейчас каждый шаг сиделки, как пятилетнюю веху. Один шаг – пять лет. Пять лет, десять лет, пятнадцать лет. Как быстро промелькнула его жизнь – от детства и женитьбы до пронзительного осознания себя бессильным сорокалетним мозгом, который, словно мешок, волокут вниз по ступенькам. Один шаг за каждое пятилетие жизни – от начала и до настоящего времени. Брюки Билла топорщились от вложенных в них двойных памперсов.

Когда Билла грузили в машину, с ним поздоровались Боб и Сильвия Турнаби, стоявшие у подъезда своего дома. Приветствие было не слишком теплым, словно чета соседей знала, что за таинственной болезнью он страдает, но достаточно сочувственным и прощальным. Сильвия каждую неделю присылала Биллу пирог с куриной начинкой. Прощальный жест. На противоположной стороне улицы показалась женщина, напомнившая Биллу Оливию Коттер, и тоже помахала рукой. Он увидел ее краем глаза и неожиданно для самого себя окликнул.

– Оливия, – крикнул он, желая услышать живой голос, различить нечто определенное в глухой тишине своего трусливого бегства от жизни.

Автомобильная стоянка у Берлингтонской ярмарки представляла собой сотни акров серого асфальта и скопление машин, тысяч машин, половина которых двигалась в самых разных направлениях, пересекая сплошные линии и границы парковок, не снижая скорости, неистово сигналя и рискуя столкнуться с другими машинами или сбить зазевавшегося пешехода. Пара сотен магазинов были сложены в здание, как детские кубики. Предвыборная распродажа. Все рвались внутрь магазинов через двойные стеклянные двери, стремясь опередить других и по дешевке купить качественные товары, пока действуют праздничные скидки. Рубашки и брюки от Ральфа Лорена, блузки от Энн Тэйлор, свитера от «Банановой Республики», раздельные комплекты одежды от Лиз Клэйборн, обувь от Энцо Анджолини, нью-йоркские костюмы от «Джонс», тренажеры и фотоаппараты, микроволновые печи, смесители, компьютеры и калькуляторы, цифровые будильники, простыни и полотенца, CD-плееры, автоматические системы очистки бассейнов, увлажнители, половики и ковры, виртуальные шлемы, лыжи и коньки, телевизоры и стереосистемы, косметика, счетчики расстояния и сожженных калорий для любителей бега, специальные поводки для собак, лампы, ручки и столы, распылители красок и запчасти для автомобилей. Здесь было все. Всем своим существом Билл ощущал лихорадочное желание толпы влиться в поток, ее жадное стремление покупать и потреблять, почти физически слышал сдавленное рыдание вожделения, исторгаемое несущимися к дверям телами, шестым чувством воспринимал судорожные рывки автомобилей, движущихся по серому, запруженному толпой асфальтовому болоту. Он ненавидел ярмарку за то же, за что ненавидел себя, но себя больше, поскольку был частью ярмарки и сознавал это. Борясь со своим неподвижным телом, Билл старался, несмотря на то что его ноги превратились в ничто, помочь жене и сыну перенести его 175 фунтов в инвалидное кресло.

– Алекс, не бросай папу.

Мелисса обещала вернуться через два часа. Мать и сын сверили часы.

Внутри царила атмосфера перманентного взрыва. Яркие плакаты и живописные полотнища, свисавшие со стен и потолка. Визг и скрежет проверяемой бытовой техники, запахи духов, пиццы и шоколадных пирожных. Это был целый город, замкнутый метрополь. Пожилые и молодые люди, дети с матерями, влюбленные подростки. Неровно движущиеся эскалаторы и прозрачные лифты, подвешенные к тросам, как к пупочным канатикам. Из углубленных в пол бассейнов били фонтаны. Билл ощутил приступ тошноты. Зачем он здесь? Внутренности слали тревожные сигналы мозгу. Зачем он здесь?

– Сначала я хочу зайти в новый зоомагазин, – сказал Алекс и быстро покатил перед собой инвалидную коляску. Болтающиеся руки и ноги Билла неловко задевали колеса. – Брэд сказал, что там продают хорошие вещи для собак.

Колесо коляски провернулось, наехав на «МакМаффин».

– Эй, – сказал какой-то мужчина, проходивший мимо с покупками. – Есть коляски с мотором. Ими можно управлять одним пальцем или морганием глаз, если не можешь двигать даже пальцем.

Человек поспешил дальше.

– Мне надо в новый зоомагазин, – повторил Алекс, – а потом мы зайдем в отдел радиотоваров. Там есть неплохие штучки, я видел рекламу в Сети.

Магазины, магазины, магазины. Люди ели, смеялись, укладывали покупки, ждали друг друга на скамейках. Мимо проносились подростки на роликах. Посреди зала продавали автомобили.

– Сделано в Америке, – саркастически говорил какой-то рассерженный покупатель продавцу. – В рекламе было сказано, что затвор срабатывает с задержкой пятнадцать секунд.

– Зато мы продаем эту вещь в кредит.

– Мне не нужен ваш кредит.

Великая стена торговли тряслась и пульсировала. Одежда, сияющие металлические поверхности, мелкие, неизвестно для чего предназначенные предметы. Один магазин за другим. Настоящее столпотворение. Гигантская плаза с пересекающимися коридорами, эмалированными скамейками и белыми декоративными колоннами.

– Нам туда, – крикнул Алекс, заразившись общим возбуждением, и свернул за угол, рывками толкая перед собой коляску. Сын вдруг показался Биллу диким псом, спущенным с цепи. Куда только делись спокойствие и рассудительность? Алекс бежал от магазина к магазину, желая купить все и поглядывая на часы, чтобы знать, сколько времени отпущено ему на эту гонку.

– Я хочу домой, – сказал Билл. Он попытался закрыть глаза, чтобы спрятаться в тихой гавани своего мозга, но его продолжали донимать толчки, движение воздуха, удары рук и ног о колеса инвалидного кресла. Шум и музыка из портативных приемников и проигрывателей.

– Ты можешь позвонить маме? Я хочу домой.

– Но, папа, мы же только приехали.

Алекс посмотрел на свои «Касио», купленные им на этой же ярмарке полгода назад.

– Мы приехали всего десять минут назад, – уточнил он.

Десять минут, с сомнением подумал Билл, закашляв от запаха душистого мыла. Впереди он вдруг увидел живое дерево, растущее прямо посреди прохода. Пол в этом месте был свободен от плиток. Неужели здесь сохранилась настоящая земля? Билл посмотрел себе под ноги, потом поднял глаза и увидел смутные силуэты покупателей на втором этаже. Люди входили и выходили из магазинов, открывая вращающиеся зеркальные двери, которые отражали свет двойными и счетверенными бликами. Может, ему стоит провести остаток жизни на ярмарке и умереть здесь?

– Простите. – С его коляской столкнулась какая-то женщина с пакетами и сумками.

Они наконец добрались до зоомагазина, притулившегося рядом с огромным полотнищем, на котором не менее огромными буквами было написано: «Прославим лидерство Америки в наступающем тысячелетии». Буквы были так велики, что их прочел даже почти ослепший Билл. Теперь каждый всплеск света, каждая молекула воздуха обрушивались на него, как бомбы. Казалось, неистово закричала женщина в оранжевых бусах. В нос ударил нестерпимый запах какого-то жирного увальня. Может быть, в этом виноват паралич, обостривший оставшиеся в его распоряжении чувства и обнаживший уцелевшие нервные окончания? Мир изрыгал безумное помешательство, мир, согнувшийся в пароксизме самоудушения. Все сознание Билла, все его способности чувствовать и ощущать сфокусировались, как лазерный луч, и ударили по сенсорным входам. Плач ребенка стал похож на рев ракетного двигателя. Запахи духов резали нос, как отточенные лезвия. Чувства настолько обострились, что Билл ощущал каждую молекулу запаха, каждый атом воздуха, ударявшийся о его растянутые барабанные перепонки. Ему захотелось бежать, бежать от толкотни и суеты. Что за шум он слышит? Прославим, прославим, прославим.Отвратительный, проклятый шум.

Зоомагазин. Запахи корма для хомяков, вонь аквариума, верещание попугайчиков. По полу, перед креслом Билла, металась радиоуправляемая пластиковая мышь. Улыбающийся продавец нажимал кнопки на пульте, сделанном в форме ломтя швейцарского сыра.

– Позабавьте свою кошку. Сэр, скажите, у вас есть кошка?

Залы, набитые товарами, магазины, город магазинов. У кассы выстроилась очередь людей с пакетами собачьего и кошачьего корма, журналами о животных, клетками и электронными кормушками для кошек. Тела покупателей обступили коляску Билла.

– Я хочу домой, – простонал Билл, еле шевеля губами. В горле пересохло, он испытывал мучение, произнося каждое слово. Алекс поспешил в секцию игрушек для собак, оставив Билла в центральном зале у стенда с пластиковыми костями. Над главным входом на спутанных веревочках висела картонная Лэсси, которую считал своим долгом игриво подергать каждый входящий покупатель. Картонный хвост задевал людей за головы. Из висевших под потолком динамиков гремела музыка. Невыносимый спазм скрутил желудок Билла.

– Успокойся, – проговорила какая-то женщина в соседней секции, – ты, наверное, оставил его в машине.

С кем это она разговаривает? Билл почувствовал, что не выдержит даже минуты пребывания здесь. Он начал считать до шестидесяти. Один, два, три. Он почувствовал позыв и помочился в памперс. Четыре, пять, шесть. Нет, он не вынесет этого кошмара. Люди проходили мимо, громко разговаривая между собой. Семь, восемь, девять. Теперь Билл чувствовал собственный запах. Моча. Разве он не получает сейчас то, что заслужил? Сорок лет суеты и гонки, и вот он, парализованный, сидит здесь, среди веселой ярмарки, и купается в собственном ссанье. Семь, восемь, девять. Он будет считать до тех пор, пока…

Какой-то мужчина и его дочь, девушка-подросток, вошли в проход, где сидел Билл. Они спешили и торопливо хватали с полок один предмет за другим, но, несмотря на это, мужчина держался с необычным для такого места спокойным достоинством. Он был одет в строгий костюм и легко удерживал под мышкой несколько пакетов.

– Я видел это здесь совсем недавно, – сказал он. – Подожди минутку.

– Мне надо идти, – запротестовала дочь. – Шелли уже ждет меня у «Мэйси».

Болезненно напрягаясь, Билл повернул голову, покосился на мужчину и изумился, узнав в нем того самого парня, который несколько месяцев назад безмятежно читал в вагоне метро «Уолл-стрит джорнел». Да, этот лучший в мире магазин – самый подходящий для питомцев таких людей, как этот. Интересно, каких животных он держит? Наверное, породистых кошек или редких рыбок. Глядя на мужчину, Билл не переставал удивляться тому, с какой легкостью и непринужденностью он передвигается среди суетной толпы, не поддаваясь ее сумасшествию и в то же время удивительно синхронно с общим движением. Этот совершенный современный человек был, несомненно, и ярмарочным человеком. Ярмарка – самое выгодное место, здесь можно купить максимум товаров за минимальное время. Напор был органичной частью этого человека, легкий, добрый напор. Интересно, что в пакетах, которые он держит в руках? Человек подошел ближе, и Билл по памяти представил себе его спокойные синие глаза и светлую кожу. Да, а где пряжки на его ботинках? Каким самодовольным и надменным он кажется. Неужели он не чувствует раздражения от шума и суеты? Почему Билл не смог приспособиться к жизни так, как приспособился к ней ярмарочный человек? Он ненавидит ярмарочного человека. Билл напрягся, стараясь всмотреться в смутно видневшееся лицо. Несомненно, на этом лице читается надменность. Разве это не презрительно искривленные губы? Несмотря на слабое зрение, Билл мог бы поклясться, что видит на этом лице презрительную усмешку. Человек с таким видом превосходства обязательно должен иметь какой-нибудь физический дефект, которым его можно уязвить. Билл продолжал искоса наблюдать за человеком, пока тот говорил со своей дочерью. Да, он все больше и больше убеждался в том, что ярмарочный человек кривит губы в презрительной улыбке.

Потом Биллу в голову пришла еще одна мысль. Этот ярмарочный человек случайно налетит на его коляску. Проход ведь очень узкий. Вот оно! Это будет возможность, которую Билл так давно ждет. «Как вы смеете, – закричит он на человека. – Вы что, не видите, куда идете? Разве можно быть таким невнимательным? Вы толкнули парализованного. Вам должно быть стыдно». Возможность представилась сама. Счастливое стечение обстоятельств свело его и ярмарочного человека в нужное время на этом пятачке ярмарки. От этого открытия Билл даже испытал некоторое удовольствие. Он принялся мысленно повторять, что скажет. Он начнет говорить тихим голосом, но потом закричит, изливая на ярмарочного человека всю накопившуюся за сорок лет обиду на таких, как этот человек. Он будет не просто кричать, он будет вопить. Как же Билл его ненавидит. Если бы только ярмарочный человек чуть-чуть задел его. Биллу не надо даже сильного толчка, достаточно малейшего прикосновения. Легчайшего тычка, небрежного движения локтем, коленом или стопой. Если бы Билл мог, он сам подставил бы свою коляску незнакомцу. Они были сейчас так близко – мужчина и его дочь, ходя взад и вперед мимо его инвалидной коляски. Билл молил Бога о случайности, о ничтожном недоразумении.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Что? – ошарашенно переспросил Билл. Невероятно, но с ним заговорил именно ярмарочный человек.

– С вами кто-нибудь есть? – Ярмарочный человек наклонился к Биллу. Он улыбается? – Вам, наверное, очень неудобно стоять здесь? Прошу вас, позвольте мне помочь вам. Вы один? Может быть, вы хотите куда-то поехать?

Он отложил свои пакеты и приблизил свое смутно видневшееся лицо к лицу Билла.

– Нет, благодарю вас, – прошептал Билл. – Я жду сына.

Что пошло не так? Билл почувствовал удушье. Ярмарочный человек обжег его своей добротой, покорил своим превосходством. Это было последнее оскорбление. И еще эти тошнотворно искривленные губы.

– Вы уверены? – спросил человек. – Я был бы рад помочь вам чем-нибудь.

– Я уверен, благодарю вас.

Биллу хотелось кричать. Но что толку кричать? Из-за чего? Ведь этот человек так и не толкнул его. Надо ли кричать на него за его превосходство, черствость, презрение к миру, наконец, за его омерзительное добросердечие? Теперь Билл ничего не мог поделать. «Оставь меня, – мысленно взмолился он, – уноси свое превосходство, свой успех, свое презрение к миру, только убирайся с моих глаз».

Но ярмарочный человек не уходил. Он продолжал мозолить Биллу глаза, разговаривая со своей красавицей дочерью, разглядывая товары на полках и изредка бросая взгляды в сторону Билла. Чувствует ли он запах мочи, вонь, которая исходит от Билла? Да или нет? Может быть, он именно поэтому ведет себя с такой приторной вежливостью, пряча отвращение, – для того, чтобы на фоне убожества Билла его превосходство засверкало еще ярче? Другие люди входили и выходили, но ярмарочный человек оставался. Голоса оглушительно звучали в ушах. Магазин пульсировал и дрожал, а ярмарочный человек продолжал пристально разглядывать Билла. Он действительно смотрит? Нюхает запах гниющего тела и улыбается, оставаясь поблизости, втирая в мозг Билла свое превосходство, размалывая об его нервы свое проклятое превосходство. Билл закрыл глаза. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать. Он хочет на улицу, он хочет уехать с ярмарки, он хочет домой. Где Алекс? Сколько времени уже прошло? Билл не мог взглянуть на свои часы. Сколько сейчас времени? Долго ли он находится здесь? Лицо сильно зачесалось, и Билл потерся им о металлическую спинку инвалидного кресла. Пятнадцать. Это становится невыносимым. Он больше не выдержит ожидания.

– Тебе стоит это увидеть. – Над ухом внезапно раздался голос Алекса.

Билл открыл глаза и скосил взгляд в сторону. Алекс покатил его по проходу. Мимо мелькали полки и прилавки с товарами, потом шины коляски скрипнули, и они свернули в другой проход.

– Ты должен это увидеть, папа.

– Алекс, отвези меня домой.

Билл безмерно устал, у него сильно кружилась голова. Запах мочи обжигал лицо. Полки с проводами и антеннами, радиоуправляемые игрушки для животных.

– Всего двадцать четыре девяносто пять, – сказал Алекс. – Это самая клевая вещь, какую я когда-нибудь видел. Давай купим это для Герти. Ей понравится.

– Прошу тебя, Алекс. Я хочу домой. Отвези меня домой.

– Папа, мы пока не можем поехать домой. Сейчас только одиннадцать часов. Может быть, тебе надо в туалет?

– Алекс, прекрати. Я не хочу видеть никакую игрушку, какой бы она ни была.

Проходы продолжали пролетать мимо. Назад двигались товары, разинутые пасти полок, люди, обходившие коляску.

– Папа.

– Хватит, хватит!

Билл вдруг понял, что громко кричит. Мальчик остановился и замер около прилавка. Люди в проходе уставились на отца с сыном и разошлись в стороны от коляски Билла.

– Ну что, ты наконец прекратил? – кричал на сына Билл. – Ты остановился?

Алекс молчал.

– С тебя довольно? – снова завопил Билл.

– Да, – едва слышно прошептал Алекс.

– Нельзя так кричать на ребенка, – сказала какая-то женщина в конце прохода.

– Это не ваше дело! – рявкнул на нее Билл. Рот его безобразно искривился, губы дергались от бессильной ярости. Щека блестела от слизи и слюны. – Разве ты не видишь, что происходит? – кричал он Алексу. – Разве ты не понимаешь, что ты с собой делаешь?

Алекс продолжал безмолвно стоять, прижавшись к прилавку.

– Ты становишься похожим на меня.

Мальчик хотел было что-то сказать, но передумал и отвернулся от отца.

– Смотри на меня! – снова заорал Билл. – Смотри на меня! Что ты видишь? Смотри на меня. Я – парализованный человек. Смотри на меня. Я не могу двигаться. Я парализован.

Алекс закрыл лицо руками.

Какой-то человек, войдя в проход, что-то сердито сказал Биллу.

– Убирайся! – крикнул ему Билл. – Убирайся, я говорю со своим сыном! Ты понимаешь, что происходит? Ты понимаешь, что случится с тобой? – орал Билл в спину сына.

Алекс, сгорбившись, облокотился на прилавок, спрятав лицо, и шептал:

– Прости меня, папа. Прости меня.

– Так я все равно скажу, что с тобой произойдет! – кричал Билл. – Ты найдешь хорошую работу и, возможно, станешь получать кучу баксов. Может быть, ты, как и я, будешь работать в центре города, в небоскребе с видом на океан. Когда тебе будет под тридцать, ты женишься и обнаружишь, что у тебя нелады с желудком.

К Биллу приблизился еще один человек, говоривший по телефону. За его спиной собралась толпа.