Текст книги "Волшебная сказка Томми"

Автор книги: Алан Камминг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Бобби заметил, что я на него смотрю, и надул губы еще сильнее. Я рассмеялся, он – тоже. Сперва мы просто тихонько хихикали, а потом расхохотались уже от души. Похоже, нам вставило. Мы уже и забыли, что нас так развеселило. Мы смеялись, и это само по себе было очень смешно. Мне было так хорошо. Напряжение спало, сменившись искрящейся радостью. Все мои страхи отправились в канализацию вместе с водой из ванны, и я был готов встретить новый день. Этот безудержный смех не только поднял мне настроение, но и взбодрил телесно. Лицо как будто разгладилось и вновь задышало жизнью. Брюшные мышцы слегка разболелись, но это была хорошая боль.

Мир вокруг сразу сделался лучше. Ну, вы знаете, как это бывает.

Вот вроде все плохо, а потом – раз! – и все хорошо.

4. Сказка про страх перед неизвестным и дурманящие вещества

Давным-давно, в далекой волшебной стране, в темном дремучем лесу жил один крошечный эльф. Был он мал, да удал и донельзя крут. И хорошо разбирался в жизни. Эльф жил один, на большом дереве рядом с озером. По утрам он просыпался вместе с жаворонком (у которого было гнездо на соседнем дереве) и отправлялся в дремучий лес – на поиски пищи, новых друзей и, самое главное, приключений.

Найти приключения было не так уж и сложно. И особенно – в этом лесу. И особенно – этому эльфу.

Проснувшись утром, он перво-наперво принимал душ под маленьким водопадом, что проливался в озеро со склона высокой горы. Даже в самые жаркие летние дни вода в водопаде была ледяной, но эльфа это нисколечко не смущало – на самом деле чем холоднее была вода, тем ему было приятнее. Ледяной душ по утрам – это как раз то, что нужно, чтобы как следует взбодриться и почувствовать, что живешь. Если вдруг по какой-то причине эльфу не удавалось исполнить свой утренний ритуал, он весь день ходил без настроения, а когда возвращался домой, сразу бросался к любимому водопаду и вставал под искрящуюся струю. Тогда и только тогда день можно было считать завершенным.

Понимаете, этот эльф знал, как надо жить. Он давно понял, что в жизни должна быть радость. Только радость – она не случается просто так. Ее надо впустить в свою жизнь. Она повсюду вокруг, эта радость, но многие люди ее лишены – потому что боятся впустить ее в жизнь. И, понятное дело, чем дольше люди живут без радости, тем больше она их пугает, и они еще пуще стараются не подпустить ее близко, а потом вдруг оказывается, что радости в их жизни и не было все. Только представьте себе такое! Впрочем, и представлять ничего не нужно. Просто оглянитесь вокруг или вспомните кого-нибудь из знакомых.

Почти каждый день эльф встречался с другими эльфами, и они носились вверх-вниз по зеленым холмам и в шутку боролись друг с другом на ковре из еловых иголок, покрывавшем весь лес. Иногда они отправлялись в самую чащу, где росли волшебные ягоды. Наевшись ягод, эльфы часами смотрели на небо и видели там изумительные картины, и в голову им приходили чудесные мысли.

Но больше всего эльфу нравилось шпионить за феями, жившими на другой стороне темного леса. Многие юди ошибочно полагают, что эльфы и феи – это одно и то же. На самом деле они отличаются друг от друга. Различия пусть и мелкие, но существенные. Например, ни один уважающий себя эльф в жизни не станет плясать до упаду вокруг поганки.

Когда эльф отправлялся шпионить за феями, он прятался на дереве или в кустах рядом с тем местом, где, как ему было известно, всегда собираются феи, и подслушивал их разговоры – они говорили с ужасно смешным акцентом, – и наблюдал, как они носятся по холмам и валяются в еловых иголках, точно так же, как сам эльф с друзьями.

И однажды ему пришло в голову, что если он любит подглядывать за феями, то вполне может статься, что они тоже любят подглядывать за ним. И действительно, спустя пару дней, когда эльф пошел в рощу волшебных ягод, он заметил за деревом фею. Она явно следила за ним.

– Эй! – крикнул он, потому что в отличие от многих своих друзей-эльфов, которые ужасно боялись фей, этот эльф знал, что не надо ничего бояться. Ничего, кроме самого страха.

Фея решилась не сразу. То ли ей было страшно, то ли она просто стеснялась – но в конце концов все-таки вышла из своего укрытия, и они с эльфом принялись болтать, очень даже по-дружески. Они так хорошо поладили, что эльф пригласил фею пойти с ним в рощу и отведать волшебных ягод.

– Никогда в жизни! – воскликнула фея, замерев на месте.

– Почему? – спросил эльф.

– Я слышала про эти волшебные ягоды, – объяснила фея. – Вы, эльфы, когда объедаетесь ими, потом сидите смеетесь и видите всякое, чего нет.

– Откуда ты знаешь, что этого нет? – спросил озадаченный эльф. – Если ты никогда не пробовала этих ягод?

– Зато я видела, что происходит с вами. Когда вы наедитесь ягод, с вами творятся какие-то странности.

– Ну да! – раздраженно воскликнул эльф. Он уже начал сердиться. – Но ведь в этом весь смысл!

– И тебе никогда не бывает страшно? – спросила фея, глядя прямо в искрящиеся глаза эльфа.

Эльф на секунду задумался.

– Поначалу, уже очень давно, мне было немного тревожно. Наверное, это был страх перед неизвестным. А теперь? Теперь я уже не боюсь. Потому что это совсем не страшно. Это весело и приятно. Я что-то вижу, о чем-то думаю, что-то чувствую, и все, что я вижу, думаю и чувствую, потом помогает мне жить еще более насыщенно и интересно.

– Понятно, – сказала фея.

Они пару минут помолчали. Эльф протянул руку и сорвал с дерева ягоды. Целую горсть.

– Ну что, попробуешь? – спросил он у феи и понимающе улыбнулся.

5. Сейди

– Ух ты, как классно! Сразу двое любимых мужчин!

Сейди сидела у барной стойки – спектакль еще не закончился, и в баре при театре было пустынно и тихо, но сама Сейди, похоже, уже завершила свой трудовой вечер, потому что держала в руке пузатый стакан с белым вином. Она распахнула объятия и прижала нас с Бобби к своей (между прочим, красивой и пышной) груди.

– Ну что, испорченные мальчишки, будем сосать молоко? – Ее лицо проказливого эльфа лучилось радостью.

– Что, уже? – спросил я. – А теперь разве не нужно стирать носки?

– Целую гору, солнце мое. И еще пару особо вонючих балетных корсетов. Но все это – после спектакля. Так что еще минут двадцать можно не думать о грустном. Я вот решила пока пропустить стаканчик – собраться с духом перед грядущими испытаниями. Как вы, должно быть, заметили, я еще в спецодежде. – Она приподняла шнурок, который висел у нее на шее. На него были нанизаны булавки, пара маленьких ножниц и прочие атрибуты костюмерного ремесла.

– Как идет представление? – спросил Бобби.

– Да, в общем, неплохо. Зрители много смеются, что не может не радовать, потому что наша исполнительница главной роли всегда обижается и психует, если публика не в состоянии оценить ее искрометные комические таланты.

– На сцене никто не заткнулся? – спросил я, имея в виду, не забыл ли кто из актеров свою реплику.

– Да нет, все нормально. Похоже, мы все-таки покорили этот Эверест. Постановка достаточно сложная, номы ее сделали.

Мы обожаем эти театральные разговоры. Наше любимое развлечение – сокращать названия пьес, как это делают напыщенные заслуженные актеры, когда похваляются друг перед другом своим впечатляющим послужным списком. Так что «Сон в летнюю ночь» превращается просто в «Сон», «Все хорошо, что хорошо кончается» – во «Все хорошо», «Король Лир» – в «Лира». Разумеется, мы не могли без экстримов и сокращали и переделывали названия еще даже более радикально, чем это принято в театральных кругах. «Как вам это понравится» усекалось до «Как», «Стеклянный зверинец» становился «Зоопарком» и т. д., и т. п. Это была наша игра, не менее увлекательная, чем веселье по поводу «на хрустящем ложе из молодого латука» в ресторанном меню, и мы могли так развлекаться часами. Последняя пьеса, которую ставили в «Алмейде», называлась «Нельзя ее развратницей назвать», и мы, понятное дело, тут же переименовали ее просто в «Шлюшку».

Сейди отпила вина, пару секунд подержала его во рту, потом проглотила и сказала:

– В общем, все начиналось натужно, но кончили мы хорошо.

Мы рассмеялись.

– А были трагедии в костюмерной? – полюбопытствовал я.

– Была одна мелкая драма с участием примадонны, – усмехнулась Сейди. Примадонной Сейди называла ведущую актрису. На самом деле на примадонну она не тянула ни разу, но вела себя как настоящая примадонна, и если кто-то в ее присутствии отзывался похвально о каких-то других театральных актрисах, истинных звездах первой величины, ее лицо тут же мрачнело, и она разражалась пространной тирадой (при ограниченном наборе слов) в адрес всячески титулованных, а наделе паршивых актрис, причем от ее выражений покраснел бы и старый боцман. Да что там боцман?! Даже я покраснел – на банкете по поводу премьеры на прошлой неделе, – когда сдуру завел разговор о фильме, в котором играла одна из известных театральных актрис.

– Примадонна попросила меня постирать ее платье. Вообще-то это не входит в мои обязанности, поскольку платья, в которых ты ходишь «в миру», никак не относятся к театральным костюмам. Правильно?

– Вступление настораживает, – сказал Бобби. – Ты что, пытаешься оправдаться?

– Что-то типа того. Я забыла прочесть ярлычок с инструкцией по стирке, и как потом оказалось, платье было весьма деликатным. В точности как и владелица. В общем, когда я достала его из машины, это было уже не платье, а мятая тряпочка, не поддающаяся восстановлению. Герцогиня пришла в ярость. Да, она именно туда и пришла.

– И что она сказала?

Сейди очень старалась не рассмеяться.

– Выдала полный классический репертуар. Закатила глаза и трагически изрекла: «Человеку свойственно ошибаться, но нельзя ошибаться с изделием из натурального шелка, тем более с таким дорогим. Юная леди, вы либо беретесь за ум, либо гребите отсюда ушами!»

Тут мы все расхохотались.

– Либо беритесь за ум, либо гребите отсюда ушами! – повторил я, давясь смехом. – Прямо название для монументального живописного полотна «Примадонна, держащаяся за ум загребущими ушами».

Двери бара распахнулись, и внутрь повалила публика. Спектакль закончился, и, насытившись зрелищем, зрители жаждали каберне или пико. (В конце концов, это же Ислингтон, здесь не пьют ламбруско.) Сейди сказала, что ей пора: надо пройтись по гримеркам и собрать актерские шмотки для стирки.

– Смотри больше не ошибайся, – хихикнул я.

– И непременно надень резиновые перчатки, – посоветовал Бобби. – А то был один случай, когда на выступлении Чиппендейлов кто-то там подхватил мандавошек с суспензория кого-то из Чиппов.

Когда Сейди ушла, мы заказали себе еще выпить. Нас еще не совсем отпустило после всех выкуренных косяков. Мы сидели, болтали и прислушивались к разговорам вокруг. Бобби взял водку с клюквенным соком – алкогольный напиток, почему-то особо любимый геями. А я решил попробовать вино, спецпредложение сегодняшнего вечера, соблазнившись рекламной надписью белым мелом на черной доске у бара: «Семильон-Шардоне» – мягкое, насыщенное вино с терпким фруктовым привкусом и бархатным послевкусием«.

– «Бархатное послевкусие» звучит очень даже заманчиво, – сказал я молоденькой официантке, которая дернула верхней губой и приоткрыла один зуб сбоку. Видимо, па ее планете это считалось радушной улыбкой. – Мне, пожалуйста, большой бокал вашего спецпредложенческого вина, а папе сделайте водочки с клюквенным соком...

– А не пошел бы ты в жопу, сыночек... – пробурчал Бобби себе под нос.

– ...и стакан минеральной воды без газа и льда, чтобы я гарантированно оставался таким же цветущим и юным еще много лет.

Девочка наконец показала все свои зубки, но явно без всякой охоты. Я это принял как вызов и сразу завелся.

– Знаешь, Томми, мой мальчик, если ты не собираешься прекращать свою инфантильную практику сношать девочек, тебе, наверное, не стоит выходить в люди в компании бешеных пидоров типа меня, – сказал Бобби, когда официантка ушла.

– Экий ты самокритичный, – ответил я. – Но по мне так общаться с тобой – это все-таки прикольнее, чем трахать кого-нибудь типа нее. По большей части.

– Какой ты добрый, – фыркнул Бобби.

– И потом, я могу трахнуть ее и попозже, когда ты соберешься домой.

– Какой у меня замечательный мальчик.

Бар уже был переполнен. Нам принесли наши напитки. Я еще немного пофлиртовал с официанткой (мне даже удалось узнать, что ее звали Саша), а потом мы с Бобби принялись рассматривать посетителей. Мне вообще нравится наблюдать за людьми. Если бы вы собрались снимать фильм и выбрали бы местом действия театральный бар в Ислингтоне, а тех людей, что собрались в тот вечер в баре «Алмейды», можно было бы считать квинтэссенцией существующих типажей, вы были бы поражены, до какой степени отдельные группы людей соответствуют нашим банальным о них представлениям...

Ислингтонские типажи в баре при театре

Типаж номер 1: Средний класс, поистрепавшаяся старая гвардия. Они здесь были задолго до Тони Блэра, когда стараниями последнего этот район стал синонимом идеалов «новой Британии от новых лейбористов»; задолго до того, как старый добрый Ислингтон превратился в джентрификационный плавильный котел бедности и достатка, художников и кустарей, пиццы и традиционной яичницы с беконом. Местные поборники справедливости, учителя и работники социальной сферы, они жили в менее роскошных микрорайонах, и называли своих детей Джейками и Шафранами, и тосковали о тех временах, когда слово «социалист» еще не было бранным, и в то же время в их основной рацион входили такие продукты питания, как кускус и чиабатта. Когда я встречаю их в барах или на улицах, на меня сразу веет духом семидесятых, и мне хочется взять в руки плакат и скандировать: «Мэгги Тэтчер, зачем ты украла наше молоко?» Они очень хорошие, но на редкость занудные, и долго с ними не пообщаешься.

Типаж номер 2: Шикарные дамы и господа старой закалки. Радикально отличные от среднего класса из старой гвардии, как по мировоззрению, так и по финансовому положению, они тоже были здесь задолго до всяческих нововведений. Шикарные дамы и господа старой закалки – это особая порода людей, что выражается даже в своеобразных физических особенностях, свойственных некоторым представителям данного вида. К числу этих особенностей следует отнести маленький скошенный подбородок (к счастью, представленный в основном у мужских особей), губы, перманентно застывшие в полуулыбке (или в полуусмешке, в зависимости от общего выражения лица), и привычка злоупотреблять словом «роскошно». (Последнее свойственно в равной степени и мужчинам, и женщинам.) Это потомственная денежная аристократия. Высший свет как он есть. Обстановка у них в домах (если, конечно, вас пустят дальше прихожей – а мне пару раз довелось побывать в этих роскошных, хе-хе, жилищах, поскольку даже что ни на есть утонченные аристократы получают немалое удовольствие от общения с низменными маргиналами и скандалистами) напоминает интерьеры на фотографиях в доме короля Эдварда, когда он отрекся от престола и женился на миссис Симпсон, – скромная роскошь времен дворянских усадеб с конюшней и отдельным крылом для слуг, за тем исключением, что в настоящее время конюшни сдаются в аренду предприимчивым мастерам, которые делают красивую керамику и продают ее в фешенебельных универмагах типа «Харви Николз», а бывшие квартиры для слуг приберегают теперь для детей, которые учатся, разумеется, в самых престижных университетах, – на тот редкий случай, когда они приезжают домой на выходные.

Типаж номер 3: Выскочки-нувориши. Раньше их называли яппи, молодыми преуспевающими профессионалами, однако теперь данное определение к ним уже не подходит, поскольку – несмотря на уик-энды на лучших курортах Британии, витамины, активный слимминг и элегантные черные туалеты от Пола Смита и Прада – они уже далеко не молоды. Как правило, они работают в сфере СМИ. И если вы слабо себе представляете, что эта хрень означает конкретно, могу вас утешить, что вы такие не одни. Работа в сфере СМИ относится к тем непонятным вещам, которые я уже даже и не пытаюсь объять умом – наряду с фондовой биржей или вопросом, почему никто не скажет нашей королеве, как жутко смотрится ее прическа? У нас на съемках нередко бывают другие фотографы, пиарщики и представители рекламных агентств. Мне не очень понятно, зачем они ходят на съемки. Потому что они ничего не делают, разве что иной раз дают указания стилистам, при этом их указания категорически игнорируются. Наверняка вам знакомы люди такого типа. Бывшие радикалы и бунтари, которые со временем разбогатели и округлились лицом, и теперь разъезжают по городу на машинах, предназначенных для непроходимого бездорожья в необжитых областях Австралии, и называют своих тщательно распланированных детей Джейками и Шафранами, и живут... в Ислингтоне.

Типаж номер 4: Богема и прочие маргиналы. Боюсь, что мы с Сейди и Бобби однозначно относимся к данному типу. (Если кто-то еще не врубился: кто, кроме больных на голову маргиналов богемного типа, будет использовать манекен в качестве вешалки для полотенец и жить, не имея понятия о том, что хранится у них в холодильнике?) Сюда же относятся люди искусства и так называемых свободных профессий: начинающие актеры, художники, малоизвестные музыканты, журналисты малотиражных изданий. Объединяет нас всех безысходное безденежье. Конечно, что-то мы зарабатываем, только этого явно мало. И уж тем более – чтобы здесь жить. Поэтому мы, самые бедные из представителей ислингтонского населения, селимся в самых бедных микрорайонах – за исключением тех, у кого есть богатые спонсоры или кто лишь притворяется бедной богемой, а на самом деле относится к третьему типу. Мы – изгои Ислингтона и тем гордимся. Мы живем в непосредственной близости от хороших ресторанов и замечательных магазинов, где продаются штопоры «Alessi» и часы с Тинтином – что с эстетической точки зрения гораздо приятнее дешевых закусочных и ломбардов, тем более что в дорогих магазинах и ресторанах всегда очень приветливый персонал, – и в то же время мы имеем законное право брюзжать, как все дорого, и даже если у нас вдруг появятся лишние деньги на ужин в «Granita», мы все равно туда не попадем, потому что все столики заняты представителями типажей номеров 2 и 3, а в особенных случаях из серии «пир на весь мир» по поводу праздников и юбилеев – также и номера 1.

Так что мы взяли все самое лучшее от обоих миров, и мне это нравится. Вот, скажем, сегодня, когда мы с Бобби отправились к Сейди в театр, мы вышли из нашего многоквартирного дома в районе муниципальных застроек, прошли по Ливерпул-роуд мимо частных домов в георгианском стиле, чистеньких, заново отреставрированных, с крошечными кипарисами в кадках, стоящими на крыльце, а на другой стороне улицы стояли все те же георгианские особняки, только в полуразрушенном состоянии, темные, заброшенные, с забитыми досками окнами – прямо готовые декорации для съемок фильма о каком-нибудь наркопритоне.

Мы завернули за угол и прошли по переулку мимо крошечной зашарпанной лавки, которой владеет семья мрачных неразговорчивых пакистанцев, где мы всегда покупаем газеты, бекон и апельсиновый сок на завтрак, когда возвращаемся под утро из клуба (кстати, мне вдруг подумалось, что, может быть, эти угрюмые пакистанцы и не такие уж мрачные, на самом деле – просто им трудно нормально общаться в начале седьмого утра). Прямо напротив располагается маленький, но очень даже шикарный магазинчик, где продаются всякие стильные штуки для оформления интерьера. Там в витрине стоит монументальное кресло типа тех, что бывают в рекламах конфет, когда какой-нибудь добрый дедушка, явный маньяк-извращенец, достает из большого пакета целую горсть леденцов и предлагает их внуку, а в следующем кадре маленький мальчик уже сидит на коленях у старого перца. Очень даже сомнительно, на мой взгляд, хотя, с другой стороны, как говорится, каждый понимает в меру своей испорченности. А еще в магазинчике продаются такие хреновины с бахромой, которые можно повесить на то же кресло или на ламбрекен. (Кстати, вот тоже забавное слово. Надо будет сказать Сейди, когда мы в следующий раз затеем глумиться над всякими «ложами из молодого салата-латука».)

Потом мы вышли к еще одному муниципальному микрорайону – уже не такому уродливому, как наш, образца 1970-х годов, – с большим сквером на площади, оккупированным чумазыми ребятишками с вечно сломанными игрушками, свернули в очередной мрачноватый проулок, прошли под маленькой аркой, вышли на Алмейда-стрит... и оказались как будто совсем в другом мире, где машины новее и чище и на улицах не видно детей (вероятно, Шафраны и Джейки еще занимаются в своих танцевальных кружках), а чуть подальше, почти на углу Аппер-стрит, стоит этот богемный вертеп зла и порока под названием театр «Алмейда». Такое вот примечательное путешествие по низам и верхам британского социума.

Ладно, давайте заканчивать с демографией. Лучше выпьем еще по стаканчику

Пока я предавался умозрительным изысканиям в области культурологической антропологии, Бобби разговорился с каким-то парнем из тех хитроумных ребят, которые, когда начинают лысеть, не дожидаются естественного завершения процесса и бреются налысо превентивно. Пару лет назад такая «прическа» однозначно обозначала бы его принадлежность к гомосексуальному меньшинству, но теперь, когда гей-культура активно внедряется в мейнстрим и мужчины вполне даже традиционной ориентации комплексуют по поводу волос в носу и набивают себе на плечах разноцветные татуировки с китайской символикой, уже трудно сказать, кто есть кто. Прислушавшись к их разговору, я уловил слово «абажур», повторенное не единожды. Теперь все понятно. Гетеросексуалы не беседуют об абажурах в баре – если только не заняты в их производстве и не собрались на съезд производителей абажуров. Но опять же, а много ли гетеросексуалов занимаются изготовлением абажуров?

Как оказалось, этот парень – кстати, его зовут Майк, – купил несколько абажуров из последней коллекции Бобби.

Я сразу понял, что Бобби имеет на Майка виды, и не только как на потенциального покупателя абажуров, и решил оставить их наедине – сходить к бару, взять себе еще выпить и предпринять очередную попытку растопить непрошибаемый айсберг по имени Саша.

Когда я подошел к стойке, Саша как раз потянулась за бокалом на верхней полке, и ее футболка слегка задралась, приоткрыв пухленький сексапильный животик. Мне нравится, когда у женщины есть животик. А когда у мужчины – категорически нет, если только это не монументальный мамон, а я как раз в том настроении, чтобы поиграть в гадкого мальчика при строгом папочке, который тебя распластает и сплющит. Саша заметила, что я на нее смотрю, и улыбнулась во все тридцать два зуба.

Я улыбнулся в ответ, но без обнаружения зубов – этакой многозначительной улыбкой из серии: «Да, я разглядывал твой животик и был бы не прочь тебя трахнуть». Саша ни капельки не смутилась. Она стойко выдержала мой взгляд и потянулась еще за одним бокалом. На этот раз мне удалось рассмотреть тонкую полоску белой незагорелой кожи внизу живота. Она хорошо выделялась на фоне красивого оливкового загара и смотрелась весьма соблазнительно.

– Что будем пить? – спросила Саша, глядя мне прямо в глаза. Она применила ко мне тот же самый прием, который я только что применил к ней. В ее взгляде читалось: «Да, я видела, как ты разглядывал мой живот, и я бы тоже не прочь тебя трахнуть». В общем, я своего добился. Но тут ко мне подлетела Сейди.

– Томми, быстрей пойдем вниз. Ты не поверишь!

– Я как раз собирался взять выпить. Саша уже наливает. – Я прищурился, пристально глядя на Сейди в надежде, что она поймет.

– Чего ты так на меня смотришь? – Сейди, похоже, действительно не поняла что к чему. – Там такое! Такое! Пойдем скорее!

– Опять вина? Белого? – спросила Саша, как мне показалось, пытаясь меня спасти.

– Саша, он обязательно выпьет вина. Но потом, через пару минут. А сейчас у нас срочное дело, – бросила Сейди через плечо, схватила меня за руку и потащила к двери с надписью «Выход». Сейди, когда захочет, достанет кого угодно.

Мы спустились по лестнице и вошли в костюмерную. Заперев дверь на замок, Сейди повернулась ко мне.

– В жизни не догадаешься, что случилось.

– Ну почему же не догадаюсь? – Я был злой как черт. – Я почти снял барменшу, а ты мне все испортила.

– Ой, нашего Томми сразила стрела Амура.

– Огнеметная очередь. И все шло к тому что. Но тут влетела безумная тетка в твоем лице. Ты что, не заметила, как я подавал тебе знаки?

– Солнце мое, ты всегда остаешься для меня загадкой, – сказала Сейди, взъерошив мне волосы.

– По-моему, я вполне однозначно давал понять, что сейчас мне не надо мешать. – Наверное, я произнес это чересчур резко, потому что Сейди вдруг замерла и растерянно заморгала.

– Да куда она денется, твоя барменша? Томми, с тобой все в порядке? Какой-то ты напряженный.

Господи, я и забыл, что у меня столько причин для напрягов. И по поводу Финна, и по поводу собственной жизни, которая вроде меня и устраивает, но с другой стороны – вроде как и не очень. И Сейди, конечно, права. Мне уже самому непонятно, чего я так на нее взъелся из-за какой-то барменши. Ей так не терпелось рассказать мне что-то «вкусное», а я испортил ей все удовольствие. Если бы я вознамерился поставить себе любительский психотерапевтический диагноз (а такого намерения у меня не было), я бы сказал, что мое настоятельное желание завалиться сегодня в постель с первой встречной девчонкой обусловлено тем обстоятельством, что перспектива вылизать Саше промежность представляется мне наиболее прельстительной по сравнению с тем, чтобы изводить себя мрачными мыслями, которые донимают меня весь день (хотя сейчас меня временно отпустило благодаря освежающему коктейлю из гэша, смеха и «Семильон-Шардоне» с бархатным послевкусием). О Боже.

– Да нет, все нормально. Правда нормально. Просто немного устал и не выспался. Мы с Чарли вчера припозднились.

– Я знаю. Жалко, Томми, что у тебя нет извращенных наклонностей и ты не любишь, чтобы тебе затыкали рот кляпом, когда ты занимаешься сексом. А то ты очень громкий.

– Прошу прощения, – сказал я, и мы рассмеялись. – Так что у тебя случилось?

– Ну... – Она сделала паузу для нагнетания драматизма. – После спектакля я, как обычно, разбирала костюмы. И вот захожу я в гримерную к примадонне...

– Взявшись за ум и гребя ушами?

– Практически загребая. Но ты слушай дальше. Так вот захожу я в гримерную к примадонне, а она сразу после спектакля собиралась в «Плющ» на встречу с агентом. На вечернюю трапезу, как она это определила.

Меня всегда веселило, как изъясняются великосветские леди и джентльмены. «Вечерняя трапеза», я фигею.

Сразу же представляется школа-интернат в помещении старинного монастыря, и суровые матроны расхаживают вдоль рядов длинных дубовых столов и надзирают за мальчиками в канотье, которые давятся каким-нибудь малосъедобным мясом с тушеными овощами. Вечерняя трапеза. Также смутная библейская ассоциация с тайной вечерей. Те же длинные дубовые столы, но при отсутствии суровых матрон, а вместо маленьких мальчиков в канотье – бородатые дядьки в дерюгах преломляют хлебы. В общем, воображение рисует любые картины, но только не ужин в «Плюще»: морской язык в кляре, бутылка «Шабли» и Джоан Коллинз за соседним столиком. Но я отвлекся. Сейчас начинается самое интересное.

– По этому случаю она надела вполне элегантное платье. Серо-желтое, овсяного цвета. И легкий широкий плащ ему в тон. Видимо, чтобы скрыть все изъяны раздувшейся тушки...

– Слушай, давай без своих костюмерных подробностей. Рассказывай по существу.

– Так вот. – В глазах Сейди зажглись озорные искорки. Я видел, что она еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. – Когда наша прима переодевалась к спектаклю, она разбросала одежду по всей гримерной. Ну, как обычно... Она же у нас дама творческая, парит в своих высших сферах искусства. В общем, я собираю ее одежду. Безропотно и смиренно – как и пристало скромной костюмерше...

– Сейди, не отвлекайся.

– Короче, я поднимаю ее маскировочный плащ, и из кармана вываливается вот это. – Сейди достала из собственного кармана маленький полиэтиленовый пакетик с белым порошком.

Я придвинулся ближе, чтобы получше его рассмотреть.

– Ни хрена себе. Примадонна, выходит, вовсю коксует.

Десять минут спустя

В баре по-прежнему было полно народу. Когда мы вошли, толкнув двери областью гениталий (когда тебя тащит с наркотиков, даже самые идиотские действия кажутся прикольными и смешными), меня как будто накрыло волной гулких звуков, и мне сразу вспомнились школьные походы в бассейн еще в мою бытность бойскаутом, когда у нас были соревнования, и зрители все как один вопили что есть мочи, и эхо их голосов, сливавшихся друг с другом, носилось в пространстве, отражаясь от кафельных стен.

Блин! Хороший у примадонны кокс!

Сейди, естественно, решила его прикарманить. Потому что (а) всем известно, что, когда дело касается наркоты, в действие вступает принцип «было ничье – стало мое», и (b) вряд ли примадонна закатит скандал и примется выяснять, кто украл у нее кокаин, верно?

Мы остановились на полпути к стойке, и нам тут же стало подгонно и стремно. Нам казалось, что все на нас смотрят, и так оно объективно и было: мы картинно вломились в бар (распахнув двери интимным местом, напоминаю на всякий случай), крича и смеясь, потом вдруг застыли, как два столба, посреди бара, переглянулись в более чем очевидной манере клинических параноиков, разом умолкли – и так и стояли, характерно шмыгая носом и нервно растирая пальцами область вокруг ноздрей. С тем же успехом мы могли бы войти с плакатом: «Мы только что были в сортире и занюхали кокса!»

Бобби по-прежнему беседовал со страстным любителем абажуров и, разумеется, обернулся к нам вместе со всеми, кто был в баре. Он выразительно приподнял бровь и тут же отвел взгляд, как-то уж слишком поспешно – так что даже на пике забойного прихода я все-таки сообразил, что вот прямо сейчас Бобби будет не рад, если мы с Сейди к нему подойдем с целью активно общаться. Ноги уже ощутимо покалывало. В горле стоял льдистый привкус кокаина, и это было волшебно.

– Давай быстро к стойке. Сядем там, как приличные люди, поболтаем с той девочкой, которую ты собирался трахнуть, – сказала Сейди. Вообще-то она могла бы высказаться и потише, но мне понравилось, что она взяла на себя контроль над ситуацией. Тем более что нам надо было уже что-то делать. У меня было стойкое ощущение, что мы стоим посреди бара уже целую вечность. Бобби потом говорил, что мы зависали совсем недолго и что он слышал лишь пару слов из реплики Сейди, но его вряд ли можно считать наблюдательным очевидцем с претензией на объективность: в тот момент его волновало совсем другое, а именно – как бы вернее залезть в трусы лысого Майка.