Текст книги "Хлеб великанов"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Книга вторая
Нелл

Глава 1

1

Комната была наполнена сигаретным дымом. Он завивался, колыхался, образуя тонкую голубую дымку. Из него вырывались голоса трех человек, озабоченных улучшением человеческой расы и поощрением искусства, особенно такого, которое отрицает все условности.

Себастьян Левин, прислонившись к мраморному камину – они собрались в городском доме его матери, – назидательно говорил, жестикулируя рукой с сигаретой. Он слегка шепелявил. Желтое монголоидное лицо и удивленные глаза остались такими же, какими были в одиннадцать лет. В двадцать два года он оставался столь же самоуверенным, с той же любовью к красоте и с тем же неэмоциональным и безошибочным пониманием истинных ценностей.

Перед ним в больших кожаных креслах сидели Вернон и Джо. Они были очень похожи, одинаково делили все на черное и белое, но, как и раньше, Джо была более агрессивной, энергичной и страстной бунтаркой.

Долговязый Вернон лениво развалился, положив ноги на спинку другого кресла. Он выпускал кольца дыма и задумчиво чему-то улыбался. Изредка он вносил свой вклад в беседу, делая ленивые замечания.

– Это не окупится, – решительно заключил Себастьян.

Как он и ожидал, Джо тут же вскипела.

– При чем тут «окупится»? Какая… мерзкая точка зрения! На все смотреть с позиции коммерции. Терпеть не могу.

Себастьян спокойно сказал:

– У тебя неизлечимо романтичный взгляд на жизнь. Ты хочешь, чтобы поэты голодали и жили на чердаках, чтобы творения художников оставались непризнанными всю их жизнь, а скульпторам доставались аплодисменты лишь после смерти.

– Так всегда и бывает! Всегда!

– Нет, не всегда. Возможно, очень часто. Но так не должно быть, такова моя точка зрения. Мир не любит ничего нового, но его можно заставить, если найти правильный подход. Только надо точно знать, что потонет, а что нет.

– Это компромисс, – буркнул Вернон.

– Это здравый смысл. С какой стати мне терять деньги, я же знаю, как надо поступить.

– Себастьян! – закричала Джо. – Ты… ты…

– Еврей, ты это хотела сказать? Да, мы, евреи, имеем вкус, знаем, какая вещь прекрасна, а какая нет. Мы не идем за модой, у нас есть собственное суждение, и оно правильное! Люди обычно видят денежную сторону вопроса, но есть и другая.

Вернон что-то пробурчал, Себастьян продолжал:

– То, о чем мы говорим, имеет две стороны. Есть люди, которые придумывают новое, новые способы обращения со старым, вообще новые идеи, – и они не могут пробиться, потому что все боятся нового. Есть другие – люди, которые знают, чего публика хочет, и продолжают ей давать одно и то же, потому что так спокойнее и гарантирована прибыль. Но есть и третий путь: найти новое и прекрасное и помочь ему пробиться. Вот что я собираюсь делать. У меня будет картинная галерея, вчера подписал документы, и пара театров, и в будущем я намерен выпускать еженедельник совершенно нового направления. Более того, я рассчитываю, что все это окупится. Есть вещи, которыми я восхищаюсь и которые приведут в восторг нескольких ценителей – ими заниматься я не собираюсь. То, что буду делать я, будет иметь общий успех. Брось, Джо, неужели ты не видишь, что половина удовольствия состоит в том, чтобы сделать вещь окупаемой?

Джо помотала головой. Вернон спросил: Ты в самом деле хочешь все это осуществить?

Оба посмотрели на Себастьяна с оттенком зависти. Оказаться в положении Себастьяна – странно, но замечательно. Его отец умер несколько лет назад, и Себастьян и двадцать два года стал хозяином стольких миллионов, что дух захватывало.

Дружба, начавшаяся в Эбботс-Пьюисентс, продолжалась и крепла. Они вместе с Верноном учились в Итоне, затем в Кембридже. На каникулах все трое много времени проводили вместе.

– А скульптура? – вдруг спросила Джо. – У тебя она будет?

– Конечно. Ты все еще не остыла к лепке?

– Да, это единственное, что меня привлекает.

Взрыв смеха раздался со стороны Вернона.

– Да, а что будет через год? Ты будешь неистовым поэтом или еще чем-нибудь.

– Чтобы найти свое призвание, требуется время, – с достоинством сказала Джо. – Но на этот раз я говорю совершенно серьезно.

– Как всегда. Слава богу, ты забросила эту чертову скрипку.

– Почему ты так ненавидишь музыку, Вернон?

– Не знаю. Так было всегда.

Джо обернулась к Себастьяну. Тон ее голоса изменился – он невольно стал сдержанным.

– Что ты думаешь о работах Поля Ламарра? Мы с Верноном в воскресенье были у него в студии.

– Ерунда, – коротко отозвался Себастьян.

Джо слегка покраснела.

– Ты просто его не понял. По-моему, он великолепен.

– Убожество, – невозмутимо сказал Себастьян.

– Себастьян, временами ты бываешь препротивный. Из-за того, что Ламарр осмелился порвать с традицией…

– Вовсе не из-за этого. Человек может порвать с традицией, сформовав стилтон [11]11
  Стилтон – полутвердый жирный белый сыр с прожилками голубой плесени, продававшийся первоначально в местечке Стилтон (графство Хантингтоншир).


[Закрыть]и назвав его купанием нимфы. Но если при этом он не сумеет убедить тебя и произвести впечатление, это провал. Сделать не так, как другие, – не значит быть гением. Девять из десяти делают это для того, чтобы их заметили. Дешевка.

В дверь заглянула миссис Левин.

– Чай готов, дорогие мои, – сказала она, сияя улыбкой.

На ее могучем бюсте позвякивали и поплескивали украшения из гагата. Поверх искусной прически сидела большая черная шляпа с перьями. Она являла собой законченный символ процветания. Глаза ее с обожанием устремились на Себастьяна.

Они встали и собрались идти за ней. Себастьян тихо сказал:

– Джо, ты не сердишься?

Голос его вдруг стал юным и жалобным, и прозвучавшая в нем мольба показала, какой же он еще незрелый и ранимый. Мгновение назад это был голос хозяина, самоуверенно попирающего закон.

– Почему я должна сердиться? – холодно возразила Джо.

И, не глянув на него, пошла к двери. Себастьян провожал ее тоскующим взглядом. Она была красива той магнетической красотой, которая рано созревает, – почти мертвенно-белая кожа, а ресницы такие густые и темные, что на фоне щек казались гагатовыми. В самих ее движениях была какая-то магия, темная и страстная. Хотя она была младшей из них троих, ей только что стукнуло двадцать, она чувствовала себя самой старшей. Вернон и Себастьян были для нее мальчиками, а она презирала мальчиков. Собачья преданность Себастьяна ее раздражала. Ей нравились мужчины с опытом, мужчины, которые говорят волнующие, не совсем понятные вещи. Она опустила глаза, вспомнив Поля Ламарра.

2

Гостиную миссис Левин отличала странная смесь кричащей роскоши и превосходного, граничащего с аскетизмом вкуса. Богатство шло от нее: она любила бархатные портьеры и подушки, мрамор и позолоту, а вкус – это был Себастьян. Он посрывал со стен пестрые разностильные картины и повесил две по своему выбору. Мать примирилась с их простотой, как она это называла, когда услышала, какая огромная сумма за них уплачена. В числе подарков сына были странный кожаный испанский экран для камина и изысканная, перегородчатой эмали, ваза.

Усевшись возле массивного серебряного чайного подноса, миссис Левин двумя руками подняла чайник и приступила к расспросам, тоже слегка шепелявя.

– Как поживает ваша матушка? Она совсем не бывает в городе. Передайте ей, что так она заржавеет. – Она издала добродушный хриплый смешок – Я никогда не жалела, что мы в придачу к имению купили дом в городе. Дирфилдс – это очень хорошо, но хочется иметь немножко жизни. Себастьян скоро вернется домой – он переполнен планами! Да-да, и отец его был такой же. Поступал вопреки всем советам, и каждый раз не терял деньги, а удваивал или утраивал. Мой бедный Якоб был такой умный.

Себастьян думал: «Хоть бы она этого не говорила. Джо терпеть не может такие разговоры. Она и так сейчас настроена против меня…»

А миссис Левин продолжала:

– Я взяла ложу на среду на «Королей в Аркадии». Вы пойдете, мои дорогие?

– Я ужасно сожалею, миссис Левин, – сказал Вернон. – Хотелось бы, но мы уезжаем в Бирмингем.

– О, так вы едете домой?

– Да.

Почему он не сказал «едем домой»? Почему это звучит для него так неестественно? Конечно потому, что его дом, его единственный дом – это Эбботс-Пьюисентс. Дом. Чудное слово, но как много оно может означать. Он вспомнил слова песни одного из приятелей Джо, из тех, что вечно толкутся «округ нее (что за отвратительная была музыка!). Теребя воротник и умильно глядя на Джо, он пропел: «Дом – это там, где сердце, где сердце может быть».

В его случае дом должен быть в Бирмингеме, там, где его мать.

Как всегда, при мысли о матери его охватило неспокойное чувство. Он ее, конечно, любит. Матерям, к сожалению, ничего не объяснишь, они не понимают. Но он ее очень любит – как же иначе. Она часто повторяет: он – это все, что у нее есть.

Но какой-то бесенок в душе Вернона неожиданно ухмыльнулся. «Что за чушь ты несешь! У нее есть дом, есть слуги, чтобы ими командовать и третировать их, есть подруги, чтобы посплетничать, она окружена своими. Во всем этом она нуждается гораздо больше, чем в тебе. Она тебя любит, но чувствует облегчение, когда ты уезжаешь в Кембридж; а ты – еще большее!»

– Вернон! – резко прозвучал раздраженный голос Джо. – О чем ты задумался? Миссис Левин спрашивает тебя про Эбботс-Пьюисентс. Усадьба еще сдается?

Когда люди спрашивают: «О чем ты задумался?» – они вовсе не хотят этого знать. Зато им можно ответить: «Да ни о чем», как в детстве отвечал: «Ничего».

Он ответил на вопросы миссис Левин, пообещал передать матери различные пожелания. Себастьян проводил их до двери, они попрощались и вышли на улицу. Джо с восторгом втянула в себя воздух.

– Как я люблю Лондон! Знаешь, Вернон, я придумала. Я буду учиться в Лондоне. Сейчас приедем, и я вцеплюсь в тетю Майру. Но жить у тети Этель я все равно не буду. Хочу жить одна.

– Нельзя, Джо. Девушкам не полагается.

– Можно! Я могу жить вместе с другими девушками. Но жить с тетей Этель, которая вечно спрашивает, куда я иду и с кем, – этого я не выношу. Да и она меня терпеть не может за то, что я суфражистка.

Тетя Этель была сестрой тети Кэри, и тетей называлась только из вежливости. В настоящий момент они жили у нее.

– Ой, что я вспомнила! Вернон, ты должен для меня кое-что сделать.

– Что?

– Завтра днем мисс Картрайт в виде особого развлечения пригласила меня на концерт в «Титаник».

– Ну?

– А я не хочу, вот и все.

– Придумай извинение и откажись.

– Это не так просто. Видишь ли, тетя Этель будет думать, что я пошла на концерт. Я не хочу, чтобы она вынюхивала, куда я иду.

Вернон присвистнул.

– Вот оно что! А куда ты идешь? Кто на этот раз?

– Ламарр, если тебе так уж надо знать.

– А, попрыгунчик.

– Он не попрыгунчик. Он замечательный человек, ты даже не знаешь, какой он замечательный.

Вернон ухмыльнулся.

– Действительно не знаю. Не люблю французов.

– Ты типичный островитянин. Не имеет значения, любишь ты его или нет. Он собирается повезти меня за город, в дом своего друга, там у него лучшие вещи! Я ужасно хочу поехать, но ты прекрасно знаешь, что тетя Этель меня не пустит.

– Нечего тебе шататься по деревням с таким типом.

– Не будь ослом, Вернон. Я могу сама о себе позаботиться.

– О, не сомневаюсь.

– Я не глупая девчонка, которая ничего не смыслит в жизни.

– Не вижу, однако, при чем тут я.

– Послушай, – Джо стала проявлять признаки беспокойства, – тебе придется пойти на концерт.

– Нет. Ничего подобного я делать не буду. Я ненавижу музыку.

– О, но ты должен, Вернон, это единственный выход. Если я скажу, что не могу пойти, она позвонит тете Этель и предложит билет другим девочкам, тогда все пропало. Если же ты придешь вместо меня, я потом встречусь с ней в Альберт-Холле [12]12
  Альберт-Холл – большой концертный зал в Лондоне, построенный в 1867–1871 годах и названный в честь супруга королевы Виктории.


[Закрыть], что-нибудь наболтаю, и все будет в порядке. Она тебя очень любит – куда больше, чем меня.

– Ну, не хочу я музыки!

– Я знаю, но можешь ты потерпеть разочек? Полтора часа, и все.

– О, черт возьми, Джо, я не хочу.

У него дрожали руки, Джо в изумлении уставилась на него.

– До чего забавно! Вернон, я таких людей еще не встречала – чтобы ненавидели музыку. Большинство людей просто безразличны. Но все-таки я думаю, что ты мог бы пойти – я же делаю для тебя кое-что.

– Хорошо, – отрывисто сказал Вернон.

Ничего хорошего. Но придется. Они с Джо всегда выручали друг друга. В конце концов, полтора часа, так она сказала. Но почему он чувствует себя так, как будто примял роковое решение? Он не хочет идти, не хочет идти!

Это как визит к зубному врачу – лучше не думать заранее. Вернон постарался переключиться на другое. Джо удивленно посмотрела, когда он хихикнул.

– Что такое?

– Вспомнил, как ты в детстве с важностью рассуждала, что не будешь иметь дел с мужчинами. А теперь у тебя все время мужчины, один за другим. Влюбляешься ежемесячно.

– Какой ты противный, Вернон. То были фантазии глупой девчонки. Ламарр говорит, так всегда бывает, если у человека темперамент, но, когда приходит настоящая страсть, – это совсем другое.

– Только не предавайся настоящей страсти к Ламарру.

Джо не ответила. Потом сказала:

– Я не как мама. Мама с мужчинами была мягкой. Она растворялась в них, шла на все, когда влюблялась. Я не такая.

– Да, – сказал Вернон, подумав. – Похоже, ты не такая. Ты не калечишь свою жизнь так, как она. Но ты можешь это сделать другим образом.

– Каким же?

– Не знаю. Например, выйдешь замуж за кого-нибудь, вообразив великую страсть, просто потому, что все другие его не любят, а потом будешь всю жизнь маяться. Или станешь с кем-нибудь жить, лишь бы показать, как прекрасна свободная любовь.

– Так оно и есть.

– О, я не спорю, хотя, по-моему, это антиобщественно. Но ты такая: если тебе что-то запрещают, ты обязательно должна это сделать, независимо от того, хочешь ли ты этого в действительности. Может, я неудачно выразился, но ты меня понимаешь.

– Чего я действительно хочу – это что-нибудь делать! Стать великим скульптором.

– Потому что втюрилась в Ламарра.

– Нет! Вернон, зачем ты испытываешь мое терпение? Я всегда говорила, что хочу что-то делать, еще в Эбботс-Пьюисентс!

– Как странно, – задумчиво сказал Вернон. – Вот и Себастьян продолжает говорить почти те же самые вещи. Похоже, люди меняются меньше, чем это принято думать.

– Ты собирался жениться на красавице и вечно жить в Эбботс-Пьюисентс, – поддела его Джо. – У тебя и сейчас это главная цель в жизни?

– Некоторые делают вещи и похуже.

– Лентяй! Отъявленный лентяй!

Джо смотрела на него с нескрываемым раздражением. Они с Верноном так похожи и каком-то отношении, а кое в чем совершенно разные.

А Вернон думал: «Эбботс-Пьюисентс. Через год мне будет двадцать один».

Они проходили мимо митинга Армии спасения. Джо остановилась. На ящике стоил худой бледный человек и хриплым голосом выкрикивал:

– Почему вы не хотите спасения? Почему? Иисус этого хочет! Иисус хочет вас! – с мощным ударением на «вас». – Да, братья и сестры, я скажу вам больше. Вы хотите Иисуса. Вы не признаетесь в этом себе, вы отворачиваетесь от него, вы боитесь – вот в чем дело, вы боитесь, потому что хотите его так отчаянно, вы хотите, но не знаете его! – Он взмахнул руками, и лицо его засветилось к экстазе. – Но вы узнаете! Есть вещи, от которых нельзя убежать. – Он заговорил медленно, почти с ненавистью: – «Говорю тебе, в эту ночь душа твоя будет призвана от тебя» [13]13
  Евангелие от Луки, 12:20.


[Закрыть].

Вернон отвернулся с легким содроганием. Какая-то женщина истерически зарыдала.

– Отвратительно, – сказала Джо, вздернув нос. – Неприличная истерия. Я не понимаю, как разумное существо может верить в Бога.

Вернон улыбнулся и ничего не сказал. Год назад Джо каждое утро вставала к утренней службе, по пятницам демонстративно ела вареное яйцо и как зачарованная слушала в церкви Святого Варфоломея проповеди, скучные догматические проповеди красавчика отца Кутберта, который стоял так «высоко», что даже Рим не мог быть выше.

Вслух он сказал:

– Интересно, каково это – чувствовать себя «спасенным»?

3

На следующий день в половине седьмого Джо вернулась после своего тайного развлечения. Тетя Этель встретила ее в холле.

– Где Вернон? – спросила она, чтобы ее не успели спросить, как ей понравился концерт.

– Он пришел полчаса назад. Говорит, что ничего не случилось, но я вижу, что он плохо себя чувствует.

– О! – изумилась Джо. – Где он? У себя в комнате? Пойду посмотрю.

– Сходи, дорогая. Он очень плохо выглядел.

Джо взбежала по лестнице, небрежно стукнула в дверь и вошла. Вернон сидел на кровати, и было в его лице что-то такое, что Джо поразилась. Таким она его еще никогда не видела.

– Вернон, что случилось?

Он не ответил. У него был затуманенный взгляд человека, получившего страшный удар. Казалось, он был где-то далеко, куда обычные слова не долетают.

– Вернон. – Она потрясла его за плечо. – Что с тобой?

На этот раз он услышал.

– Ничего.

– Я вижу, что-то случилось. У тебя такой вид…

Слова были бессильны выразить, какой у него вид.

– Ничего, – тупо повторил он.

Она села рядом с ним на кровать.

– Расскажи мне, – сказала она нежно, но властно.

Вернон издал долгий прерывистый вздох.

– Джо, помнишь того человека, вчера?

– Какого человека?

– Из Армии спасения… он еще произносил какие-то ханжеские фразы. И одну прекрасную, из Библии. «В эту ночь душа твоя будет призвана от тебя». Я еще потом сказал – интересно, каково это – быть спасенным. Так вот, я знаю!

Джо уставилась на него. Вернон?! Не может быть.

– Ты хочешь сказать… – Трудно было выразить это в словах. – Вернон, ты хочешь сказать, что вдруг «уверовал», как это говорится?

Сказав, она почувствовала, как смешно это звучит, и с облегчением услышала, что он прыснул со смеху.

– Уверовал? Боже мой, конечно нет, хотя кое-кто, может, и понял бы это так. Интересно… Нет, я имел в виду… – Он помедлил и потом выговорил одно слово так тихо, как будто не смел его произнести: – Музыку.

– Музыку? – Она была огорошена.

– Да. Джо, помнишь няню Френсис?

– Няню Френсис? Нет. Кто это?

– Конечно, ты не можешь помнить, это было до тебя – когда я сломал ногу. Я хорошо помню, что она мне сказала. Что не надо торопиться убегать, сначала надо хорошенько посмотреть. Это сегодня со мной и случилось. Я больше не мог убегать, я должен был посмотреть. Джо, музыка – это самая замечательная вещь в мире.

– Но… но ты… ты всегда говорил…

– Знаю. Вот почему это и был такой ужасный шок. Я не говорю, что музыка прекрасна сейчас – но она могла бы быть прекрасна, если бы мы услышали ее такой, какой она должна быть! Отдельные куски в ней безобразны, это как на картине: видишь мазок серой краски, но отойди подальше, и увидишь, что это прелестная тень. Надо видеть в целом. Я по-прежнему считаю, что одна скрипка – безобразно, и пианино – это гадость, но в некотором роде может быть полезно. Но, Джо! О! Музыка могла бы быть так чудесна, я знаю!

Джо ошеломленно молчала. Теперь она понимала смысл его первых слов. На лице у него было странное отрешенное выражение, как у человека, охваченного религиозным экстазом. И ей было немного страшно. Обычно его лицо почти ничего не выражало – теперь оно выражало слишком многое. Пугающее и в то же время восхитительное – все зависит от угла зрения.

А он продолжал говорить не столько ей, сколько себе:

– Представляешь, было девять оркестров. В полном составе. Звук может быть великолепным, если он полный. Я не имею в виду громкость; тихий звук дает тебе еще больше. Но его должно быть достаточно. Не знаю, что они играли – наверное, ничего стоящего. Но это показало, что… что…

Взгляд ярких сверкающих глаз устремился на нее.

– Нужно так много всего знать, выучить. Я не хочу играть пьесы – только не это. Но я хочу все знать о каждом инструменте. Что он умеет, какие у него возможности, какие ограничения. И еще ноты. Есть ноты, которыми не пользуются, а надо бы. Я знаю, что они есть. Знаешь, Джо, на что сейчас похожа музыка? На крепкие нормандские опоры в склепе Глостерского собора. Она в самом своем начале.

Он замолчал, мечтательно подавшись вперед.

– Послушай, а ты не свихнулся? – спросила Джо.

Она постаралась произнести это буднично, как бы между прочим, но на самом деле невольно оказалась захвачена его горячностью. А она-то всегда считала, что Вернон – этакий копуша, консервативный, полный предрассудков, лишенный воображения.

– Надо начинать учиться. Как можно скорее. О, это ужасно! Потеряно двадцать лет!

– Чушь, – сказала Джо. – Ты не мог заниматься музыкой в колыбели.

Он улыбнулся. Он постепенно выходил из транса.

– Думаешь, я свихнулся? Наверное, так может показаться. Но нет! О Джо, какое страшное облегчение! Как будто годами притворялся, а теперь притворяться не надо. Я ужасно боялся музыки. Всегда! А теперь…

Он распрямил плечи.

– Я буду работать – работать как негр! Изучу досконально – снаружи, изнутри – все инструменты. Кстати, в мире должно быть больше инструментов. Гораздо больше. Должны быть такие, которые могут выть и рыдать, я где-то слышал. Этих одних нужно штук десять-пятнадцать. И полсотни арф.

Он сидел, планируя и компонуя детали. Джо казалось это чистой ерундой, но ей было ясно, что Вернон все отчетливо видит внутренним зрением.

– Через десять минут ужин, – робко напомнила Джо.

– Да ну? Вот досада! Я хочу побыть один, подумать, послушать то, что у меня в голове. Скажи тете Этель, что у меня голова болит или что я захворал. Я в самом деле думаю, что заболеваю.

Это убедило Джо сильнее всего. Знакомая домашняя хитрость: если что-то тебя выбило из колеи, не важно, хорошее или плохое, то всегда хочется заболеть! Она сама такое частенько испытывала.

Она в нерешительности стояла в дверях. Какой странный у него вид! Совсем на себя не похож. Как будто… как будто… Джо нашла подходящее слово: как будто он вдруг ожил.

Она даже слегка испугалась.