Текст книги "Жаркое лето Хазара (сборник)"

Автор книги: Агагельды Алланазаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

В голове ее роились противоречивые мысли. С одной стороны она чувствовала себя обделенной, человеком, у которого отняли сына, а с другой, она даже была благодарна Хасару, что тот взял на себя эти трудные хлопоты, сняв с нее и переложив на свои плечи этот тяжкий груз.

Помня, что Хасар уже ей не муж, с которым в мире и согласии, любя друг друга, они прожили тридцати лет, она пожалела о том, что не настояла на своем и всю дорогу оплакивала сына, которого сегодня у нее отняли окончательно…

* * *

Тоты стояла возле ограды небольшой площади перед железнодорожным вокзалом, с которой уходили автобусы дальнего следования. Она провожала на учебу младшую дочь, всего на один день приезжавшую из Ашхабада, чтобы повидаться с матерью. Скоро автобус будет отправляться, он уже стоит на своей стоянке, готовый тронуться в путь.

В автобусе сидят несколько пассажиров. Каждый раз, когда приезжали дочери, Тоты сама провожала их на автостанцию, на вокзал или в аэропорт, чтобы хотя бы еще немного побыть с ними.

Мать и дочь стояли немного в стороне от автобуса, о чем-то говорили и не могли наговориться, расстаться друг с другом.

Девушка беспокойно озиралась по сторонам, потом она попросила: "Мама, поправь мне воротник пальто!" – и повернулась к матери спиной. Тоты отметила про себя, как выросла и похорошела ее дочь, совсем взрослой девушкой стала, вон и крылышки выросли, скоро вылетит из родного гнездышка. Тоты любовалась и по-матерински гордилась ею.

С любовью поправила воротник пальто, а потом обняла дочь со спины. Она вдруг заметила, что ее дочь все время кудато напряженно смотрит, и, повернув голову в ту сторону, заметила на углу вокзала высокого симпатичного юношу, пальцами нервно расчесывавшего волосы, то снимавшего, то надевавшего кепку, которую сжимал в руках. Он делал вид, что не смотрит в сторону автобуса, хотя не мог оторвать от него взгляда. "Мать дочери глазами ищет зятя!" – есть такая поговорка у туркмен, вот и Тоты обратила внимание на парня, которого высматривала ее дочь.

"Если не считать, что тощ, совсем даже ничего, этот юноша", – подумала она, не придавая своим мыслям особого значения. Но потом, заметив, как беспокойно ведет себя дочь, даже находясь в ее объятьях, как смотрит в ту сторону, где стоит юноша, своим материнским сердцем поняла, что это не просто юноша, а суженый ее дочери. И стала думать о том, что этот парень не простой пассажир…

Обнимая дочь и нюхая ее волосы, дала ей понять, что она обо всем догадалась:

– Он?

– Кто? – дочь сделала вид, что не понимает вопроса матери.

– Не притворяйся! – требовательно произнесла Тоты, желая знать всю правду. – Да ты посмотри на него, он же глаз от тебя оторвать не может… – а дальше в ее тоне можно было услышать: а ты пытаешься делать из этого секрет, скрыть от меня.

– Он, – тихо и нежно произнесла дочь, заливаясь краской стыда от того, что ее тайна оказалась раскрытой, и еще больше прижалась к матери.

– Это он вчера вечером звонил тебе?

– Да.

– Вы вместе учитесь?

Младшая дочь ничего не рассказывала, но от старшей дочери, недавно приезжавшей к матери на побывку, Тоты узнала, что в Ашхабаде ее сестренка встречается с юношей, с которым они вместе учатся.

– Значит, ты вместе с ним приехала из Ашхабада?

– Да.

– А где он был вчера вечером?

– В гостинице. Оттуда и звонил.

– Тогда почему же ты не пригласила его к нам домой?

Могла бы сказать, что он твой однокурсник, приехал сюда повидать родственников, но их не оказалось дома, и привела бы к нам. Неужели не сообразила?

– Но он стесняется…

– И что, так и уедешь, не представив его мне?

– Ну, мам, всему свое время.

– Откуда он?

– Какая разница?

Тоты поняла, почему ее дочь избегает открытого ответа, она помнила, как обиделась на мать ее старшая сестра, когда та пыталась пристроить ее к своей родне.

– На местных ребят он не похож.

– Тогда откуда же он, как ты думаешь?

– Неужели и он марыйский?

– Нет, он из Иолотани.

– Симпатичный юноша, видный!

– А как же? – гордо произнесла девушка, давая матери понять, что ее дочь не станет встречаться с первым попавшимся.

Тоты еще раз тайком бросила взгляд на юношу, который старательно делал вид, что не знает их, внимательно рассмотрела парня, набивавшегося в ее будущие зятья.

– Если вы любите друг друга, если он умный парень, тогда ничего.

– Мама, он очень хороший!..

Как мать Тоты поняла свою дочь и только улыбнулась в ответ на ее восторженное заявление:

– В следующий приезд обязательно познакомь меня с ним!

– В этот раз он увидел, где мы живем, а в следующий раз, говорит, пришлет сватов.

– Тогда надо будет и с отцом твоим посоветоваться.

– Но у них они уже были!

– Что они ответили?

– Папа сказал: кого полюбит моя дочь, того и я полюблю. Но в Балкане живет ее родная мать, вы должны будете и с ней тоже говорить!

– Значит, вы хотите заставить меня поехать в Мары?

По изменившемуся тону матери девушка подумала, что та недовольна, и резко повернулась к ней:

– Мамочка, разве ты станешь противиться? – в голосе девушки звучала озабоченность.

Тоты ласково обняла встревоженную дочь и расцеловала на прощание.

– Разве могу я быть против твоего счастья, доченька? – голос ее был и сердечным, и радостным.

Только сейчас она поняла, почему дочь так настойчиво просила ее не провожать. "Мама, ты не беспокойся, я сама доеду!"

Простившись, Тоты пошла обратно, но на полпути оглянулась и увидела, как ее дочь, о чем-то жарко споря с юношей, который все это время не выпускал их из виду, с багажом в руках садится в автобус.

Она вспомнила то время, когда сгорала от страсти по Хасару, подумала, что и ее дочь сейчас переживает схожие чувства, но, в отличие от нее, дочь, конечно же, счастливее.

Эта мысль согрела ее материнское сердце, наполнила ее душу теплом и светом.

Попрощавшись с дочерью, Тоты направилась к своей машине, поставленной в сторонке, там, где было свободнее, и увидела кортеж машин, ехавших на небольшой скорости со стороны востока. Доехав до круга перед вокзалом, машины повернули на юг и свернули в переулок.

Они проехали мимо Тоты, которая в это время переходя дорогу, собиралась сесть в свою машину. Замыкал кортеж машин красивый джип вишневого цвета, заметно отличавшийся от всех остальных машин.

По виду машин Тоты определила, что это траурный кортеж, который возвращается после проводов человека, ушедшего в мир иной.

Первым ехал старенький "Мерседес", когда он, с треском взрывая замерзшую землю, проезжал мимо нее, в приоткрытом окне машины мелькнуло лицо, показавшееся ей знакомым.

Лицо человека показалось ей хмурым и очень усталым.

Пропустив машины мимо себя, она вдруг поняла, что сидевший в "Мерседесе" человек похож на Хасара. Подумала о том, что он похоронил кого-то из родственников.

Она пока еще не знала, что конец света наступил для ее собственного учителя.

Узнала она о случившемся лишь на следующий день, когда сослуживцы стали заходить к ней в кабинет и говорить:

"Мы идем к Хасару Мамметхановичу, сегодня он хоронит своего погибшего в аварии сына. Вы с нами пойдете или же потом, на три, семь дней покажетесь?"

И тогда она мысленно еще раз увидела тот траурный кортеж, проехавший мимо нее. Теперь Тоты отчетливо увидела лицо сидящего в головной машине человека.

* * *

Покойного Арслана на одну ночь оставили гостем в доме отца. Утренним поездом из Ашхабада должны были приехать два его сына, сестра и бабушка, другие родственники, чтобы в последний раз увидеть его и попрощаться с ним.

Во дворе Ходжа с несколькими родственниками занимался приготовлениями к проводам Арслана в последний путь.

Хасар сидел в доме в окружении нескольких старейшин.

В соседней комнате вокруг лежащего покойника сидели и в голос рыдали женщины. Через открытую дверь непрерывно доносились их плачущие голоса. Хасар узнавал эти голоса.

Громче всех, отчаяннее всех плакали его племянница Айтувак и дочь Мяхри, словно надеялись криками своими разбудить уснувшего вечным сном брата.

– Арсланджан, братишка, что же ты делаешь с нами?! Как же мы будем жить, не видя твоего родного лица?! Как жить нам, скажи!.. Мы ведь так гордились тобой, когда видели самолеты в небе, думали, что это ты сидишь за штурвалом! Все, все ты оставил здесь – и жену оставил, и детишек прекрасных, родителей, бабушек бросил… – рыдали они.

– Наверно, поезд приехал! – сообщил кто-то, и на машинах поехали встречать людей. А через некоторое время, крича в голос, в дом вошли бабушка Арслана, его жена и двое сыновей.

Мать Дуньи кинулась на тело внука и запричитала: "Ах, сыночек мой любимый, внучек родной, солнце мое закатилось… Айназар, несчастный Айназар! Ты оставил меня здесь для того, чтобы я до этих черных дней дожила, почему ты не забрал меня с собой, тогда бы мне не довелось хоронить собственного внука. Аллах, почему ты вместо внука меня не забрал?" – заливаясь слезами, она взывала к душе давно почившего мужа, обращалась к Богу.

Иногда среди плачущих голосов Хасар узнавал хриплый голос матери, которая со вчерашнего дня не вставала с постели, горе сломило ее. Только плачущего голоса Дуньи не было слышно, видно, она не позволяла себе кричать, плакала тихо. Пусть она не кричит, она ведь мать, и сердце ее разрывается от невыносимой боли, она не в силах вынести это испытание, нежданно-негаданно свалившееся на нее.

Перед самым утром она снова потеряла сознание и рухнула на пол, тогда ее перенесли в другую комнату, подальше от тела покойного сына, сделали укол и привели в чувство.

Когда она начала приходить в себя, Хасар поручил одной из женщин присматривать за ней, а сам вернулся в другую комнату к мужчинам.

Не зная, что находилась в обмороке, Дунья, затуманенным взглядом увидев наклоненное к ней лицо Хасара, никак не могла понять, почему он оказался рядом с ней и снует у нее перед глазами.

Мужчины окружили Хасара, сопереживая и соболезнуя ему, они печально кивали головами и перекидывались короткими фразами. Рядом с Хасаром, прислонившись к стене и вытянув негнущиеся ноги, сидел его дядя. Он жалел племянника, сочувствовал ему и никак не мог понять, как такое вообще могло случиться, и только время от времени повторял: "О, Аллах!" Ему хотелось найти для племянника какие-то утешительные слова, но почему-то сейчас такие слова не шли на ум. Да и какие слова могут утешить боль от потери единственного и любимого сына?!

Смерть сына сломила дух Хасара.

Мир стал для него тусклым и неинтересным, жизнь утратила всякий смысл.

Хасар много раз слышал, что нет ничего страшнее потери своего ребенка, но и подумать не мог, что такое испытание выпадет на его собственную долю. Не думал и не гадал, а оно случилось.

Похоже, эта беда давно подстерегала его, чтобы однажды неожиданно ворваться в его жизнь и разделить ее надвое.

Слишком много для нее было предпосылок, чтобы беда могла обойти стороной Мамметхановых. Сначала жена внесла в его жизнь смуту, потом и вовсе разрушила спаянную, как казалось всем, семью.

Вслушиваясь в плачущие голоса, Хасар временами уходил в воспоминания о счастливых днях жизни Арслана.

… Детство Арслана… Малыш весело носится по дому, а потом садится то на колени деда, то на руки бабушки. А то кидается в объятья отца, Хасара, потом бежит к матери – Дунье, что-то щебечет. Чувствуя, как все вокруг любят его, заливается счастливым смехом. А вот они с невестой в свадебных нарядах входят в дом… Вот он играет с сыновьями, которые по очереди прыгают на него и "воюют" с ним, одерживают над ним победу…

Потом он возвращается мыслями к Дунье и к тому, как она сломала жизнь себе и всем своим родным. И вот теперь ко всем прежним несчастьям еще и эта смерть добавилась.

В том, что случилось, что жизнь повернулась к нему обратной стороной, в первую очередь Хасар винил себя.

"Мы прогневали Бога, потому что не довольствовались тем, что было нам дано, мы не справились с выпавшими на нашу долю трудностями, мы оказались людьми, которые не видят дальше своего носа!" Он корил и винил себя в том, что не смог вовремя увидеть, к чему приведет их с женой разлад, не смог предотвратить нависшую над его семьей угрозу, не принял своевременных мер.

Но теперь было поздно раскаиваться, счастье навсегда покинуло его.

Ему не оставалось ничего другого, как признать поражение, признать, что счастливая жизнь с Арсланом, с Дуньёй ушла от него навсегда. Ему осталось до конца дней жить с болью от потери взрослого сына, от этой невосполнимой утраты, жить тоскуя о нём. В эти минуты Хасар понял, что проиграл борьбу со своей жизнью.

Ему вспомнилась русская поговорка "За все надо платить", и он счел гибель сына его и Дуньи платой за последние безумства, местью Всевышнего за то, что они не смогли удержать дарованное им счастье.

Помимо родственников проводить Арслана в последний путь пришло много знакомых и друзей, сейчас их двор был полон народу.

Старик с коротко остриженной бородкой, распоряжавшийся похоронами, вошел в комнату, где сидели мужчины, и обратился к Хасару:

– Хасар, вы тоже идите, попрощайтесь с покойным!

Он дал понять, что настало время выносить покойного.

Хасар помог дяде подняться с места и подал ему стоявшую в углу трость, потом вместе с ним направился в соседнюю комнату.

После того, как все попрощались, покойного положили на табыт[5]5
  Табыт – погребальные носилки.


[Закрыть].

Погода была холодной, неприветливо-хмурой. Снова пошел снег, как будто желая завернуть покойного в свое белое покрывало.

Арслана отнесли на кладбище, где был похоронен его дед, и положили рядом с ним.

Когда участники траурной процессии возвращались с кладбища, снегопад неожиданно прекратился. Сидя в машине, Хасар, только что предавший сына земле, поверил, что природа, пролив белые слезы, таким способом попрощалась с Арсланом, и на душе у него немного стало спокойно.

* * *

Дунье трудно было находиться в доме, от которого она отвернулась, держать траур. Но у нее не было выхода, она обязана была находиться здесь и оплакивать безвременно ушедшего сына. Близкие к этому дому женщины, окружавшие ее, не высказывались по ее поводу, но она всеми фибрами своей души чувствовала, как осуждают они ее, как винят во всех бедах семьи и в том числе в гибели Арслана.

Винят за то, что она растоптала свою семью, предала мужа и детей.

Хотя домашние старательно делали вид, что ничего не знают, не высказывали своих мыслей и относились к Дунье по-прежнему, разделяя с ней ее материнское горе.

Дунье становилось все труднее находиться в доме, погрузившемся в траур, она была недовольна собой, чувствовала себя виноватой, и от этого ей становилось еще хуже, она начинала задыхаться.

Жена Ходжа то и дело заходила в комнату, расстилала сачак и приносила что-нибудь из еды для сидящих женщин, при этом она старалась не обидеть и Дунью, приглашала ее к сачаку, обращалась к ней, как к своей свояченице: "Энеси[6]6
  Энеси – мать сына.


[Закрыть], вы тоже садитесь поближе, перекусите что-нибудь!" Дунья не знала, сколько еще времени она сможет выдержать такое.

Дети, хоть и видели печальные лица взрослых, оставались детьми, а потому вели себя, как обычно. Не понимая, что происходит, они предавались своим детским шалостям, носились по комнатам и шумели. Тон всем этим шумным играм задавал младший сын Арслана Сердар.

Взрослые отвели с собой старшего сына Арслана Айназара, чтобы тот мог попрощаться с отцом, но Сердар был еще слишком мал, чтобы понимать такие вещи.

Чтобы он не испугался криков при выносе покойного, его вместе с другими детьми увели в другое место. Чувствуя, что случилось что-то нехорошее, мальчик пока что не понимал, что навсегда разлучается с отцом. Может, поэтому он иногда бросал взгляд на сидящих мужчин, искал глазами отца.

Будучи постарше, Айназар вел себя сдержанно, словно понимал, что потерял самого главного в своей жизни человека. Он молча сидел рядом с Хасаром, в окружении угрюмых небритых мужчин.

Сердар чаще всего порхал возле женщин. Его интересовали детские игры, поэтому и вопросы он задавал соответствующие. Один раз он подошел к плачущей матери и спросил:

– Мама, а где мой водяной пистолет, который купил мне папа?

– Дома!

– Почему ты не взяла его с собой, я хочу с ним играть! – захныкал малыш. Но тут Дунья потянула внука за руку и обняла его.

– Иди ко мне, сынок. Мы очень спешили, поэтому забыли его взять с собой. Хотя и знали, что в последнее время ты никуда без него не ходишь… Вот приедем в Ашхабад, и я тебе много новых игрушек накуплю.

– А мы купим большого надувного верблюжонка, которого видели вместе с папой?

– И его купим.

– А когда мы в Ашхабад поедем?..

– Поедем! – Дунья вдруг поняла, что отсюда они будут уезжать, оставив здесь сына, опечалилась и, обняв внука, тихо заплакала.

Эти два подрастающих внука были утешением для изболевшейся души Хасара, на них он возлагал большие надежды. "Одного я потерял, но у меня есть еще два кулака!".

Отметив три дня в доме бывшей свекрови, Дунья засобиралась обратно, сказав, что остальные поминки будет делать у себя дома. Она знала, что свекровь и другие родственники хотели бы, чтобы Дунья осталась тут до семи дней сына, но она больше не в состоянии была терпеть свое теперешнее положение.

Взяв с собой невестку и внуков, она в тот же день уехала на машине в Ашхабад. Из ашхабадцев остались только Каков с Джахан и Мяхри с мужем, чтобы отметить поминальные семь дней Арслана, здесь…

Чайка моя

Уже много дней Хасар раздумывал над тем, чтобы переехать из своего городского дома в другое место, ему было трудно жить гостем в доме брата. Но куда бы он ни переехал, надо сделать так, чтобы мать и брат не обиделись на него и не думали, что они ему мало внимания уделяли.

В отличие от него, мать и брат мечтали, чтобы он больше никогда не покидал их, чтобы они могли видеться каждый день, встречаться каждое утро и каждый вечер.

Это обстоятельство мучило его больше всего, он не хотел какими-то своими необдуманными поступками ранить души самых близких ему на свете людей. Думал, как сделать так, чтобы всем было хорошо.

Начав работать на "скорой помощи", Хасар решил, что теперь ему будет удобно говорить о переезде, и начал поиски съемного жилья.

Он даже договорился о съеме небольшой однокомнатной квартирки. Но когда попытался объяснить свое решение матери и брату, те искренне возмутились, невзирая на его доводы: "Когда работаешь на "скорой", надо быть ко всему готовым, тебя могут вызвать на работу в любое время – ночью, рано утром, поэтому мне лучше жить отдельно, чтобы никого не беспокоить. Я договорился с одним человеком, буду снимать у него квартиру. Как вы смотрите на то, чтобы я переехал туда?"

– Когда ты возвращаешься рано утром или поздно ночью, ты что, под кусты возвращается? Ты к себе домой приходишь, в родительский дом возвращаешься! – родные очень обижались на него.

Хасар понимал их. Мать-то что, она и есть мать, клушка, которая хочет, чтобы ее цыплята были на виду. А младший брат с самого детства, был ему другом.

Ходжа всегда гордился тем, что у него есть старший брат Хасар, человек во всех отношениях достойный. Он всегда старался походить на брата, во всем брал с него пример.

Братьям было о чем поговорить друг с другом, вместе им никогда не было скучно.

Мальчишкой Ходжа мог позволить себе и похулиганить, и с другими пацанами сцепиться, потому что знал, что старший брат всегда защитит его. А Хасар, даже если знал, что виноват младший брат и его не стоит защищать, все равно вставал на его сторону, потому что младшему удавалось убедить его в своей правоте.

В один из таких разов он заставил Хасара сильно краснеть перед своими одноклассницами.

При встрече братья до сих пор часто вспоминали тот случай.

…В тот раз плачущий Ходжа пришел домой весь грязный, с красными от дерганья ушами.

Конечно, знай Хасар тогда, перед кем ему придется защищать брата, возможно, он бы не стал впутываться в эту историю. Увидев зареванного брата, ничего не стал у него спрашивать. Как можно устоять, видя, что сотворили с твоим младшим братом?

Когда они вдвоем пришли на берег моря, Ходжа показал на одноклассниц, которые купались в море: "Вон они!"

При виде Хасара девушки засмущались и начали отворачиваться. Хасару эти девушки были хорошо знакомы, поэтому он улыбнулся им и крикнул с берега:

– Эй, девчонки, что это вы чуть не оборвали уши моему младшему брату?

– За его поведение и этого мало…

– А что он такого сделал?

– Спроси это у своего братца, пусть он тебе объяснит!

Хасар повернулся к брату: "Ну, и что же случилось? Что ты опять выкинул?" Вместо ответа тот только скривил рот и почесал в затылке.

В подтверждение своей невиновности произнес обиженным голосом:

– Мы с Дотда хотели спрятать одежду девчонок!

– Зачем?

– Ну, чтобы повеселиться! Знаешь, как весело было, когда мы в прошлый раз спрятали одежду двух девчонок, купавшихся в море! А как они бежали за нами, поддерживая свои трясущиеся груди! Но попробуй, догони нас! В конце концов, они вынуждены были предложить нам: "Отдайте одежду, а мы вам купим по мороженому!" – Эти слова Ходжа произнес с довольной улыбкой на лице, словно он совершил какой-то невероятный поступок.

Выяснив, за какие проделки его брат заработал тумаки, Хасар махнул рукой и пошел обратно.

– Я ведь сразу понял, что ты сам во всем виноват! – выговаривал он брату на обратном пути.

Пока Ходжа переодевался, сняв с себя грязную одежду, Хасар рассказал о проступке брата матери.

– Мама, до чего же нахален твой сын Ходжа! Сам лезет к людям, а когда получает по заслугам, начинает жаловаться.

– Ах, сынок, произнося имя Ходжа, можно и не добавлять к нему слово нахал, – согласилась с Хасаром и мать, хорошо знавшая своего младшего сына…

Дом, в котором воцарился траур, был холоден. Теперь ему и после работы не хотелось идти в дом, некогда такой родной и притягательный, в который он стремился попасть даже издалека. Каждый раз шел туда с большой неохотой. Хотя в этом доме никто не тяготится им, напротив, все старались разделить с ним его горе и боль, вынести которую одному человеку не по силам. С похорон Арслана мать Хасара и жена Ходжа не снимали черных платков. Постоянные слезы на глазах Ходжа, который никак не мог смириться с потерей любимого племянника, только еще больше растравляли незаживающую рану Хасара, не давали ему забыться.

Хасар знал, что и мать его, занимаясь домашними делами, подавляла терзающую ее душу боль, старалась как-то отвлечься. И все же иногда, когда дома никого не было, позволяла себе поплакать: "Господи, за что ты так обошелся со мной, почему ты отнял у меня прекрасного внука?!

Господи, почему ты меня не забрал вместо него? Как нам теперь всем жить? Ох, этот бой с жизнью я проиграла, хотя до этого все время выигрывала, моя сладкая жизнь ядом отравлена!.." Однажды он и сам наткнулся на плачущую и причитающую мать.

Хасар понимал, что от судьбы и от себя никуда не денешься, и все же отсюда предпочитал уйти. Ему казалось, если он переедет в другое место, родные не будут ему постоянно напоминать об Арслане, и он со временем успокоится, да и им без него будет легче перенести боль утраты.

Вот и в этот раз, когда он завел разговор о переезде, мать поначалу обиделась на него, но потом семья с пониманием отнеслась к его желанию. И все равно им не хотелось отделять его от себя, поэтому посоветовали пожить на даче, что на берегу моря. Там был участок, когда-то выделенный отцу Хасара как железнодорожнику. На этом участке стояла двухкомнатная времянка, вполне пригодная для отдыха на море.

Но когда другие начали строить на своих участках капитальные дома вместо времянок, Хасар и Ходжа, два брата, в одно лето за два месяца, оставив и прежние комнаты, и летнюю кухню в память об отце, пристроили к этому домику еще один красивый дом в две комнаты. С тех пор дача все время расстраивалась, и рядом с ней стараниями Ходжа со временем появились и банька, и рыбокоптильня, и лодочный причал. Так что теперь это был дом почти со всеми удобствами.

В последние годы, приезжая сюда с детьми и внуками, Хасар с удовольствием останавливался в этом доме. В выходные сюда же приезжал и Ходжа с семьей, собиралась вся семья Мамметхановых, и это больше всего радовало их старую мать, желавшую постоянно видеть своих детей.

Привести в порядок безлюдный дачный домик оказалось делом нехитрым. Как-то в один из выходных сюда приехали Хасар с братом, его женой и детьми и все вместе устроили генеральную уборку.

Хасар с братом подбили разболтавшиеся двери и окна, вставили новые стекла взамен разбитых. А в это время жена Ходжа, привыкшая все делать основательно, засучив рукава, вместе со своей четырнадцатилетней дочуркой привела в порядок комнаты, чисто вымела и вытрясла паласы и кошмы, вымыла полы и застелила их чистыми подстилками.

Через пару дней после этого, в день, названный матерью благоприятным, Хасар переехал на жительство в приморский дачный поселок^{4}.

* * *

Хасар сидел в комнате для врачей вместе с недавно вернувшейся с вызова доктором Фатимой Алиевной, они собирались выпить кофе и ждали, когда закипит электрический чайник. Фатима Алиевна – ухоженная миловидная женщина среднего роста, ей уже перевалило за шестьдесят, немного полновата. Чтобы не выдать возраста, она окрашивала свои густые волосы в черный цвет и не чужда была макияжа.

Время было за полночь, время сладких снов.

На другом конце большого зала, похожие на только что поссорившихся из-за какого-то спора, отвернувшись друг от друга, дремали двое молодых врачей. "Сейчас чашечка горячего кофе была бы в самый раз, разогнала бы сон!", – мечтательно подумал Хасар.

Вообще-то Хасар не был большим любителем кофе, он пил его разве что утром, да и то не всегда.

Но с тех пор, как стал работать по ночам, пристрастился к этому напитку, потому что он помогал справиться с ночной сонливостью. Его единомышленником в этом вопросе была Фатима Алиевна, они оба в это время любили побаловать себя чашечкой-другой кофе.

Когда диспетчер по радио назвал имя Хасара для отправки на вызов, они только что поставили перед собой по чашке кофе. Фатима Алиевна всегда приносила из дому чтонибудь к чаю или кофе, вот и на этот раз она выставила на стол кусок торта, оставшийся после вчерашнего дня рождения внука. Сказав, что сама испекла его для внука, она разрезала торт на куски и стала угощать им всех присутствующих.

Хасару надо было ехать на вызов, так что Фатиме Алиевне не довелось посидеть с ним за чашечкой кофе, ведя милую беседу. Хасар даже не успел попробовать торт.

– Хасар Мамметханович, вы бы спокойно выпили кофе, а потом ехали! – расстроено произнесла Фатима Алиевна, видя, как он встает с места.

– Вот и напились кофе, Фатима Алиевна! Наша работа, как у чабанов, которым удовольствия противопоказаны…

– Вы бы не спешили так, доктор! – Фатима Алиевна старалась как можно дольше удержать Хасара возле себя.

Чтобы совсем уж не обижать женщину, Хасар остановился и на ходу выпил налитую чашку кофе, пообещав съесть торт позже, после возвращения с вызова, схватил саквояж и поспешил на выход.

– Ну, да, такая у нас работа, что мы всегда должны спешить, – вынуждена была согласиться с коллегой Фатима Алиевна.

Взяв адрес, на который был сделан вызов, Хасар с фельдшером сразу сели в поджидавшую их машину скорой помощи и выехали на место.

Покружив по улицам и высвечивая фарами номера домов, они остановились возле многоэтажного жилого дома. Подходя к нужному подъезду, увидели стоявшую на холоде женщину, которая поджидала их. Предположили, что это хозяйка, сделавшая вызов.

Когда они вслед за женщиной поднялись на второй этаж, открывшая им дверь пожилая полная женщина встретила их с недовольным видом.

– Да сколько же можно вас ждать? Какая же вы "скорая помощь", если заставляете больного ждать так долго? Здесь человек при смерти, а вы и не думаете спешить. За это время можно было десять раз приехать…

На собственном опыте Хасар знал, как ведут себя родственники больных, когда тем становится плохо, какими беспокойными и несдержанными становятся они. Как бы быстро ни приехала "скорая", этим людям кажется, что она ползет, как черепаха.

Поэтому он никак не отреагировал на слова женщины, прошел мимо нее и сразу же направился к больному. Только подумал про себя, что обычно так требовательно ведут себя родственники высокопоставленных чиновников и предположил, что эти старики тоже относятся к той же касте людей.

В комнате, тяжело дыша и уставившись взглядом в потолок, лежал медноголовый старик. Говорить он не мог.

У старика был сердечный приступ, Хасар это понял сразу же, а результаты осмотра подтвердили его предположение. На непонятном языке он отдал короткие распоряжения стоявшему рядом фельдшеру, и тот сразу же открыл свой саквояж, достал шприцы и медикаменты и сделал старику укол в предплечье. Потом Хасар еще раз послушал старика и более внимательно осмотрел его, после чего ему был сделан второй укол. Помощник Хасара четко выполнял все назначения врача.

Пока Хасар делал назначения, а его помощник выполнял их, полноватая старуха стояла позади них вместе с женщиной, встретившей "скорую", и о чем-то тихо переговариваясь с ней, обсуждала назначения, словно сомневалась в знаниях приехавшего врача.

Она не преминула сообщить, что их дочь тоже врач, что она сама следит за здоровьем отца и лечит его, но в этот раз приступ начался неожиданно, поэтому они вынуждены были вызвать "скорую".

После уколов старику явно полегчало, холодный пот сменился крупными каплями пота на лбу, видно было, что приступ отпускает.

Первой мыслью Хасара было после оказания первой помощи госпитализировать старика, поместить его в стационар.

Для его полного выздоровления ему было необходимо некоторое время находиться под врачебным наблюдением, принять комплексное лечение.

Но услышав, что есть врач, который лучше знает пациента, Хасар решил, что будет правильным оставить вопрос о госпитализации на усмотрение дочери старика.

Через некоторое время, видя, что старику становится легче, тон старухи стал мягче, чувствовалось, что она начала успокаиваться. Подойдя к своему старику, она полотенцем вытерла пот с его лица.

Сейчас она понемногу начала верить в его выздоровление.

Уже начало светать, но Хасар, занимаясь больным, не замечал этого. Даже почувствовав, что проголодался, Хасар ни разу не вспомнил о куске торта от Фатимы Алиевны, ждавшем его в дежурке. Сейчас все его мысли и действия были заняты заботой о старике.

Старик сделал жене знак, чтобы она наклонилась над ним и подставила ухо. Во время приступа старик слышал, как жена высказывалась по поводу доктора, и ему это не понравилось. Но тогда у него не было сил даже жестом прекратить ее обидные высказывания.

Жена поняла старика, и когда она поднесла к его лицу ухо, он потребовал пересохшими губами: