Текст книги "Огонь неугасимый"
Автор книги: Абдурахман Абсалямов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
28
Сергей Ефимов хорошо помнил те дни, когда Никанор Ступак, как хотел, верховодил не только в слободке, но и вообще в Коломне, хотя там у него были серьезные конкуренты. Щеголял тогда Никанор в летчицком картузе, за что и прозвали его Капустой. Слышал Сергей, что шушера помельче платила Никанору «полюдье» за то, что он прикрывал этот шелеспер своим блатным авторитетом, но и крупные жулики с Никанором считались. Долго держался верховодом, под конец красовался в блестящей кожанке с «молниями», в шевровых сапожках, в синих галифе с белыми замшевыми леями. Фигура! Но посадили. Кто говорил: свои выдали, кто точно знал: вслед за папашей загремел. Папаша у Никанора и вовсе «знаменитый» был. Взводом полицаев командовал, где-то под Жиздрой партизанских детей в распыл пускал. Но недолго отсутствовал Никанор Савельич. Вернулся в слободку, что само по себе говорило о многом. Не захотел скрываться, признал вину и решил исправиться. Так говорили все те же знающие. Золотые зубы, проплешина во всю макушку, потухшие глаза и смиренность. Дядя, Захар Корнеевич, правда, только на первое время пригрел сироту. Помог устроиться на завод. Ну и вот, в бригадирах теперь бывший Капуста.
– Я жертва культа личности, – скромно, без претензий на возмещение убытков, говорил Никанор, если кто-то напоминал ему о прошлом.
Наверно, не только на Радице верили, что он пострадавшая жертва культа. Если б не верили, с какой бы стати утверждали в бригадирах неграмотного и нерадивого?
Сергей не завидовал. Но и не верил. Ни жертве, ни культу, ни самому Никанору. Сергей, сам не понимая для чего, не раз говорил Никанору в глаза: «Если родилась кобылка с лысинкой, она с лысинкой и подохнет. Улыбаешься ты сладко, да глаза у тебя гадючьи».
Никанор тоже не стеснялся, понимая, что дальше разговоров тут не пойдет:
– Во, квакай, лягушка безмозглая! – совал он под нос Ефимову всегда смятые деньги. Много денег. Откуда бы? В прежние времена – это понятно. С живого и мертвого драл Капуста. Теперь-то на заводе.
Но, видно, правду говорят: судьбу на коне не объедешь. За одним столом очутился Сергей с Никанором. Да еще Мошкара в придачу. Впрочем, кто тут кому в придачу – не сразу поймешь. Но видно: и Никанор, и Мошкара не первый раз в «Спорте». Сидят вальяжно, с официантками запросто. Официантки им тоже улыбаются. Одна, толстозадая, наглая, подмигнула даже. Мошкара. Вот те на. Свою красавицу жену пустил по рукам, а тут с какой-то пролеткой перемигивается. Но попов судить – на то черти есть.
– Ты не озирайся, золотко самоварное, – по-дружески посоветовал Никанор, светя фиксой. – Здесь никого не обижают, а хороших людей, вроде вот нас, очень даже уважают. Ты мозгой поворачивай, пока не окосел. Ты кто? Сварщик. Я кто? Тоже сварщик. Федор Пантелеевич наш лучший друг. Если мы вместе, нам черт не брат. Во! – вынул из кармана комок червонцев. – Были, есть и будут. Хоть печку топи. Хочу – вон ту рыжую куплю, – указал на соседний столик. – Хочу – во! Автобус! Э, Лиля! – поманил пальцем толстозадую. – Будешь меня любить, если по червонцу за раз?
– Сиди смирно, – благодушно, мило улыбнулась Лиля. – К нам тоже мальчики с повязками заглядывают. Кликнуть?
Но это она так, зачем кого-то кликать, если сидят люди и платят исправно. Гости.
– Понял? – продолжал Никанор урок с наглядными пособиями. – Ворон ворону глаз не клюет. Пей! Закусывай! Что душе угодно? Семужка? Пожалте! – указал на тарелку с ломтями драгоценной рыбы. – Икорка? Жри от пуза, – подвинул ближе к Сергею розетку с паюсной икрой. – А захочется, мы хоть молока птичьего закажем. Принесут, за деньги они хоть живого крокодила на стол встащат. Откуда червончики? Не воруем, нет! Скажи, Федя!
– Трудовые. Потелые, – неохотно подтвердил Мошкара. Он, оказалось, любитель и выпить, и закусить. Пока Никанор тары-бары, опорожнил графинчик, тарелочки перед ним тоже чисты. Мордень разрумянилась, глазки засветились, лягушачьи губы зашевелились, а ни слова. Хитер. Для речей тут Никанор.
– Ну, цистерна, ишь водяру качает, – умилялся Никанор, наливая Мошкаре в большой бокал. – Пей, Федя, пей! Пузом моря не вынесешь. И ты пей, не щупай карман с авансом. Цел будет аванс, мы не грабители. Во! – из другого кармана достал горсть разномастных денежек. – Нальемся, тройку наймем и до хазы. Тюфяк ты, Сережа. Давно тебе надо к нам прибиваться. Сунешь своим тиграм по сотняге в зубы, пока прожуют да проглотят, ты гуляй. Нет, скажи, а! Федя! Да ты пей, пей, сколь пузо вытерпит.
«Жулики, – начал догадываться Сергей. – Давно про них молва. Ну, сколько Никанохе на пятый попадает? Ну, две, две с половиной в месяц. А у него в левом с тыщу да в правом не меньше. Это же шальные деньги. Как же они умудряются?»
– Да не пыхти, не ерзай, – похлопал Никанор Сергея по плечу. – Что у нас, все наше. И у тебя будет не меньше. Хочешь? Да не таращи ты свои караулки! Никаких нарушений. Ты слышал, что такое непредвиденные работы?
Сергей не только слышал. Ему тоже кое-что иногда перепадало. А суть в том, что котлы до сих пор освоены не до конца. Есть в технологии пробелы. Кто виноват, но бывает так: поставили калорифер согласно чертежу и все, как надо, никаких отклонений, а места для дымососа не осталось. Снимай калорифер, срезай крепления, снова ставь на другое место, чтоб дымососу площадь выгадать. Или взять тот же трубопровод питательной воды, вовсе простое дело. Сварил Сергей трубопровод, испытали его на герметичность. Все. Плати денежку. Разобрали монтажники трубопровод после испытания, ставят по месту. А он не лезет. То угол изгиба велик, то плечо длинновато. Кто виноват? А черт знает. Может, виноватый в министерстве сидит, чеки подписывает. А в отделе график, в цехе план. Над цехом начальства – четыре этажа битком. Давай-давай! Ну и – непредвиденные работы. Разрезать длинное плечо, сварить, снова смонтировать под опрессовку, снова размонтировать и поставить по месту. Рубли. За дело. Но бывает и так: все хорошо и на месте, а наряд на непредвиденные работы выписан. Оформлен во всех инстанциях.
Но сотен Сергей не получал ни разу. И навострил ухо.
– Ну, знаю, темниловка еще та.
– Топор! – взъерошил Никанор Серегину жиденькую прическу. – Тебе какая забота? У тебя наряд. Подписи-печати, комар носа не подточит. Получи, распишись и кати хоть сюда, хоть прямо в столицу. Там с хорошими деньгами тоже привечают. Ну? Усек? Распишись и получи. Дошло? И в карман. По сотенке своим тигрицам… Ну, Феде, конечно. Он же хлопочет. У него на цугундере кто надо. Им тоже на понюшку. А как же, миром батьку бить и то ловчее. Да ты пей, пей! Пе-эй, колун! Тюфяк! Тебя не касается, у тебя наряд. С подписями-печатями.
«Так… а что? – подался Ефимов. – Наряд. С подписями-печатями. По закону. Непредвиденные работы. Поди, проверь, сколько там и чего. У денег ни глаз, ни языка. Они молчат. Вон сколько в Никанохиной горсти вмещается. Если с подписями…»
– Ну, чо? – притянул к себе Никанор рассолодевшего Ефимова.
– Так если… с печатями, если с подписями…
– Пять сотен в месяц, – уточнил Никанор. – Тебе. Остальное хорошим людям. Лады? – протянул руку ладонью вверх.
«Если с подписями, с печатями… А если Иван пронюхает?»
Даже в голове посветлело. Ну а если пронюхает?
– Ты чего ушки натопырил? – строго спросил Никанор. – Тебе деньги в руки суют, а ты нос воротишь?
– А если Иван?
– Что Иван?
– Пронюхает.
– Во куда он пусть меня понюхает! Мы ему уже создали условия. Федь! А? Скажи!
– Создали, – подтвердил Мошкара. – Надолго. А ты не будь козявкой, – посоветовал Ефимову. – Люди на готовый хлеб найдутся. По пять сотенок в месяц – это не фу-фу. Понял? Ну, вот! Пей! – и вылил в свой бокал остатки из второго графина.
– Ты что думал, мы вчера родились? – принялся за свое Никанор. – Мои работяжники за сотню в месяц молчат в тряпку. Я им кронштейники хитрые подсуну, они и вглухую. По сотенке – и будя. Тебе монету предлагают, понял?
«Почему мне? – хотел спросить Ефимов. Но сам и ответил: – А что я – хуже других?»
– Ты по заводу прогремишь, – выложил Никанор последний козырь. – Первейшим ударником зачислят. По триста процентов нормы. Портрет в аллею. В газетах пропечатают. Тебе тот же Носач первым здравствуй скажет.
«А что мы – хуже людей?»
– Так я что, я вполне, – согласился Ефимов. – Лишняя копейка никому карман не прорвала. Если подписи и… это… если…
– По рукам! – сжал Никанор ладонь Ефимова. – Но вот что напоследок. Не вздумай аля бу-бу, понял! Нигде и никому, понял?
– Не, что вы. Я за товарища… Не-э, грб! – еле ворочал языком Ефимов. – Если с печатями…
– Ну – отдыхать, керя, отдыхать, – помог Никанор встать Ефимову. Довел до дверей, помог спуститься с крутого крылечка, прислонил к фонарному столбу и крикнул: – Возщик!
Таксисты охотно увозили гостей.
29
Возвратившись за стол, Никанор опять поманил официантку и не попросил, приказал:
– Стул убери и никого сюда. – Сунул ей самый измятый червонец. – Посуду смени. Коньяк, лимон, кофе. Ему – боржоми, – указал на Мошкару.
– За каким хреном ты приволокся? – запротестовал Мошкара. – Я тебе сказал: доставь до места.
– Докатится, – пренебрежительно отмахнулся Никанор. – Рановато его ублажать, пусть сноровку покажет.
– А я тебе говорю!
– Вот что, повелитель! Сейчас девка принесет боржом, промой мозги, и поговорим о деле. А пока – молчи. Ну!
– Я трезвей тебя, – и правда трезвым голосом произнес Мошкара. Сунул от себя грязную посуду, смахнул на пол крошки, положил перед собой обе руки, посмотрел Никанору в глаза и продолжал: – Не рыпайся, малый! Ты меня знаешь, а я знаю о тебе.
– Да на кой хрен ты меня спаровал с этой сявкой? – спокойнее заговорил Никанор. – Продаст на первом базаре. Сгорим, Пантелеич. Синим огнем.
– Ты хотел на елку влезть и не поцарапаться? – ехидно усмехнулся Мошкара. – Чисто-блисто и карман пузат? А я, по-твоему, такой дурак? Учить меня вздумал? Командовать захотелось? Ты у дяди свово спроси: он-то мной командовал? А у него котелок не твоему пара. Стрельца боишься? А кого ты не боишься? А? Фролика своего и то боишься, к Зойке подступиться не сумел.
– Не лезь! – вспыхнул Никанор. – Наши дела – это наши, а мои – не лезь! Понял?
– Дур-рак! – как плевок, бросил Мошкара. – Телок! Так вот, слушай! Серега не пойдет жалиться Ивану. А мы за Иваном долго, нет ли, как за каменной стеной. Все знают: Серега вырос в одной дерюге со Стрельцом. Не тронут Серегу, не посмеют, пока он вглухую не завалится. Но до тех пор мы его, как миленького, отошьем. Хочешь, спроси у Носача, как мы прежде-то и не таких в навоз месили. Спроси, спроси.
И все же здорово окосел Мошкара. Трезвый он не болтлив.
– Так ты и меня, если что, в навоз? – зловещим шепотом спросил Никанор, близко наклонившись к Мошкаре.
– Ты – пострадавший. От культа, – хохотнул Мошкара. – Пока сердобольные придурки одумаются, мы с тобой вволю напотешимся. Да и не годишься ты в навоз…
– Тихо! Дружинники!
– А у нас чисто, – показал Мошкара на грязные тарелки. – Мы с авансика по стопушечке, мы тихо-мирно. Эй, братцы! – не очень громко позвал дружинников. – Мы тихо-мирно, мы по стопушечке. С авансика. Потелые пропиваем. Помаленечку.
Окосел, расслюнявился Федор Пантелеич. Да и с кем не бывает? На то и говорится: нет такого молодца, чтоб обманул винцо.
– Тихо ты, требуха собачья! – прошипел Никанор. – Микроба туберкулезная! Тихо!
– Хе, мандражишь, – развеселился Мошкара. – Это я еще пошутил, а то всамделе могу кликнуть. Туда попадешь, что было – не было расскажешь. Хе! Жидок на расправу…
– Задавлю, падла!
Ого! Знать, не даром он верховодил здесь. Да и теперь, есть слухи, помогает запоздалым пешеходам. И Мошкара, вправду сказать, не робкий и тоже оборотистый, прикусил язык. Деньги деньгами, а сунет невзначай, свети фонарями. Совсем трезво, вымученно улыбнулся, сказал с обезоруживающей простецой:
– Во-о, уже и за пельки хватать. С тобой ни пошутить, ни посмеяться. Ну, что тут такого? Да они и не слышали, они и не глянули сюда.
Тихо-мирно удалились дружинники. Не хватать же просто сидящих за столиками. Рестораны для того и существуют, чтоб люди пили тут да закусывали. А зеркала все целы, официантки не плачут, администрация не звонит. Да и правда – получный праздник.
Опять расслабился Никанор. Подобрел, улыбнулся. Ему не было выгоды ссориться с Мошкарой. Да он и ни с кем не стал бы ссориться без особой нужды. Потому первым продолжил разговор. По-хорошему продолжил:
– Думаешь, если Капуста шухарной, то ему абы нахлебаться да бабу подмять? Мне красиво пожить хочется, чтоб душа радовалась.
– Чья душа? – тоже благожелательно спросил Мошкара. – Крикни ты этой лежанке, пусть пить-есть несет.
– Несет, несет, – успокоил Никанор собутыльника. – Еще вона, – указал на часы, – и эту добьем, и повторить успеем. Так вот я о чем. Ты вон насчет Зойки…
– Иван твою Зойку обгуливает.
– Чо-о-о?
– Ну и дурак! – сокрушенно покачал Мошкара головой. – Все воробьи на Радице знают.
– Засохни, гад! – сунул Никанор правую руку куда-то за пояс сзади. Побелел, ноздри задергались, губы, как пиявки. А если у него там отвертка? Или шило длинное? Но Мошкара все же пошел на риск. Надо было, вот и пошел.
– Если ты и еще раз, если ты… Все! – привстал он. И тоже озверелыми глазами принялся щупать глаза Никанора. Надо. – Вот так! Я тебе кто, я тебе враг? Шутки шутками, а это сказано! Во! – крестом сложил он указательные пальцы правой и левой руки. – Ты слушай, ты слушай! Вместе подумаем, что-либо придумаем. Зойка не дура, на кой цепляться за гнилозубого да плешивого… Да ты слушай! Во-от! Иван кто, Иван король. С ним любая, только помани. Ну, вот, дыши носом, а то ишь – за финку лапать! Ну, вот. Так я что. Я к тому, что можно ее отвадить. Если Ивана по-умному окунуть…
– Чего, чего? – выставил ухо Никанор. – Ивана? Окунуть?
– Да не о том я, не о том. На гоп-стоп Ивана никто не прихватит. Это понятно. Позолоту с него стряхнуть. Чтоб из цеха его в три помела, чтоб с завода. Понял?
– При чем тут Зойка?
– Долбня! – обругал Мошкара Никанора. – А при том, что не захочет она ватажиться, если собьем Ваню с официальных позиций. Девки – они ветер. Им подай героя, да чтоб всемирного. Моя вон дура… И-эх, Никаноша! Знал бы ты! Ну, так вот, слушай. – И, навалившись на стол тощей грудкой, зашептал торопливо, как горячечный. Никанор слушал внимательно, дергал бровями, соображая попутно, оценивая свою роль в таком каверзном деле, ни разу не перебил, но, когда Мошкара закончил, сказал твердо:
– Не выгорит.
– Посмотрим.
– Один смотри.
– А Зойка?
– Не твое дело.
– Значит, не слышал ты, а я не говорил?
– Я тебя понял. Иван тебе поперек горла. В навоз стоптать ты его не в силах, чужими руками под кодекс хочешь подвести. Работай, я Ивану не заступник, но и тебе не подельщик. Это пятьдесят восьмая. Ни к чему нам. Все!
– Все так все, – согласился Мошкара. – Но ты не слышал. Ясно?
– Пьем! – налил Никанор по полному бокалу.
– Пьем, – согласился Мошкара. Что-то он очень легко стал соглашаться. Перетрусил, видно. Насчет статей и кодексов он не очень. А если и правда – пятьдесят восьмая? И спросил:
– А это сколько, по пятьдесят восьмой?
– Не приведи бог, – загородился руками Никанор.
– А все ж таки?
– Дело не в количестве, дело в качестве, – ухмыльнулся Никанор. И пояснил: – От десяти до пятнадцати. Все – и ни звука! Все-о! Пьем!
30
Затея Ивана Стрельцова давно не давала покоя Федору Пантелеевичу Мошкаре. То они шумели насчет хозрасчетно-комплексной и чуть было не пробились. Теперь вздумали жить и трудиться по-коммунистически. Слова-то какие! Но дело шло к тому, что на этот раз осилят. Не с них началось, вот главное. «Жить и работать по-коммунистически» – это придумали железнодорожники на Московской окружной. В газетах было, на митингах гремело, в резолюциях зафиксировано. Тут никто не остановит. И пусть, и ладно. Но при чем приемщики? Кто сказал, что нельзя ни жить, ни работать по-коммунистически рука об руку с приемщиком? Приемщик – это кто? Технический контроль. Приемщику нет дела – выгодно иль не выгодно, он не возражает, если вы принесете пользу государству. Хоть в рублях, хоть в километрах. Ну а какая это польза, если вы сэкономите на окладе приемщика? Сто двадцать рублей в месяц? Да поснимайте хоть всех по стране, копейки получатся. Так в чем же дело? Почему приемщику оставаться без куска хлеба? Ну да, иди в монтажники. А если здоровье не позволяет? В сторожа? Возраст не тот. А они вписали там, в своих заповедях: «Работать без техконтроля и выпускать продукцию только хорошего и отличного качества». Написать все можно.
Так не так, но это все же аргументы. Если вы собрались жить по-коммунистически, если вы порядочные люди, выслушайте, разберитесь.
Конечно, у них тоже есть аргументы. Тоже веские. Но разбираться в тех аргументах Мошкара не намерен. Зачем? И так все ясно. Можно найти работу не только в бригаде монтажников, приемщики, слава богу, тоже пока требуются. Не везде Иваны взбеленились. Но пока оглядишься, пока разберешься на новом месте, пока найдешь входы-выходы, годы пройдут. Да и найдешь ли такое, как тут? Значит, что – на сто двадцать небо копти? А сам ты садись на сто двадцать. Небось вместе с дедом под три сотни в месяц огребают. На двоих тратят. А вам бы деток тройку-четверку, вам бы жену с претензиями. А? Значит, коммунизм собрались строить, впереди прочих туда дойти, а других под ноги, вместо подстилки? Ну, кому помешал приемщик? Кому?
Мошкара не на себя тратил такие доводы. Он готовился. К сражению. И как бы репетировал коронную речь. Не дадут сказать? Не будут слушать? И сказать дадут, и выслушают. Поможет ли? И было бы лучше, если бы не понадобились ни речь, ни слушатели.
С такими мыслями Мошкара теперь и спать ложился, и утро встречал.
Месяца два назад Федор Пантелеевич попортил немало нервов и себе, и начальству по делу совершенно пустяковому. Даже в его узком понимании дело то не стоило двух слов, ни единого чоха. Разиня-снабженец недосмотрел, подсунули ему партию ржавых труб. Такое не редкость, к тому же снабженцы тоже люди и жить хотят, но так обернулось, что трубы те, тоже по стечению обстоятельств, пришлись для трубопровода питательной воды. Самый ответственный на всем котле, а его делать из ржавых? Нет! График летит? Ничего, график можно исправить. Так или иначе, на бумаге или в деле. Никто не исправит, если котел взорвется и покалечит людей.
Все понимали: нельзя рисковать, но самые сутяжные хлопоты как-то свалились на него, на старшего приемщика Мошкару. С верхних этажей заводоуправления давили без зазрения. Там и котлы, и аварии, и людей видели, если можно так сказать, в бумажном воплощении. Ну а бумага терпелива. Вверху не знали, знать не хотели, кто такой Мошкара. Писали приказы, звонили, а восьмой энергопоезд стоял бездыханным, не хватало одного котла, а в том котле не хватало трубопровода питательной воды.
За неделю и в заводоуправлении, и в совнархозе, и где-то в кабинетах главка узнали, что есть на свете Мошкара. Через десять дней яростной тяжбы и пререканий вступил в дело человек, которого и прежде знали и в совнархозе, и в главке, и, вполне возможно, гораздо выше. И сказал: «Старший приемщик ОТК товарищ Мошкара прав. Он отстаивал главные интересы, все прочее – узковедомственное».
Конфликт исчерпался. Мошкаре не дали ни ордена, ни премиальных, но авторитет его возрос. Хороший конец. А заготовки из коррозийных труб так и остались валяться в углу промежуточной кладовки.
Вспомнил об этом Мошкара просто так. И осенило. Сначала показалось нелепостью. Отбросил Мошкара нелепость. Других забот хватает. А нелепость не ушла. Зачем она, для чего она, но коль не уходит, надо же куда-то определить.
Размышляя так, Федор Пантелеевич прошелся по цеху, заглянул в промежуточную кладовую, разыскал уборщицу тетю Нюру, которую за какие-то малые провинности перевели на эту должность из табельщиц, на котельном участке прибирались, как правило, сами рабочие. Посоветовал озабоченно:
– Анна Анисимовна, надо бы хоть раз в год в промежуточной мусор убирать. Чего-ничего там не накидали. Подметите, я вам спасибо скажу.
Потом, перед обедом, еще раз прошел мимо промежутки. Через проволочную сетку крупной вязки увидел чисто выметенный пол, груды разнокалиберных фланцев, освобожденных от паутинника, ярус труб с блестящими концами – результат Генкиного изобретательства и две стопки заготовок, ничем не отличающихся друг от друга. Еще тогда, в разгар конфликта, кто-то велел почистить ржавые трубы и смазать их машинной отработкой. Очки втерли, снаружи образили. А внутри? Но внутрь мало кто заглядывает, никому это не нужно.
В клетушечке цехового технолога, не пожелавшего селиться на «голубятне», что называется, ни сесть ни лечь. Стол, стул и полметра для корзины с бумажным рваньем. Прижался Мошкара лопатками к стальной двери, сочувственно повздыхал, заглянул в незаконченный чертеж, спросил вежливо:
– Что-то опять сотворяете, Виктор Васильевич?
– Новая система переливов, – ответил Ивлев, немного сдвинув стул к окну, приглашая Мошкару располагаться как дома. – Два вентиля, две крестовины, а система ненадежна. Вот смотрите, это же все равно, как шлюз. Эти ворота открыл – вода ушла. Но если их не запереть и запустить насосы, хоть всю реку перекачай, вода в шлюзе не подымется. Так и у нас. И вместо двух вентилей можно один, но с двумя крестовинами. Смотрите сюда…
– Я вон что, я по поводу питательной воды, – уважительно посмотрев в чертеж, высказал свою надобность Федор Пантелеевич. – Вы тогда, на совещании, напрасно меня стыдили. Я никогда против прогресса не восставал. Я за упорядоченный порядок… Ну, за прогресс по чертежу. Чтоб никакой свистопляски. Техника! Я знаю, утвердили Иваново предложение, ну, а чертежи как, технокарта как?
– Все в порядке, – пристально глядя на Мошкару, сказал Ивлев. Встал, достал с полки под потолком рулончик ватмана, развернул прямо на неоконченном чертеже новой системы перекрытия, придержал обеими ладонями за края. – Вот. Утверждено, одобрено. Все, как надо. Пятнадцатый энергопоезд пойдет по-новому.
– Интересно, – согласно покивал Мошкара. – Значит, двести сорок рубликов с каждого узла? А это, вот тут, это электроэнергия?
– Здесь все учтено, – подтвердил Ивлев. Поднял ладони. Рулончик принял свой обычный вид. Ивлев сунул его на полку и сел. Дескать, если есть еще вопросы, давайте, а то у меня дела. И Мошкара задал последний.
– Когда же внедрять? Пятнадцатый в понедельник на стенд пойдет.
– Успеем, – уже занявшись чертежом, заверил технолог. – А не успеем тут, сделаем на стенде. Ничего страшного.
– Да это да, – опять покивал Мошкара. И, выдвинувшись задом, осторожно прикрыл железную дверь. Деловой парень – новый технолог. И в ситуации разобрался, и новое начинание поддержал, и сам вон какую рационализацию придумал. Далеко пойдет, если милиция не задержит. Ну, насчет милиции это присказка, а вообще-то – прыткий.
Колосков попался по принципу: зверь на ловца. Почти разминулись, сам остановился. Посигналил, шагнул навстречу, сказал весело:
– Вот так, Федор свет Пантелеич, будем создавать первую бригаду коммунистического труда.
«Ты-то чего цветешь? – хотел спросить Мошкара. – Не твой кусок отрывают? А сам-то ты какие ценности создаешь тут? Пришей-пристебай, в каждую дырку затычка».
Слов этих парторг услышать не мог, мысли читать пока никто не умеет, но потускнел почему-то враз. И добавил, умерив пыл:
– Дело непростое, но с большими перспективами.
– Так я что, разве я против этих… перспектив? – вздернул Мошкара плечами. Поправил брюки, оглядел подкрановые балки и фермы перекрытия. – Я, Антон Сергеевич, не дурей паровоза. Только ошибаетесь вы, торопитесь с этими, с перспективами. Не готов наш рабочий к такой ответственности. По Ивану мерить нельзя, опасно. – И умолк, подумав, что этот шустренький парнишка с дурацким хохолком на макушке – давно уже не парнишка, не простачок, каким кажется, и вполне может быть, что слова его – правда. Так что же – идти против того, что неодолимо? Нельзя. Глупо. Невыгодно. И спросил тихо, искренне, почти готовый на главное: – Ну а мне что же – менять профессию?
– Ну, почему, почему? – будто именно на этот вопрос был приготовлен ответ. Опять расцвел Колосков, хохолок на макушке закачался задорно и молодецки. – Пока что одна бригада будет бороться за такое звание. Одна из девяти. Да и не клином свет на нашем цехе.
Не надо было говорить о клине и о цехе. Но откуда ж было знать Колоскову, что именно тут Мошкара хотел бы работать. Тут, а не в каком-то там белом свете. Но это не оправдание. И такое должен знать, коль ты называешься партийным организатором.
– Не клином свет, – уныло повторил Мошкара. – Не клином. Оно так, да почему именно мне уходить? Я здесь… пораньше вас со Стрельцовым. Мой отец тоже тут… от доски до доски. А что у меня здоровье такое, так это не я виноват.
– Ну, зачем так трагично? – покровительственно похлопал Колосков Мошкару по костлявенькому плечу. – Никто вас ущемлять не собирается, авторитет ваш известен. Ну а… дела такие, – обрубив ненужное развитие разговора, закончил парторг. – Просто надо смотреть в корень, в сердцевину явления. Снаружи, бывает, все понятно и гладко, а если заглянуть внутрь…
– Да-да, это верно, – вздохнул Мошкара. Оглянулся на промежуточную кладовую и подумал: «Вот и смотри внутрь, коль такой зоркий. Увидишь – счастье твое, не увидишь – подставляй бока. Хохолок у тебя подходящий. Вот и все, умный ты паренек».
И успокоился Мошкара, окончательно приняв решение.
На вросшем в землю мертвяке, оставшемся у ворот еще от строителей, Мошкара выкурил сигарету, обдумал последние детали, обернувшись, осмотрел опустевший пролет.
«Не клином свет на Иване. Найдут еще кого-либо в коммунистические ударники. А у меня здоровье не то…»
В промежуточной кладовой Федор Пантелеевич пробыл добрых полчаса. Вышел из цеха через боковую дверь. И до того озабоченное было у него лицо, что он сам себя не узнал бы, если бы глянул в зеркало.
