Текст книги "Кровь и пот"

Автор книги: Абдижамил Нурпеисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 53 страниц)

– Ты про меня все знаешь, – просто сказала Ализа. – Сколько было детей у меня, а вот осталась, как пень, одна… Иссушили они мою грудь и обрадовали подземное царство. Сорвал господь с груди моей цветы. Что мне было делать тогда, скажи!

Еламан молчал грустно.

– Старик мой несчастный всю жизнь мыкается в море… Не желала я ему своей доли, хотела чтобы хоть у него дети были. Вот и женила его на молодухе этой…

Ализа подождала, что скажет Еламан. А Еламан терпеть не мог как сварливую Каракатын, так и ее дочь. Но что он мог сказать?

– Правильно сделали, – тихо обронил он.

– Ах, родимый, откуда же правильно? – горячо возразила Ализа. – Выхода тогда у нас не было. Просто хотелось мне быть чистой перед богом. Да, видно, совсем тогда из ума выжила. Не на ту напала. Желая Мунке добра, беду ввела в дом, вот что! Где уж там быть толку, когда мира в семье нет?

Еламан, покраснев, ковырял пальцем землю. Он и не то бы еще сказал о Балкумис, но вежливость и положение гостя не позволяли ему ничего говорить.

Ализа опять заговорила:

– Сам знаешь, родимый, как бы я жила теперь, будь мои дети живы. Дочерей бы замуж повыдавала, – мечтательно произнесла она. – Принимала бы родню… Да вот господь не захотел ни одного мне оставить. Какие детки были! Не то что земле – людям отдавать ревновала!

Еламан вспомнил о своем ребенке, о своем сыне, и глаза у него защипало.

– Разве я плохая была бы свекровь? – гордо продолжала Ализа, смахивая слезы. – Посмотри на Мунке. Совсем состарился, согнулся. Ты думаешь, что ему все равно и он ко всему привык? О! Вот и Дос от него отвернулся, видишь, чго вытворяет? Продался Танирбергену, отгородился от своего друга. Думаешь, это Мунке не тяжело? Больно, очень больно это ему.

Ализа вздохнула, вспомнила о хозяйстве и ушла. А Еламан продолжал сидеть. Два дня он что-то усиленно обдумывал, а на третий отправился в аул старика Суйеу.

Обедневший за последние годы аул Суйеу еле выдержал зиму. Бесконечные поборы и налоги еще до зимы сильно пощипали стадо Суйеу. Пришла весна, и, как всегда, богатые аулы загодя откочевали на джайляу, а аул Суйеу остался на зимовке. И только когда наступило жаркое лето и от комаров и слепней житья не стало, аул переменил место. Но он недалеко ушел и раскинул свои дырявые побуревшие юрты на широкой равнине за Аранды-Кыром.

Вот в этот аул совсем перед сном и приехал Еламан. Старик Суйеу виду не показал, но обрадовался страшно. Старуха же, разом все вспомнив – и Акбалу, и восстание казахов перед мобилизацией, и ночной арест у них в доме Еламана, – заплакала, засуетилась…

И ягненка зарезали, и чаи поставили, и все было честь честью, но едва заметная натянутость не проходила. Все как будто ждали чего-то главного, а оно не приходило: имя Акбалы не называлось вслух. Говорили о том, о сем, как всегда бывает после долгой разлуки, по Еламан чувствовал, как старики думают о ней. Да и он сам думал. Скоро ему стало тягостно, и хоть он понимал, как неловко будет сразу уехать, но больше одной ночи выдержать не мог.

На другой день после чая Еламан, помявшись, пробормотал:

– Отец, думаю сегодня отъехать…

– Зачем так скоро?

– Дела есть…

– А! А! Ну, коль дела… Отъезжай! Отъезжай!

Но Еламан еще не сделал главного дела, из-за которого приехал. Он хотел забрать ребенка и не знал, с какой стороны за это взяться. Старик Суйеу тут же почувствовал что-то и, сердито хлопнув ресницами, уставился на зятя. Будто козел на гончую, он смотрел пронзительно и дерзко.

– Ну говори! Что там еще у тебя?

– Если вы не против, я хотел бы сына…

– А!.. Значит, за сыном приехал? Добро! Бери! Забирай!

– Спасибо.

После этого Суйеу ни разу не взглянул на Еламана. Не посмотрел он и на внука, которого собирали в дорогу, – сидел, отвернувшись в угол.

Старуха не выдержала и заплакала на прощание. И впервые не выдержала, заговорила о дочери:

– Живая память моей единственной…

– Цыц!.. Цыц, проклятая!.. – гневно крикнул на нее Суйеу.

Забрав сына, Еламан уехал. Все время подгоняя коня, он еще в сумерках добрался до рыбачьего аула.

В ауле сразу стало шумно. Один за другим приходили рыбаки, поздравляя Еламана с радостью. Мунке и Ализа совсем повеселели, будто опять у Еламана была жена и был очаг.

– Вот снова сколачиваешь семью, – посмеивались они. – Вчера был один, а теперь уж вас двое.

– Теперь жениться надо! – подхватывали рыбаки.

Но веселье прошло, а жизнь катилась своим чередом. Еламан нянчил сына, и на душе у нею становилось невесело. Ашим связал его по рукам и ногам, тогда как он хотел рыбачить с Мунке. Привыкший к молоку Ашим здесь ничего не ел и таял прямо на глазах. Игривые молодухи не давали Еламану шагу ступить. «О деверек наш, тебе и жениться не надо, – пели они. – Ты сам не хуже любой бабы. Тебе теперь только жаулык на голову надеть…»

А ребенок все худел. «Вот еще беда! Как бы не угробить сына!»– беспокойно думал Еламан.

XV

Как-то вечером к Мунке пришла Айганша. Она была прямо с промысла, домой не заходила, и от нее сильно пахло рыбой. Вошла она свободно, шумно, но, увидев незнакомого джигита, смешалась.

Она уже слышала, что у Мунке гость, ее разбирало любопытство, наконец она не выдержала и зашла, будто по делу. Она сразу догадалась, что этот мужчина с ребенком на руках и есть гость. Он сидел и баюкал сына, как мать. Даже песенку напевал мягкий старушечьим голосом:

 
Где же мой сыночек?
Ушел к девицам в гости…
Красно яблоко на ветке,
Красны девушки в постели…
 

Услыхав, что кто-то пришел. Еламан оборвал песню и обернулся. И тут Айганша узнала его. «Он!.. Точно он!»– радостно подумала она и сделала движение кинуться к нему, но, заметив, что он не узнал ее, покраснела и потупилась.

– Извини, сестренка… – тоже смутился Еламан. – Что-то я тебя не знаю.

– Я сестра Тулеу…

– Тулеу?

– Не вспомните?

– Апыр-ау… Тулеу, говоришь?

– Ну вспомните же!

– А!.. Одинокий дом в ложбине? Ты мне лепешку дала?

– Да-да, одинокий дом. Вы еще заночевали у нас. Тогда еще матушка жива была…

– Ах ты, милая моя! Ягненочек! – Еламан быстро привстал и поцеловал Айганшу. – Померла твоя мать?

Айганша кивнула.

– Когда?

– Этой зимой.

– Эх жалко! Ай-яй-яй, вот горе-то, знаешь, все хорошие люди помирают, а плохие живут. – Еламан быстро оглядел Айганшу, задержался взглядом на ее пропахшей рыбой одежде. – Как же ты живешь, милая?

– Как живу?.. Живу…

Пришла Ализа. Разговор оборвался.

Мунке вернулся с моря поздно, мокрый до нитки. Круглое обожженное лицо его распухло, глаза воспалились, потускнели. Как побитый, кряхтя и постанывая, ввалился он в землянку. Айганше показалось, что он вот-вот упадет. Она вскочила в испуге, Мунке повернулся к ней, пригляделся.

– А-а, это ты, Айганша? Здравствуй, зрачок мой.

Еламан никогда не видел старого товарища таким уставшим. Вернее, таким печальным. Он тут же догадался, что сегодня у рыбаков опять неудача. Когда лов удачен, рыбак приходит домой усталый, но бодрый.

После ужина рыбаки по привычке один за другим стали собираться у Мунке. Завтра на рассвете им опять надо было выходить в море, но они сидели долго, до глубокой ночи. Им хотелось поговорить о своей жизни и хоть что-нибудь придумать на будущее.

Еламан лучше других понимал, как плохо рыбакам, и первый начал разговор.

– И ветер этот проклятый, как назло, не перестает! – с досадой сказал он.

– И не говори! – тут же подхватил сосед. – Гребешь, гребешь– прямо руки отваливаются…

– Это что – руки. У меня вот сегодня весло сломалось, еле к берегу подошел. Думал, унесет в море…

– Апыр-ай, а?

– Теперь вот вдобавок и весла нет…

– Ну не горюй! Судр Ахмет тебе тут же весло сделает.

– Хо-хо… Он тебе сделает, как – помнишь? – Еламану сделал..

Рыбаки засмеялись. Улыбнулся и Еламан, но потом опять помрачнел. Он знал, что ближе к осени на море пойдут постоянные штормы. И рыба начнет уходить в тихие, богатые кормом места – в камышовые заливы. А в открытом море останется только крупная красная рыба. Но для крупной рыбы нужны специальные крючки, а где их взять?

Попив чаю и обильно вспотев, Мунке наконец пришел в себя. Посмотрев на Айганшу, он подумал, что уже поздно.

– Иди домой, милая, – сказал он. – Братья небось беспокоятся.

Айганша не шелохнулась. Ей было хорошо сидеть в этой землянке, пропахшей рыбой, и слушать, как беседуют рыбаки. Зрачки ее отяжелели и медленно двигались под длинными ресницами.

В землянке ненадолго стихло. Чадила коптилка. С улицы сквозь свист ветра доносился монотонный гул моря. Невесело было рыбакам при мысли, что завтра опять надо на целый день уходить из дому. Ребенок Еламана скоро уснул на коленях отца.

Молодой Рза несколько раз хотел вмешаться в разговор, но стеснялся Еламана. Наконец он не выдержал и спросил громко:

– Ел-ага, сами видите, как мы живем! Танирберген нас окончательно уморит. Так что же нам теперь – как овца дрожит под ножом, так и нам? Или что-то надо делать?

Еламан покашлял, огляделся исподлобья. Глаза у рыбаков заблестели, каждый, наверное, про себя искал выхода, но все ждали, что скажет Еламан.

– Джигиты! – Еламан старался быть рассудительным. – Только ли мурзу обвинять нам во всех неудачах? Может быть, мы плохо ловим? Если за рыбой не гнаться, как за диким зверем в степи, много ли поймаешь?

– А то мы не гонимся. Так гонимся, вот-вот ноги протянем.

– Это верно. Я знаю… – уныло согласился Еламан.

– А раз знаешь, чего нас судить? Рыбы нет, в этом все дело!

– Верно, верно. Даже к сетям не подходит.

– Или ушла куда-нибудь вся рыба?

Еламан усмехнулся и переглянулся с Мунке.

– Рыба-то не ушла, вот Мунке-ага знает… Дело в том, что как у скота, так и у рыбы есть свои любимые пастбища. Вот в чем дело, дорогие мои джигиты-рыбаки!

Мунке мелко закивал и обрадовался: наконец-то разговор зашел о главном!

– Это ты хорошо сказал, – важно подтвердил он. – О пастбищах. Это как раз и есть вся причина. Да пастбища-то все у мурзы! Помните, как в тот год Темирке точно так же выгнал нас в открытое море? Тогда еще Кален говорил: «Это море не татарин выкопал, его бог создал, и принадлежит оно всем!» А ведь это было при царе! Сейчас царя нет, говорят, революция… Говорят, все для трудящегося народа, а? Что-то не видно, чтобы мурза наш трудился, а? Однако и сушей и морем владел мурза, так и владеет. Что же мы, так и будем молчать?

Молодежь зашумела. Больше всех обрадовался Рза. Он всегда любил Мунке, но глухую досаду к нему часто испытывал. Уж больно тих, осторожен был старик.

– А что? – Рза даже вскочил. – До каких пор нам прятаться в кусты?

– Верно! Эх, друзья, и зажили бы мы, если бы начали ставить сети в заливе Кандыузек!

– Э, у тебя губа не дура… Гляди только, как бы в капкан не попасть. Забыли небось про Ивана Курносого?

И опять все примолкли и засморкались в смущении. Нарушать запрет было опасно.

Еламан вздохнул, прикрыл полой бешмета спавшего на коленях у него сына, потом выпрямился.

– У страха глаза велики… – сказал он, и старики тотчас согласно закивали. – Но мурза ведь и в самом деле силен.

Старики опять закивали.

– Знаем, Ел-ага!

– Тогда смотрите не жалейте, если дело у нас не выйдет. Если потом искать виноватого, то лучше с мурзой и Темирке не связываться. Я так думаю, а там смотрите.

– Понимаем, Ел-ага.

– Чего там! Нам-то терять нечего…

– Ты только постой за нас!

– Хорошо, идите все по домам. Завтра будем ставить сети в заливе Кандыузек.

Рыбаки стали расходиться. Рза нарочно вышел первым, стал в темноте ждать Айганшу.

– Давай провожу… – несмело предложил он, когда Айганша вышла,

Айганша ничего ему не ответила, только нагнула голову я заспешила. До дому она шла быстро, тихо открыла дверь. Все в доме давно легли. Айганша не стала зажигать лампу. Осторожно ступая в темной комнате, вслушиваясь в оглушительный храп Калау, она тихо добралась до своей постели рядом с постелью Кенжекей. Улеглась она, не раздеваясь, только по привычке натянула платье на колени.

Тулеу поднял голову с постели младшей жены.

– Где это ты шлялась, а?

Айганша молчала. После истории с нарядом Тулеу побаивался Айганшу. Поэтому он не стал больше ничего спрашивать, ругнулся только себе под нос и уснул, вторя храпу Калау.

Айганша ворочалась, закрывала глаза, представляла бесконечное количество рыбин, которые она засолила за день (это всегда навевало на нее крепкий сон), но заснуть не могла. Перед глазами ее все стояла землянка Мунке, блестящие глаза рыбаков, решившихся потягаться с Танирбергеном. Но больше всего думала она о Еламане. Чего только не случается в жизни! И как она сразу узнала его! Она вспомнила, как еще тогда, когда везли его в Челкар, поразил он ее воображение. Кого, кроме своих братьев да матери, видала она в те годы? Случайные заезжие вроде Абейсына да подводчики в промерзлой одежде – вот все, кого она знала. В самом деле, дикой, пугливой девчонке, росшей в безбрежной унылой степи, Еламан мог показаться человеком особенным. Закованный в кандалы, поднявший руку на грозного русского бая, он показался ей человеком из неведомого, таинственного мира, героем.

Она часто вспоминала его с тех пор. И в мечтах ее бедный рыбак становился сказочным богатырем. Ни разу не думала она о его внешности– красив ли он, молод ли? – и сейчас она не знала, изменился ли он с тех пор. Она только лежала, широко раскрыв глаза, в темной комнате, в которой наперебой храпели ее братья, и силилась вообразить те края, куда судьба загоняла его, и те мытарства, которые он перенес. Но воображение бедной девушки, выросшей в степи, было бессильно и неопределенно, и ей чудились неясные, но страшные картины: то черные, как могила, темницы, то неприступная крепость Торгаут за девятью стенами, то громоздящиеся до неба горы Капские.

И он прошел через все преграды и темницы, измученный, добрался наконец до родной земли, до своих рыбаков, до маленького сына. «Как смела жена его не дождаться?»– с гневом и презрением думала она под утро, уже засыпая.

XVI

Утром рыбаки спускали лодки на воду молча: все думали о предстоящем нарушении запрета. Еламан и Мунке вышли в море последними, в одной лодке. Вчерашний шторм к утру улегся, и душа отдыхала от тишины. Но море еще не успокоилось – волны еще беспорядочно возникали тут и там, и даже начавшийся слабый предрассветный ветер из степей не мог успокоить его.

Еламан радовался: опять, как когда-то, выходил он в море, слышал плеск воды под бортами лодки, привычным глазом искал чаек– рыбаки ехали проверять сети, и чайки должны были прилететь. Но чаек почему-то не было, и это поражало Еламана. Потом он понял, в чем дело. Все чайки собрались над заливом Кандыузек. Они там падали и взмывали, и лучи поднимающегося солнца серебрили исподнизу их крылья.

Рза из соседней лодки махнул рукой, потом крикнул:

– Видали, где рыба? Во-он чайки-то где!.. Еламан сочувственно кивнул ему.

– Ничего не скажешь… – бормотал Мунке, налегая на весла. – Кандыузек – место благодатное, рыбаки Доса прямо объелись рыбой…

– Да и сегодня у них в сетях небось не жидко. Видал, как все чайки туда собрались? – сказал Еламан. Помолчав немного, он удивился – Что-то там людей не видно. Не вышел никто в море, что ли?

– Да у них каждый день так, – сказал пренебрежительно Мунке. – Со скотом управиться надо, вот они и возятся, как многодетная баба с детьми. Коль брюхо полно, так и спешить некуда. А у тех, кто недавно приехал из степей, так и вовсе душа к морю не лежит.

Споро, привычно работая, они вытащили все сети, расставленные в открытом море. К обеду снова поднялся ветер, опять потемнело море, и лодки начало валять с боку на бок.

– Вот это ветерок! – покрикивал Еламан, гребя что есть силы. – Измотать-то он нас измотает!

– Только бы шторма не было, – отзывался Мунке. – Не приведи бог!

Перед тем как отправиться в Кандыузек, рыбаки высадились на берег, разобрали и осмотрели сети. Где было порвано, тут же на берегу стали зашивать. Кое-кто отправился домой перекусить. Ветер между тем опять перестал, и наступила такая тишина, что не шелестел даже прибрежный камыш. Только на горизонте висели темные вечерние тучи, сливаясь там с черной пучиной. Поспорив немного, Еламан и Мунке решили, что ночь будет тихой, а завтра днем поднимется шторм.

Когда солнце стало садиться за далекие степные холмы, рыбаки опять спихнули лодки и минут через двадцать были уже в заливе Кандыузек. Так же молча и сноровисто они выкинули сети поблизости от сетей Доса.

Возбужденный Рза вдруг быстро подгреб к Еламану:

– Ел-ага, а ведь нам никто и не помешал…

– Не радуйся особенно. Вон, гляди, по берегу Иван Курносый ходит.

– Где? Вон тот, что ли?

– Он самый.

– Вот злодей! Выследил все-таки…

– Ладно… Где там выследил – мы же в открытую сети ставим.

К ним постепенно подплывали остальные рыбаки. Все с опаской и любопытством смотрели на берег. Одинокий пеший с ружьем за плечами ходил по берегу.

– Может, охотится? – предположил кто-то.

– Какой там зверь! За нами следит…

Еламан решил поговорить с Иваном и стал выгребать к берегу. Борт о борт шли с ним и остальные рыбаки. Иван, дождавшись, когда рыбаки приблизятся, обернулся к камышам и замахал рукой. Тотчас из камышей вышли несколько человек.

Еламан поглядел на своих рыбаков. Рыбаки как бы между прочим клали поудобнее багры и весла. Лодки в тишине подходили к берегу. Грести уже перестали, лодки двигались по инерции.

– Только не скандалить! – предупредил своих Еламан.

Он первым спрыгнул на берег. Сейчас же с плеском выпрыгнули в воду и стали выбираться на берег остальные рыбаки. Иван Курносый, поглядев на своих людей, неторопливо подошел к Еламану.

– Здорово, приятель! – насмешливо сказал он и прищурился – Давно не видались…

– Давненько…

– Почему нарушаешь закон?

– Какой закон?

– Залив Кандыузек – место запретное. Это владение Темирке. Или ты забыл, а?

– Твой Темирке еще не вылупился, когда Мунке уже рыбачил в этом море. Теперь мы будем брать рыбу здесь. Или вашему промыслу не все равно, от кого принимать рыбу? От нас или от Доса?

– Значит, не все равно.

– Ну что ж, – Еламан мельком посмотрел на своих рыбаков и усмехнулся. – Что ж, не будете принимать, сами будем есть…

– Ты у меня так поешь, каторжник… – забормотал Иван. – Ты у меня поешь, что кровь с зубов пойдет!

Говоря так, он быстро оглядел рыбаков Мунке, соображая что-то, и решил наконец, что с рыбаками Мунке сейчас связываться не стоит (слишком их много), а надо доложить обо всем Танирбергену. Остановившись на этой мысли, он не стал больше грозить, повернулся и быстро пошел в сторону промысла. Люди его переглянулись и пошли за ним. Рыбаки остались на берегу.

XVII

Дела Танирбергена на прибрежье подходили к концу. Джигиты его за лето скосили достаточно сена. Но ему все было мало, и он, пообещав каждому по овце, нанял еще рыбаков Доса косить зеленый курак. Рабочие, приехавшие из Челкара, достраивали ему многооконный дом у зимовья в Ак-бауре. Дом был на городской лад, с голубой железной крышей.

Чуть ли не каждый день ездил Танирберген к своему дому, смотрел, как подвигается работа, и радовался, воображая, как он въедет в свои богатый дом с новой женой.

Выдать свою сестру замуж за Танирбергена для Тулеу было самым важным делом. Он уже получил свою овцу за курак, все звал мурзу в гости. Танирберген выбрал время наконец и прислал сказать, что приедет. Тулеу тотчас зарезал овцу и просил мурзу приехать поближе к вечеру, когда Айганша после работы приходит домой.

Но он не мог дождаться мурзы и пошел ему навстречу. Встретил он его за аулом. Они остановились, поговорили о делах, потом мурза тихонько тронул коня к дому Тулеу. Ехал он шагом, чтобы Тулеу не отстал. Танирберген был один, без своих нукеров. Сегодня ему никто не был нужен. Сегодня он хотел говорить с Айганшой.

Возле своего дома Тулеу забежал вперед и, пока мурза спешивался и привязывал коня, распахнул дверь и закричал:

– Эй, эй, бабы! Принимайте высокого гостя!..

Айганши дома не было. Обеспокоенный Тулеу, усадив гостя на самые мягкие подушки, вызвал Кенжекей за дверь.

– Где Айганша?

– Еще с работы не приходила…

– Болтай у меня еще! С работы все давно ушли.

– Может, рыбы много? Когда много рыбы, их иногда задерживают допоздна…

– Ай, сатана, ты тут мне не крути! Эта девка, видно, опять у Мунке сидит. Беги за ней, веди сейчас же домой, поняла?

Вернувшись в дом, Тулеу робко покосился на гостя. Танирберген оглаживал усы, оглядывался и делал вид, что ничего не случилось.

Тулеу бегал по дому, сам готовил угощение гостю и никак не мог придумать, что бы такое соврать мурзе.

– Бедная, никак не может забыть своей матери, – забормотал он наконец. – Ради ласки Ализы…

Он не договорил и прислушался. С улицы ясно был слышен шорох, будто кто-то подходил на цыпочках к дому. Тулеу подождал, но никто не вошел. «А, черт, сатана! – подумал он о Кенжекей. – Не может быстро сбегать…»

Дверь осторожно отворилась и прикрылась. Пришла Кенжекей. Она запыхалась и смотрела на Тулеу тревожно.

– Где она? – шепотом спросил Тулеу.

Кенжекей не успела ответить, как дверь опять отворилась и в дом, поеживаясь, вошла Каракатын. Облизнувшись, она с преувеличенной учтивостью и смирением поздоровалась с Танирбергеном. Потом взглянула на Тулеу. Во всей фигуре ее, в лице, в губах и в глазах было такое злорадство, что Тулеу мигом сообразил: дело плохо.

– Э… уж не потерял ли ты чего ненароком? – смиренно спросила Каракатын.

– Пошла отсюда! – прошипел Тулеу и показал кулак. – Катись отсюда!..

– Ах, дорогой, я к тебе по соседски… Хотела горем своим поделиться…

– Вон отсюда, сатана!..

– Представляешь? Я чуть не лопнула от горя, когда увидела, как твоя сестрица… эта бесстыжая девка, обнимается с джигитом…

– Что-о? Что она тут мелет?

– Ойбай-ау! Бывало, в сорок глаз глядят за девкой – и то не углядят. А вы ее совсем распустили.

Взбешенный Тулеу перестал стесняться мурзы.

– А какое твое собачье дело до моей сестры? – заорал он. – Ты что сюда лезешь?

– Дело… Какое дело? – несколько растерялась Каракатын, но тут же ободрилась. – Э, дорогой, теперь уж не у меня, а у тебя будет дело…

– Что еще за дело? – не понял Тулеу.

– А вот увидишь…

– Говори, ну!..

– И скажу! Побоюсь, что ли?

– Тьфу, чертовка! Говори! – заревел Тулеу.

– Я вот тоже вырастила девушку. Моя дочь была такая невинная, что…

– Го-го-го!.. – заржал вдруг Тулеу. – Твоя дочь… Сковорода немытая – вот кто твоя дочь! Нашла, с кем сравнить… Го-го-го…

– Сам ты сковорода, дурак паршивый! Моя дочь честная замуж вышла. А ваша девка…

– Заткнись, зараза!

– А вашу девку вы проморгали! Бабы твои только и знают, что обжираться. Вон, гляди, ряшки жиром заплыли, сидят – зады отращивают, а сестрица твоя – хвост дудой и ушла с беглецом этим, с каторжником…

– Что ты сказала, балда?

– Сам ты балда! Посмешище! Пес ленивый! Что и было стоящего у тебя в доме, так Айганша. И ту под носом у вас всех увел Еламан!

Тулеу вдруг побежал к печке, схватил кочергу. Жилы на висках у него вздулись. Калау, будто дремавший до сих пор в углу, пошарил возле стенки, нашел здоровую плеть и вскочил. Пинком растворив дверь, Тулеу выскочил на улицу. Мрачный Калау развинченной походкой вышел следом.

– Тулеу, постой! – закричал кто-то со стороны.

Братья остановились, оглянулись. К их дому подходила спешно кучка людей во главе с Иваном Курносым и Досом.

– Обожди, Тулеу, дело!

– Отстань!

– Да постойте вы!..

Братья, не оборачиваясь больше, зашагали к аулу Мунке.

– Назад! – раздался голос Танирбергена.

Братья остановились. Швырнув кочергу в пыль, Тулеу повернул к дому. Разочарованно вздохнув, поплелся назад Калау. Через минуту все сидели перед Танирбергеном.

– Мурза, аул Мунке поднимает скандал, – докладывал Иван Курносый. – На глазах у всех поставили свои сети в заливе Кандыузек. Попробуйте, мол, прогоните, а?

Иван даже засопел от обиды.

Бледный Танирберген глазом не моргнул. Не до рыбаков ему было теперь. Он опомниться не мог от поступка Айганши. Крепко потерев лоб, он наконец сообразил, о чем говорит ему Иван, и повернулся к Досу.

– Что скажешь? – тихо спросил он.

Дос сперва смотрел в землю. Потом выпрямился, но глаза все равно прятал.

– Где Еламан, там всегда заварушка… – буркнул он.

– Тогда решай, – сказал Танирберген и погладил усы, пряча злую усмешку. – Море твое, и рыба твоя…

– Решать нечего. Отобрать сети, и все.

Танирберген помолчал, изучающе осматривая всех.

– Дос-ага прав, – сказал он. – Раз они решили вас грабить, вы не давайтесь! Соберите побольше народу. Пощады Мунке не давать!

Дос и Иван Курносый встали.

– Так мы пойдем… – коротко сказал Дос.

Танирберген кивнул. Потом поглядел пристально на Тулеу и Калау.

– Когда дойдет до дела, – внятно сказал он, – можете показать свою силу, любезные братцы.

Встал, потянулся и, будто совсем забыл про Айганшу, вышел. Через минуту братья услыхали стук копыт.

XVIII

Рыбаки Мунке встали рано. Никто не ждал распоряжений. Каждый молча занимал место в своей лодке. Все было как всегда, как каждое утро – стучали весла, скрипел песок под лодками, всплескивала вода. Только багров на этот раз взяли побольше да не слыхать было обычных шуток и смеха.

Утренний ветерок занимался вроде бы ровный. Но пугливый шелест и тревожная дрожь курака не сулили хорошего. Мунке с Еламаном переглянулись.

– Ну, джигиты, поспешим, – поторопил рыбаков Еламан. – Ветер поднимается…

Рыбаки, как и вчера, тотчас уселись в лодки по двое и стали выгребать к заливу Кандыузек. Еламан все поглядывал на берег. На берегу не видать было ни души. Тихо было и на промысле, не мелькали там платки баб, не слышалось голосов. И в море было пустынно. Кроме них, никто в море не вышел.

Еламан не знал, к добру это или к худу. Он томился, но, чтобы не напугать Мунке, нарочно заговорил о ветре:

– Ветерок-то опять крепчает…

– Ничего! – бодро отозвался Мунке. – Сети наши ведь в заливе, за камышом. Там тихо будет.

– Так-то оно так, да как бы нас еще до залива не прихватило – намучаемся.

Мунке не ответил. Некоторое время он осматривал берег и море, потом вдруг сказал:

– Что-то, кроме нас, никто не вышел в море, – и даже грести перестал, задержав весло в воздухе.

– Я давно уже заметил… – отозвался Еламан.

– Непонятно что-то.

– Черт побери! Если бы узнать… Не может быть, чтобы те ничего не предпринимали.

– Может, тебя боятся?

– Меня-то? Вряд ли…

До Кандыузека рыбаки дошли скоро. Мунке был прав: в заливе было тихо, волна с моря сюда не доходила, возле трясин и камышей стыли отраженные в воде утренние облака.

Едва подойдя, рыбаки начали выбирать сети. Сети колыхались и трепетали от биения обильной рыбы. Желтобрюхие сазаны и серебристые чебаки, белоглазки и черноглазки сверкали, как серебряные монеты на камзолах девушек.

– Ух, барекельде! – восхитился Еламан, вспомнив свою рыбацкую молодость. Рыба хлестала по воде, розовые в утреннем свете брызги высоко взлетали над лодками. Еламан, мокрый с ног до головы, швырял рыбу на дно лодки и смеялся. Давно не испытывал он такой радости. – Мунке, помогай! – покрикивал он. – Вот это рыбка!

Возбужденно кричали и на других лодках – куда ни глянь, всюду видны были сгибающиеся и разгибающиеся спины, слышался глухой стук рыбы о дно лодок.

И никто не заметил сначала, как из-за камышей разом показалось десятка два лодок Доса. Впереди всех на узкой белой лодке спешил Иван Курносый. Тихо и азартно покрикивая на гребцов, он стоял на носу с двустволкой в руках.

Неизвестно, кто первый заметил их, но рыбаки разом бросили работу и повернулись к Еламану.

– Весла, багры готовьте! – крикнул Еламан, нашаривая в ногах скользкий от рыбы багор. Положив багор поперек лодки, Еламан внимательно сосчитал рыбаков Доса. Тех было раз в пять больше, чем джигитов Мунке. У троих, кроме Ивана, были ружья.

– Апыр-ай! Они пойдут на все! – пробормотал Мунке.

– Ах дурак я, дурак! – ответил ему Еламан, с поздним сожалением вспоминая о спрятанной на заброшенном зимовье винтовке.

Иван Курносый издали начал целиться в Еламана.

«Постреляют нас!»– бессильно подумал Еламан и крикнул своим рыбакам:

– Ладно, джигиты, бросайте багры!

Рыбаки Мунке один за другим со стуком стали бросать багры в лодки. Джигиты Доса, разделившись надвое, стали заплывать с обеих сторон. Подплыв, Тулеу размахнулся веслом, хотел ударить Еламана, целил в голову. Еламан увернулся, весло гулко ударилось о борт, сломалось. Тулеу, задыхаясь, схватил соил. Еламан успел перехватить конец соила, вырвал, забросил далеко в воду.

– У, гад! Силу показывает! – заорал Тулеу. – Дайте ружье!

– Тихо, тихо! – Иван Курносый вклинился между лодками Еламана и Тулеу, положил ружье на колени, направил стволы на Еламана. – Пикнешь – пристрелю, как собаку, понял? – И тут же своим – Приступайте!

Джигиты Доса с наслаждением принялись забирать рыбу, весла, багры и сети. За полосой камыша и болот гудело море, в заливе Кандыузек было тихо, только люди – ругались и громко сопели.

Дос с ненавистью глядел на бывшего своего друга Мунке.

– Вот кого бы я утопил! – говорил он яростно. – Мало утопить этого старого черта!

– Топи, топи! – так же злобно отвечал ему Еламан. – Топи! Всех не утопишь!

– А ты, сволочь, не рыпайся особо! Объявился тут, зараза! Гляди, другой раз попадешься – живым не уйдешь!

– Ладно! Больше не встретимся. А встретимся – разойдемся по-другому!

– Поглядим…

Рыбаки Доса между тем начали уже перебрасывать рыбу в свои лодки.

Как ни крепился Еламан, но, когда увидел, как у рыбаков Мунке забирают сети, не выдержал.

– Что ж ты делаешь, Иван? – ужаснулся он. – Ведь царские времена прошли, а?

– Хо-хо! Теперь у нас времена Танирбергена!

– Значит, никогда не будет нам свободы?

– Смотри-ка ты! Свободы захотел? Твоя свобода – на каторге, сволочь! А эти, – повел он глазом по рыбакам Мунке, – эти завтра от голода выть начнут. А когда совсем уже загибаться будут, вот тогда и поговорим, кто тут главный: ты или наш мурза! Понятно?

XIX

Уже три дня в ауле Мунке никто не выходил в море. И уже три дня ни в одном доме не разводили огня под котлами. Кое-кто начинал уже поругивать Еламана.

– Черти его сюда принесли! Посадил всех на воду… Лучше бы он и не появлялся.

Но сильнее, чем голод, угнетало безделье. Раньше рыбаки все-таки выходили в море, возились с сетями. Раньше хоть надежда светила каждому: вдруг попадет хорошая рыба? Теперь никто не выходил из дому, и ругань в семьях стояла по любому поводу.

Еламан думал, думал и ничего не придумал, кроме как пойти поговорить с Танирбергеном.

Танирберген принял Еламана ласково. Он отдыхал в полуденный зной в своем прохладном шатре. Когда пришел Еламан, мурза поднялся с преувеличенной любезностью:

– Проходите, дорогой Еламан, проходите, садитесь…

– Я ненадолго… – хмуро буркнул Еламан.

– Почему! Будьте гостем. Эй, кто там!

В шатер поспешно вошли два дюжих джигита по главе с косоглазым гонцом и стали у двери. Танирберген улыбнулся и нанял расспрашивать гостя о здоровье. Насчет здоровья Еламан ничего не сказал, а сразу повел речь о рыбе. Красивое лицо мурзы поскучнело.