сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Секунды длились медленно, неимоверно медленно. Хотелось, подобно ежу, побыть наедине со своей мрачностью, а все были в комнате, в сборе, и это меня немного раздражало. Но так как в последний раз я выплёскивала свой гнев при разговоре по мобильному с мамой, я мысленно заедала эти обиды. Кстати, насчёт разговора… Я взглянула на дисплей сотового, на котором отобразились три пропущенных (а, точнее, отклонённых) ещё днём от мамы, обвела задумчивым взглядом соседок, которые были заняты — каждая своими делами (но при этом я знала, что, как только покину комнату, они тут же начнут обсуждать меня) и, вздохнув при этой мысли, взяла телефон и отправилась в душ. Стены у нас тонкие, а уши по общаге большие, но, если включить воду, ничего слышно не будет. Так я и поступила. И мамино «Алло» показалось мне таким нежным, но в то же время встревоженным, что я беспокойно заёрзала на тёплом (благо, работал утеплитель) полу рядом с душевой. «Ты звонила, мам». Это сухое «Ты звонила, мам». Каждый ребёнок на свете, должно быть, в несчастьях проклинает себя за все безразличность и равнодушие, вложенные в это «Ты звонила, мам». Хотя нет, есть ещё похлеще. И, точно чтобы добить создавшуюся ситуацию, я произнесла это «я была занята, мам», но она не отвечала долго, и каждый бы уже на моём месте понял, что произошло или происходит что-то ужасное, что не поправить одними лишь словами.
— Папа…
***
Мой папа всегда любил Dire Straits. Особенно Brother In Arms. Он плакал на любых мероприятиях, когда слышал первые аккорды гитары в этой песне. До определённого момента я не находила ни в этой песне, ни в самой группе ничего особенного, несмотря на мою большую любовь ко всем музыкальным произведениям 80-х годов. Но однажды он, улыбаясь и улетая в воспоминания, рассказал, почему именно это песня. И почему его так трогает одно лишь напоминание о ней.
— Когда я собирался в армию, я слушал эту песню почти каждый день (да, мой папа знает английский. Более того, в детстве мы даже вместе учили его). Оттого и воспоминания такие.
У всех свои воспоминания. И никогда не знаешь, что вспоминает человек, слушая ту или иную песню. Но за это мы музыку и любим — не вслушиваясь порой в текст, мы находим в ней для себя нечто большее, чем только лишь рифмованные строчки и мелодичные куплеты. Вместе с этими знакомыми словами мы уходим в воспоминания, и нас либо гложет боль души по уже давно ушедшему, либо радуют счастливые воспоминания прошлого. Что чувствовал папа при этом?
— Да, я знаю эту историю, — тоже улыбаясь, говорю я. — Когда тебя забирали в армию, но ты не пошёл. Просто не смог. Потому что появилась я.
— Ну, да, как-то так, — неопределённо качал головой отец. Ему нравилось вспоминать. Ему определённо нравилось возвращаться в былые воспоминания. Впрочем, кому из людей это не нравится?
— Папа…
Сердце замирает у меня в груди, и слёзы уже сами собой текут по щекам. Я не помнила, как бешено ворвалась в комнату, то ли бессознательно кидаясь кому-то в объятия, то ли кто-то сам стал обнимать меня. Соседки? Да, безусловно, это были они. Но у меня в голове только звенели слова мамы, и шумела не выключенная в душе вода. You did not desert me, My brother in arms…
Сколько потом дней подряд играла у меня в голове эта песня? Сколько потом дней подряд прокручивала я в голове слова матери? Для меня перестало быть важным абсолютно всё, и я с нетерпением ждала прихода выходных. А неделя, как назло, выдалась самой насыщенной в плане учёбы, и все пары по определённым датам сошлись именно на ней. You did not desert me, My brother in arms…
Мой отец очень серьёзно заболел. И пока врачи не могли прогнозировать чего-то определённого, но каждый второй пожимал плечами. В итоге, папу положили в больницу. Никто не мог ничего сказать. И эта неопределённость пугала сильнее любого поставленного диагноза. Мне бы скорее приехать, увидеть его в палате, утешить и успокоить.! А дни, как назло, медлили и ползли самыми медленными в мире улитками.
В четверг, зная, что назавтра у нас нет пар, когда я собралась уезжать домой, мне написала Дарья. Её сообщение странного содержания тут же привлекло моё внимание, несмотря на смятение и рассеянность, которые сопровождали меня с самого начала недели. Соседка спрашивала, собираюсь ли я заехать ненадолго в общагу перед тем, как поеду домой. Да, естественно. Все свои вещи я не решилась тащить в университет. Дарья — Дарья! — от которой я не могла никогда ожидать не то что подобного, но даже элементарного извинения, слёзно просила и умоляла меня, зная о грядущей проверке в общежитии: «На посвяте, на котором я была вчера, мне налили в колу немного виски, о чём я совершенно не просила. Я не выпила ни капли, только принесла с собой стакан. Вылей, пожалуйста, если не трудно. Очень прошу».
Когда я ехала в автобусе, я вспоминала себя первокурсницей. И разве это повод — винить их в том, что у них столько желаний и возможностей? Разве стоит их упрекать в том, что они только начинают учиться и многого не знают? Да и сама я… Разве столько много знаю, что чуть не пошла работать в ночной клуб? Впервые за всю эту неделю такие мысли заставили меня улыбнуться.
За моими сборами в общежитии наблюдала Ангелина. У девушки не было пар в этот день, и она молча смотрела, как я пытаюсь впихнуть в рюкзак вещи в таком количестве, в котором их просто невозможно туда впихнуть, сидя на своём втором ярусе, по-турецки сложив ноги.
— Дай помогу.
Она спешно спустилась, и мы стали пытаться сделать невозможное вместе. Получалось всё ещё плохо, но уже куда лучше, чем одной. Я поблагодарила Ангелину и, к моему огромному удивлению, она обняла меня перед тем, как мы распрощались на мои долгие выходные.
— Можно я буду иногда брать твою подушку? Я всё не решалась у тебя это спросить, но поступала так, когда тебя не было, — скромно поинтересовалась соседка, робко улыбаясь. Девушка имела в виду мою подушку, с одной стороны у которой были вышиты разноцветные блёстки. — Просто когда тебя нет, я беру её и рисую на ней сердечки и прочее, — негромко добавила она.
Как после этого можно было не улыбнуться! Я ещё раз обняла Ангелину и отправилась в путь, в свой любимый подмосковный город, слушая песню, которая то и дело вызывала у меня слёзы в последнее время. You did not desert me, My brother in arms...
***
Сложно передать словами, что чувствуешь, когда глядишь на до боли знакомые места, в которых ты родился и рос, а теперь приезжаешь сюда лишь когда находится время. На нашем маленьком городском вокзальчике так ничего и не поменялось. Также продолжают спешить нелепые и порой рассеянные люди — одни, усталые, мчатся домой из Москвы, с работы; другие ездили в пригороды к родственникам и знакомым. Есть и такие, у кого сама работа — вокзал. Среди таковых, например, встречающие новых пассажиров маршруточники, которых слышно ещё с самого перрона с их забавным акцентом. Один такой мужчина знает меня в лицо. Когда я подхожу к маршрутке, взгляды наши встречаются, и на его смуглом лице мелькает улыбка. Он кивает мне, я — ему, а затем время снова начинает бежать по своей накатанной, совершенно забыв о том, что только что остановило мгновение для едва ли знакомых друг другу людей.
За окнами проносятся серые осенние пейзажи. Но когда я думаю о лете, мне почему-то вспоминается не та яркая зелёная пора, которая в нашем городке так и дышала жизнью, когда можно было спать до обеда и просыпаться под запах кофе, сваренный отцом, или выпечки и лазаньи, приготовленной мамой; когда мы с сестрой Алисой устраивались вместе на раскладном диване в зале и до самого утра секретничали, шептались и смотрели фильмы; когда мы всей семьёй приезжали на дачу, и местные друзья звали меня гулять и бродить по окрестностям, пока с нашего участка не начинало веять превосходным запахом свежего, только что сделанного папой шашлыка, и ребята чуть ли не слёзно упрашивали меня отведать хотя бы кусочек этого угощения — а он таким и являлся! — вместе с овощами с огорода и заправленным майонезом салатом. И сейчас всё это кажется далёким и недосягаемым. Нет. Почему-то при слове «лето» мне в первую очередь вспоминаются вечера напоённой октябрём Москвы; улыбающиеся девчонки, которые так влюблены в свою профессию, что не могут перестать говорить о ней; Юлия, с которой мы дегустировали кухни разных столичных баров; вечера в парке Горького, в которых мы вели порой грустные, но при этом задушевные разговоры с Марком; соседки по комнате, которые, как оказалось, всегда с такой тревогой ждали меня домой, а я даже не замечала заботы с их стороны… Я выдыхаю, и на окне запотевает след от горячего дыхания, кричу водителю привычное «На остановке!» и, вылезая из транспорта, ощущаю, как меня перестают держать ноги. Они становятся ватными и неподъёмными, вся окружающая картина рябит перед глазами, и я ощущаю себя так, будто не спала несколько суток подряд. Я совершенно не помнила, как добралась до дома, как с навернувшимися слезами встретила Алису, чувственно обняла маму. Был ранний обед, день только начинался. А мне было больно и страшно одновременно.
Папа и сам боялся. Он признавался в этом с большой неохотой, выдавливая из себя улыбку и как будто стараясь перевести всё происходящее в шутку. Я никогда не чувствовала себя так, как в тот момент, когда вглядывалась в бледное исхудавшее лицо отца, а к горлу то и дело подступал ком, и глаза чуть ли не каждую секунду застилали слёзы. Ни одна ситуация, в которую меня ставила жизнь, не могла сравниться с этой. Но сидя рядом с ним и держа его за руку, я и сама пыталась улыбаться. Отражалось ли всё горе на моём лице? Даже если и нет, сердце отца всё равно всё чувствовало. Я попрощалась с ним с большой неохотой. И он тоже не хотел меня отпускать. Но часы приёма окончились. Впереди было только тягостное ожидание и паника, которая понемногу, с каждой минутой всё больше и больше зарождалась в сердце.
Вернувшись домой, я села на кровать и так и осталась сидеть без движения. Недавно прошедшие мгновения так врезались в мою память, что мне казалось — я до сих пор нахожусь в палате у отца и слушаю его речь. «А ты знаешь, я ведь на днях вспоминала твою любимую песню… Слушаю, и у самой слёзы из глаз». — «Ты слишком загоняла себя с работой. Совмещать работу и учёбу — это очень сложно. Нужно что-нибудь одно. Здоровье, посаженное в молодом возрасте, не восстанавливается…» — он прервался, некоторое время молчал, но я воспользовалась этим мгновением, перебив его мысли и не дав ему ничего сказать: «Дело не в том, папа. Столько всего произошло… Даже в голове не укладывается».
Даже в голове не укладывается. Ко мне подбежала Алиса, неся в руках мобильник. Уведомление. Пока одни люди переживают свои проблемы, у других жизнь идёт своим чередом, не останавливаясь ни на секунду, и когда я равнодушно заглянула в телефон, мне показалось, что московская жизнь для меня осталась где-то далеко позади, и её не то что не возвратить — к ней и не вернуться.
— Коменда пишет, — зачем-то вслух произнесла я со вздохом, откладывая гаджет в сторону, ни к кому толком не обращаясь — ни к не перестававшему вещать телевизору, ни к Алисе. — Говорит, посылка пришла. Но вы все здесь, со мной, рядом. Так что, вероятно, что-то перепутала.
В воскресенье я возвращалась в Москву в расстроенных чувствах. Меня — да, впрочем, и маму, и Алису беспокоила неопределённость в состоянии отца. А у меня при этом не было даже возможности попрощаться с ним, сказать, что уезжаю. Я долго стояла на перроне, ожидая поезд, вспоминая, как каждый раз, когда я уезжала из дома, меня до вокзала провожал папа. Но минуты пролетели как-то незаметно. Свет электрички. Жужжание рельс под колёсами поезда. Людный вокзал, наполненный недовольными хмурыми людьми. Спешащее метро, ревущее в подземных московских тоннелях. И вот уже знакомые стены говорят мне о том, что я дома. И всё же, дом человека — это не место, где он родился, а там, где его ждут. И с недавнего времени я поняла, что ждут меня и в столице, когда обрадованные соседки бросились мне на шею и начали обнимать и расспрашивать о том, как живётся «под Москвой».
— Подождите, подождите, не всё сразу, — отмахнулась я, задыхаясь от чувств — радости, счастья, тоски, ностальгии и внезапности одновременно. Дарья и Ангелина заглядывали мне через плечо. Я вскрывала найденный конверт. По приезде я всё-таки отыскала его в ящике, и теперь вертела его из стороны в сторону, пытаясь вспомнить, где же у меня есть такие дальние знакомые, которые могли бы мне написать.
— Давай же, открывай скорее! — сгорая от любопытства, воскликнула Дарья. Легонько пожав плечами, я вскрыла конверт. 13 ноября. Оно даже почти не опоздало. Внутри было письмо, которое настолько заинтересовало меня, что я не сразу заметила ещё приложенный файл с какими-то документами внутри.
Я так долго смотрела на письмо перед собой, держа его дрожащими руками, но не читая его, а глядя куда-то сквозь, что перед глазами у меня заплясали чёрные точки, отчего в голове стали возникать дрёмные иллюзии, а соседки давно уже покинули меня. А может, я уже не первый день сижу так, и у Дарьи с Ангелиной продолжилась своя жизнь, полная учёбы, новых московских открытий, тусовок первокурсников?.. Я наконец оторвалась от письма. Я его так и не прочла, хотя, даже кинув на него беглый взгляд, можно было судить о его коротком содержании.
А жизнь за стенами общаги и вправду продолжала течь. Приятная тёплая пора первой половины ноября сменилась дождями и холодами. До снега дело не доходило, но с утра и поздними вечерами на улице уже ощущался мороз. Жители студенческой общаги замерзали без отопления. Мы с соседками обменивались пледами, надевали тёплые, предназначенные для зимы пижамы. Многие люди на улицах уже ходили в зимних сапогах и надевали на руки перчатки. Только что мне было до уличного холода, когда свой, ещё более ледяной и неприятный, буйствовал в сердце! Я ходила на учёбу, порой даже посещала какие-то кажущиеся мне нелепыми мероприятия, на которые меня водили, видя моё состояние, соседки. Иногда мы даже гуляли по вечерам на стадионе рядом с общежитием. Но всё это происходило молча, а для меня — так уж тем более в серых красках. Дни пролетали так, словно их и не было. Два дня? Пять? Неделя? Откуда мне знать, как мне вспомнить! Я звонила маме каждый день. И однажды она позвонила мне сама.
В тот самый день, когда я, кажется, наконец, отошла от перенесённых изумлений и прочла всё-таки письмо, о содержании которого итак догадывалась всё это время.
— Кристина, папа…
Это слишком сильно — когда на сердце накатывают столько эмоций в один момент. Они захлёстывают тебя волной, и выбраться из них практически невозможно. Мне хотелось смеяться, плакать от счастья и горечи одновременно, а потом — кричать, что есть силы, не считаясь ни с кем: услышат — и ладно.
Слова, которые я желала услышать всё это время после того, как покинула свой подмосковный городок. Слова, которые и во сне-то заставляли радоваться, а уж наяву они выглядели почти невозможными, просто несбыточными для того, чтобы их произнести!
Папу выписали. В ходе этого краткого лечения и многочисленных осмотров ничего опасного у него не нашли, и мама звонила сказать, что он возвращается домой. Радуясь, сдерживая себя, чтобы в тот же миг не закричать от счастья, я загибала и разгибала уголок письма, которое держала в руках, и, кусая губы, продолжая при этом улыбаться, думала, как сообщить родному человеку эту весть. Я и сама толком не была в этом уверена, но…
— Давай же, открывай скорее! — сгорая от любопытства, воскликнула Дарья. Легонько пожав плечами, я вскрыла конверт. 13 ноября. Оно даже почти не опоздало, судя по отсылаемой дате. Внутри было письмо, которое настолько заинтересовало меня, что я не сразу заметила ещё приложенный файл с какими-то документами внутри. Вскрыла. Девочки так и не отошли, наблюдая из-за моей спины за происходящими в моих руках махинациями. У меня и самой ноги и руки дрожали от волнения, и, хотя я уже почти полностью осознавала, что вряд ли оно от каких-то дальних родственников, собственной интуиции, тихо шептавшей догадки на ушко, верить не хотелось.
— Ты приедешь в следующие выходные? — по голосу в трубке я чувствовала, что мама улыбается. Я и сама не могла ничем заглушить свою радость! Я тянула время нашего разговора, чтобы дождаться папу и, наконец, поговорить с ним.
Чисто в английском стиле. Письмо. И все слова, до единого, на английском. Построение писем на английском, кажется, каждый учил ещё в первом-втором классе, так что…
— Мам… — я стараюсь её перебить, но она так полна своих впечатлений, что мне и самой становится неловко отвлекать её в такой момент. Но как же сказать ей?
Его письмо не было длинным, как этого можно было бы ожидать, учитывая, сколько времени мы не общались. Нет. Кратко и лаконично. По сути, лишь о том, что билеты невозвратимы. Такие сообщения кидают в WhatsApp и других мессенджерах, но никак не за сотни миль, из Англии в Россию. Соседки тоже читают его, стоя сзади меня. Значит, не я одна вижу это. Значит, мне это не снится! Они обводят меня лукавым взглядом, но я не знаю, что им отвечать. Я в смятении. И в растерянности. И не знаю, что мне делать.
— … Так что мы не пойдём никуда, а посидим дома. Можно было бы испечь пирог и за чаем посмотреть какой-нибудь фильм. Устроить домашний просмотр. Как раньше, помнишь? — она продолжала тараторить в трубку, иногда радостно выдыхая, чтобы перевести дух. Такого с ней не было давно, уж я могла это судить по тому, как мама устаёт на работе. — Так ты приедешь? — она закончила и замерла. Я продолжала улыбаться. Письмо покорно покоилось в руках, до поры до времени не нарушая нашего разговора. Я невзначай вспомнила, что как-то и он также ждал моего ответа на том конце телефонной трубки.
