Текст книги "Про Life"
Автор книги: Vicious Delicious
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Открыв подряд трёх валетов в масках чумных докторов, Балаклавиц произнёс:
– Вина. Преследование. Бегство. Кто-то идёт за вами. – На стол лёг перевёрнутый джокер, изображённый в виде чёрта, уносящего луну в заплечном мешке. – Потому что один из вас – перевёртыш и вор.
Балаклавиц собрал карты. Он не поменялся в лице, только повеяло вдруг могильным холодом.
– Я знаю, что ты выворотень, Герман. Знаю, что ты в затруднительном положении.
– Ну так пойди и заяви на меня, – безразлично ответил брат.
– Лучше спроси, как я понял.
Наступила такая натянутая пауза, что об неё можно было порезаться. Не дождавшись ответа, Балаклавиц объяснил:
– Все мои ролики потом всплыли. Все, кроме одного. Полагаю, ты знаешь, о каком ролике я говорю. Нетрудно было догадаться, чьих это рук дело.
– Так, – Герман потёр переносицу, – я запутался. Ты шантажируешь или угрожаешь?
– Ни то и ни другое. Вообще-то я хочу предложить тебе позицию Глеба. Она теперь вакантна, как ты понимаешь. Соглашайся, – искушал Балаклавиц. – Уедешь в безопасное место, будешь заниматься тем, что у тебя получается лучше всего.
«Тратить свой богом данный талант на то, чтобы фантазировать за деньги для богатеньких ублюдков», – издалека прошептала Лера. Сергей оглянулся, но никого не увидел, конечно.
– А что будет с Андреем Грёз? Ты… поможешь ему? – спросил он.
Балаклавиц в задумчивости забарабанил пальцами по столу, и Серёжа обратил внимание на его руки. Ухоженные руки человека, который никогда никого не забивал до полусмерти, они, тем не менее, внушали трепет.
– Нет. Всё-таки нет. Против вас вызревает серьёзное обвинение. Кто-то должен сесть. И ваш Грёз…
– Не продолжай. Что, если я не соглашусь? – перебил Герман. – Ты посадишь нас в подвал, будешь бить током, чтобы заставить на тебя работать? Чего мне ожидать?
– Ничего, – усмехнулся Балаклавиц. – Я ничего не сделаю.
– Отлично. Потому что я отказываюсь. Хватит с меня, – сказал брат и вышел из-за стола.
Мир не рухнул. Напротив, впервые за долгое время он выглядел очень ярко и детально. Серёжа не мог поверить, что Балаклавиц так просто дал близнецам уйти.
Паника ещё не раз хватала Сергея за горло. Ему мерещилось, что Балаклавиц не отказался от притязаний и следит за близнецами. Сергей заклеил камеры на ноутбуке и на телефонах и повздорил с Шурой из-за того, что тот не давал заклеить дверной видеоглазок.
Иногда вспоминался Грёз, и его взвешенные, трезвые слова: «Это последнее, о чём вам следует беспокоиться сейчас». Но это не успокаивало Серёжу, а приводило в ещё большее волнение, ведь Грёза не было рядом.
Через пару недель такой жизни Сергею показалось, что судьба помиловала близнецов. Телефон разразился сообщениями от оператора: «Этот абонент появился в Сети», «Этот абонент пытался вам позвонить». Этот абонент была Лера.
За окнами машины проплывали спальные окраины, которые в зеленоватом колебании выглядели депрессивно. У Сергея же, напротив, прояснилось в голове, и мысли там роились самые оптимистичные.
Ещё не всё пропало. У него будет сын или дочь. Дочь, наверное, даже лучше – ей будет интересно, чем занимается Серёжа, и он научит её тому, что умеет сам. Они уедут подальше, и Грёза разыщут и тоже возьмут с собой. У них ведь есть деньги.
Но для начала, конечно, надо забрать Леру в нормальные условия. Она любит недостроенные дома, запахи костра и палой листвы, неоштукатуренные стены, искусственные цветы. Всё это никуда не годится. Лерины опекуны правы: ей нужна помощь, нужен покой – морской берег, свежий воздух, отсутствие раздражителей, простые радости. Да, Лера это не Ольга, ну так и близнецы, балансирующие между тюремными сроками, уже не те, что раньше…
Лифт оказался сломан. Звонок тоже не работал. Сергей медлил, предоставив Герману постучать самому, но дверь открылась, стоило ему притронуться.
Послышались быстрые шаги, и Серёжа увидел Леру. Она похудела так, что кости торчали, и побледнела, словно потеряла половину крови. Волосы неровными прядями падали на лицо.
Лера со сдавленным криком бросилась к близнецам, неловко обняла Германа одной рукой и, захлёбываясь, стала рассказывать, как страшно очнуться в незнакомой квартире и обнаружить, что прошли месяцы.
– Я пришла в себя неделю назад, – говорила она. – Снаружи лето, а я ничего не помню. Дверь была открыта, телефон разряжен. Я боялась его включать, потому что мне стали бы звонить, а я не представляла, как всё это объясню!
– Это уже позади, Лера. Ничего не придётся объяснять. Мне ничего не надо объяснять, – отвечал Герман.
Судорожно вздохнув, как после долгих рыданий, Лера прижалась к близнецам, и Сергей, как ни старался абстрагироваться, ощутил её тело. Во рту пересохло, но не потому, что Серёжу по-прежнему к ней влекло.
– Лера, – медленно сказал он. – Я что-то не пойму… Прошло столько времени. По-любому уже должно быть видно.
Она взглянула на него так, словно только заметила.
– Серёжа, ты же должен понимать, – сказала Лера буднично. – А вдруг он получился бы таким, как вы? Мне не нужен ребёнок-урод.
Она могла бы свалить всё на своё альтер-эго, но почему-то не сделала этого. Может, просто не догадалась.
Он мог бы ответить, что их патология не передаётся генетически. Или напомнить, что прерывание беременности, тем более, на таком сроке (пять месяцев, наконец посчитал Сергей, и у него потемнело перед глазами) – преследуется по закону.
Но Серёжа ничего не сказал. А зачем? Всё уже сделано. Его сердце упало и разбилось.
Он смотрел на свою жизнь и не узнавал того, что от неё осталось. Он ведь так хорошо всё придумал. Все получали, чего хотели: Грёз – всемогущество, Герман – Леру, Лера – глюки, ну а Серёжа – того, кто смог бы его полюбить…
– Я так понимаю, взрослый урод тебе тоже не очень-то нужен? – спросил Герман и отстранил Леру, задержав руку у неё на плече.
Лера вцепилась в эту руку, но переубеждать не спешила.
– Что ты хочешь услышать? Я ничего не обещаю. Я даже не знаю, что будет завтра.
– И не надо обещать. Я просто хочу разобраться.
– Я всё сказала. По-другому не будет. Хочешь – оставайся. А не хочешь, так вали, и Серёжу своего забирай!
– И тебе всё равно, что я выберу?
– Да, – ответила Лера, не опуская вызывающего взгляда, – мне всё равно.
Герман коротко сжал её пальцы и выпустил. Он побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Вслед нёсся Лерин голос, многократно усиленный пролётами:
– Вот так значит, да? Снова бросаешь меня? Так я и знала! Ты как все, Герман, как все, как все!..
Сергей впал в изменённое состояние. Всё, что Герман думал и делал, представало с поразительной отчётливостью, как будто они снова стали одним целым.
Дверь подъезда заставила Германа затормозить. Сердце застучало быстрее. Там же люди, вспомнил Герман. Все его увидят. Как он жил раньше, не задумываясь об этом?!
Где-то наверху хлопнула дверь, и это вытолкнуло Германа на улицу. В относительной безопасности он почувствовал себя лишь после того, как капюшон привычно погладил его по голове.
Впервые Герман трезво смотрел на себя со стороны. Он чувствовал себя будто голый у всех на виду. Только хуже.
Калека, урод, генетический мусор.
Все оскорбления, щедро пересыпавшие жизнь близнецов, наконец, достигли цели. Герман не осознавал себя таким раньше, не осознал и сейчас. Но теперь он всё понял.
Близнецов догнала Лера. Хорошо, что Герман не слышал её шагов, иначе закричал бы от переполнявшего его напряжения.
– Вот, возьми. – Лера протягивала Герману чёрный футляр. – Забери, это твоё. Мне это не нужно. Мне ничего от тебя не нужно!
Пахло грустно, как вчерашний день – остатками пудры, увядшими цветами и осенним лесом. Сергей видел Леру в последний раз. Она плакала от злости.
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР: АКТ 3
Вернувшись на квартиру, Герман забросил футляр с фи-блоком в угол, как ненужный хлам. Подумал о могущественной силе, способной поставить на колени весь Оазис – и швырнул поверх футляра пропотевшую толстовку.
Мечта Грёза была у Германа в руках. Но самого Грёза не было. И всё утратило смысл.
Придётся как-то без смысла. Без обещания чуда, прозвучавшего в красном небе над ледяной пустыней. Без Леры, с которой так и не вышло. С братом, которому всё испортил, и с условной судимостью. Условно говоря, жить.
Лето достигло наивысшей точки. Раскалённый город давил на виски. Воздух плавился и плыл над горячим асфальтом. Герман включил сплит и лёг спать, желая одного – чтобы всё вокруг провалилось в преисподнюю.
Снилось детство. Не выдуманное и не подсмотренное в Эйфориуме одним глазом, а самое настоящее. Тени ив ложились крест-накрест, и пробивалась из-под асфальта выгоревшая светло-русая трава, взлетали шарики в бесконечно высокое небо.
Во сне Герман посмотрел на ладони. Его охватило предчувствие неотвратимой беды, и он закричал сквозь время на самого себя, маленького, чтобы не смел так делать.
Но было поздно. Герман вспомнил, что вырос, и руки его в крови. Что был суд, на котором он чувствовал себя насекомым, увязшим в смоле. На суде спрашивали, сколько ему лет, и Герман ошибся. Их день рождения прошёл в камере, а он не заметил.
Герман проснулся, но предчувствие беды никуда не делось.
– Я слышал, как за стенкой кто-то ходит, – прошептал брат, наполняя сердце ужасом: Шура сегодня не ночевал.
– Тебе приснилось, – ответил Герман.
Но уверенности не было.
«А ведь за стенкой кухня. И все ножи – там».
Герман вышел из комнаты и –
***
Есть высокая гора, в ней глубокая нора; в той норе, во тьме печальной гроб качается хрустальный на цепях между столбов. Не видать ничьих следов вкруг того пустого места; в том гробу твоя невеста.
***
Иногда сознание неохотно обращалось к тому, что происходило в реальности. Тогда Герман нащупывал самого себя, изломанного, лежащего под одной тонкой простыней. Его не оставляли в покое. Перекладывали на холодный рентгеновский стол и обратно. Временами надрывно болело горло. Кто-то читал вслух «Сказку о мёртвой царевне», и Герман не знал, чего хочет больше – очнуться или умереть, лишь бы этого не слышать.
Случилось так, что он очнулся. Рядом никого не было, кроме брата. Какое-то время Герман прислушивался к его дыханию, успокаивающему, как стук метронома. Они оба молчали.
Во рту стоял вкус лекарств. Из сгиба локтя что-то торчало, раскурочив вену. Медленно вставали перед глазами очертания больничной палаты.
Герман попытался вспомнить, как близнецы сюда попали, но от этого у него лишь разболелась голова. Он помнил, как вышел в коридор. Там удушливо пахло пудрой. Дальше всё меркло.
За окнами была ночь. В холодном свете светодиодных ламп Герману было неуютно. Его забил озноб. Кожа покрылась пупырышками.
Рёбра стягивала тугая повязка. Попытка пошевелиться причинила страдание.
– Больно, – прохрипел Герман, и на глазах выступили слёзы.
– Это хорошо, – надтреснуто отозвался Сергей. – Потому что лично я вообще ничего не чувствую.
Близнецам на неделю запретили двигаться и вставать. Даже попить, не поднимая головы, было проблемой. Не говоря уже о том, что близнецов мыли и чистили другие люди и вставляли катетер, помогая оправиться.
Это было довольно унизительно, особенно если учесть, что одна из санитарок была молодая красивая девушка с глазами, как перезрелые черешни. Она чем-то смахивала на Лисицкую. Её даже звали Олей. Это имя сверкало со светодиодного бейджа, как доброе предзнаменование.
Набравшись смелости, Герман спросил:
– Оля, это вы нам читали? Я что-то слышал, пока был без сознания.
– А-а, – обрадовалась санитарка, – сказку? Да, это было я.
Лера говорила: «Мы сделаем это, и наступит сказка». Какая страшная оказалась сказка, Лера…
– Я учусь в медучилище, и нам рассказывали, что слух – это последнее, что пропадает у человека. И даже если пациент не в сознании, он может всё понимать. Вот почему так важно всегда оставаться вежливой. Так здорово, что это работает! – сияла Оля. – Я учусь хорошо и хочу помогать людям.
Тогда ещё Герман готов был лежать хоть месяц, хоть год, пока его тело обслуживают, будто какой-то остановленный механизм. Лишь бы брат поправился.
Но брат не поправлялся, и Герман проснулся и понял, что больница была всего лишь сном, а брат встал и ушёл, и тогда Герман проснулся окончательно и вспомнил, что брат не мог никуда уйти, потому что парализован.
Герман в панике обвёл палату глазами. Он больше не мог с уверенностью сказать, что всё происходит по-настоящему. Всё – свет надписи над дверью, край окна, в котором преждевременно желтели деревья – казалось таким же реальным, как секунду назад, когда Герман будто бы очнулся от тяжёлого забытья.
Измученный тем, что не может отличить сон от яви, Герман нарушил запрет: поднёс к лицу татуированную руку.
– Я вот так не могу, – сказал Сергей. – Значит, если у меня получается посмотреть на руки, то это точно сон… А тебя тоже глючит, да?
На следующий день после того, как близнецов перевели в обычную палату, к ним наведался Шура. Он-то и рассказал, что произошло.
Водителя подстерегли, когда он открывал дверь, втолкнули в квартиру и оглушили, после чего избили близнецов. Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы незадолго до этого в полицию не поступил странный звонок. Звонивший утверждал, что в подвале дома, где живёт Елисеев, заложена бомба. Вероятно, прибывший наряд и сопутствующие оперативные действия и спугнули злоумышленников.
– В полиции говорят, что это была попытка ограбления, – сказал Шура. – Но я в это не верю. Ничего ведь не пропало. И вас били сильно, как будто собирались убить. Михалыча ударили сзади по голове и сразу вырубили, он их не видел. А вы помните, что произошло? Кто это был?
В памяти смутно забрезжила ладонь, истекавшая кровью и сладкой мятой, хруст стекла на зубах, наполняющийся слюной рот… Германа передёрнуло.
– Ничего, – ответил Сергей. – Я ничего не помню.
– Так бывает, – быстро ответил ему Шура, – это последствия травмы. Врачи обещают, что это скоро пройдёт.
Он старался на Серёжу не смотреть. Потому что больше врачи ничего не обещали.
Вскоре в палату началось паломничество неврологов, массажистов, мануальных терапевтов. Их всех объединяло одно – решительное непонимание того, как оценивать рефлексы Серёжи, если на то, что ему щекочут пятки и колют иглами, реагирует Герман. Елисеев щедро платил каждому, кто осмеливался приблизиться к близнецам.
Следующими явились полицейские во главе с Максимом Олеговичем. Желтые шевроны их формы изображали сов. «А у нас есть кое-что общее», – подумал Герман, помахал клиентскому менеджеру, как старому знакомому, и выразил упрёк, что тот не навещал близнецов в СИЗО.
Тогда им – Герман упорно думал именно так: им – уже разрешали вставать. Так что близнецов увели в тёмную комнату в офтальмологическом отделении и провели свои мерзкие тесты при помощи табельного фи-блока.
Герман провалился в сервисный «лягушатник», сплетённый из серых и поблескивающих серебристых линий. Стоял такой гул, словно одновременно жужжало множество мух. Возникали лица-противогазы – и вытягивались, как маски из старого фильма ужасов. Герману на грудь положили ртутного цвета пиявку.
Входящий идентификатор Германа стал прежним, как до вмешательства наркотика, и оставался стабильным на протяжении всего подключения. Серёжа оказался эйфонесовместим.
Увидев, как остолбенел Максим Олегович от таких новостей, Герман захохотал. Близнецов проводили обратно, полицейские убрались, даже не спросив об Андрее Грёз, а Герман всё хохотал и хохотал, пока в палату не заглянула человеколюбивая Оля и не пригрозила поставить близнецам клизму, если он не заткнётся.
Под мышкой у Оли была книга «Цирк семьи Пайло». Отчего-то на Германа это навело такой ужас, что он стих, с огромными предосторожностями перевернулся на живот, притворился спящим и беззвучно заплакал.
– Герман, ты чего, рыдаешь, что ли? – озадаченно спросил Сергей.
– Нет, – проглотив слёзы, ответил Герман. – Тебе приснилось.
– Ты пытался вспомнить, что с нами случилось? Хоть что-нибудь?
– Ну, мы легли спать, – ответил Сергей, – а очнулись уже здесь. Я был первым и даже не успел испугаться. Думал только о том, как ужасно чешется нос. Через пару часов ты пришёл в себя и почесал мне его. Я ещё подумал, что это лучшее, что ты для меня когда-либо делал. А ты? Вспомнил что-нибудь?
– Лопнувшие ампулы. Приторную слюну с кровью. – Герман помолчал, балансируя над ужасной догадкой. – А что, если всё это… сделал я?
Возможное прошлое вырисовывалось с беспощадной чёткостью, кровавыми красками: решив вернуть себе порок идентификатора, чтобы навсегда кануть в беспамятство, которое обещал Эйфориум, Герман принял наркотик, поссорился из-за этого с братом, пытался его убить и инсценировал попытку ограбления.
– Я думал над этим, – с пугающим спокойствием сказал Серёжа. – Ты бы не смог.
Герман возразил:
– Вспомни, что я сделал с Глебом! Мы с тобой так долго были в отвратительных отношениях. Кто знает, что между нами могло опять произойти!
Тем более, он всегда хотел избавиться от брата, хоть и не признавался себе в этом. Проклятый Глеб всё понял правильно. Только вот именно сейчас, когда Герман был как никогда близок к своей невысказанной мечте, он чувствовал себя бесконечно плохо.
– Ты не понял. Ты бы не смог чисто технически. Как бы ты сломал нам рёбра и перебил позвоночник, а главное – зачем? Как бы тебе удалось незаметно напасть на Михалыча, ведь я бы, конечно, кричал?
Герман не сказал вслух, но Михалыч мог быть с ним в сговоре, он мог даже оказаться тем, кто «за хорошие деньги согласился решить эту проблему»… Споткнувшись об эти мысли, Герман полетел в раскладывающиеся гармошкой сны, которые подменяли собой реальность и наоборот.
Всплыв спустя какое-то время, он увидел в палате Дашу и сперва решил, что это точно сон. Даша была одета как доктор. На пальце у неё блестело кольцо с ослепительным камнем. Острые искры вонзались в глаза.
– Знакомое колечко, – произнёс Серёжа. – Вас можно поздравить?
Даша всплеснула руками и повернула к близнецам беспомощное лицо. Герман увидел, что халат на ней – одноразовый, без которого её не пустили бы в палату, и понял, что всё по-настоящему.
– Мы решили повременить с этим, пока ты не выздоровеешь, – сказала Даша, тщательно выговаривая каждое слово.
– Что я за человек такой? Ещё и тут умудрился всё испортить.
У Даши задрожали губы.
– Не смей так говорить! – крикнула она. – Ты ещё придёшь к нам на свадьбу. Сам придёшь, слышишь?!
Неумолимый консилиум постановил обратное: навряд ли Сергей когда-нибудь будет ходить, рисовать и так далее. Нервные связи в районе шестого и седьмого позвонков восстановить не удалось, и операцию делать нельзя – так вкратце звучал приговор.
Конечно, близнецам сказали всё, что говорят в таких случаях. Что возможности человеческого организма непредсказуемы, и всегда есть место чуду.
– Ой, нет, – мрачно сказал Сергей, выслушав, – боюсь, что ещё одного чуда мне просто не пережить.
– Но вообще, всё не так уж плохо, – успокоил лечащий врач. – Ещё бы на полсантиметра ниже – и вы бы на всю жизнь остались прикованными к постели, молодые люди. А так своими ногами отсюда уйдёте.
Благодарный за участие, Герман однако возненавидел врача за чёрствость. Как он мог не понимать, что близнецы – разные люди, один из которых никуда уже не пойдёт?!
Впрочем, врачу было плевать, что там к нему чувствуют, ведь свою работу он выполнил. Сергею выписали жёсткий лечебный воротник, и на этом близнецов выдворили из больницы.
***
После работы Герман ушёл к морю, чтобы выкурить косяк, закатал протёршиеся на коленях джинсы и опустил ноги в воду.
Солнце остыло, устало. Небо над линией горизонта окрасилось в палевый цвет. То и дело порывавшийся налететь ветер и в последний момент нерешительно стихал и ограничивался тем, что ерошил Герману волосы.
Сзади послышались шаги. Кто-то, вполголоса ругаясь, спускался на пляж. Просы́палась крошка, из-под подошвы вылетел маленький камень. Герман торопливо затушил самокрутку.
– Да ладно, не дёргайся, – услышал он голос Сергея. – Это всего лишь я.
Он подошёл и опустился рядом на корточки, поддёрнув перед этим джинсы, чтобы не морщились на коленях. Аристократически бледный, с цветными татуировками на пальцах, в идеально выглаженной белой рубашке, пахнущий дорогим парфюмом. А от Германа пахло морской солью и сигаретами, обгоревшая на солнце кожа слезала лохмотьями, кулаки вечно были сбиты.
– Да, теперь даже не пошутишь, что один из нас умный, а другой красивый, – признал Герман. – Как ты меня нашёл?
– А где тебе ещё быть? Не мог же ты просто остаться дома в тот день, когда твой единственный брат приезжает на каникулы, правда?
Сергей учился на архитектора в большом городе. Проваливший экзамены Герман трудился продавцом-консультантом в одном из многочисленных салонов связи, раскинувших свою сеть по всему побережью.
Герман не расстраивался. Ему нравилось ходить всю зиму без шапки. Медленно ездить по городу, открыв все окна и громко включив музыку. Купаться и жарить мидий на пляже. Просто жить.
– Прости, что не встретил тебя на вокзале. Машина опять сдохла. По-хорошему, её давно пора менять, но Андрей сопротивляется этому из каких-то сентиментальных соображений.
Они помолчали, глядя, как солнце медленно тухнет в воде.
– Так и будем тут сидеть? – спросил Сергей. – Пойдём домой. Там уже накрыли стол. Все ждут только тебя.
Стоило Герману об этом подумать, как перед глазами как будто промелькнул диафильм в цветах сепии. Грёзы хотели завести ещё детей после Марины, но у них не получалось. Тогда они взяли из детдома близнецов и растили как своих. Они были семьёй, и всё складывалось так, как Герман всегда мечтал.
Брат встал.
– Ну что, ты идёшь? – спросил он снова и протянул Герману руку.
– Нет, – выговорил Герман непослушными губами. – Меня ждут. Ещё не время.
Пожав плечами, Сергей подобрал камень и безмятежно бросил в море. Тот несколько раз подпрыгнул, ударяясь об воду, и разбил отражение солнца на множество блестящих клякс.
– Всё от тебя зависит. Достаточно только захотеть, и ты забудешь прежнюю жизнь, а то, что тебя окружает – станет единственной реальностью, которую ты знаешь. Загляни в себя, а потом посмотри вокруг, и поймёшь, что достиг всего, что тебе на самом деле нужно. Ты мог бы и не возвращаться. Никогда не возвращаться обратно, понимаешь?
Герману совсем не было страшно. Ему хотелось уйти с братом. Герман его очень любил и знал, что его самого здесь тоже все любят, что мир добр к нему, а будущее представляет собой залитую солнечным светом дорогу.
И тут послышался крик Сергея, но не того, который стоял рядом, а того, кто остался под оскаленным небом на вмёрзшей в лёд равнине, куда лезли изо всех щелей сторожевые серые тени.
«Да объясните же кто-нибудь, где теперь мой брат?! – звучало издалека с огромным отчаянием. – Что с ним стало?».
Опасаясь передумать, Герман быстро поднялся, встал на цыпочки и резким движением опустил голову на грудь.
Вот что случилось на стыке.
***
– Смотри, – сказал Герман и показал Сергею сообщение от Марго.
Ничего особенного, просто чек из онлайн-банка: получатель – благотворительная организация, цель перевода – на операцию по исправлению волчьей пасти мальчику одного года двух месяцев от роду.
– Волчонку уже год и два месяца? – в растерянности спросил Сергей. – Неужели столько времени прошло?
Да, прошло много времени. Только в больнице близнецы провалялись почти полгода. О них снова писали. Герман знал об этом, но не читал. И так ясно, что им припоминают Глеба и дружбу с сыном олигарха, которая ещё в прошлый раз возмутилась общественность сильнее, чем убийство и подводят итог: так близнецам и надо.
На столе россыпью лежали карандаши, стояло зеркало на подставке. Зеркала теперь были везде, чтобы предугадывать желания брата.
– Научи меня. Ты будешь придумывать, а я рисовать. Давай попробуем!
– Чему тут учить. Бери карандаш да рисуй.
– Какой именно из карандашей? – с готовностью отозвался Герман.
В зеркале он увидел, как Серёжа закатил глаза.
– Не всё ли равно?
– Ты же знаешь, что я в этом совсем не разбираюсь.
– Ну, возьми красный.
Герман в замешательстве оглядел стол.
– Какой именно? Тут пять красных.
– Какая ра… – Герман почувствовал себя таким несчастным, разбитым, подавленным, что брат, наверное, как-то это понял и осёкся. – Ладно, бери любой.
Герман взял, и Сергей натянуто добавил:
– Вообще-то, это коралловый, а коралловый – оттенок оранжевого. Нет, не надо менять. Просто прими к сведению, раз уж хочешь разобраться. Рисуй.
– Что рисовать?
– Ну, давай ленту Мёбиуса, что ли.
Герман нарисовал восьмёрку, но сделать из неё ленту Мёбиуса так и не смог, хотя и старался, пока ладонь не свело. С тем же успехом он мог пытаться рисовать ногами. Не верилось, что когда-то карандаш свободно и красиво скользил по бумаге. Не верилось, что это вообще в человеческих силах.
– Я научусь, – виновато пообещал Герман.
Но тут он вспомнил, как жесток был, выговаривая брату: «Ты прекрасно сможешь научиться снова». Карандаш сломался в руке.
– Кого я пытаюсь обмануть? У меня никогда не выйдет! У меня нет… твоего особого видения.
– Я наврал про особое видение, – усмехнулся Сергей. – Творческие люди то ещё трепло. Придумали какое-то вдохновение, якобы особое. А всё обстоит точно так же, как в любом другом деле. Бывает так, что работа тебя захватывает, и всё получается само собой. Но в остальное время, бо́льшую часть времени – это труд. Систематический, иногда приятный, а иногда скучный труд. И никаких волшебных искр, которые вырываются из задницы и делают всё за тебя, ничего такого.
Герман заботился о брате, как умел. Умывал и брил его первым. Чистил ему зубы электрической щёткой. Надевал линзы. Проклятия, которыми при этом сыпал Серёжа, звучали, как музыка – в такие моменты он становился похож на себя прежнего.
Он, прежний, был резкий, сообразительный, талантливый. Обе руки подчинялись ему одинаково хорошо и были аккуратные, с ровными, как по линейке, ногтями.
А у Германа теперь руки всегда были в заусеницах, и ногти больно впивались в ладони. Стричь ногти получалось паршиво, особенно на правой руке – раньше этим занимался брат.
– Да возьми ты кусачки и не мучайся, – сказал он в конце концов. – Не могу на это смотреть. А помнишь, как ты по этому поводу зубоскалил над Елисеевым? Какая ирония судьбы, не правда ли?
Брат много чем занимался раньше. Он следил за их одеждой, держал осанку, дважды в день принимал душ, что Герману было откровенно неохота делать. В многочисленных зеркалах он видел, каким бы вырос, если бы в его жизни никогда не было брата, и не нравился себе.
– Зачухаемся теперь, – задумчиво вздыхал Сергей.
В надежде найти то, что его порадует и заинтересует, Герман перебирал их старые вещи – пуговицы, зеркальца, кубик Рубика, всё это сентиментальное барахло, которое с возгласами притворного восторга пытался подсунуть брату – и наткнулся на старую анкету из дома Грёз. Неизвестно, как она попала к близнецам. Наверное, Серёжа взял её на память.
Объятый любопытством, Герман развернул анкету и увидел твёрдый и красивый Серёжин почерк.
«Кто, по твоему мнению, оказал наибольшее влияние на формирование твоей личности? – Мой брат».
Герман тряхнул головой. Он уже и не помнил, что сам ответил на этот вопрос. Взгляд запрыгал по странице.
«Что бы ты сделал, если бы вам с братом предложили операцию по разделению? – Очень гуманный вопрос. Единственное, что можно предпринять в смысле нашего разделения – это отрезать одному из нас голову. Я бы отказался».
А вот на это Герман точно ответил, что согласился бы. На душе стало пасмурно.
«Назови положительные стороны того, что у тебя есть соединённый с тобой брат-близнец. – Таковых не замечено. Как бы там ни было, это единственный родной и близкий человек, который у меня есть».
Решительно сморгнув навернувшиеся слёзы, Германа зашагал в прихожую. Он вдруг понял, как должен поступить.
– Что ты собираешься делать? – с тревогой спросил Сергей.
– Хочу попробовать ещё раз, – объяснил Герман, запуская руку в карман зимней куртки, где должны были оставаться ампулы с наркотиком-головоломкой. – Или несколько раз, как пойдёт.
– Не надо!
– Может, он снова поменяет нас местами! Или вернёт мне твои способности, и ты сможешь работать – хотя бы так, через меня! Я обязан попробовать!
– Герман, опомнись! Всё это были просто галлюцинации!
Обшарив карманы и ничего не обнаружив, Герман сбросил куртку с вешалки. Сердце колотилось, как сумасшедшее.
– Да где они?! – в бешенстве закричал он. – Не мог же я выжрать их все!
Герман не прекращал подозревать, что это сделал он сам, по доброй воле, из-за чего с близнецами и случилось всё остальное, необратимое, скрытое во мраке беспамятства. По ночам из этого мрака, устланного шёлковым шелестом лент и пронизанного душным запахом пудры, выдёргивалось незнакомое хихикающее лицо и кривлялось: «Это ты во всём виноват, Герман! Один ты! Ты всегда хотел от него избавиться, вот и радуйся!».
