Текст книги "Про Life"
Автор книги: Vicious Delicious
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Стоял ужасный запах – морга и обнесённого с деревьев цвета. Этим запахом, возведённым августовской жарой в превосходную степень, пропиталось всё вокруг. Много месяцев спустя, уже в другом городе, в окружении неправдоподобно красивых девушек, Сергей вдруг уловил, что шея и запястья одной из них носят следы аромата Coco Mademoiselle, и его чуть не вырвало.
Наводнение нанесло дому Грёз сокрушительный урон. И если одежду ещё как-то можно было просушить, и она грелась на солнышке, растянутая на турниках во дворе и распахнутых дверцах машины, то техника была безнадёжно испорчена. За исключением швейной машины, которая дождалась Серёжу на верхней полке в гардеробной.
О случившемся не говорили, но Серёжа себя считал виноватым. Это он никого не послушал, не закрыл дверь и позволил воде проникнуть в дом и уничтожить его.
«Кунсткамера Грёз» пострадала ещё больше.
Не доведя ремонт до конца, Грёз пригласил на гастроли танцевальную группу мальчиков с ДЦП. Загримированные под зомби, они здорово выступили в атмосфере разрухи, постигшей бар. А по выходным из города приезжал играть гитарист с полидактилией.
Но, хотя артисты отказывались от части гонорара в пользу пострадавшего от стихии нанимателя, этих денег не хватало. Всё чаще приходили какие-то официальные письма, раздавались звонки. А однажды нагрянул серый выводок социальных тётушек во главе с участковым, которые осмотрели дом.
Море давно вернулось в берега, и даже запах сырости почти выветрился отовсюду.
Дом Грёз продолжал идти ко дну.
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР: АКТ 1
Уходя из дома Грёз, Герман оглянулся и увидел, как их с братом следы заносит снегом. В груди заныло.
Близнецов ждало такси. Отсветы фар лежали в снегу. Над капотом клубился пар.
Герман сел в машину и настороженно взглянул на видеорегистратор. Закон хранил близнецов от того, чтобы кто-нибудь растиражировал их несчастье по Интернету, потому что они были несовершеннолетние. Но сбежав из-под опеки, они поставили себя вне закона.
В салоне пахло мандаринами. По радио передавали «One Way Ticket». Смерив близнецов ошалелым взглядом, водитель стянул бороду под подбородок, закинул её за плечо и потребовал расплатиться сразу.
Это стоило близнецам значительной части сбережений. Праздники, пригород – всё подразумевало двойной тариф. Оставалось надеяться, что водитель не выставит близнецов на первом же перекрёстке, получив деньги вперёд.
– Куда едем? – преувеличенно бодрым голосом спросил таксист.
Герман перехватил его взгляд в зеркале заднего вида и сказал:
– Смотри на дорогу, а не то мы так поедем до первого столба. У тебя в машине курят?
– Ну кури…
Герман закурил и, откинувшись на сидение, понаблюдал за отражением в окне – губы втягивают дым, кончик сигареты оранжево дышит и отмирает, становясь пеплом. Над обтекаемым срезом тонированного стекла дремала ночная бухта.
– А второму чего сигарету не дал? – не унимался таксист.
– Он не курит.
Им было назначено в дешёвой гостинице с медленным wi-fi и мокрым местом под сплит-системой. Девочка на ресепшене не отреагировала на близнецов. Герман заподозрил, что она что-то скрывает за стёклами очков-«полароидов».
В гостиничном ресторане чадила дым-машина. Танцовщицы гоу-гоу бились у пилонов, как наколотые бабочки. Левитировали стробоскопы. В них прятались тепловизоры, изображение с которых выводилось на мониторы охраны – достаточно деликатно, чтобы не нарушать личное пространство гостей, достаточно информативно, чтобы распознать драку. Самое подходящее место для тех, кому есть что скрывать – для прелюбодеев, дилеров… и для Германа с братом.
Кукольник сидел нога на ногу, выставив вперёд тусклую шпору, и курил кальян. На плечи накинута дублёнка в пол, на пальцы нанизаны дутые увесистые кольца самоварного цвета, кончик бороды заткнут под широкий кожаный ремень.
– Не сомневался, что вы головастые пацаны, – грянул Кукольник вместо приветствия.
Сидящие по обе стороны Палочники раболепно заулыбались. Герман сел напротив и сказал:
– Хотелось бы сразу по деньгам договориться.
– Во-во, и я о том же подумал. Вы такую цену заломили! Жопа не слипнется?
– Грёзу вы предлагали за нас три миллиона.
– То Грёз. Грёзу это не надо было, а вам надо, – проницательно ответил Кукольник. – Я для чего, по-твоему, ехал через полстраны в этот тараканий угол? Чтобы соглашаться работать себе в убыток?
Герман рассмеялся ему в лицо:
– Не прибедняйтесь! Я знаю, сколько стоит билет на шоу. А собираете вы стадионы.
– Вы сами согласились на наши условия. А теперь отказываетесь. И как вам доверять? Не с того мы начинаем наше сотрудничество, – добавил Сергей.
Он эти реплики и придумывал. Близнецы уходили к морю, чтобы никто не слышал, и репетировали. Когда огни в бухте приобрели холодный оттенок, и начал срываться снег, Герман решил, что они готовы…
Заговорил Палочник – тот, которого они в первый раз видели в кузове, а не в баре:
– Вы малолетки. По закону вас нельзя заставить отрабатывать договорённости. Эксплуатация детского труда, типа. Думаешь, хозяин не врубается, что вы свалите с денежками, а договором подотрётесь? Слушай, а может, ты на это и рассчитываешь?
Этот второй Палочник смотрел ровно между близнецами, как будто кто-то стоял у них за спиной. Германа подмывало обернуться.
– Даже в голову не приходило. Но за идею спасибо, – ответил Герман подготовленной фразой.
Нет, не зря они тренировались. Голос звучал не фальшиво или заискивающе, а нормально.
Кукольник захохотал, всколыхнувшись всем телом.
– В голову не приходило, говорит! В голову… ой, не могу! В которую из двух? – Резко перестав смеяться, он добавил: – Миллион. Это моё последнее слово.
Герман молчал. Отвернувшись, он рассматривал танцовщиц, их завязанные глаза, расписанные пятнами Роршаха тела, нарочные причёски будто током ударило. Играл немецкий индастриал. В такт ему пульсировало освещение.
Представился спящий дом Грёз и записка, лежащая на заправленной кровати близнецов. Они не стали никого посвящать в суть плана. Грёз не принял бы такой жертвы. А вот если притвориться, что они ушли по собственной воле…
Когда Герман писал эту записку, то чувствовал себя взрослым и уверенным в своих силах. Не то что сейчас.
– Миллион каждому, – наконец, произнёс он и протянул ладонь через стол.
Кукольник стиснул её в своей и добавил, не отпуская:
– Миллион каждому, и ты дашь мне расписку.
С трудом вырвав у него руку, Герман выпалил быстрее, чем следовало бы:
– Какую ещё расписку?
– Долговую. Ты напишешь, что взял у меня в долг некую сумму… Когда срок нашего сотрудничества подойдёт к концу, я порву её у тебя на глазах и сожгу.
– Мы же малолетки, – напомнил Герман. – Трудовой договор с нами не имеет силы, а такая расписка будет иметь? Что-то вы темните.
Губы Кукольника разъехались в улыбке.
– А ты возьмёшь у меня в долг не сейчас, а якобы через несколько лет, когда тебе уже исполнится восемнадцать. Датируешь расписку будущим числом. Так я защищу себя на случай, если вы решите смазать лыжи.
Два миллиона, напомнил себе Герман. И Андрей ещё сможет вылезти из долгов. А иначе не будет ничего. У него просто отберут всех воспитанников и распихают по детским домам, откуда дорога одна. И если Герман забыл, куда она ведёт – ему стоит только поднять глаза на того, кто сидит напротив.
Он встал и направился к выходу.
– Куда это ты собрался?!
– Мы договорились с одним человеком, – не оборачиваясь, ответил Герман. – Он поможет нам перевести деньги. Это мы тоже обсуждали, и вы согласились на всё. Так вы идёте или нет?
Им открыли, насколько позволяла цепочка, которыми были оборудованы двери гостиничных номеров. В щели между дверью и косяком показалось лицо: застоявшийся в глазах живой ум, занавешенный дредами высокий лоб, гастарбайтерский разлёт скул. Хватало одного взгляда на эти скулы, чтобы понять – имя, которым парень представился в переписке (Иван), было взято наобум.
– Реально сиамские близнецы! – воскликнул он. – А я думал, меня разводят.
Дверь ненадолго закрылась и после короткого скрежета распахнулась настежь.
Половину номера занимала кровать. Половину стены напротив кровати – зеркало от пола до потолка. На подоконнике стояло дерево бонсаи, ноутбук и чёрный ящик, похожий на многократно увеличенный в размерах футляр ювелирного украшения.
– На какой помойке ты его откопал? – поинтересовался Кукольник, осматриваясь в минималистической обстановке.
Его взгляд падал то ЛжеИвана, то на крапчатый сигаретный фильтр в пепельнице, то на рюкзак из джинсовой ткани, потёртой и столько раз выстиранной, что она потеряла изначальный цвет.
«На той же, где и тебя», – подумал Герман и ответил:
– Мы в Интернете познакомились.
– Надеюсь, он не вздумает фотографироваться с тобой для Инстаграма? И трепаться не будет?
ЛжеИван подмигнул и взялся двумя пальцами за серьгу в углу рта. Она оказалась язычком молнии, пришитой внутренней стороне губ. Парень застегнул молнию и натянуто улыбнулся.
– Я поставлю подпись после того, как вы переведёте деньги. А расписку отдам, когда мой консультант обменяет их на эйфы, – сказал Герман.
– Юфы, дружище, – расстегнул рот ЛжеИван. – Euphs.
– Разберёмся, – мрачно пообещал Кукольник.
Он протянул близнецам лист бумаги и положил перед ними на подоконник смартфон с открытой на экране фотографией расписки, взятой за образец. Кто такой был Липатов А. В., якобы занявший у Кукольника десять тысяч долларов? Оставалось надеяться, что у него сейчас всё в порядке, и близнецам повезёт не меньше.
– Я знаю, ты уже объяснял брату, – сказал Сергей Ивану, – но расскажи мне ещё раз, как всё будет происходить. Ты введёшь деньги в этот Эйфориум, вроде как положишь их на электронный кошелёк, да?
– Это тебе что, долбаная ферма в сраных «Одноклассниках»? Цель любой социальной сети с функцией ввода денег – отжать эти деньги у пользователя. Отъём денег ориентирован на нищету всех мастей, хоть и происходит под знаком того, что принято обозначать словом из трёх букв.
– Каким ещё словом? – опешил Серёжа.
– VIP, конечно же, – снисходительно пояснил ЛжеИван. – Памятная надпись на стене, на аватарке, на подарке другу… Переведи деньги и вырасти своему танку в игре «Танчики» самую большую башню.
– И что, переводят?
– Ещё как! Бедный, но гордый школьник может скачать такие же «Танчики» на торрентах и играть без того, чтобы дистрибьютор алчно заглядывал в его скромную копилку. Но школьник будет играть там, где все его друзья, и ему непременно нужно, чтобы башня его танка была самой большой из всех. Так школьник вырабатывает мировоззрение лидера, которое однажды поведёт его по карьерной лестнице. Про мировоззрение лидера – это ему его мать-одиночка рассказала, у которой он клянчит деньги на «Танчики» и аватарки.
– Но при чём тут нищета? Разве желание выделиться от этого зависит?
– Нет, – ответил парень, потрясая дредами, – но бедный школьник только так и может почувствовать себя приобщённым к кругу избранных. Упакованный школьник просто поставит на аватарку мамин «Ламборджини».
Вообще пользователю мало нужны эти аватарки, подарки и так далее. Пользователь, может, ещё вчера не знал о существовании этого Фейсбука, – сказал ЛжеИван, и сам усомнился. – Но пользователю нравится думать, что это именно у него возникло желание аватарок, подарков, а владелец Фейсбука – это такой обслуживающий персонал, который приносит-подаёт всё это барахло с символикой VIP.
– Вершина, на которую способен вознестись уличный гопник в своём мастерстве, – вдруг изрёк Серёжа, – сделать так, чтобы терпила сам захотел отдать ему деньги и кредитный «Айфон».
Разговор по-настоящему увлёк брата. Герман на это не надеялся, но так было даже к лучшему. Тем меньше вероятность, что Кукольник заподозрит, будто всё это звучит лишь затем, чтобы его отвлечь и запутать.
– Вот, – подхватил Иван, – соображаешь же, ну! Эйфориум вообще не о том. Эйфориум создавался, как развлечение для очень богатых людей. Было бы неприлично пытаться применять в их отношении те схемы, с помощью которых многие из них сами поднялись. Ввод денежных средств не предусмотрен. Нет нужды в аватарках с надписью VIP, потому что Эйфориум сам по себе – как «Ламборджини» с аватарки более удачливого одноклассника.
– Но если эйфы – это не внутренняя валюта Эйфориума, то что тогда?
– Попробуй хоть ненадолго вывезти внутреннюю деревню из внутренней девушки и помыслить глобальнее.
– Наверное, дело в том, что я плохо представляю, что такое Эйфориум, – признался Серёжа. – Это виртуальная реальность, да?
– Ты и этого не знаешь!
ЛжеИван переложил ноутбук на кровать, бросил следом рюкзак (из него выкатился фонарик с выгравированной на боку пиктограммой: глаз в треугольнике), затем взял с подоконника чёрный футляр, на мгновение любовно прижав его к груди, и забрался на кровать с ногами.
А ведь в футляре лежит очень дорогая вещь, подумал Герман и покрылся холодным потом. Что, если Кукольник это знает? Что, если он решит отобрать это у ЛжеИвана?
Ответственность за это ляжет на близнецов, как на заказчиков. ЛжеИван наверняка не станет их разыскивать, а просто передаст их долг ребятам пооборотистее. Которые разыщут близнецов и продадут тому, кто больше предложит. Они ведь сами по себе представляют ценность – хоть и не такую, как хотелось бы.
Герман задышал ровнее, успокаивая себя. Всё чушь. Загнать ворованный съёмный блок – хлопотно, да и выручка невелика. Близнецам Кукольник готовился заплатить в несколько раз больше, а значит, выручить собирался золотые горы. В расчётливости ему не откажешь. Он не станет подставлять близнецов.
Свесившись с кровати, ЛжеИван возился с розетками. Его голос звучал приглушённо:
– Строго говоря, никакого Эйфориума не существует. Всё, что его составляет, создано воображением всех тех, кто когда-либо к нему подключался. Совокупность внутренних миров пользователей.
– Получается, они платят за то, что сами и создают?
– Если бы они ещё были в состоянии что-то создать! – фыркнул ЛжеИван. Его вновь показавшееся лицо выражало скепсис. – Они, эти богатенькие, исчерпывают свою фантазию ещё в допубертатном возрасте. Им не о чем мечтать, потому что у них всё есть.
– Чувствую, ты подбираешься к сути, – сказал Серёжа.
Упираясь локтем в горшок с бонсаи, Герман старательно писал. Бумага была в жирных пятнах.
– Переживание человека, который никогда раньше не видел Париж, но очень этого хотел, будет гораздо глубже воспоминания того, кто от этого Парижа уже нахрен устал. Глубже, ярче и создаст больше euphs.
– То есть, эйфы – это результат… творческой деятельности?
– И результат творческой деятельности, и строительный материал этой деятельности, и единственное средство обмена в Эйфориуме. Это вообще единственное, что там есть. Первое время недостаток воображения премиум-пользователей компенсировался тем, что каждому из них при регистрации подгоняли достаточно юфов на баланс. Но от этой практики отказались, когда доступ стала приобретать в кредит всякая шантрапа.
– Вроде тебя?
Парень не смутился.
– Ну да, вроде меня. Мы выкупили эйфон чуть ли не всем районом, и время от времени фиктивно перепродаём его друг другу, чтобы у службы внутренней безопасности не возникло вопросов, почему в одной и той же точке доступа регистрируется столько разных идентификаторов. Ещё будут вопросы?
– Да нет, кроме того, что я задавал с самого начала. Как всё это объясняет, что произойдёт с нашими деньгами?
– А, всё просто, как в «Танчиках». Очевидно же, что у кого больше юфов, у того и самое большое воображение. Поэтому юфы стали дарить, выменивать и продавать. И сейчас, кстати, самое время их выгодно купить.
ЛжеИван открыл ноутбук и погрузился в сёрфинг в поисках мажора, снятого с обеспечения из-за плохого семестра в Лондоне и ввиду того нуждающегося в деньгах. На миг Сергей утратил власть над эмоциями. Герман ощутил его разочарование – разъедающее чувство того, что его обманули, не обманывая.
– Всё это как-то противоречит тому, что ты наговорил, – медленно произнёс Серёжа. – Тому, что понты для нищих, и в Эйфориуме не предусмотрен ввод денег ни в какой форме.
– Парень, твоя внутренняя девушка безнадёжна. Так что не бери в голову, – заржал ЛжеИван.
– Правда, Серёга, забей. Суть в том, что мы отдаём деньги здесь за то, что приобретаем там. Это как покупать аквариумных рыбок. Ну не живут они без воды, не живут. А ты требуешь, чтобы жили, угрожая в противном случае, что сам к ним в аквариум залезешь. Что ты, в самом деле, как сельский житель, не видевший тёплого туалета.
– В самом деле, – повторил Сергей, обидевшись, – в самом деле эйфов не существует. А рыбок я видел.
Герман поставил точку в расписке, которая обладала силой обратить близнецов в рабство на всю оставшуюся жизнь. Только сейчас у него задрожали руки.
Кукольник, основательно убаюканный, встрепенулся. Тень его ладони легла на бумагу. Герман поспешно подвинул её к себе, помяв. Он достал из кармана стопку банковских карт, большая часть которых происходила из стран третьего мира, и веером развернул перед Кукольником.
– Переводите понемногу на каждую. И отдельно пятьдесят тысяч нашему консультанту. Это гонорар за его услуги.
ЛжеИван поднял взгляд от запроса «Euphorium Christmas sale», вбитого в поисковую строку:
– Мне в первую очередь. Я и так уже на все деньги наговорил.
Кукольник взял одну из карточек:
– Национальный банк Сомали! Что за фокусы, Герман?
– Может, для вас гонять миллионы туда-сюда – обычное дело. Но не для нас. Любой банк заинтересуется переводом такой крупной суммы. Заподозрит махинации и сообщит, куда они там сообщают. Вы же не хотите, чтобы мы отправились в тюрьму на весь срок нашего сотрудничества?
Судя по лицу Кукольника, мысль о том, что кто-то распорядится близнецами вместо него, оскорбляла его крепостнические намерения. Наверняка ещё меньше он хотел попасть в тюрьму сам. Что было куда вероятнее, если бы на дне денежного источника малолетних близнецов образовался уголовно-процессуальный осадок. Кукольник не мог этого не понимать.
– Если это представление с Эйфориумом, которого нет, сомалийским банком и бомжеватым консультантом устроено для того, чтобы в итоге оставить меня в дураках, то учти – раньше, чем это произойдёт, я устрою вам с братишкой операцию по разделению при помощи ножовки по металлу, – предупредил он.
«Быстро же ты перешёл к угрозам», – подумал Герман и повторил:
– Понемногу на каждую.
Когда с переводом было покончено, Герман снова взял ручку и старательно расслабился. Рука пришла в движение без его участия.
Паста не писала на жирном. Брат смотрел в другую сторону, так что Герману пришлось сказать, замаскировав под раздражение:
– В эту бумагу что, беляши заворачивали? Не пишет ни фига.
По-прежнему не глядя, Сергей нажал сильнее и едва не прорвал бумагу, а затем отложил ручку, чтобы не выдать себя в момент передачи контроля над телом. Теперь у близнецов была расписка с подписью, как у Германа, но поставленной не его рукой. Во всяком случае, они надеялись, что так покажет экспертиза, если до этого дойдёт.
– У меня тоже всё готово, – сообщил ЛжеИван.
Он закрыл окно телеграм-переписки и погладил чёрный футляр. Рука с оцарапанными костяшками и отросшим ногтём мизинца выглядела неуместно на этом футляре, будто в чужом богатом кармане.
Щёлкнули замки. Открылась крышка, потянув за собой белоснежные шёлковые ленты-стопора. Внутри всё было матовое и чёрное. В отделанных кожей углублениях лежали кабели разной толщины, перевязанные серебристыми проволоками, и съёмный блок в фирменном чехле со знаком «φ».
Это буква «фи», вспомнил Герман, а съёмный блок, соответственно, называют фи-блоком.
Устройство сбросило чехол с ласкающим слух шелестом. На корпусе было четыре USB-входа и клавиша. Тронув её, ЛжеИван привёл в движение залегавшие на экране тени. Изображение разгоралось постепенно, как энергосберегающая лампа, черпая краски будто бы извне – гостиничный номер померк, освещение уступило экрану в яркости. На нём разворачивалась, оставляя тлеющий след, лента Мёбиуса, и бежал слоган «…of sound mind and memory».
ЛжеИван нашарил на кровати фонарик, подсоединил к фи-блоку и велел Герману:
– Смотри прямо сюда и постарайся не моргать.
В глаза ударила вспышка, похожая на фотографическую. Изображение на экране пошло кругами, как вода под дождём.
ЛжеИван погрузил ладонь в дреды и одним резким, как укол, движением вставил штекер в разъём между шейными позвонками. Быстро-быстро задвигались зрачки под полуопущенными веками, а к подбородку протянулась ниточка слюны.
Очарование момента было потеряно.
Кукольник и его отражение в зеркале заняли почти всё место. Близнецам на плечо легла рука.
– Пошли отсюда. Собирай карточки, и сваливаем.
– Нет, мы ещё не закончили, – возразил Герман.
– Да ты посмотри на него! Это же эпилепсия или кататонический ступор. А может, этого дегенерата ударило током, – со вкусом перечислил Кукольник. – И ты предлагаешь подождать? Ты на это и рассчитывал? Что бросишь меня с дохлым эникейщиком, а сам сбежишь с денежками? На выход, я сказал!
– Нет! – закричал Герман, вырываясь.
ЛжеИван подмигнул ему с экрана ноутбука.
– Куда это ты смотришь? – недовольно спросил Кукольник, обернулся и увидел сам.
ЛжеИван выглядел угловато, будто его наспех слепили в «Майнкрафте». Программа-интерпретатор выдавала изображение, упрощая его во много раз. Ей не хватило бы производственных мощностей, чтобы явить Эйфориум во всём его блеске и великолепии – над этим неусыпно трудились три могущественных дата-центра, расположенных на частном острове в Карибском море.
По эту сторону экрана консультант сидел, как больной, запятнав слюной воротник. Кукольник пощёлкал пальцами у парня перед лицом, перевёл взгляд на экран и скривился.
– Кино – не кино… Устроили. Мракобесие.
Экран быстро заволакивала дымка, похожая на испарения сухого льда. Виртуальный ЛжеИван разжал кулаки. На ладони замерцал серо-голубой радужный отпечаток. На другую ладонь стягивалась дымка и закручивалась маленьким вихрем, с каждым оборотом уплотняясь.
На телефон, купленный с рук и оформленный на постороннего человека, одно за другим приходили оповещения из всех мобильных банков сразу. Когда карточки опустели, Герман отключил телефон, достал сим-карту, поломал пополам и закопал в цветочный горшок.
На экране ЛжеИван заворачивал заархивированные эйфы в слепок с радужной оболочки.
Палочник Второй подсадил Германа в фуру. Он увидел слежавшееся бельё, опрокинутую капельницу, пакеты с глюкозой. А потом ночь сомкнулась над близнецами.
– Куда мы едем? – спросил Герман, но Палочник Второй не ответил.
В кузове было темно и холодно. Стоял затхлый запах. На поворотах брезент, хлопая, задирался, и за ним покачивалась улица в разноцветных огнях, как отражение в ёлочной игрушке.
Ехали, пока не забрызгал серенький рассвет. Кукольник принёс близнецам пластиковый поднос с завтраком и отошёл, перелаиваясь с Палочниками.
Бутерброды пересохли. По поверхности кофе растекалась капля ликёра, как бензин в луже. Герман отпил, и его передёрнуло. Кофе остыл, а из-за ликёра стал как сироп от кашля на вкус.
Послышались шаги. Отодвинулся брезент, и за пазуху сыпануло мелкого снега. Брат сердито вскрикнул.
Перед близнецами стоял Палочник Первый.
– Если хотите бежать, – еле-еле шевельнулись его губы, – решайтесь сейчас. Когда мы воссоединимся с труппой, такой возможности не будет. Попытка только одна. Если он вас поймает, то посадит на цепь.
Снежинки растаяли на груди. Под курткой стало сыро. Герман бросил взгляд Палочнику за спину и шансы на побег оценил невысоко, тем более, что оба телефона Кукольник у близнецов отобрал. Город был незнаком, оставшихся денег ни на что не хватало.
– Знаешь, что я думаю? Что ты провокатор. Кукольник тебя подослал, потому что хочет, чтобы у него появились основания… это… Чтобы держать нас на цепи.
– Зря вы это затеяли. Если из-за денег, то он всё равно найдёт способ их отобрать…
Палочник поднял голову и с ужасом уставился на близнецов, а в следующую секунду бросился на них и выбил из рук стаканчик с кофе.
– Надо как-то сделать, чтобы вас вырвало, – пробормотал Палочник и сунул руку Герману в рот.
– Что ты делаешь?! – визжал брат прямо в ухо, а перед глазами заплясали цветные круги – Герман поперхнулся чужими пальцами.
Донеслось переругивание Кукольника с Палочником Вторым – вернее, ругался «хозяин», а кукла подобострастно оправдывалась. Они приближались. Первый Палочник поник:
– Поздно…
По телу пробежала короткая судорога, и Сергей сбросил Палочника с себя. Отдышавшись, брат спросил:
– Что было в кофе?
– Наркотик.
– Спасибо за предупреждение. В следующий раз мы будем внимательнее.
– В следующий раз вы сами его попросите, – равнодушно ответил Палочник.
Он сел, уронив подбородок во впадину груди, напоминая чучело погибшей от голода птицы. Фура тронулась.
Назойливо дребезжала капельница, рассыпая по телу мелкую дрожь. Это раздражало, и Герман уже решился выбросить капельницу вон, как обнаружил, что у него нет сил встать.
– Сколько же в тебе веса? – спросил он у Палочника – просто чтобы услышать свой голос.
Язык поворачивался еле-еле, как будто в рот напихали ваты.
– Метр девяносто пять.
– А веса?
Палочник не отозвался, и Герман опустил голову на сложенные на коленях руки. Его укачивало. Внутри ходили маленькие волны. В какой-то момент волны поднялись до критической отметки, хлынули в кузов и подняли близнецов к потолку. Герман увидел капельницу, прореженную мышино-серую поросль на макушке Палочника и себя с Сергеем – сверху, их жалкую мёртвую позу.
Стоило Герману осознать, что он наконец-то избавился от брата и может лететь, куда хочет, прочь отсюда, как его с непреодолимой силой потянуло обратно в тело. Он падал, падал и…
…и в метре от пола то ли задремал, то ли загаллюцинировал. Картины детского дома и дома Грёз, дополненные фантасмагорическими деталями, наслаивались и переходили друг в друга, как отражение в поставленных напротив кривых зеркалах: смерч заслоняет собой небо; купил близнецов для съёмок в детской порнографии; насаженные на шпажки для канапе пуговицы в виде глазных яблок; гроб качается хрустальный…
…резко пришёл в себя, чтобы продолжить затянувшееся, как в замедленной съёмке, падение, и заглянул в лицо брата, в его беспомощно распахнутые глаза, из которых ушёл разум.
Спустя мгновение Герман очнулся уже по-настоящему, инстинктивно дёрнувшись, чтобы предотвратить столкновение… себя с собой.
Ему казалось, что много времени не прошло. Но под брезент не пробивался свет, только сквозняк. Значит, близнецы провёли в забытьи всё утро и день.
Присутствие брата вернулось. Герман чувствовал его оборонительную угрюмость, комом засевшую в груди. Кончики пальцев слабо вибрировали, как бывает, когда трогаешь наэлектризованный шерстяной свитер.
Что-то беспокоило Германа. Что-то было не так.
Ощущая себя скособоченным вправо, со смещённым центром тяжести, Герман сел. Он потёр лицо и замер, не нащупав на привычном месте шрам. Вмятина, рассекающая бровь пополам, память о падении с подоконника… куда он делся?
Ещё не догадка, но её предчувствие заставило сердце биться сильнее. Запаниковав, Герман резко повернул голову налево, но вместо брата, которого мог рассмотреть боковым зрением, если сильно скосит глаза, увидел только стену кузова и собственное плечо. А в следующий миг Сергей ткнул ему в лицо пальцами, пытаясь что-то нащупать.
«Это с какой стороны посмотреть. Если с твоей, то ты, конечно, слева от того нароста, который зовёшь братом, – вспомнил Герман, и по спине побежали мурашки. – А когда на тебя смотрю я, то ты ещё как справа».
Он закричал.
Лес выглядел как декорация из фильма ужасов. Шатёр разбили прямо напротив него. Рабочие распяли на стальных опорах купол, разрисованный в стиле батик, и перетянули стилизованными под цепи тросами.
Хотя монтажные работы ещё не закончились, труппу разместили в шатре. Внутри гулял ветер. Обогреватель вонял палёным. Герман проводил ночи без сна, мечтая, чтобы опоры рухнули.
Он был не в себе с тех пор, как они с братом поменялись местами, просыпался с ощущением, что их расчленили и сшили, как попало.
В стане Кукольника, не в ладах с собственным телом, Герман чувствовал свою изоляцию от мира как никогда остро. У многих из товарищей по несчастью отсутствовал разум. Их речь была лиственно-шелестящая, под стать существованию. Герман не пытался их различать, и мало-помалу все они слились в одно маловыразительное лицо. Он надеялся бежать, заручившись поддержкой кого-нибудь из рабочих, но те не разговаривали с близнецами.
Единственный, с кем удалось наладить подобие контакта, был Палочник Первый. С ним иногда случалось просветление. Во взгляде расходились тучи и брезжил разум. Тогда Палочник повторял:
– Что бы вам ни казалось, помните: на самом деле это затянувшаяся и очень реалистичная галлюцинация. Вы просто не можете этого осознать. Заставьте себе понять, что всё вам только кажется.
