Текст книги "Про Life"

Автор книги: Vicious Delicious

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

С конца показа они сбежали. Прямо с подиума, не переодеваясь, за ними увязалась модель. Живая реклама Siammetry by Grös, двуликая Илона-Сюзанна призывно разглядывала Шуру через стол в ресторане «Северного Плаза».

Официант поставил перед Шурой поднос:

– Вам просили передать из соседней кабинки.

На подносе беззвучно звонил телефон. Подстеленная под него салфетка с вензелем бизнес-центра заглушала вибрацию, чтобы посторонние звуки никому не портили отдых.

Илона (или Сюзанна) надула губы:

– Кто-то очень настойчив! Может, это конкуренты?

– Никто нам не конкурент, – важно объявил Шура.

Приняв вызов, он изменился в лице и вышел из-за стола. Близнецы остались наедине с моделью. В дыму кальяна она закинула ноги на подлокотник дивана. Юбка плеснула выше линии трусов и опала на натёртую светоотражающим маслом кожу, блестящую, как мокрые камни. Герман поймал себя на том, что пялится, и отвернулся.

Из неловкой ситуации близнецов выручил Шура. Он вернулся и громким шёпотом позвал их на разговор.

Какая-то суетливость вкралась в движения Елисеева и раздробила их на множество мелких, не связанных друг с другом действий. Он то теребил пуговицу, то взъерошивал волосы, а в туалете долго тёр лицо холодной водой, словно пытался смыть глуповатую улыбку, то и дело касающуюся губ.

– Отец звонил? – проницательно спросил Серёжа и подал Шуре бумажное полотенце.

– Ну да. Слушай, ты сильно обидишься, если я свалю? Понимаешь, он вроде как… доволен мной.

– Ты ещё спрашиваешь? Иди, конечно. Ты же так долго этого ждал.

Шура поднял благодарные глаза.

– Знаете что? Поезжайте ко мне на квартиру. Всё равно я до завтра не появлюсь. Не спорьте! Это же я вас напоил, куда вы в таком виде? Выспитесь, приведёте себя в порядок. Только я уже отпустил водителя. – Он виновато побренчал ключами в кармане. – Надо вызвать такси.

– Зачем такси? Я умею водить машину, – сообщил Герман, замирая от наглости.

Елисеев бросил ему ключи.

– Решено! Берите. Для вас мне ничего не жалко!

– Это уже слишком, – вмешался Сергей. – Шура, если ты хочешь от меня избавиться – просто скажи. Вовсе не обязательно сажать меня в машину, которую поведёт мой пьяный брат.

Он протянул ключи обратно, но Елисеев спрятал руки за спину и покачал головой. Его лицо обрело сентиментальное выражение.

– Ты не представляешь, как я тебе обязан. Я бы до сих пор бы никем, если бы не бы… – Он потряс головой и исправился: – Не ты! Не возьмёшь ключи – я их в унитаз смою.

– Ладно, но только до завтра, – сдался Серёжа. – Будем считать, что ты дал их нам на хранение.

– Это всё должно быть твоё… Я не заслуживаю…

– Я тебя тоже уважаю, только успокойся, пожалуйста.

Они вернулись за столик и обнаружили, что модель исчезла. О ней напоминала лишь щепотка мерцающей пудры на подлокотнике. Шура растёр пудру между пальцами и сказал:

– С Мальвины-то, оказывается, песок сыпется.

– С Мальвины? – удивился Серёжа. – Я думал, это Снежана.

После спора о том, кто закроет счёт (новоявленный успешный бизнесмен и не менее успешный художник-модельер не желали уступать друг другу), они распрощались с Елисеевым. Помятый, с прилипшими к воротнику частицами табака, он всё равно был великолепен, чего нельзя было сказать о близнецах. Им срочно требовалось на воздух.

 

На улице стало полегче. Герман понял, что во всяком случае, тошнить их не будет.

Витрины давно потухли. Подножье бизнес-центра выглядело, как потемневшее ожерелье с выломанными камнями. Герман задумчиво нащупал в кармане ключи.

– Даже не думай!

– Ничего я не думаю, – раздосадовано ответил Герман. – Просто хотел проверить, как машина. Ты сам обещал за ней присмотреть.

На стоянке их подловила неопознанная модель. Вокруг Серёжиной шеи обвилась рука, другая легла близнецам на грудь, распахнулась шубка… Брат увернулся, и поцелуй пришёлся ему куда-то в ухо.

– Не надо, – сказал Сергей.

Он отодвинул девушку и укрылся от неё в Шуриной машине, потому что больше было негде. Модель хотела протиснуться следом, но её спугнула сигнализация.

В салоне пахло морем. На зеркале висел ароматизатор наподобие гелевой свечи – камушки и водоросли, замурованные в дутое стекло. Сергей пошарил на заднем сидении, ища влажные салфетки. Они лежали под запечатанной упаковкой офисных колгот четвёртого размера.

Увидев колготки, Герман съязвил:

– Елисеев здесь маму возит?

– Его мать умерла, дурья твоя башка.

Сергей снял облитую вином футболку, бросил назад и надел толстовку на голое тело, а потом стёр помаду, глядя в зеркало заднего вида. Помада счищалась плохо и оставила след, напоминающий ультрафиолетовый отпечаток на запястье.

– Вот зараза! – Брат щелчком отправил скомканную салфетку на приборную панель. – Как думаешь, она ещё где-то здесь?

Герман пожал плечами.

– Не хочу с ней сталкиваться. Кто знает, чего она наговорит остальным, когда проспится. А мне с ними ещё работать. Слушай, посвети фарами, – озабоченно попросил брат. – Посмотрим, ушла она или нет.

– Разве я могу? Я ведь пьяный. Ещё сломаю что-нибудь, – со вкусом ответил Герман.

Сергей помолчал, щурясь в темноту. Его глаза покраснели от напряжения.

– А ты… – сглотнул он, – как вообще, нормально себя чувствуешь?

– Так же, как и ты, я полагаю, – победоносно усмехнулся Герман и одним движением вогнал ключ в замок зажигания.

Приборная панель ожила. Показались заваленные набок стрелки. С экрана навигатора заструился холодный свет. Герман с восторгом обнаружил, что пиратская программа показывает на карте засады ДПС.

Дальше дело не пошло. С визгом сорвавшись с места, машина чуть не врезалась в колонну и затормозила так резко, что близнецов швырнуло вперёд. Опьянение как рукой сняло.

– Так, – сказал Сергей, восстанавливая дыхание, – так… Давай я попробую.

Машина мягко тронулась. Её влекло вдоль улицы, как морской камень по течению – расступалась тёмная глубина, проливался колеблющийся свет, звуки ослабли. Германа охватила невообразимая лёгкость.

– Как у тебя вышло? Ты ведь не умеешь!

– Не знаю, – взволнованно ответил брат. – Наверное, Андрей тебя учил, вот я и… Мышечная память…

– Что-то в детстве это не работало. Велосипед ты так и не освоил, – проворчал Герман.

Он немного завидовал, потому что сам хотел сесть за руль этой машины с того момента, как её увидел.

– Ты бы не отвлекал меня, а? Я и так плохо вижу, что там в правом зеркале.

Брат привёз их туда, где год назад был пустырь, и Герман понял, что всё время стремился именно сюда. В этом они с Сергеем были единодушны, хоть и по разным причинам.

Близнецы были не единственными, кто подсматривал за продолжающимся праздником. Поодаль стояла девушка – тёмный силуэт на фоне высветленного разрозненными огнями неба. Герман узнал её.

Он вышел из машины. Снег скрипел под ногами. На морозе с губ срывались призраки непроизнесённых слов.

– Ну привет, – сказала Лера.

– Как ты здесь оказалась?

– Не дома же сидеть. Косоглазый притащил младенца и кричит «Помогай». Как будто я для этого приехала. Такая гадость эти дети. Срут и орут, сил нет.

– Не понимаю, что тебя не устраивает. По-моему, вы с детьми очень похожи, – сказал Серёжа.

Лера взглянула снисходительно и поинтересовалась свысока:

– Говорят, тебя можно поздравить?

Она стащила зубами варежку и сунула в рот сигарету. Пряди волос вырывались из-под капюшона в такт дыханию, будто приклеенные к решётке вентиляции бумажные полоски.

– Ты же замёрзла, наверное, – сказал Герман. – Пойдём скорее греться.

Прежде чем сесть в машину, Лера размашисто вывела на лобовом стекле «Герман». Она откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. Если присмотреться, можно было заметить, как под тонкими веками мечутся зрачки. Волосы намокли и потемнели от снега.

Герман повернул ключ зажигания. Надпись налилась жидкокристаллическим светом, выстудившим салон. Герман включил дворники и подождал, пока его имя не исчезнет с покрытого изморозью стекла.

– Ты знаешь, Лера… – начал он.

– Не говори ничего, – перебила она. – Смотри, какая классная ночь.

– Не такая классная, как та, когда мы познакомились, – возразил Герман.

– Да ну. Тогда ведь шёл дождь.

– Ты… помнишь?

Лера смотрела в окно. Кто-то подбирал сгоревшие фальшфейеры у ворот фабрики и зажигал и разбрасывал новые.

– Так и будем сидеть? – спросила Лера. – Скучно.

– А чем ты хочешь заняться?

– Социальным инвалидам вроде нас доступно не так много развлечений. И полагаю, все они тебе известны.

Лера расстегнула рюкзачок, и Герман увидел внутри бутылку креплённого вина. А ещё – футляр со скруглёнными углами, глухой и матовый, чёрный и серебристый, со знаком φ на крышке, завязанный на бант в виде восьмёрки.

 

У Шуры дома потолки были под четыре метра, а ремонт такой, что даже у ко всему равнодушной Леры перехватило дыхание.

– Нихрена себе, как кое-кто на тебе нажился, Серёжа! – воскликнула она.

– Это не Шурина квартира. Он её снимает, – пояснил Герман, разуваясь.

– Всё равно, губа не дура у вашего Елисеева. Тачка, опять же… Не «Жигули».

– Я помню, когда Андрей подвёз нас на фабрику, то Шура с таким любопытством пялился через окно на его машину… Думаю, о существовании «Жигулей» он вообще не подозревает.

Они распили вино, которое было, пожалуй, лишним впридачу к тому, что близнецы уже выпили сегодня, и Герман, наконец, сбросил тяжесть брата, как несвежую одежду.

Едва они перенеслись в бескрайнюю седативную пустыню под Оазисом, как Лера набросилась с упрёками:

– Почему, ну почему ты не согласился на предложение Грёза?!

– Ты же знаешь, что я не мог решать один, – ответил Герман. – Он был против.

Лерин смех брызнул во все стороны.

– Да какое тебе дело? Ты просто не понимаешь, от чего отказываешься! Если всё получится, то ты сможешь прожить любую жизнь, какую хочешь. Какую заслуживаешь! Отделаешься от своего дурацкого брата и забудешь, что он вообще когда-то был.

– Лера, мне бы очень этого хотелось. Но я не могу.

Лера раздражённо всплеснула руками в ажурных перчатках, которые когда-то вообразил для неё Герман, и быстро пошагала прочь.

– Почему тогда? Это из-за меня, да? – уязвлённо крикнула она. – Или из-за того, что это, видите ли, будет не настоящая жизнь? Да, это будет не жизнь. Это будет лучше! Так какая разница, реальность это или выдумка?!

Герману это было уже неважно. Даже если бы всё, что с ним происходило, оказалось галлюцинацией, как он верил и боялся когда-то, и наутро Лера канула бы в ложное прошлое, Герман всё равно бы хотел быть рядом с ней одной.

Воздух можно было пить, как домашнее вино. Герман узнал его – это был воздух южных ночей. Лера обернулась через плечо и послала внушение с воздушным поцелуем.

Опьянённый воздухом, Герман не успел увернуться. Он почувствовал себя так, словно его поцеловали в шею. От отпечатка невидимых губ растекалось приятное тепло. Герману стало так хорошо, что он не сразу понял, что происходит. А когда понял, то покраснел бы, происходи это в реальности.

– Лера, ты чего? – наивно спросил он, и подключение прервалось.

Перед глазами появился потолок. В нём как будто вращали лопастями маленькие вентиляторы. Это вызывало головокружение и неприятный отклик в желудке.

Заслоняя потолок, возникла Лера. Она завела руку близнецам за спину и попыталась нащупать штекер.

Леру шатало и кренило набок. Она бы упала, если Герман её не удержал. Не задумываясь о том, что делает, Герман поцеловал её в губы, и её волосы упали ему на лицо – тёмные, пахнущие пучиной.

Присутствие брата блеснуло на краю сознания и померкло. Его затмили ощущения Лериной наэлектризованной кожи, впадин под ключицами, груди под тонким свитером – такие знакомые, как будто всё это уже происходило с Германом много раз.

 

 

 

ЧАСТЬ 3: НА СТЫКЕ

 

 

Меня зовут Герман Грёз. История не сохранит моего имени, как никогда не сохраняла имена шаманов и напёрсточников, от которых я отличаюсь немногим.

Конечно, я изначально был обречён на Эйфориум. Иногда мне казалось, что его придумали специально для меня. Пусть это послужит утешением для разработчиков, ведь это значит, что они справились хорошо.

Эйфориум не оправдал и не превзошёл моих ожиданий. Он дал мне нечто большее, то, о чём я мог бы мечтать, не будь это невозможным. Только здесь я избавлялся от присутствия брата, пронизывающего каждую секунду нашей общей жизни. Здесь – впервые понял, что могу чего-то стоить сам по себе.

Я не учёл одного. Когда я вырывался за пределы тела, в котором был заперт с сокамерником, он отделывался от меня тоже.

Не знаю, представлял ли брат когда-нибудь, как замечательно ему было бы одному. Хватает того, что я сам представлял это слишком часто.

Сергей возненавидел Эйфориум за то, что его любил я.

Сергей всегда всё портил. Ещё с детства, когда отказался играть Змея Горыныча на новогоднем утреннике. Если бы мы не появились на свет, соединённые самой крепкой связью, которая кричала о нашем родстве, я бы отказался верить, что мы – братья. Думал бы, может, что мы развились из чужих друг другу эмбрионов в результате процедуры ЭКО.

К тому моменту, как мы вернулись в этот город, общим у нас оставалось только тело. Я перестал понимать, кто такой брат, и я так и не понял, кто такой я сам.

На моём счету больше ста несанкционированных выходов в Эйфориум. Мошенничество, вымогательство, шантаж. И распространение порнографии. И недобросовестность с персональными данными. И всё то же самое, совершённое из корыстной заинтересованности. И, наверное, ещё какие-то преступления, уже не помню.

Зато хорошо помню то, за которое меня судили.

Но сейчас это последнее, о чём мне хочется думать.

 

 

***

 

Упираясь широко расставленными ногами в лёд, Глеб смотрел, как в небо всходят оскаленные китайские фонарики. Они не радовали Глеба. Ничто его не радовало, едва касалось краем, прежде чем сгореть в топке его души – ненасытной, сколько бы он туда ни подбрасывал.

Глеб родился глубоко недоношенным и очень больным. Его лёгкие не раскрылись, бесполезные, как проколотые шарики. Мать от него отказалась. Ему лучше было бы умереть.

Первый год жизни он провёл, пронизанный зондами, не зная другого тепла, кроме искусственного – и впоследствии неосознанно стремился к тому, чтобы повторить это состояние. Глеб страдал, как говорили в старину, царской болезнью, и всегда немного гордился, что его подтачивает нечто утончённое, а не скотский мещанский ВИЧ.

Глеб рано понял, что отличается от остальных, что он умнее и заслуживает большего, чем все они. Ничего хорошего это не принесло. Все его желания не сбывались либо оборачивались против него. Обретённая семья оказалась сборищем уродцев. Потеря девственности закончилась разрывом уздечки, кровотечением, реанимацией. Несколько лет он бился над взятием вершин Эйфориума, пока до Глеба не дошло, что он – всего лишь обслуга, хоть и высокооплачиваемая, вынесенная для пущей конфиденциальности за пределы страны.

Тогда Глебу стало нечего желать. Осталось лишь смутное влечение к чему-то, что было бы достойно его блестящего ума.

Светало. Невдалеке перебрехивались собаки. Поиски не увенчались успехом. Погоня возвращалась ни с чем.

Скривив губы, Глеб развернулся и ушёл. Взметнулись створки малого шатра и опали за спиной.

За занавеской дышали ненастоящим теплом и сырой духотой походные печки. Сев к ним поближе, Глеб достал засаленный футляр старого образца. Закурил. Ткнул в экран фи-блока, вызывая изображение детдомовского двора – постылого, как и это место, будто оно трижды проклято! Глеб не принимал душ уже три дня, а не спал в нормальной постели и того дольше. Ему начинало всё это надоедать.

Гена на записи двоился, дробился, окаймлённый траурной аурой, от чего перед глазами вертелись чёрные круги. Глеб на него не смотрел.

Он не отрывал взгляда от нового любимчика Косоглазого, хоть и не узнавал под личиной. Глеб выяснил о нём всё, что мог, включая идентификатор, угодивший в серые силки, незаметно расставленные в «кармане».

В шатёр ворвались неудовлетворённые погоней собаки. Они ворчали, стряхивали морось, тыкались в разорённую бельевую корзину. Глеб их терпеть не мог.

– А ну пошли вон! – закричал он и замахнулся на собак.

Вошедшая следом Мила взглянула исподлобья.

– Собирайся. Мы уезжаем, – сказала она.

– Нет, я остаюсь, – не скрывая раздражения, ответил Глеб.

– Обещают потепление, – объяснила женщина и посмотрела на него, как на умалишённого.

– Я остаюсь в этом городе, понятно?!

– Мы так не договаривались.

То, что было нарисовано у Милы вместо лица, ничего не выражало. Глеба затрясло, задёргало.

– Тебя это не касается! Я договаривался не с тобой! Что ты лезешь?! Я не могу работать, когда ко мне всё время лезут и стоят над душой!

– Договор был такой, что ты добудешь близнецов и кучу денег впридачу. Но у нас до сих пор ни близнецов, ни денег, потому что тебе заплатили вперёд. А теперь и младенец куда-то запропастился.

Снаружи свалили одну из свай, на которой стоял театр. Звук падения был сокрушителен. Глеб вздрогнул и инстинктивно прижал фи-блок к груди.

– А я предупреждал! Косоглазый увёл уродца прямо у вас из-под носа. Он всего вас лишит, если не поставить его на место. По-твоему, я смогу это сделать, если уеду из города? Ни черта подобного! – Дрожащими пальцами Глеб приладил штекер к затылку. – И не трогай меня!

Эйфориум сморил Глеба. Он опустился на колени – и упал на бок, будто в обморок, и уже не видел, как его обнюхивают собаки, одна из которых, не сдержавшись, скулит, как по покойнику.

 

 

26.

 

Под ресницы забивался серый рассвет. Сергей гнал его от себя, жмурясь. Всё чего ему хотелось – это спать, видеть во сне вчерашний вечер, свой успех, Мальвину, Павлину, Снежану и за ними, немного в стороне, куда не долетают смех, брызги лака для волос и взмывающие под струёй воздуха юбки – Ольгу…

Боль раздавалась в висках, как колокольный звон. Положение тела проступало сквозь дремоту, как очертания грядущей беды. Близнецы полулежали, опираясь на локоть. В руке что-то было.

Сергей открыл глаза, и гора свалилась с плеч. Утро не снизошло на него после мучительной галлюцинации. Впервые за долгое время утро действительно наступило. Но он не успел насладиться облегчением. Безо всякого перехода оно сменилось тревогой, которая, в свою очередь, грозила вот-вот перейти в паническую атаку.

Потому что в руках у Германа был Серёжин телефон.

Сергей сразу попытался его заблокировать, но брат без труда это пресёк.

– А-а, проснулся?

Голос Германа не предвещал ничего хорошего. Прежде чем Сергей успел хоть что-то придумать в своё оправдание, брат ткнул ему в лицо телефоном, на экране которого предстали доказательства Серёжиной вины – фотографии девушки, обнажённой и полуобнажённой. Лица не разглядеть, но близнецы оба знали, кому принадлежат эти родинки над ключицей.

– «Ты испорченная, но мне это нравится», «Тебе хорошо, ты хоть можешь подрочить», «Хочу, чтобы ты взяла в рот»… – вслух читал Герман, листая переписку.

От каждой фразы Сергей вздрагивал. Как тряслись у него руки... У него или у Германа?

– Как ты… – начал Сергей.

– Как я разблокировал телефон? Мышечная память, как ты верно подметил. Наркотик снова что-то с нами сделал. Я не знал твоего пароля, но я помнил, в какой последовательности палец должен касаться экрана – так, будто сам это делал много-много раз, понимаешь? – Герман повысил голос: – Ты понимаешь, о чём я говорю?!

Серёжа быстро-быстро закивал.

– А если ты хотел спросить, как я обо всём догадался, ответ будет тот же. Я помню, как… был с Лерой, как будто это уже происходило. Согласись, тут было о чём задуматься. Особенно на фоне того, как ты вчера продемонстрировал навыки вождения.

Брат брезгливо отшвырнул телефон и долго молчал. Молчал и Сергей. Он был не в силах выдавить ни слова. Да и что тут скажешь?

– Ну и мразь же ты, братик, – снова заговорил Герман. – Подумать только, я страшно мучился от чувства вины за то, чем занимаюсь. За то, к чему ты же меня и подтолкнул, когда тебе это было выгодно, помнишь? Я не вмешивал тебя в свои дела и боялся даже упомянуть об этом лишний раз. Чтобы тебе было удобно делать вид, что важен только ты один и твоя чёртова фабрика, рисунки, тряпки. Я делал всё, как ты хотел, а ты… А ты в это время спал с моей девушкой.

Некстати вернулся дар речи, и Сергей ляпнул:

– Только в воображении, а это не считается. И она не твоя девушка.

Герман вцепился ему в горло. Сергей попытался разжать руку, которая его душила, затем – оторвать её другой рукой, но безуспешно. Нахлынуло воспоминание о том, как он тонул, пугающее уже тем, что принадлежало не ему. Серёжа захлебнулся этим воспоминанием и обессилел.

Когда перед глазами потемнело, брат отпустил Сергея – с неохотой, как ему показалось.

– Герман, всё не так, как ты думаешь, – откашливаясь, зачастил он. – Она первая начала… Да она мне даже не нравится!

– А вот это, – ответил Герман, – мы сейчас и проверим.

И ногой выдвинул из-под кровати светонепроницаемое вместилище фи-блока.

 

Сергей не сказал брату всей правды. Ему не просто не нравилась Лера. Она не нравилась ему очень сильно.

Он видел, в какие страшные дыры им приходится забиваться за Эйфориумом, выяснил, что за болезни (менингит, японский энцефалит) им угрожают, учёл мутную заинтересованность Леры в Германе – и понял, что добром это не кончится.

За что и поплатился.

Ещё в начале знакомства Лера показала Сергею, как переноситься в карманное измерение, и строго-настрого запретила высовываться.

Не очень-то и хотелось.

Мигрирующие серые зоны вызывали предчувствие тошноты. Сергей научился определять их по фонтанчикам песка, время от времени выбрасываемым наружу, и обходил стороной. Туман принимал причудливые формы. Серёжа не обращал внимания, и тогда их быстро развеивал ветер.

Случались и устойчивые иллюзии. Как-то раз мимо прошагала процессия то ли грибов, то ли гномов. С торжественными и серьёзными лицами существа насвистывали марш Преображенского полка. Они повергли Серёжу в недоумение, но никакой угрозы не несли. Были и прошли.

Позднее стал доступен Оазис и оказался ещё непонятней и ошеломительней. Блеск его величия ослеплял, но лишь на секунду. Отовсюду лез белесый туман и забивался в ноздри, оставляя химозный привкус сладкой ваты. Из первого же подвала кто-то позвал Серёжу по имени, а когда он подошёл ближе, в темноте открылись нечеловеческие жёлтые глаза.

И всё в таком духе. В переулках легко было пасть жертвой агрессивной рекламы. Идёшь – никого не трогаешь, а в следующий момент уже болтаешься вниз головой с лодыжкой в петле, а заплечного вида зазывала любезно предлагает услуги своего заведения.

Однажды Серёжа попал под демонстрационный наркотический залп. Без контроля инструктора эйфория быстро заиграла мрачными красками. Опрокинувшись на спину, Сергей в изнеможении дрейфовал по улицам до тех пор, пока это не пресёк некто могущественный.

– Это что ещё за самодеятельность? – строго спросил он и дважды провёл ладонью у Сергея над лицом, тыльной стороной вниз, а затем внутренней.

Протрезвевший, Серёжа упал и ударился копчиком, что случилось не иначе как в назидание. Спаситель расточал надменное сияние. На шее висела ледышка в железной оправе.

– Нельзя же так. Всю публичную визуализацию можно. Это самый настоящий вандализм, – сказал он и исчез на месте.

Словом, Сергея куда больше устраивало коротать время в своём карманном домике у моря, прислушиваться к доносящему снаружи плеску волн и рисовать. Здесь Серёжа чувствовал себя защищённым. Никто не мог проникнуть сюда.

Никто, кроме Леры.

В первый раз она пришла после того, как встреча сорвалась из-за Серёжиного собеседования. Убийственный взгляд за полумаской, холодный блеск на скулах, губы яркие, как яд.

– Как ты здесь оказалась?! – с негодованием воскликнул Сергей.

Лера сорвала полумаску, швырнула ему под ноги и усмехнулась. Серёжа сам нарисовал эту полумаску. Нарисовал, сунул в карман и забыл.

– Ты, что, лазишь у нас по карманам, пока мы не в сознании? – растерянно спросил Сергей.

Не удостоив его ответом, Лера прошлась, высокомерно оглядывая скромное Серёжино убежище, дощатый пол, стену, проколотую десятком булавок. Каждая булавка пришпиливала какой-нибудь животрепещущий рисунок.

– Мы так хорошо поладили с Германом, а ты! Ты всё портишь. Ты специально это делаешь?

Серёжа пожал плечами и отсоединил один из рисунков, ещё влажный, расправил его и выпустил. Тот материализовался в ленту Мёбиуса с одним поворотом, с двумя, четырьмя, восемью, распустился как цветок.

– Ты бы оставила Германа в покое, Лер.

– Ещё чего! – сверкнув глазами, ответила она. – Что-то я не заметила, чтобы он был против! Я буду общаться с ним столько, сколько посчитаю нужным, тебе ясно?

– Я всё сказал. Тебе лучше уйти, если не хочешь, чтобы Герман узнал об этом разговоре. Он, конечно, дурак, но это кому угодно покажется подозрительным. Ты появилась из ниоткуда, в друзья набиваешься, истеришь… Да что тебе от него нужно?

Лера выхватила из воздуха цветок и раздавила. Тёмный сок забрызгал Сергею лицо. Он почувствовал головокружение, слабость.

– А я… А я тогда скажу, что ты просто ревнуешь. Хочешь нас рассорить. Если тебе не придётся ни с кем его делить, то он будет слушаться тебя одного и делать то, что тебе нужно. Что ты на это скажешь? Похоже на правду, а? Как думаешь, кого послушает Герман?

– Меня, конечно. Я его брат, – ответил Серёжа. – А ты кто такая?

Слова давались ему тяжело, он вязнул в них. Хотелось лечь и ничего не делать, молчать.

Лера посмотрела на него. Её глаза снова сверкнули, на этот раз победоносно.

– А я – человек, который изменит его жизнь, – ответила она и послала Серёже воздушный поцелуй.

Сергей обескураженно моргнул. Сначала показалось, будто что-то попало в глаз, а потом Серёжа почувствовал приятную дрожь на шее, там, где билась жилка. С каждым ударом сердца от неё всё дальше и дальше расходилось очень волнующее ощущение.

Лера подошла ближе и заглянула Сергею в лицо. Он с удивлением понял, что хочет к ней прикоснуться и, может быть, поцеловать. Опустив ресницы, он из последних сил выдавил:

– Не надо.

– Не на-адо?! – издевательски переспросила Лера.

Схватив за волосы, она притянула его к себе и впилась в глаза парализующим взглядом. Сергей почувствовал, как моментально расширились его зрачки, а приятное волнение усилилось во много раз, словно вскипела растёкшаяся по венам отрава.

Когда с Серёжиных губ сорвался стон, Лера, наконец, его отпустила. Больше не было необходимости его держать.

 

После того, как всё закончилось, Лера сказала:

– Если хочешь сделать это ещё раз – не мешай Герману видеться со мной.

Это была такая убогая попытка подкупа, что Сергей едва не расхохотался. Но то, что Лера сказала дальше, отбило всякую охоту веселиться:

– Надеюсь, ты хорошо понял, что тебе не спрятаться. Я найду тебя где угодно и сделаю с тобой что угодно. Я могла бы просто напугать тебя до полусмерти. Или сделать тебе очень больно. Конечно, я отказалась от этой мысли, когда поняла, что тебя это вряд ли убедит… но я ведь могу и передумать.

Когда она пришла в следующий раз, Сергей подумал, что отказываться глупо – ведь всё уже было. И ещё раз, и ещё. Лера все сильнее укреплялась в мысли, что имеет над ним власть, и в итоге получила её, хоть и не совсем так, как планировала.

Он долго собирался с духом и однажды сказал, что пора прекращать. Как раз подходило к концу очередное тайное свидание. Рассосался липкий туман в голове, и на какое-то время вернулась способность рассуждать трезво.

Сергей, как будто со стороны, увидел, какой он жалкий со всеми этими сообщениями, которые ото всех скрывал, с неловким душем после каждого подключения (а вот это уже не получалось скрыть). Он был отвратителен брату. Он был самому себе отвратителен.

– Прекращать, говоришь? – насмешливо переспросила Лера. – Хм… Я даже догадываюсь, кто тебя подтолкнул к такому непростому решению.

– Неужели? – поинтересовался Сергей, стараясь говорить равнодушно.

Вместо ответа Лера щёлкнула пальцами, и из воздуха соткалось изображение темноволосой красавицы. Сергей замахал руками, чтобы его развеять.

– Кто тебе разрешал копаться у меня в голове? – взбешённо закричал он. – Больше никогда не смей так делать, слышишь?!

– Успокойся. У тебя это на роже написано. Я увидела, как у тебя в последнее время глазки затуманиваются, и просто спросила у Германа, в ком причина.

Сергея пронзила острая обида на брата, обсуждающего его с Лерой.

– Твои неуклюжие попытки хранить целомудрие, – протянула она, – ради девушки, которая бы на тебя не посмотрела, даже не будь ты уродом, пожалуй, выглядели бы трогательно. Если бы ты не врал сам себе, что пытаешься от меня отделаться не из-за неё, а из-за уважения к чувствам брата. Знаешь, а он лучше тебя. Он бы никогда бы так с тобой не обошёлся. И это не просто слова.