Текст книги "Про Life"

Автор книги: Vicious Delicious

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Солнце уже садилось, когда на территорию фабрики въехала машина цвета ртути.

Девушки обступили оконный проём и защебетали – а вдруг это спонсоры, а вдруг это Елисеев-старший, а вдруг это ещё какая-то провинциальная королева красоты, они же с Лисицкой друг другу в волосы вцепятся.

На боковом стекле авто, на сенсорном покрытии Герман увидел заплетающиеся лентой Мёбиуса серебристые матрицы. Ему показалось, что стены стали прозрачными, и близнецы находятся на пересечении множества взглядов, направленных из ниоткуда в никуда. Земля ушла из-под ног.

Вице-мисс Пятигорск стояла в стороне и в щебетании не участвовала. Внимательно взглянув на близнецов, она взяла их за рукав кончиками пальцев и увела за сдвинутые у стены вешалки, которые служили импровизированной раздевалкой. Под потолком здесь сплели кружево швейные пауки, заострённые твари с нарочно диодными тельцами, чтобы не уколоться в темноте.

– Какие-то проблемы?

«Не выдавай меня». – хотел сказать Герман, но понял, что девушка подумала, будто он стесняется своего уродства перед незнакомыми, вспыхнул и отвернулся.

– Меня Оля зовут. А ты, значит, и есть креативный директор? – обратилась она к Сергею.

– Не знаю, что нашло на Елисеева. Я художник-модельер, – смущённо отозвался брат. – А по документам вообще закройщик.

Этот подслеповатый дурак не разглядел на машине знаки принадлежности службе безопасности Эйфориума и не представлял, что их идут задерживать и допрашивать, что он будет не художник и не закройщик, никто!

Мир сжался до размеров этажа, под кружевные своды которого уже ступили сотрудники службы безопасности. Спросив Елисеева, они прошли в его кабинет, закрылись и пробыли минут сорок. Безопасников не заинтересовали ни девушки, ни, тем более, обветшалый лофт – и напрасно.

Именно здесь, среди поплывших на жаре лиц и запахов, умирал от ужаса их самый разыскиваемый нарушитель.

 

***

 

– Ну и? Мне поплакать по вашему Елисееву, или что, я не пойму?

Лера сидела на подоконнике, курила, зажав сигарету в кулаке и на Германа не смотрела. Девушка никогда не смотрела на него, если сердилась.

Елисеева заподозрили в их преступлениях. Всё одно к одному: поспешное и единовременное избавление от кучи эйфов, переезд в город, откуда были родом все потерпевшие. Даже бизнес, который развивался, а не прогорел, вызывал подозрения.

– Получается, нас ищут. Что, если они начнут выяснять, где Елисеев проводит время, и выйдут на «Сон Ктулху»?

– Ну и дальше что? – дёрнула плечом Лера.

– Кто-нибудь тебя вспомнит.

– Как и прочих девиц, среди которых я ничем не выделялась.

– Ты чуть ли не в лоб предложила Балаклавицу порисовать для тебя!

Девушка вскинулась. Заколотые набок неровно обрезанные пряди, обрамлявшие лицо, придавали ей сходство со зверёнышем из аниме, этаким чёрным взъерошенным пикачу.

– Балаклавиц ни словом ни о чём не обмолвится, если это будет от него зависеть. А от таких людей, как он, в нашем мире зависит всё. В его интересах замять эту историю, чтобы его имя вдруг не всплыло в связи с фрик-порно. Между нами говоря, если сам Балаклавиц при его возможностях до сих пор до нас не добрался, то серым тем более ловить нечего.

– Лера, – умоляюще протянул Герман, – хватит. Мы богатые. Нам бы теперь отсидеться по-тихому, а потом вывести деньги и просто… Просто жить.

Вмешался Сергей:

– Ты ещё не понял? Ей не нужно просто жить. И деньги её мало интересуют. Ей просто нравится воровать!

Пожалуй, он был прав. Столько времени прошло, а Лера так и вела бродячий образ жизни. Ногти у девушки так и остались разной длины, у корней волос проглядывал натуральный русый оттенок, и жила она на вписках у мутных приятелей.

Лера с такой силой вдавила окурок в пепельницу, что посыпались искры.

– Это не воровство. Нельзя украсть то, чего не существует.

– Да что ты! А как насчёт интеллектуальной собственности? Если тебе, конечно, это о чём-нибудь говорит.

– Сны и фантазии это никакая не собственность. Тем более, такие, которые предпочитаешь ото всех скрыть. Хочешь сохранить секрет – нечего рассказывать его всем подряд.

– Если ты лазишь к людям в головы, это ещё не значит, что они рассказали тебе свои секреты

– Раз человек стал свидетелем чужих воспоминаний, то это уже и его воспоминания тоже, – нашлась Лера. – А своими воспоминаниями каждый распоряжается, как вздумается.

– Шантаж не лучше, чем воровство.

– А может быть, ты хотел бы жить по соседству с мразью, которая мечтает убивать детей или взорвать себя в супермаркете? Не осудил бы его, если бы узнал?

– Какое ещё оправдание ты себе придумаешь? Может, ты ещё предлагаешь за мыслепреступления судить?

– Перед кем оправдываться, перед тобой, что ли? – рассмеялась Лера. И заговорила по-другому, вкрадчивым голосом: – Взгляните на это с другой стороны. Ничего не закончено до тех пор, пока нарушитель остаётся неизвестным. Всегда остаётся вероятность, что его вычислят и накажут. Не каждому выворотню выпадает такой шанс – перевесить на кого-то все свои косяки.

– Я что-то не пойму, – медленно выговорил Сергей. – Ты сейчас предложила подставить Шуру?!

– Заметь, это ты сказал. И вообще, раз ты так беспокоишься о своём Шуре, то почему бы тебе не держаться от него подальше? И всё, проблема решена.

– А может, это Герману стоит держаться от тебя подальше? И решать ничего не придётся!

– Знаешь, Серёж, вот ты всё время даёшь понять, как меня презираешь, – произнесла порядком утомлённая Лера, – строишь из себя честь и совесть нашей преступной группировки… А сам думаешь только о себе. Поэтому и от Елисеева не уходишь. Я тебе даже больше скажу: если тебе будет грозить тюрьма, ты сам его подставишь. Потому что ты слабый.

– Всё? Сеанс кухонного психоанализа закончен? – с бешенством осведомился брат.

Девушка вытянула перед собой ноги в плотных колготках, скрывающих отсутствие загара, и улыбнулась. Глаза её не улыбались – цвета трясины, они и засасывали так же. С головой.

– Перестаньте оба, – сказал им Герман. – Следующее дело – последнее. Я так решил.

Лера посмотрела на него так, будто в первый раз видела. У неё задрожали губы.

– Вот так значит, да?!

– Найдём другое занятие, – быстро сказал Герман. – Будем оказывать посреднические услуги. Или торговать эйформулами… да мало ли чем можно заработать!

– Например, фантазировать за деньги для богатеньких ублюдков, правда? Серёжа этим занимается со своим Елисеевым, и тебе тоже надо? Ну так иди и наймись в «Сад». Трать свой богом данный талант на то, чтобы целыми днями воображать форму сосков фантома, которого трахает кто-то другой!

Герману стало больно.

– Зачем ты так?

– Просто я думала – ты другой. Не такой, как остальные. А ты как все, понимаешь, как все они!

На улице ослепительно улыбалось солнце, и набережная, голубино-серая, как морская галька, пила его свет взахлёб – лето! Только в актовом зале за шторами затемнения была ночь. Вечная ночь и вечная зима.

 

 

20.

 

Дело, которое должно было стать последним, выдалось не скоро. То ли цивилы стали беречься, то ли Лера оттягивала момент прощания. А что придётся прощаться, с каждый днём было всё очевиднее. И всё тяжелее становилось у Германа на душе.

Они подключались, чтобы не терять сноровку, оказывали те самые посреднические услуги, но как-то без запала.

Поэтому они с Лерой брали долгие паузы. Заказывали роллы. Докуривали друг за другом сигареты. Слушали старые песни, напоминающие засушенные в книгах цветы: «Где твои крылья, которые нравились мне…», «Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой…». Рассматривали фотографии, которые прислал Елисеев.

Одна из них стала лицом каталога и рекламной кампании. На фотографии седая модель и пятигорская брюнетка стояли боком к камере, спина к спине, и их прижатые друг к другу запястья были связаны скользящей петлёй.

Мисс Пятигорск одета ангелом, на шее вперемешку висят символы мировых религий. Она смотрит вверх, ловя взглядом солнечный луч. Седоволосая – в лоскутной куртке с вшитыми в капюшон шипами в стиле «Восставших из ада», в рваных джинсах, под которыми ретушёр подрисовал рваные раны; она потупила глаза.

Лето сгорело дотла. След остыл, и серые потеряли его. И когда однажды Лера позвонила поздно вечером и попросила приехать, Герман не сразу понял, для чего.

 

– Лера, – сказал Герман, наблюдая, как она окунает в «морилку» рисунок, – а ведь я до сих пор почти ничего о тебе не знаю.

– Тебе и не надо.

Лера смахнула с экрана проявившееся изображение. Герман краем глаза увидел обнажённую натуру, будто скопированную с игральной карты из фотоколоды. И Эйфориум поглотил близнецов.

После стольких подключений Лера с Германом наводились друг на друга с погрешностью до десяти метров. Спустя минуту девушка воплотилась неподалёку и стала разрывать песок ногами, чтобы оставить закладку с инструкциями для Веры.

– Могла бы хоть рассказать, откуда знаешь Грёза, – продолжил Герман начатый в реале разговор, – и почему вы больше не общаетесь.

– Слушай, я же тебя не спрашиваю, почему вы сами с ним расплевались, правда?

– Это другое.

Лера только усмехнулась. Она поднесла ладони к лицу, и Герман, понимая, что сейчас произойдёт, бросился к ней и обхватил за талию. Лера взвизгнула, пытаясь его сбросить, но было уже поздно. Они перенеслись к ней в «карман».

Девушка оттолкнула Германа – он ударился, отметив про себя, что находится в замкнутом тесном пространстве, и что свет померк, по меньшей мере, вдвое, – и выскочила, хлопнув дверцей.

Оказалось, это шкаф. Герман сидел в шкафу.

Герман чувствовал себя в безопасности, но безопасность эта была какая-то мнимая. Как в детстве под одеялом.

Выругавшись, Герман выбрался наружу. На дверце шкафа он увидел следы от ногтей – судя по расстоянию между царапинами, оставленные рукой ребёнка.

Комнату забрызгивал бледненький свет лампочки без абажура. Линолеум на полу, ковёр на стене, ученический стол в потемневших переводных картинках, два дивана – один разложенный, застеленный несвежим бельём, второй – маленький, детский… Всё это было какое-то зыбкое, неохотно предстающее взгляду.

На столе стояла эйформула. «Триггер», – прочёл Герман, взглянув сквозь неё. Он вытащил пробку и махнул ладонью по направлению к лицу.

Сначала Герман услышал разговор. Звучащий в голове, он будто бы доносился издалека:

«Кто это у нас? Что за девочка?», – сказал одышливый голос, и наступила какая-то влажная тишина, словно у говорившего были полные мокроты лёгкие, и воздух проходил через них, как через замусоренный фильтр.

«Лера», – сказал в ответ ребёнок, плохо выговаривающий «л».

«Вера, – ослышался первый, – Верочка… Ты ведь хорошая девочка, да?».

А потом Германа охватило предчувствие, от которого он ощутил слабость в коленках. Так он ощущал себя всего раз, когда Марго заперла близнецов в комнате с девушкой Балаклавица.

Герман со стуком поставил эйформулу на место и посмотрел на руки, чтобы убраться отсюда.

Вернувшись в пустыню, он мимолётно ощутил шаги Леры, отступающей в темноту, и что-то вроде дружеского объятия. Это было присутствие брата.

По наитию огибая серости, Герман ворвался в Оазис, взбежал по винтовой лестнице, головокружительно намотанной на башенку. Звучала флейта.

Флейта плакала.

Сергей сидел на висячем мосту, подобрав под себя ноги. Под мостом качалась конструкция наподобие весов, но с цветочными горшками вместо чаш. В горшках росли изуродованные вакуумом карликовые вишни. Брат играл на флейте, заставляя их цвести из последних сил. В пепельной тени Серёжиных ресниц сверкали крупные слёзы.

Пока Герман прикидывал, как окликнуть брата, не напугав, тот открыл глаза, злые и холодные, как далёкие звёзды.

– Что ты здесь делаешь?! – крикнул он, вскочив на ноги, и толкнул Германа в грудь.

Герман пролетел метров тридцать прежде чем вспомнил, что не разобьётся. А Сергей помнил об этом, когда сбрасывал его вниз?

Под раскинутыми руками проносились облака и конденсационные следы. Сгруппировавшись, Герман приземлился на ноги и запрокинул голову, силясь разглядеть брата там, где высоко-высоко сплетались узорчатые перекрытия, лестницы и переброшенные со здания на здание арки, и ниспадали лозы, и струились локоны из башенных окон, и шумели водопады, не долетая до земли.

Таким – растерянным и таращившимся в высоту – и нашла его Вера.

 

Карманное измерение, в котором им предстояло работать, представляло собой объятия свежайшего луга, совершенно альпийского, с запутавшимися в нём соцветиями чабреца и лютика, с бархатными восхолмиями.

– Что думаешь насчёт клиента? – небрежно поинтересовалась Вера.

– Я о них вообще никогда не думаю, – ответил Герман.

Это была правда, но не вся. Обычно сухие серые соты чужого воображения ему жали. Они не трогали душу и ничего не могли породить, и он вскрывал их, как гнойные нарывы.

Но это место нравилось Герману. Попасть сюда было всё равно, что выйти на воздух из тесного прокуренного помещения.

Вера покачала головой:

– Ну и сволочь же ты!

– А ты не умеешь себя вести. Скажи лучше, а Лера, она… как вообще раньше жила?

– Почему бы тебе не спросить у брата? – скучающе поинтересовалась девочка.

– При чём тут Серёжа? – удивился Герман.

Вера взглянула на него так, будто хотела сказать: «Серёжа тут ещё как при чём».

– Потому что если тебе так интересна Лера, то лучше спросить человека, который с ней общается, не так ли? А я с ней не общаюсь. Если ты не заметил, то я ни с кем не общаюсь, кроме тебя. – Она вздохнула. – Хотя ты не лучший собеседник. Просто скучно всё время рыться на ментальных помойках. Чтобы эта твоя Лера, между прочим, набивала карманы!

– Я просто спросил, – буркнул Герман, раздосадованный. – Давай тогда ближе к делу.

– На днях он сделал очередную выплату по кредиту. Крупную, с прицелом на досрочное погашение.

– А?

– Бэ. Ты попросил ближе к делу, вот я и объясняю. Характер и регулярность сношений клиента с банком позволяют предположить, что у него водятся деньги. Вчера прошёл очередной платёж. Намёк понятен?

Герман кивнул. Им нужен был пароль от банковского счёта, PIN-коды карт или хотя бы образы, наталкивающие на проверочное слово. Дальше в игру вступит Лера, дёргающая за многочисленные ниточки Сети.

Они с Верой обошли мягкую возвышенность, примятую сбоку, где недавно кто-то отдыхал, и разошлись в разные стороны.

Герман вдохнул полной грудью, и через него пронеслась вереница восхитительных образов – запах разогретой солнцем кожи, тёплое чувство возвращения домой, влюблённость в светловолосую девушку, огни на другой стороне бухты…

В отличие от обрывков мыслей, почерпнутых Германом в других «карманах» и напоминающих картинки-раскраски, которые приходилось расцвечивать силой собственного воображения, а потом придавать им объём и заставлять двигаться – это были полнокровные переживания, сочные и радостные, как апельсиновые дольки.

Это была сокровищница. И Герману по силам было её разграбить, если бы только…

Если бы это было хоть кому-то нужно.

Что толку с того, что кто-то привяжет к виртуальной забегаловке чувство возвращения домой? Это ведь лишь для того, чтобы зацепить внимание пользователя – и привлечь к главному блюду, которое утоляет похоть. Или аддикцию. Или жажду власти. Или стремление свести счёты с обидчиками.

Пользователи желают грезить гнусно, беспросветно. Если кто-то из них и обратит внимание на то, что теплится в груди, то разве что скажет: «Интересное ощущение. Ничего подобного не испытывал», и забудет. И никогда, ни при каких обстоятельствах не оценит.

Что толку от любви, если её модифицируют, тщательно вычищая любое напоминание о личности донора, чтобы любой мог влезть в его шкуру и не испытать дискомфорта от несостыковок. Эйформулы любви не несут ни тени сомнений. Ни томления. Ни ассоциаций. Только пронзительное ощущение, засевшее в груди. Физиологическую реакцию, которую с лёгкостью уделывает второсортный героиновый приход.

Сбитый с толку, Герман с размаху вляпался в очередное законсервированное воспоминание, уже не такое светлое.

Увиделась карусель – деревянное осьминогое чудище с зазубренной улыбкой, которое покоилось в куче щебня, как будто взрыло асфальт и высунулось из канализации. Верхом на щупальце в поле зрения въехал мальчик лет десяти, с лопнувшими сосудами в глазах, отчего те казались лиловыми... Воспоминание оставило Германа, вызвав удивление, любопытство, зарождающуюся привязанность – и горечь, потому что это уже было и закончилось тяжело.

А следующим, что увидел Герман, был двор детского дома. Ложились крест-накрест тени ив. Светло-русая, выгоревшая на солнце трава пробивалась из-под асфальта. Сиамские близнецы играли в карты. Один из близнецов поднял глаза, и в них зажглись запрещающие сигналы…

Герман тряхнул головой, прогоняя наваждение. Он начал кое-что понимать. И когда понял до конца, то закричал не своим голосом:

– Вера! Иди-ка сюда!

Девочка возникла перед ним, но прежде чем успела о чём-то спросить, Герман отрезал:

– Мы ничего тут не тронем. Это – карманное измерение Андрея Грёз.

Он осёкся, ощутив невесомое движение её воли, будто Вера попыталась задёрнуть перед Германом штору.

– Ты знала! Знала и ничего мне не сказала!

– И дальше что?

– Ах ты противная девчонка! Я тебе сейчас жопу надеру, и узнаешь, что! – рассвирепел Герман и бросился за ней.

Поймать её оказалось не так просто, как Леру. С закладывающим уши визгом Вера отбросила реплику, как ящерица хвост, и перенеслась на метр вперёд, и так несколько раз, пока не выбилась из сил. Натыкающийся на пустые оболочки, чихающий от воспоминаний Грёза, которые лезли в глаза и в горло, Герман настиг девочку у примятого холма и повалил на траву.

Вера взвыла и отпихнула его ногой в белом кроссовке, целясь в пах. Затем вскочила и обрушила на Германа град ударов маленьких кулачков.

– Ты мне не начальник! Ты мне никто! – Она отступила, тяжело дыша – дрожащая, маленькая, жалкая. – Я буду делать то, что скажет Лера. Я терпеть её не могу, но буду слушаться. Потому что я хочу жить. Хотя бы так, иногда… я всё равно хочу!

– Это ничего не меняет. Сегодня наше последнее дело.

– Ты врёшь!

Герман рассмеялся ей в лицо:

– Ты же выворотень. Ты прекрасно понимаешь, что я говорю правду. Скоро ты вернёшься в пробирку, из которой взялась, маленький невоспитанный джинн.

Округлившимися глазами Вера уставилась на что-то у него за спиной.

– Ну хватит уже, – с раздражением сказал Герман. – Ты же не думаешь, что я на это поведусь?

– Беги! – неожиданно взрослым голосом воскликнула девочка, и на них обрушился шквал чужой злой воли, пробирающий до костей.

Герман бросился в сторону – промелькнуло искажённое от ужаса лицо Веры, закрывающей уши руками, – упал на землю и быстро перекатился на спину. Он увидел, как от холма отделяется силуэт, точь-в-точь повторяющий очертания примятой травы.

– Тварь! – прокричала Вера.

Из-под её ладоней сочилась кровь.

Стремительно обретая плоть и краски, тварь повернулась к Герману. В глазницах плясало газовое пламя. Взгляд ненадолго стал осмысленным, как будто от лица твари ненадолго посмотрел кто-то другой. Приник, как к дверному глазку, и сразу отодвинулся.

По спине побежали мурашки. Герман понял, что тварь не имеет ни чувств, ни воображения, а следовательно, её не за что зацепить, чтобы отвести глаза. Внутри у твари сидел, как осколок, один лишь непрерывно функционирующий вредоносный алгоритм.

И тут явился Грёз.

Конечно, Эйфориум сберёг его инкогнито. Герман увидел перед собой приятного, располагающего, но незнакомого мужчину, к которому тут же прильнули солнечные лучи и стали гладить по лицу и рукам. Но чувство облегчения, которое он вызывал, осталось прежним – и Герман готов был поклясться, что мужчина не специально его внушал.

Грёз посмотрел на взломщиков. Перевёл взгляд на тварь, будто прикидывая, с кого начать, и властно поднял руку. С небес пала молния.

Тварь рывками ринулась прочь, исчезая и в ту же секунду появляясь спустя несколько метров – совсем, как до того Вера. Только теперь пространство тянулось и рвалось, и обращалось в обугленное ничто.

– Уходим!

– Мы должны ему помочь, – произнёс Герман.

Он в растерянности наблюдал, как объятая лиловым пламенем тварь уничтожает карманное измерение, как обугливаются холмы и рвутся серебряные нити, на которых они держались.

Молния сверкнула ещё раз. Германа накрыло взрывной волной. Это концентрическими кругами расходилась чёрная воля твари.

– Ну пожалуйста, Герман, давай уйдём отсюда! – теряя голову, закричала Вера.

Грёз изумленно обернулся. Он тоже это слышал.

Последнее, что успел подумать Герман, прежде чем ускользнуть туда, где безопасно – о сегодняшнем инвайте, который определённо являлся наброском аэрографии с машины Грёза.

 

 

21.

 

Приближался Хэллоуин. В «Сне Ктулху» царила предпраздничная суматоха. Разучивались трюки и плелись козни. К Серёже обращались за рекомендациями по стилю, и брат никому не отказывал, хотя Герман не понимал, как можно подчеркнуть достоинства и скрыть недостатки в том случае, когда они взаимозаменяемы.

Сергей был очень задумчив в эти дни. И поскольку его чувства по-прежнему оставались для Германа тайной, он мог только строить предположения.

Вдруг брат каким-то непостижимым образом узнал, что они пытались ограбить Грёза?

Эта мысль не покидала Германа. Он слонялся из угла в угол, чтобы затеряться в темноте, но светодиодный бейдж на воротнике и россыпь свечей на наростах канделябров не давали этого сделать. Когда в левом кармане завибрировал телефон, Герман успел накрутить себя до такой степени, что едва не заорал от напряжения.

– Кто там опять тебя хочет? – спросил он, переведя дыхание.

– Это по работе, – ответил Сергей. Он держал телефон, как карты – чтобы Герман не мог заглянуть. – Ольга.

Вице-мисс Пятигорск находила неудачным свой новый образ, а именно, цепи и ремни, обвивающие руки до самых локтей. Сергей показал её аргументы: во-первых, оголённые запястья – это сексуально, во-вторых, подумают, что она скрывает следы попытки суицида.

Герман в замешательстве посмотрел на Серёжино отражение в экране. Брат подмигнул ему и туманно напечатал: «В этом вся суть…».

Ответ последовал незамедлительно: «В чём?? Можешь объяснить нормально((».

«Не вопрос. Приезжай в мой офис, и я тебе всё объясню», – настучал Серёжа.

Ольга потребовала адрес.

– То ли сила печатного слова преувеличена, то ли мой великолепный сарказм уже не тот, – задумчиво произнёс Сергей и скинул ей геометку «Сна Ктулху».

– Она не пройдёт фейс-контроль, – зачем-то сказал Герман.

– Не пройдёт фейс-контроль? Лисицкая? – надменно переспросил брат. – Она просто не приедет. Погуглит адрес и поймёт, что я стебусь.

Тем не менее, минут через сорок в комнату отдыха, где девочки пудрились, парни курили, а Сергей разукрашивал доску объявлений хулиганскими рисунками, сунула голову Марго и крикнула:

– Шапура!

– Чего? – отозвался Герман.

После их неудавшегося увольнения менеджер разговаривала только с ним, а брата игнорировала. Но сейчас Марго посмотрела на Сергея и, переступив через себя, сказала:

– Тебя спрашивают. Женщина.

Женщинами Марго называла остальных особ женского пола, особенно тех, которые были моложе и привлекательнее неё самой.

– Между прочим, у нас перерыв. Ещё семь минут.

– Ты когда-нибудь перестанешь умничать и качать права? Послушай, она, похоже, при деньгах. Пусть купит тебе пожрать. Расскажи ей что-нибудь жалостливое.

– Может, мне ещё и ноги ей целовать?

– Да, блин! Да, если так будет нужно!

Марго завела свою любимую пластинку: кому ты ещё нужен, единственная возможность, такая неблагодарность. Сергей слушал-слушал, а потом взял менеджера под локоть и сказал проникновенно:

– Я вот только одного не пойму: если женщины – это такие все из себя падающие звёзды, то что ты здесь делаешь? Что-то я не вижу, чтобы кто-то наперегонки с другими баранами нёсся исполнять твои прихоти. Или всё дело в том, что ты не при деньгах?

И ушёл, оставив Марго ошарашенно хлопать глазами.

Ольгу было видно издалека. В белой куртке с закатанными рукавами, с флуоресцентным педикюром в прорезях ботильонов, она стояла посреди зала и то исчезала, то появлялась в мигающем освещении.

– Почему все на меня так смотрят? – спросила она, когда близнецы усадили её за столик.

– Слишком бросаешься в глаза, – объяснил Серёжа. – Затмила всех своей красотой. Так что будет лучше, если ты поскорее уйдёшь. Нехорошо отвлекать внимание от тех, кто зарабатывает, показывая себя, знаешь ли.

Подошла официантка и, в подтверждение этих слов, засмотрелась на Лисицкую прямо-таки до неприличия. А засмотреться было на что: скулы высокие, глаза жгучие, фигура – просто конец света.

Брат заказал текилу и всё такое, а Оле – сок.

– Не спрашиваю, что ты будешь есть, потому что ты ведь не ешь после шести вечера. И не спрашиваю, голодная ли ты – по той же причине ответ очевиден.

– Ты такой внимательный, – сказала Ольга. – Это так приятно.

– Что тебе приятно? – не очень довольным голосом спросил Сергей.

– Что ты думаешь о других людях.

– Неужели? Мне казалось, я думаю только о себе. Так мне одна тёлка недавно сказала. И что я предам друга, если придётся. И что я слабый. И знаешь что, Оля? О-ля. – Сергей погонял имя на языке, вслушиваясь в его звучание. – Всё это правда.

– Что за тёлка? – повела плечиком Ольга. – Она что, красивее меня?

В её темных глазах отражались зажжённые официанткой свечи. Со свечей капало. Пламя дрожало, и его отсветы ложились на Ольгины скулы широкими мазками.

– Женщина, во всём этом паршивом городишке я не видал никого красивее тебя, – сказал Сергей. Чуть подумал и добавил: – Как и за всю свою паршивую жизнь, пожалуй.

– Почему тогда ты веришь ей, а не мне?

Вернулась официантка, избавив брата от необходимости отвечать. Он облизал перепонку между большим и указательным пальцем и щедро посолил.

Герман на расстоянии чувствовал, что Марго умиляется так, будто близнецы – её родные сыновья на своём первом свидании. Она ведь не знала, что Лисицкая Серёже не клиентка, а значит, за текилу он заплатит сам. Половину стоимости, как сотрудник.

– Что это? – удивилась Оля.

– Мышьяк, – ответил Сергей.

Он слизнул соль, выпил и высосал дольку лимона. Близнецы не раз видели, как это проделывает Елисеев. Повторить оказалось несложно.

– Вообще-то мышьяк тёмный, – нахмурилась Оля. – Угольного цвета. Мы в Пятигорске крыс травили дома, так что я знаю.

– Рад, что ты разбираешься в цветах.

– Я хотела сказать, разве ты пьёшь, Сергей? И давно?

– Сегодня решил начать, – сообщил брат и опрокинул второй шот.

Из желудка в голову перебежал горячий разряд. Под опущенными веками Германа взошло белое солнце. Низкие частоты клубной музыки приятно отдавались в животе.

Выступала заклинательница змей. Она завязала черенок вишни на узел языком, продемонстрировав его необычайную длину и гибкость, а потом сползла на пол и поцеловала змею по-французски. Из полумрака доносились отрывистые смешки. Кто-то клянчил подаяние.

Ольга потёрла переносицу.

– Знаешь, мне кажется, тут немного…

– Отвратительно? – подхватил брат. – Тебе не кажется. Здесь самый настоящий притон, и публика соответственная.

– М-м, да нет. Просто для такого, как ты, здесь не самое подходящее место.

– А ты рассчитывала, что я приглашу тебя в пентхаус на набережной? Может, ты думала, что моя дефективность и маргинальный образ жизни – это маркетинговый ход, а на самом деле я… а какой, кстати? Да ладно, Оль! Я ублюдок и урод, и мне тут самое место.

– Следи за словами. Или пойди уже, вымой рот с мылом. Противно слушать! – не выдержал Герман.

– А это, кстати, никакая не тёмная моя половина, а мой брат, как ни странно. Тело-то одно, а нас двое, – излагал Сергей, запивая текилой. – Рассказать тебе, как нас тошнит? Или как мы занимаемся онанизмом? Или что будет, если одного из нас придушить? Нет? Удивительно. Почему-то все хотят это знать.

Никогда ещё Герману не было так неловко за брата. Даже если Ольга была настолько глупа, чтобы решить, что дизайнер-дицефал – это как дизайнер-гей, только круче и креативнее, она всё равно не заслуживала этих слов.

– Зачем так о себе говорить? – ласково спросила Оля. – Разве тебе самому это нравится?

– Можешь считать, что я пошутил. Тебе пора, Оля.

– Но мы ведь так и не обсудили образ!

– Потом обсудим. Нам надо работать.

Сергей бросил на стол пару мятых купюр и быстрым шагом пошёл к выходу из зала. Герман обернулся и кивнул Ольге на прощание. Она сочувственно улыбнулась в ответ.

В комнате отдыха было слишком душно, так что близнецы туда не пошли. Они укрылись за той самой портьерой, где сто лет назад уговаривали Леру не связываться с Балаклавицем, и открыли окно. Герман с наслаждением окунул лицо в ночной воздух и закурил.

– Что за истерика?

– О чём ты говоришь? – с притворным удивлением спросил Серёжа. – Я в порядке.