Текст книги "Про Life"
Автор книги: Vicious Delicious
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
– То, что ты наговорил Лисицкой… ты что, серьёзно так думаешь?
Брат вздохнул.
– Ой, да нет, конечно. Но мне же нужно было как-то её сплавить отсюда, тебе не кажется? Бросай сигарету и пошли спать.
– А работа? – не понял Герман.
– Нас развезло, а в зале духота. Какая тут работа. Либо обтошнимся, либо разобьём что-нибудь. Ещё не хватало штраф платить.
– А Марго?
– Скажем, в туалете были, и всё. Что она нам сделает? В опеку пожалуется? – ожесточённо усмехнулся Сергей. – Скажем, клиентке ноги целовали, как она говорила.
Белое солнце взошло в зенит. Опуская ресницы, Герман чувствовал себя так, будто его уносит на тёплых волнах, и поспешил подняться в комнату, пока не унесло совсем.
Он пришёл в себя через несколько часов, когда в дверь отчаянно заколотили. Опьянение давно истекло. Голова запотела изнутри от паров текилы. Поднявшись через силу, Герман открыл дверь.
На руки ему упала заплаканная Лера и спрятала лицо у него на груди.
Герман задвинул Леру за спину и выглянул в коридор.
Кто-то забыл закрыть форточку. По этажу бродил сквозняк и трогал колокольчики, привязанные к дверным ручкам девушек. Липкие ленты для ловли мух переплелись и склеились. Было тихо и пустынно. Канун Хэллоуина, а значит, все будут гулять до утра в надежде на обильные чаевые.
Герман заперся на ключ, а балконную дверь, наоборот, открыл, чтобы перегар выветрился.
Лера была раздавлена. Мокрое место.
– Мне больше некуда пойти. Они отобрали телефон, позвонили по всем номерам и наговорили, что я больная, мне надо лечиться… чтобы никто не смел, даже не приближался…
– И всё твои друзья в это поверили? – изумился Герман.
– В том-то и дело, что нет, – мучительно сказала Лера, – просто им никому не нужны эти проблемы! Разбирайся сама, а то ещё придут с ментами тебя искать… Так все они и сказали!
Руки сами собой скрестились на груди.
– Но это ведь твои родители, – произнес Сергей.
От удивления Лера даже перестала плакать.
– Они мне не родители. Моих родителей лишили родительских прав.
– Ты поняла, о чём я. Ладно, пусть будут люди, которые тебя вырастили. Может, они в чём-то правы, а?
– И что теперь? Выгонишь меня, раз считаешь, что они правы?
– Ты пришла к Герману, вот он пусть и решает, – сдался брат и самоустранился, вставив наушники.
Герман понимал, чем грозит Лерино появление. Хищен был «Сон Ктулху» со всеми его окнами, глазками, замочными скважинами, камерами видеонаблюдения и выслуживающимися доносчиками…
– Конечно, ты остаёшься, – сказал он. – Это даже не обсуждается.
– Ты такой хороший, – растроганно отозвалась Лера, – мой самый лучший друг! Нет, ты мой единственный друг!
Её прокуренный многослойный наряд выглядел так, будто она надевала всё подряд, чтобы унести побольше вещей. Под собственной тяжестью одежда сползла с плеча, пересечённого алой лямкой бюстгальтера. Герман обжёгся об эту лямку и отвёл взгляд.
– Может, ты есть хочешь? Я принесу что-нибудь из ресторана.
Это была не лучшая идея. Внизу, в темноте, щёлкала жвалами Марго, которая ещё не свела с близнецами счёты за текилу.
Лера выбралась из-под вороха одежды и осталась в кирпично-красной водолазке, рукава которой были коротковаты. Герман вспомнил претензии Лисицкой. Модель была не так уже неправа.
– Ничего не надо, только дай пепельницу.
Герман подал и щёлкнул выключателем. В скошенных гранях пепельницы вспыхнули искры и бросились Лере в глаза.
– Выключи, – поморщилась девушка.
Она успокоилась, но всё равно выглядела злой и несчастной. С ногами забралась на матрас, вытряхнула из рюкзака ноутбук и проверяла и перепроверяла, не добрался ли кто до её счетов и виртуальных копилок, обескровив её бега.
Герман любовался каждой Лериной чертой – коленкой в прорехе джинсов и синяком на коленке, плохо прокрашенными волосами в рассыпающейся причёске-колоске. Даже рюкзачком без обычной девичьей дребедени, с железной мелочью в крошках табака на дне, даже одеждой на полу – поношенной, вытянутой, с запахом прелой листвы.
Сергей полез в постель, целенаправленно огибая Леру. Движения его были увесисты, дыхание отдавало алкоголем. Когда брат устроился и затих, то Герман больше не мог разглядеть Леру, как ни вертел головой.
Дождавшись, пока дыхание Сергея выровняется, Лера сказала:
– Знаю, я ему не нравлюсь.
– Что ты, Лера! Просто он такой человек. Он со всеми так разговаривает.
– Да ладно. Я никому не нравлюсь, ты ещё не заметил? Ну… нету во мне ничего. С друзьями меня не познакомишь, домой пригласить стыдно… а для того, чтобы жизнь прожигать – я лучшая компания.
– Не говори так!
– Ты не думай, я не жалуюсь. Просто не умею. Знаю только, как давить на жалость, когда мне что-то нужно. И я знаю, что так нельзя, но не понимаю, почему, и ничего не смогу с собой поделать!
Лера села ближе и поставила между ними пепельницу.
– Если бы я раскаивалась, это было бы хотя бы по-человечески. Но я никогда не жалею о своих поступках. Только о том, что они выходят наружу. Поэтому от меня все рано или поздно отворачиваются. Но я же не виновата, что такая!
– Лера, я понимаю.
Лера прикурила от окурка новую сигарету и яростно растёрла его в пепельнице.
– Да что ты можешь понимать! Вот почему нельзя ударить человека? Потому что будет больно? Так ведь ему, а не мне. Но что-то же останавливает… всех… кроме меня. Врачи говорят, что у меня недоразвитие какие-то областей мозга, и мне просто не дано… А знаешь, что страшнее всего? Я всё осознаю. Что во мне сломано что-то важное, и из-за этого меня всегда будут травить, и мне самой от себя так тяжело! Так невыносимо!
Лера подвинулась ближе. Её волосы кольцом свернулись у Германа на плече. Её дыхание пахло фруктовой жвачкой. Губы опухли. Под глазами цвели синяки.
– Лера, Лера, – зашептал Герман, теряя голову, – да пошли они все к чёрту! Мир большой. У нас достаточно денег, чтобы уехать туда, где никто тебя не знает и никогда не найдёт. Ты будешь делать только то, что захочешь, ты…
– Ты мечтатель, Герман. Какой же ты мечтатель, – вздохнула Лера. Её глаза затянуло поволокой. – Если бы можно было сбежать далеко-далеко, в разрушенный атомной войной город, в руины, занесённые прахом и сухими листьями… Чтобы покрываться там пылью, дышать тленом и знать, что больше никуда не надо идти, ничего делать. Что на много километров вокруг – ни одной живой души, и меня самой, возможно, скоро не станет… Просто лечь и не вставать. Тогда, наверное, я наконец обрела бы покой.
Этот потрясло и напугало Германа. Он произнёс несмело:
– Ты можешь сделать это в Эйфориуме.
– Это не то. Не по-настоящему, как говорит твой брат. Я ведь не забуду, что это не навсегда.
Взгляд девушки блуждал туда-сюда по Серёжиным эскизам, как фары проезжающих мимо клуба машин.
– А если бы могла забыть?
– То всё равно сделала бы по-другому. Я бы придумала себе жизнь с нуля. Это была бы хорошая, чистая жизнь. А потом – увеличила субъективное восприятие времени во много раз и запретила автоотключение. Чтобы успеть повзрослеть и состариться там, прежде чем загнусь от обезвоживания в реальности. Идеальное самоубийство… Держи, это последняя.
Лера протянула Герману окурок, хранивший кирпичный отпечаток её губ.
– Знаешь, может в какой-то другой жизни я бы с тобой уехала, – добавила она с хриплым смешком. – Вот только куда бы мы тогда девали Серёжу?
Кузов сотрясался. Кто-то раскачивал фуру, чтобы вытряхнуть Германа наружу. Он слышал отдалённые сердитые крики, но не разбирал ни слова.
Затянувшаяся галлюцинация, передышка, дарованная близнецам наркотиком, подошла к концу. Наступил момент принятия неизбежного. Они не убежали от Кукольника. От него невозможно убежать.
Герман в ужасе распахнул глаза и… и увидел вытатуированную на левом предплечье сову, которую Сергей подсунул ему прямо под нос.
«В память о доме не обойтись без вещи, которая помогает поддерживать связь с реальностью», – прозвучал в голове голос Грёза – так отчётливо, что Герман вздрогнул. А вот то, что говорил брат, казалось, проходило через толщу воды. Уши заложило. К собственному изумлению, Герман выковырял из них скомканную матрасную обивку.
– Это я напихал, чтобы ты не проснулся раньше времени, – с неохотой объяснил Сергей, – и не включал защитника.
Скомканная постель ещё пахла табаком и листвой. Леры не было.
– Что произошло?
– За Лерой приходили опекуны. Ломились, блин, как к себе домой, угрожали. Она не хотела идти, но они обещали вызвать полицию…
Герман вскочил и поморщился от боли, ярко вспыхнувшей в виске.
– Так что мы сидим? Надо же бежать, остановить их… Какое они имеют право? Она совершеннолетняя.
– Она больная, Герман, – отрезал брат. – Не знаю никого, кто бы столько говорил о смерти. И эта её склонность к бродяжничеству… Не будь эгоистом. У тебя как будто игрушку отобрали. А там у людей горе.
– Плевал я на этих людей! – огрызнулся Герман, набирая Лерин номер.
Надтреснутый голос ответил:
– Молодой человек, ну что вы все сюда звоните. Лера нездорова. Ей нужна помощь, нужен покой. Вот сойдёт она с ума, и что, будет она вам нужна – такая?
На заднем фоне кричала женщина, что всех их нужно посадить, довели её бедную девочку… Безразличные люди так не кричат. Не впадают в такое отчаяние, чтобы искать крайних. Герман положил трубку.
– Братик… нам давно надо поговорить, – произнёс Сергей тихо.
– Она мне нравится, ясно? Так что если ты собираешься ныть, что нам пора с ней развязаться, то лучше заткнись!
– Да понял уже, – упавшим голосом сказал брат.
Но Герман не мог остановиться:
– У тебя есть твоя работа. Целый выводок моделей, которые тебе чуть ли не поклоняются. Ты даже выписал себе по каталогу королеву красоты! А что есть у меня? Что у меня вообще было в жизни?! Ты не имеешь права меня этого лишить!
Он выдохся и замолчал, осознав всю бесполезность дальнейших обвинений. Вне зависимости от брата, всё было конечно. Больше не будет встреч. Теперь точно – всё.
И когда Герман уже решил, что хуже просто не бывает, в комнату ворвалась Марго и заорала так, что виски снова запульсировали от боли.
– Мало того, что я закрываю глаза на то, что вы почти не приносите прибыли! Терплю твоё хамство, Сергей, недоразвитый ты отросток! Так ты ещё будешь девок своих таскать?!
– А что сразу я? – выкрикнул Серёжа, защищаясь.
– А то! Никто больше не приводил сюда объявленных во Всероссийский розыск! Один ты додумался!
Марго швырнула в них скомканным флаером вроде тех, что с рекламой суши и золотых магазинов раздают у метро. Комок стукнул близнецов в грудь и упал. Герман подобрал его, расправил и жадно пробежал глазами: «Ушла из дома и не вернулась».
В глаза ему бросилась Лера. Даже на фотографии она не улыбалась. На вид 21-22 года, рост 170 см, волосы крашеные чёрные, глаза зелёные – мало ли таких девушек. Была одета; страдает заболеванием; позвонить по телефону.
Ниже стояла дата. Больше года прошло.
– Что же ты прятался, когда её родаки явились? Когда весь этаж поставили на уши? Судом угрожали?
– Это не моё дело!
– А что твоё дело? В постельке валяться? А суды там, муды – это пусть тётя Рита разгребает.
Она приняла Леру за вчерашнюю Лисицкую, догадался Герман.
– Я не… – возмущённо начал брат, и Герман ущипнул его за руку – прямо там, где сова. У Сергея прояснилось в голосе. – А-а, подожди-ка. Одного не пойму – ты-то чего так бесишься? Или у тебя что-то личное? Часто тебя вот так вышвыривают наутро?
– Ну всё, козёл малолетний, ты меня реально достал! Собирай манатки, и катитесь куда хотите! Два часа вам даю, а дальше чтобы и духу вашего не было. Всё, что останется в комнате, я сожгу.
– Да пожалуйста!
Сергей распластал на полу синтетическую сумку, в которой приносил с фабрики образцы, если хотел заняться ими дома. Оборвал со стен эскизы и сгрёб в кучу тряпьё и швейные принадлежности, чтобы перебрать, что взять, а что оставить.
У Германа в голове дрожали и сшибались беспомощные вопросы. Куда пойдут близнецы? Как обустроят свой быт? Где найти такого парикмахера или стоматолога, чтобы не шарахался от близнецов? Раньше решение этих вопросов брали на себя люди, у которых они с Серёжей жили – сотрудники детдома и «Сна Ктулху», Грёз, Кукольник. Кстати, а с Кукольником что?
Но все эти мысли были бледные, какие-то невсамделишные. А вот когда Герман увидел на полу забытый Лерин свитер, то испытал острый, как зубная боль, приступ тоски.
Набив сумку и взгромоздив на спину рюкзак, Сергей вывалился из комнаты. Ему было тяжело, и ручки сумки опасно трещали.
Форточку в коридоре так никто и не закрыл. Под ней, залитый светом, курил Андрей Грёз. Герману пришлось прищуриться, чтобы его рассмотреть – и убедиться, что это не кажется.
Ручки, наконец, оборвались. Сумка шлёпнулась, извергнув содержимое на пол. Герман не знал, что сказать. Он опустился на корточки, чтобы собрать вещи. Андрей щелчком отправил сигарету за окно и начал помогать.
«Он догадывался про нашу особенность. Он с самого начала собирался нас использовать, – подумал Герман. Тут же на смену пришла другая мысль – сильнее, яростнее, как будто кто-то заорал на ухо: – Он единственный, кто забрал нас из детдома! Он спас нам жизнь! Он приехал за нами в Кукольный театр! А я его оскорбил и пытался ограбить».
Кое-как собрав всё с пола, они поднялись на ноги. Нудно зудела муха, угодившая в липкую ловушку.
– Я ужасно скучал, – сказал Грёз. – Поехали домой.
22.
Погода стояла прекрасная. На умытых осенними ливнями улицах играли блики. Солнце дотянулось до труднодоступных уголков, просушило их и вызолотило. Герман не сомневался, что это нечаянное потепление продлится до тех пор, пока Грёз не уедет из города.
А в кабинете у Елисеева пахло грозой.
Он точил карандаш, всем видом показывая, как на этом сосредоточен. Пыль оседала на белых манжетах, а стружка сыпалась прямо в документы. Когда грифель истончился до предела, и карандаш с хрустом переломился в точилке, Шуру прорвало:
– Какой может быть отпуск в такой момент? В это время года, я хотел сказать. И где! На нашем юге!.. Да ты смеёшься надо мной, не иначе. Давай возьмём вам путёвку в нормальное место. На Кипр. На две недели. Что скажешь?
Серёжа покачал головой.
– Кидаешь меня, значит, – отворачиваясь к окну, заключил Елисеев.
Его плечи поникли под бременем руководства, под тяжестью фабрики, свалившейся на него по Серёжиной милости.
– Не говори глупостей. Коллекция готова. Осталось только пустить её в производство. Подробные инструкции я тоже составил, а если вдруг что – буду на связи. Я ведь не отказываюсь с тобой работать, Шура.
– Что значит – не отказываешься?! Не отказывается он! Может, это я отказываюсь. Нужна мне твоя коллекция триста лет. Вот возьму и не буду её шить!
– Ты этого не сделаешь, – без тени сомнения ответил Сергей. – И я обязательно приеду на показ. Но сейчас мне нужно ехать.
– Да вали ты уже! Можешь не возвращаться! Глаза б мои тебя не видели! Кстати, не рассчитывай, что за этот месяц я тебе заплачу! И вообще знаешь что… Серёга! Я к кому обращаюсь?
Оклик настиг Сергея уже на пороге. Брат обернулся.
– Ты придумал, что писать на лейблах?
Герман физически почувствовал, как брат улыбнулся, называя имя, которое там видеть. Непонятно, как он к этому пришёл, но как только оно прозвучало, Герман понял, что другого варианта просто не могло быть. Это имя было – Грёз.
***
Прощай, город, со всеми твоими лифтами и лофтами, и цокольными этажами, и колодцами дворов, сомнительными саунами, массажными салонами, карточными клубами, калёными кальянными, квестами в реальности, чёрными днями, белыми ночами.
Прощай; ты никогда не любил близнецов и давил их более чем трёхвековой тяжестью. Они возвращались домой и не видели, как солнце стекло в водосточные канавы, и его смыло в реку, и пала тень облаков, которые не разойдутся уже до самого лета.
***
– Обязательно ехать к Свечину? Я в порядке, честное слово.
– Ты в порядке. А Серёга?
Герман заглянул в экран смартфона. Брат слушал музыку, и его лицо было абсолютно расслаблено.
– А Серёга плохо видит, – пробормотал Герман. – Пусть Свечин как-то решит этот вопрос, вместо того, чтобы… изучать нас.
– Так скажи ему сам, – предложил Андрей.
– И скажу. Его интерес неуместный и противоестественный, меня до сих пор передёргивает, когда вспоминаю…
– Скажи, скажи. И за рецептами для Гены будешь ходить сам – в государственную поликлинику, кстати. И если ему снова понадобится операция, за неё заплатишь тоже ты. Надеюсь, ты уже достаточно наворовал.
– Останови машину, – ровным голосом произнёс Герман.
Грёз съехал к обочине. Свет фар окутывал дорогу красноватым облаком. Раздражение Германа понемногу остывало.
– Я не должен был так разговаривать, – сказал Грёз. – Все время забываю, что ты уже взрослый.
– Прекрати. Ты всё правильно сказал. Я воровал и… Да чего я только не натворил, пока мы не виделись! А когда ты меня жалеешь, я чувствую себя дерьмом. Я и есть дерьмо. Ты даже не представляешь, какое. Ты многого обо мне не знаешь.
– Как и ты обо мне, – мягко напомнил мужчина.
Серёжа вытащил наушник и, держа его на отлёте, сказал:
– Надеюсь, вы успели друг другу во всём признаться, так что поцелуи и объятия предлагаю отложить на потом. Серьёзно, ну сколько можно? Поехали уже.
Герману не нравилось, что они приехали в клинику после закрытия. Не нравилось, что в окнах не горел свет, что Грёз накрыл близнецов курткой, чтобы провести под видеокамерой, как будто они совершали что-то постыдное. И снова видеть Свечина тоже не нравилось.
– Вы тут сторожем подрабатываете, что ли? – буркнул Герман вместо приветствия.
Ветер бросил мелкую морось Свечину в лицо, и оно стало как оплёванное. Быстро-быстро замелькали ресницы.
– Андрей! Ты почему не сказал, что их привезёшь? – укоризненно бросил доктор в пустоту за спиной у близнецов. – Я уже думал, что-то с Геной, тьфу-тьфу, конечно.
Никто не отозвался. Высадив близнецов, Грёз отошёл, чтобы перепарковать машину. Герман нагло рассматривал Свечина, всей душой желая, чтобы ему стало так же неуютно в присутствии близнецов, как им – в его присутствии.
Свечин жестом пригласил следовать за ним в смотровую.
– Наделали вы дел, парни, – говорил он. – Мы все очень беспокоились, когда узнали, что вы у Гастролёра. Надеюсь, оно того стоило.
Не вписавшись в дверь, Герман чувствительно ушиб плечо и поморщился.
– Я хочу сказать – навряд ли Гастролёр обеспечил вам надлежащее медицинское сопровождение, не так ли?
– Вы так говорите, будто мы больные и неполноценные. А мы не такие.
– Вы не такие, – то ли согласился, то ли передразнил Свечин. – Садитесь, мне надо взять у вас анализ крови…
Когда пришёл Грёз, близнецы были до пояса перемазаны липким гелем. В волосах у Германа тоже высыхал гель. Увидев насквозь их сердце и всё внутренние органы, теперь Свечин делал Серёже УЗИ головы.
– Андрей, да ты всю грязь с улицы притащил! Это всё-таки медицинское заведение. Ты хочешь, чтобы уборщица пожаловалась, и у меня были проблемы? Пойди и купи бахилы, – сказал доктор.
Стоило Грёзу выйти, он обратился к близнецам:
– Я обнаружил у вас обоих следы кровоизлияния в мозг. Понимаете, что это значит?
Его голос звучал, как опадающая мёртвая листва. Свечину было плевать, сдохнут близнецы или останутся жить. И хотя плевать на это было многим, почему-то именно сейчас Германа пробрало до костей.
Доктор подтолкнул к краю стола упаковку бумажных полотенец, чтобы близнецы вытерлись, и буднично продолжил:
– В последнее время у вас усилились головные боли. Рвота, шум в ушах. Нарушение координации, особенно по утрам… Я прав?
– Ну допустим, – ответил Герман оборонительно. – И дальше что?
– Если за время побега с вами произошло что-то, что вы хотели бы скрыть… особенно если хотели бы скрыть, – подчеркнул Свечин, – сейчас самое время об этом рассказать.
Близнецы молча вытирались, и тогда он добавил с нажимом:
– Я специально попросил Андрея выйти. Но можно подождать, пока он вернётся. И поговорить при нём, если вас так больше устроит.
Поколебавшись какое-то время, Герман спросил:
– Вы когда-нибудь слышали о наркотике-головоломке?
– Боже, Герман! Что вы натворили? – в сердцах воскликнул доктор. – Я же предупреждал!
Он замер, повернувшись к близнецам спиной. Прошло несколько мучительно долгих минут, на протяжении которых Герман прислушивался к звукам из коридора – не вернулся ли Грёз.
– Вы не скажете ему, – произнёс Герман, когда тревога достигла высшей точки. – Не скажете ведь?
– Конечно, мне не хотелось бы действовать за спиной у друга, – отозвался Свечин, – но я всё-таки доктор… Я помогу вам. Но вам придётся рассказать мне всё, что я посчитаю нужным. В том числе, про ваш опыт использования нейрокомпьютерного интерфейса. Да-да, Герман, не делай такое лицо. Я видел гнездо. Но Андрею – ни слова! Это в ваших же интересах. Если он выставит вас вон, то я уже ничем не смогу помочь.
На следующий день Свечин пришёл к близнецам, и они всё ему рассказали. Им ничего больше не оставалось.
Когда Андрей спросил у близнецов, не хотят ли они пожить одни, Герман думал, что речь об отдельной комнате. Но Грёз привёз их в квартиру-студию на другой стороне бухты, в городе.
Герман не заметил, чтобы кроме них в доме кто-нибудь жил. Только на первом этаже работали какие-то офисы. Как объяснил Андрей, здание имело наклон и сдвиг фундамента, и после того, как стало очевидно, что оно никогда не пройдёт приёмку, а так и будет стоять, пока не упадёт, Грёзу удалось купить здесь квартиру по символической цене. Электричество он протянул из одного из офисов, а вода поступала из накопительного бака в подвале.
Конечно, Герман догадывался, что Грёз недоговаривает, что не всё так просто, иначе все бы заселялись да жили. Но вникать не хотелось. Потому что посредине студии стоял эйфон – серебристый, сияющий, только замок на приставном столе перебит, и один из фи-блоков – вырван с мясом.
– Номера доставок и такси я вам сбросил, – сказал Андрей напоследок. – Звоните, если что понадобится. Или если закончатся деньги.
Денег хватало. Герман же достаточно наворовал, а обременять никого не хотелось. Но близнецы не звонили Андрею по другой причине. Тот и сам приезжал почти каждый день. Учил Германа водить машину по заброшенной взлётной полосе, под бледным осенним небом. Они много разговаривали – ни о чём и обо всём. Это напоминало самое начало их знакомства.
Но они никогда не говорили о том, что произошло со дня побега. Что думал об этом Андрей – неизвестно. А заглянуть ему в глаза всегда было непростой задачей.
Наконец, он повёз близнецов в гости. Имелся повод – Ян уезжал на подготовительные курсы в университет. Уезжал надолго, может быть, навсегда – в тот же город, из которого недавно вернулись близнецы.
Они долго гуляли по пляжу, не решаясь войти. Брат показывал Елисееву море по видеосвязи. Тот взирал с брезгливым любопытством, окончательно разуверившись в том, что Сергей решил его кинуть. Шуре, наверное, казалось невообразимым, что можно кинуть кого бы то ни было ради «нашего юга». Разве что с намерением утопиться.
Андрей наблюдал с крыльца, как они бродят по берегу, наводя глазок камеры на серую воду в окружении голубых гор. А потом из дома Грёз, устав ждать, высыпали ребята и с радостными криками окружили близнецов. Совсем как раньше, будто они и не уезжали.
Вот парк, где они пугали людей. А вот лестница, на которой Сергей толкнул Грёза когда-то. Если хорошо постараться, то можно представить, что всё по-прежнему.
Но это будет не то. Не по-настоящему.
Может, в доме Грёз ничего не изменилось, но близнецы теперь были другими. Герман уж точно. И он, бесповоротно другой, с растерянностью понял, что ему нечего рассказать людям, которые ему рады.
Как нельзя кстати пришёлся брат. Он не дожидался, пока начнутся вопросы – стал рассказывать сам, непринуждённо огибая сомнительные эпизоды их биографии. Показывал то татуировку, то фотографии моделей в телефоне.
Серёжина версия событий выглядела даже симпатично. Герман расслабился. Ему и самому ненадолго показалось, что близнецы не сбежали, а вроде как отлучились по делам, как вдруг по мозгам ударила отчётливая мысль: «Интересно, а про нас они тоже старались не вспоминать, как про этого Глеба?».
Стряхнув оцепенение, Герман извинился и отошёл. Его тянуло в бывшую спальню.
Он остановился на пороге и обвёл её затуманившимся взглядом. Конечно, стены давно были не мягкие – после наводнения они так воняли сыростью, что их спороли. Но в остальном тут царил тот же кавардак, как будто близнецы вышли всего на пять минут…
– И снова здравствуйте, – произнёс скрипучий голос. – Нагулялись?
Герман вздрогнул. В груде тряпок на кровати он узнал Гену – так в мешанине стереокартинки проступают вдруг очертания. Только сейчас Герман понял, что Гены не было среди встречающих, и почувствовал укол стыда. Но не сильный.
– И тебе привет, – ответил Сергей. – Только знаешь что? Давай ты сначала выздоровеешь, а потом ссорьтесь сколько влезет. Только не поубивайте друг друга. Я всё ещё немного завишу от самочувствия Германа.
– Дурак ты, Серёжа. Неглупый парень, и всё равно дурак. Я никогда не выздоровею, ты ещё не понял?
Выглядел Гена плохо. Гораздо хуже, чем в последнюю встречу. Вот и доказательство того, что всё изменилось, как бы ни казалось на первый взгляд.
– Ну, нас с братом тоже никак не разделить, – нашёлся брат. – Что ж теперь, усраться, что ли?
Слишком маленькие для крутого лба глазки Гены смотрели со скукой.
– Дайте воды, – попросил он.
Близнецы наполнили чашку из стоящего на подоконнике графина и напоили Гену, поддерживая под тяжёлую голову. Герман впал в глубокую задумчивость, кое-что нащупав у Гены на шее.
Входное отверстие нейроинтерфейса, косметически затянутое лепестком искусственной кожи.
23.
Дни мелькали, как перевёрнутые страницы скучной книги.
Близнецы начали бриться, а Сергей – носить контактные линзы, напоминающие крохотных выпотрошенных медуз. Когда он надевал их в первый раз, то Герман не выдержал накала момента и дрогнул, ткнув Серёжу в глаз. За это брат обругал Германа последними словами, как будто он специально.
Проводили Яна. В ночь перед отъездом тот так волновался, что глаз не сомкнул. На вокзале толпа расступалась перед воспитанниками дома Грёз, оглушительно громкими, как связка консервных банок на хвосте у собаки.
Герман ничего не имел против Яна и всё-таки, когда на рельсах остыли искры, испытал облегчение от того, что они распрощались. Между ними всегда лежала тень давнего происшествия на пляже.
Облегчение не продлилось долго. Придя на вокзал, Герман понял, что мир-то, оказывается, не перестал существовать… а мир вспомнил о близнецах. Время, которое с возвращением на юг будто бы остановилось, снова пошло.
Лерин телефон не отвечал. И в Эйфориуме Герман не мог отыскать её следов. О том, что они теперь не подключаются с одной точки доступа, а значит, Герману ни за что не увидеть её настоящего лица, если только она сама не захочет, он старался не думать. Но мысль возвращалась, обычно под вечер, и грызла душу.
Они больше не увидятся. Если и встретятся случайно в Эйфориуме – то пройдут мимо, не узнав друг друга.
Герман был готов на всё, лишь бы отвлечься, поэтому когда Андрей пригласил близнецов отмечать Новый год в доме Грёз, с радостью согласился. И не пожалел, особенно после того, как повалил снег, и Сергей пошёл играть в снежки с другими ребятами.
Близнецы накричались и навеселились на год вперёд. Как показали дальнейшие события – очень кстати.
Все давно спали, когда Герман, валяясь на диване в гостиной и щёлкая пультом в омут телевизора, вдруг услышал хриплый прерывистый звук.
По коже продрал мороз. Игра актёров на экране обернулась кривлянием. Герман отложил пульт и сел. Сергей сматывал наушники.
– Ты тоже это слышал? – спросил у него Герман, и брат кивнул.
Звук привёл близнецов в спальню. Казалось, что здесь холодно, но это было не так. В углах лежали свинцовые тени.
Звук исходил из-под одеяла, под которым лежал Гена. Это был звук затруднённого дыхания. Воздух вырывался из Гены с присвистом, как из проколотого мяча.
– Гена, – шёпотом позвал Герман. – Ты меня слышишь? Тебе плохо?
– Глеб? Это ты? – смаргивая мутноватые слёзы, отозвался Гена.
Он говорил чуть слышно, хотя и разборчиво. Оставалось только догадываться, каких сил это стоило в его состоянии. От Гены исходило болезненное тепло. Простыни пахли плесенью.
Сергей всполошился:
– Я звоню доктору!
Из-под одеяла появилась сухая рука, которую можно было обхватить двумя пальцами, и вцепилась в запястье близнецов.
– Не надо врача. Не смейте мешать.
– Чему мешать, Гена?
– Я полжизни пролежал в больницах. И я наблюдательный. Когда у лежачего больного начинается воспаление лёгких, то…
– Гена, ты чего?! – ужаснулся Герман.
