Текст книги "Про Life"
Автор книги: Vicious Delicious
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
– Не перебивай! Пока вы все на снегу скакали, я попросил Альбину проветрить комнату. Сказал, что мне душно. Она глупая. Она всё сделала.
– Да что ты его слушаешь! – сказал брат в голос. Гена зашикал, и Сергей понизил тон, но стоял на своём: – Он сдохнуть собрался, а мы должны сохранить это в секрете? Серьёзно?
Гена обессиленно отодвинулся. Одеяло сползло, и Герман увидел обрывок старой стены, который лежал в постели. Обрывок с надписью: «Я не умру никогда». Увидев его, Герман вдруг понял, как должен поступить. Мысль об этом росла, пока не заполнила сознание целиком.
– Надо отвезти его к Свечину, – решительно сказал Герман.
– А я о чём? Что встал, пошли будить Андрея.
– Ты не понял. Андрей выпил, значит, за руль не сядет. А «Скорая» будет ехать сюда целую вечность – праздники ведь. И дороги скользкие… Мы сами его отвезём, – ответил Герман и наклонился за Геной.
Тот отшатнулся и взглянул с подозрением. Для этого Гене пришлось запрокинуть голову, но глаза всё равно норовили закатиться под нижние веки.
– Я никуда с вами не поеду!
– Ну и зря. С доктором можно договориться. А если поднимешь шум, тебя точно отправят в больницу.
Герман чувствовал, что ещё немного, и он потеряет терпение. Тогда брат точно обо всём догадается.
– Почему бы тебе просто не поверить мне, Гена? Один раз?
Гена кивнул и опёрся на близнецов, поднимаясь. Обрывок ткани он так и не выпустил из рук, к огромному облегчению Германа.
– Ты угробишь его, и мы сами угробимся, – мрачно предупредил Сергей. – Дороги скользкие, ты сам сказал. А ты водить толком не умеешь. Подумаешь, проехался пару раз.
Но вышло по-другому.
Машина поддалась. Дорожная инспекция не задержала. И Сергей руль на себя не рвал, когда понял, что брат едет не туда, как сделал бы сам Герман.
– Какая ты всё-таки сволочь, Герман. Идиота кусок, – вполголоса ругался Серёжа, пока они волокли Гену к подъезду.
Если выходя из дома Грёз, Гена ещё переставлял ноги, то сейчас совершенно обессилел и повис на близнецах. Герман надеялся, что в последний момент по пути не попадётся какой-нибудь чёртов сторож.
Но и этого тоже не случилось.
Они беспрепятственно поднялись в квартиру. Герман дотащил Гену до матраса, который служил близнецам кроватью, как они привыкли, и бережно усадил, облокотив на стену.
Гена пришёл в себя, когда Герман попробовал разжать ему кулак, и стиснул его крепче.
– Мы не у Свечина.
– Не у Свечина, – согласился Герман и потянул за обрывок ткани. – Отдай это. Так нужно.
Гена показал взглядом на эйфон.
– Зачем ты это затеял? У меня никогда не получалось.
– Сегодня обязательно получится, – пообещал Герман, и Гена выпустил ткань из рук, а может, просто лишился последних сил.
Она растворялась в «морилке» целую вечность. Пока ждали, Сергей достал телефон.
– Пропущенных сообщений нет, если кому-то интересно, – ровным голосом сказал брат. – То есть, наше исчезновение пока не обнаружено. Сомневаюсь, что это надолго.
– Значит, надо поторопиться, – отрезал Герман.
Но мужество изменило ему. Ничего не выйдет, с тупым изумлением понял Герман, надевая Гене повязку на глаза. Не факт, что обрывок сработает как инвайт. Не факт даже, что Глеб вообще пользуется Эйфориумом.
Герман снова совершил глупость, на этот раз непростительную. Он вытащил больного мальчика из постели и вёз через весь город. Но отступать было поздно.
Ласточкой нырнув вслед за Геной в приоткрывшееся виртуальное пространство, Герман рассёк небо над Оазисом и на лету провалился в карманное измерение. Гена и Серёжа мягко приземлились следом.
Герман уже видел это место. Вот только в воспоминаниях Грёза оно не выглядело заброшенным и не вмёрзло в лиловый лёд. Предстали побитые морозом деревья, корпус здания поодаль, ниточки воздуха подо льдом – чернильные, будто бы кровеносные.
Здесь главенствовала чужая злая воля. Она была отталкивающе сильна. Если сервисное вмешательство Герман ощущал, как руку на пульсе, то это была рука, вцепившаяся в горло, которая пережала не только эйфоток, но и всякое живое движение души.
– Всё-таки от Леры была польза, – сказал Сергей. – Она хотя бы разводила нас подальше друг от друга. Видеть тебя – сомнительное удовольствие. Будто я уже умер и смотрю со стороны на своё бренное тело, которое продолжает двигаться, как какой-нибудь кадавр.
– Сам ты кадавр. А где Гена?
Гена был повсюду. Его проекция дробилась и оставляла за собой много-много прозрачных копий. Гена бродил среди этих копий и лопал их, как мыльные пузыри.
– Что это с ним? – удивился Сергей.
– Эйфонесовместимость. Думаю, это из-за его болезни.
– Ну допустим. Дальше-то что, умник?
– Будем ждать, что явится этот Глеб, – неуверенно произнёс Герман и, пока брат не начал критиковать его план, обратился к Гене: – Эй, ты, случайно, не знаешь, где это мы?
Тот ответил, не задумываясь:
– Во дворе детского дома, где мы жили. О, да это же наша карусель!
Корявый осьминог скалился во льдах. Гена подбежал к нему, то исчезая, то появляясь снова, и у Германа зарябило в глазах.
– Толкните меня! – крикнул Гена.
– Серёга толкнёт нас обоих, – сказал Герман и оседлал соседнее щупальце.
Тронулись. Гена засмеялся, и ненадолго Герман увидел парня, которым тот мог бы стать, если бы его не поразила болезнь.
Карусель описала последний неохотный круг и остановилась. Мир застыл вместе с ней – деревья, отражения и блики на льду. Ни ветерка, ни шевеленья. Герману стало неуютно.
– Расскажи о своём друге, – попросил он. – Каким он был, когда вы здесь жили? Может, в детстве у него было какое-нибудь прозвище?
– Было, только я так его не называл. Обморок. Это потому что…
– Очень уж он был болявый, – шёпотом закончил Герман. – Прости, но здесь нет твоего Глеба. И больше не будет.
Гена изменился в лице. Он соскочил с качели, будто кто-то толкнул его в спину. Кулаки сжимались и разжимались.
– Ты снова начинаешь? А я, дурак, подумал…
– Гена, нам пора. Не уверен, что здесь безопасно.
– Что ты такое говоришь? Глеб никогда не причинит мне вреда. Он же мой друг! Я знаю, что он где-то рядом, я сразу это почувствовал. Я никуда не пойду, пока его не увижу.
Едва он успел договорить, как на землю пала тень взгляда, в котором было что-то окончательное. Герман узнал эти глаза, синеву в ореоле лопнувших капилляров. Такие глаза были у твари, разгромившей карманное измерение Грёза. Теперь они открылись в небе.
Гена помахал другу рукой, так и не заметив, что тот ему не рад. Он жёг их своим вниманием, словно насекомых через увеличительное стекло. Собственно, такими они Глебу, склонившемуся над рабочей поверхностью, и казались с той стороны экрана. Лёд кипел, подошвы проваливались, поднимался мертвенный пар.
А потом небо разбилось.
Герман поднял голову со сгиба локтя и увидел над собой Свечина. Штекер валялся на полу.
– Какого хрена вы здесь делаете, доктор?
– У меня к тебе тот же вопрос, Герман, – рассерженно ответил он и отошёл к Гене.
Бледный, орошённый потом, тот сидел на матрасе и тяжело дышал. Хрипы усилились, температура опасно поднялась – даже на расстоянии чувствовалось, как от Гены исходит жар.
Сергей перевернул валяющийся на приставном столе телефон экраном вверх. Герман увидел исходящий звонок Свечину, который длился несколько минут.
– Это я набрал доктора, – сказал Сергей. – Надеялся, что он послушает наши разговоры и обо всём догадается. Как видишь, это сработало. Извини, но я должен был что-то сделать.
Герман нажал кнопку восстановления на мокром сканере – слил кислоту и создал благоприятную среду для нанитов, выбрав режим aqua tertia. Наниты размножились в марганцовом растворе, реконструировали из осадка на дне обрывок ткани, высушили и подали наружу.
Герман забрал его и, пошатываясь, пошёл к выходу. Гена поймал близнецов за руку. Герман протянул ему обрывок с надписью, но Гена зашептал:
– Ты тоже видел Глеба? Мне ведь не показалось, правда?
– Я видел.
– Как классно, Герман! – с облегчением ответил Гена, привалился к стене и закрыл глаза.
Через неделю он умер.
***
Гену хоронили вечером. Часы работы кладбища истекли, но для Грёза сделали исключение.
Небо, тёмно-серое с красным подтоном, отбрасывало тень. В тени тлела россыпь праздничных огней.
Не то чтобы Герман горел желанием встретиться с пресловутым Глебом лицом к лицу, но в глубине души рассчитывал, что тот приедет на похороны. Заметив, как вокруг все переглядываются, как они перешёптываются, как воздух накалился и дрожит, Герман обернулся, точно зная, кого увидит.
Он ошибся. Это была Лера. Похудевшая, вся в чёрном, будто нарисованная простым карандашом, она сливалась с надгробьями и изломанным лесом на небесно-тёмном фоне.
Герман подошёл к ней и сказал громким шёпотом:
– Что ты тут стоишь? Подойди.
Лера вскинула на него благодарный взгляд.
Остальные расступились перед ней, будто она была заразная. Лера приблизилась, потянулась было к украшенному цветами и лентами Гене, но в последний момент спрятала руку за спину и отступила.
Когда земля сомкнулась над Геной, и всё было конечно, Герман и Лера ушли вперёд. Иллюзия уединения под перекрёстными взглядами. Лера попросила закурить, смерив загнанным взглядом расстояние до ворот.
– Рада, что нам удалось увидеться, – сказала она. – Меня бы и сюда не пустили, но испугались, что я психану, и будет хуже.
– Слушай, но нельзя же так – человека взаперти держать. Может, ты от этого и болеешь, не думала об этом?
Она не отвечала, только жадно затягивалась, словно кто-то мог отнять у неё сигарету. С чистыми волосами и в одежде по размеру Лера выглядела гораздо лучше, но её взгляд перегорел. Она была и похожа, и не похожа на себя. Как реплика.
– Помнишь, что я предлагал? – негромко спросил Герман. – Я от своих слов не отказываюсь. Только дай знать, если передумаешь
– Не всегда бегство – это решение проблем. И что-то мне подсказывает, что ты об этом прекрасно знаешь.
Герман отвернулся, но Лера схватила его за подбородок и заставила на себя посмотреть.
– Мы очень похожи, я сразу это поняла. Поэтому говорю, как есть. Такие, как мы, всегда будут жить кое-как. Подводить всех, кто к ним привязан. И никакое бегство это не исправит, к сожалению. Эйфориум – это тоже бегство. Не будет его – появится что-то другое. Всегда есть что-то ещё. – Она издала хриплый смешок, и изо рта вырвалось немного сигаретного дыма. – Тяжёлые наркотики, деструктивные секты. А потом одного из нас прибьют или посадят, и жизнь окончательно утратит смысл. Так зачем даже пробовать, если итог известен заранее? Мне очень жаль, Герман.
Лера погладила его большим пальцем по щеке и отпустила. Щелчком отбросила окурок.
– Ладно, я побежала, а не то такое начнётся… Я наберу тебя, как смогу. Только номер не меняй, ладно? Хорошо?
Андрей поехал вперёд на своей машине, чтобы проверить, всё ли готово для поминок, и копившаяся неприязнь, наконец, прорвалась.
– Откуда она узнала? Нет, вот откуда? – возмущалась Альбина и поглядывала на Карла, который в её глазах был главным подозреваемым.
– Ну, я ей сказала, – хмуро откликнулась Марина. – А тебе больше всех надо?
Она осталась со всеми дожидаться, пока подадут автобус. С дочкой Грёза Альбина пререкаться не осмелилась, но тут Серёжу угораздило спросить, о чём речь.
Взяв близнецов за локоть, Альбина отвела их в сторону и принялась втолковывать, что Лера эта пропащая, Андрей для неё столько сделал, а она отплатила чёрной неблагодарностью.
– Когда он нашёл Гену, она чуть ли в ногах не валялась – не смогу без него, он мой лучший друг! Андрей её пожалел, пристроил в семью…
– Подожди, так Глеб и Лера – из того же детдома, что и Гена, получается?
– По мне, так пусть там бы и оставались! – со злостью ответила девушка. – В общем, не знаю, что там за дружба была такая, только Лерка таскалась сюда совсем не к Гене. Она с Глебом шушукалась по всем углам. А после того, как Глеб уехал, нагрянула полиция. Лерка от всего открестилась, сказалась больной, а Андрея долго не оставляли в покое. Так ещё Леркины опекуны приходили, орали, мол, испортили им девочку, надо проверить, не секта ли тут.
Глаза Альбины заблестели. Она зашла на второй круг обвинений – и человек Лера конченый, и хватило же ей наглости явиться, и так далее. Серёжа скучающе перебил:
– Ты всё сказала? Мы тогда пойдём. Мне девчачьих разборок и на работе хватает. Думал, что отдохну – так нет, тут то же самое.
И, сокрушённо качая головой, брат проследовал в автобус.
– С каких пор ты защищаешь Леру? – полюбопытствовал Герман.
– Никого я не защищаю. Некрасиво это – поливать грязью за спиной, вот и всё. Но не мог же я так и сказать. Альбина бы не поняла. Даже ты не понял, хотя это очевидно.
– Тебя нелегко понять. Я уже давно даже не представляю, о чём ты думаешь.
– В данный момент я думаю о том, что не хочу, чтобы меня когда-нибудь зарыли в землю, – поёжился брат. – Пусть меня кремируют и развеют прах в каком-нибудь приятном месте. Надеюсь, ты не возражаешь? Хоть это мне не испорть, ладно?
24.
Однажды Андрей Грёз последовал так далеко, что пока добирался, его цель, головоногий малютка, умер.
– Он всё равно был не жилец. Его назвали в честь врача, который принимал роды, – сказала акушерка и добавила, предусмотрительно понизив голос: – Этот врач, конечно, ещё тот урод, но не в клиническом смысле.
А из уродов в клиническом смысле, говорила она, выживают лишь те, кому дают говорящие имена. Не зря же раньше больных и слабых детей называли по-плохому, чтобы обмануть смерть.
Может, именно поэтому Андрей оказался не готов к тому, что случилось с Геной. Андрей принимал на веру всё, что говорят о смерти. Он считал, что с ней не шутят.
На этом его и подловил Глеб. У него ведь не было уродств, по крайней мере, внешних. Он вообще не должен был оказаться в доме Грёз, но просил так искренне:
– Возьми меня с собой. Я всё равно скоро умру.
Андрей проникся. Он даже закрыл глаза на намёк, который стоял за этими словами. Возьми, не то Гена тоже не поедет, и не будет ему лечения помимо государственного. Глеб всё равно умрёт, но Гена последует в могилу за ним.
Тогда Андрей был моложе и не знал, что такой намёк – всё равно что дурное пророчество. Если за спиной стоит смерть и руководит всеми поступками, то рано или поздно она подменяет собой суть человека.
Глебу очень надо было вырваться из детдома, чтобы выжить, и он прибегнул к шантажу. И памятный скандал Глеб учинил так же взвешенно и расчётливо.
У него в кармане уже лежал билет до Мумбаи, оплаченный кем-то куда более могущественным, чем Андрей Грёз, и Глеб слов не выбирал. Или наоборот, выбирал те, что побольнее, чтобы порвать наверняка.
И ему удалось. Ни ополовиненные счета Грёзов – Глеб имел к ним доступ, поскольку помогал вести бухгалтерию, ни полицейские притязания – не только новый наниматель по достоинству оценил таланты Глеба, ни предательство Леры – она украла фи-блок и отдала Глебу, взамен на что тот обещал взять её с собой (и слова своего не сдержал: он же был не какой-то лох вроде Андрея) – ничто из этого не шло в сравнение с оскорблениями Глеба. Он говорил от чистого сердца, а значит, всё равно что правду.
Ночью после похорон Андрею снилось, что он бродит коридорами некоего детдома. Где-то здесь заблудился Глеб. Он нуждался в помощи. Андрея преследовали обрывки фраз – говорят, увеличили пособие; а вы слышали, держит тератобар; теперь понятно, почему он. Он оборачивался, но никого не находил.
Один голос звучал отчётливее других. Он звал Андрея по имени. Грёз узнавал этот голос, он был приятен ему – но откликнуться не мог, иначе произошло бы непоправимое. Зов усиливался. Андрей побежал, не разбирая дороги, уже осознавая, что видит сон, что ничем не поможет Глебу, что ему уже никто не сможет помочь…
– Андрей, проснись.
На краю кровати, отвернув простыню, сидела Елена. В чёрном платье, как будто и не ложилась.
В свете занимающегося утра её лицо казалось серым. Если бы не волосы – спело-русые, которые Андрей так любил гладить, он принял бы её за скопление предрассветных теней. Он подвинулся так, чтобы видеть солнце в волосах жены, но оно хмуро спряталось в облаках.
– Как хорошо, что ты меня разбудила, – сдавленно сказал Андрей. Он сразу почувствовал, что говорит что-то не то, но с каждым словом становилось только хуже. – Но почему ты встала так рано? Что-то случилось?
– Ухожу.
– Давай я тебя отвезу. Только в душ схожу. Подожди полчаса.
Солнце соизволило заглянуть в окна, и Андрей об этом пожалел. Рассвет был апокалиптически красен.
– Ты не понял, – сказала Елена потяжелевшим голосом. – Я ухожу от тебя.
***
Грёз помог Елене Георгиевне донести чемоданы до машины и, пока женщина складывала их внутрь, заботливо придерживал дверь. А после вернулся в дом, лёг на диван в гостиной и несколько дней не вставал и ни с кем не разговаривал. С лица так и не сошло дружелюбное выражение, с которым Андрей провожал жену. После захода солнца, проваливаясь в тени, оно напоминало оскал.
Без хозяина дом быстро пришёл в запустение. Одна за другой перегорели лампочки. По углам нарастала пыль, как и кто бы ни убирал, и в итоге все на это плюнули. Спали до обеда, а потом натягивали на себя что попало и заторможенно брели на пляж, чтобы проветриться и хотя бы прийти в себя.
Ни Марина, ни воспитанники не решались прибегнуть к помощи Свечина.
– Вы как сектанты-антипрививочники! Не могу смотреть, как вы гробите человека! – ругался Сергей.
Он насквозь видел, что они боятся, будто доктор заберёт у них Грёза, ввергнет в застенки клиники и залечит до необратимости. Но и сам Свечину не звонил.
Неизвестно, чем всё могло бы кончиться, если бы однажды дом не встретил их вымытыми до блеска окнами и полами. Из ванной выглянул чисто выбритый Грёз. Он как ни в чём не бывало пожелал всем доброго утра и предложил близнецам прокатиться.
Герман понял, что настало время для разговора.
– Сходим в кино? – предложил Грёз, когда машина выехала со двора.
– Не хочется что-то, Андрей.
– Тогда в кафе? Или просто погуляем? – не сдавался он.
– Да ну…
– Может, машину тогда помоем?
– Ну, это можно, – согласился Герман.
Они уехали за город, туда, где земля, расступаясь, исторгала немного воды, натаскали её бутылками и облили машину. В разводах пены красавица с капота выглядела русалкой. Лишь сейчас Герман разглядел в ней черты Елены Георгиевны, прямые и светлые как лучи. Наверное, так она выглядела в мечтах Грёза в то время, когда ещё не была его женой.
У близнецов замёрзли руки и покраснели даже под ногтями. Заметив это, Андрей объявил перекур. Они сели в машину. Грёз включил печку и радио. Заиграло ретро.
– Скоро мне придётся уехать, – сказал Грёз.
– Надолго? – в растерянности спросил Герман.
– Может, даже навсегда.
Герман почувствовал себя обманутым.
– Я-то думал, мы ещё можем стать семьёй, – сказал он. – А ты притащил нас сюда и теперь бросаешь. Как это на тебя похоже! Но почему?! Почему ты снова куда-то едешь?
– Потому что мне надо закончить то, что я начал задолго до нашего знакомства. Потому что я уже проходил свидетелем по делу об информационных преступлениях. Потому что моя точка доступа затварена, а значит, пользоваться ею опрометчиво.
Герман поднял глаза на Грёза и осёкся. Тот смотрел прямо на него, без намёка на косоглазие.
– И потом, я же не сказал, что собираюсь ехать один, – примиряюще сказал он.
– Андрей, если ты собираешься заниматься тем, о чём я думаю, то это не лучшая идея, – сказал Герман как можно серьёзнее. – Ты знаешь, что это может быть опасно? Люди даже пропадают…
В этот момент он любовался собой. Хотя на самом деле ему очень хотелось согласиться на всё, что бы ни предлагал Грёз.
– По-твоему, я их ем, что ли, этих людей? Ходят слухи, что они до сих пор где-то в Эйфориуме.
– В таком месте или состоянии, которое даёт власть над памятью и субъективным временем, – припомнил Герман. – Сказки, для тех, кто боится признавать очевидное. Нет-нет, никто не сел в тюрьму и не пропал без вести. Они просто перенеслись в волшебную страну.
– Ты когда-нибудь слышал о том, как во время отладки Эйфориума тестировщики что-то не поделили? Один из них оказался эйфотворящим. Он надавал остальным в «лягушатнике», и у них появились синяки. Настоящие синяки, понимаешь, Герман?
– Я тоже слышал кое-какую историю, – вставил Сергей. – У нас в детдоме был парень с родимым пятном на пол-лица. Он говорил, это из-за того, что когда его мать была им беременна, она испугалась пожара.
– Спасибо за прекрасный пример, Серёга. Это только подтверждает мои слова… А время? Даже не скрывается, что ускорять и замедлять его – обычная практика в Эйфориуме. В полтора, в два раза, но почему не больше? Кто это сказал?
– С памятью всё равно ничего не поделаешь, – заспорил Герман. – Даже те, кто переживал амнезию, не могут её воспроизвести. Невозможно вспомнить то, как ничего не помнил. Это все знают!
– Кто тогда воспроизвёл полёт? – с непонятной интонацией спросил Андрей.
– Откуда мне знать. Птицы, наверное.
– Животные эйфонесовместимы. Не та нервная система.
Герман промолчал. Летать в Эйфориуме получалось так же естественно, как дышать, и Герман никогда не задумывался над тем, как это выходит.
– Короче, если ты не можешь себе чего-то представить – это ещё не значит, что этого не существует, – подвёл итог Грёз. – Мы живём в мире, где спецслужбам давно доступны техники манипуляции памятью. А фармакология, а гипноз? Возможности мозга не изучены до конца. А ты говоришь, будто есть что-то невозможное, и где – в самом Эйфориуме. Как будто есть сила могущественнее воображения.
– Это всё, конечно, хорошо, но у меня вопрос. Нельзя ли вообразить кучу денег, чтобы она появилась в реальности, как те синяки? – поинтересовался брат.
Грёз смешался.
– Ну… нет, конечно, но…
– Нет-нет, я хотел узнать только это, – остановил его Серёжа и вздохнул: – Опять весь шум из-за мнимых величин.
– Вот именно, – поддержал Герман. – К чему этот разговор? Абсолютной власти над временем и памятью не бывает даже в Эйфориуме. Иначе бы каждый…
Он запнулся. «Я бы придумала себе жизнь с нуля. Это была бы хорошая, чистая жизнь. А потом – увеличила субъективное восприятие времени во много раз и запретила автоотключение», – вспомнил он.
– Я был одним из первых выворотней в русскоязычном сегменте Эйфориума. И я единственный из них, кто остался на свободе. Извини, тебе не кажется, что это перебор – учить меня, что там бывает, а чего не бывает? Но ход твоих мыслей мне нравится. «Иначе бы каждый хотел заполучить эту власть» – ты же так хотел сказать? Именно это я и собираюсь сделать.
Фраза повисела в воздухе и растворилась. От неё веяло безумием… но Герман уже успел подумать: «И я тебе в этом помогу».
В Оазисе не было никого лучше Германа, и если существовал хоть один шанс прожить хорошую, чистую жизнь – не настоящую, но лучше настоящей, он должен был попытаться.
– Если это имеет значение, – добавил Грёз, – Лера тоже в деле. Ты не подумай, ей не придётся снова сбегать. По согласованию с психологом и лечащим врачом она едет на курсы… какие-то там курсы, я не вникал. Мы сможем объединить наши усилия.
Это бы довершило дело, но заговорил брат. Каждое его слово больно вонзалось в Германа:
– Прежде чем ты продолжишь, Андрей, придётся кое-что прояснить. Герман не один, если ты не заметил. Есть ещё я. И я своего согласия давать не собираюсь.
Мысли дрожали и путались. Герман полез за колодой карт, чтобы предложить брату разрешить спор привычным способом, но рука вышла из-под контроля и вышвырнула карты из машины – на сбрызнутые водицей камни, где их сразу растащил ветер.
– Герман, речь не о том, кто из нас пойдёт в магазин! Так не делается! Приди в себя!
– Послушай… – начал Герман.
Сергей закричал:
– Нет, это ты послушай! Ты завязал. Ты сам так говорил, и я тебя за язык не тянул! Нравится тебе Эйфориум, так подключайся и сиди там хоть сутки напролёт. Я потерплю! Я всю жизнь терплю! Только не влезай больше ни во что, хватит! Хватит уже, Герман!
Окончательную точку поставил спокойный голос Грёза:
– Ты бы прислушался к брату, Герман. Он ведь прав.
– Прав он, как же! – вспыхнул Герман. – Разве можно решать за нас обоих? Кто ему дал такое право?!
– Ему нельзя, а тебе, выходит, можно?
Город лежал в низине, окутанный туманом, похожим на испарения сухого льда. Герману хотелось сесть за руль, разогнать машину и всё закончить. Он не понимал, как жить дальше, и ему никогда особо не нравилось жить.
«Зачем даже пробовать, если итог известен заранее?», – шепнула Лера из закоулков памяти. Если бы только у них было больше времени, Герман смог бы её переубедить.
– Но это не значит, что мы не поедем вместе, Герман, – сказал Грёз. – Я слышал, приближается мероприятие, на котором очень хочет присутствовать один наш общий знакомый…
– Спасибо, что вспомнил, – буркнул Серёжа. – Я польщён.
– Есть ещё кое-что. Одна проблема. Откройте-ка бардачок.
Прямо в руки близнецам вывалились два прямоугольника из лощёной бумаги, на которых мутно переливались водяные знаки в форме черепов. Брат прерывисто выдохнул.
Это были пригласительные на шоу Кукольного театра.
КУКОЛЬНЫЙ ТЕАТР: АКТ 2
Над замёрзшим заливом возвышался театральный шатёр. Изображённые на нём силуэты отражались во льду. Если прищуриться, то казалось, будто это просвечивают сквозь лёд утопленники, колеблемые тёмной водой.
– Ну что, поищем Гастролёра? Или нет, лучше я ему позвоню, – предложил Грёз.
Сергей полной грудью вдохнул сухой северный воздух, по которому, как ни странно, скучал.
– Ещё чего. Найдём, куда он денется.
– Как хочешь. Вообще я о вас подумал. Что вам будет неприятно всё это видеть снова.
– Раньше надо было думать.
Машину оставили на берегу. Чтобы добраться до Кукольного театра, за отдельную плату можно было нанять запряжённые собаками сани с полозьями, как два ятагана. Так и поступили.
Первые зрители, пешие и санные, спешили на поиски билетной кассы. Возле проруби на корточках сидела сестра Кукольника. Сергей узнал её со спины. В проруби, высунув беззубую пасть, шевелилась крупная рыбина. Усыпанная пайетками, жёлтая, она изображала то ли золотую рыбку, то ли сказочную щуку. Рядом томились в ведре её сородичи, и стоял баллон краски для боди-арта.
Герман надвинул капюшон «кобры» пониже и ускорил шаг. Они смешались с толпой.
Оставив позади кассу и чадящую островерхую палатку, столовые запахи которой вызывали тошноту, Герман вышел на задворки лагеря. Лёд здесь был рыжий, кое-где долблёный, в проталинах с чёрными серединами. Над прорубью висело ведро для умывания. Сушилось на обрывке троса заиндевелое бельё. В ржавой луже валялась горелая ёлка с липким клоком оплавленной гирлянды на боку.
Вполоборота к шатру стояла фура. Герман обошёл её и ткнул пальцем в «Газель».
– Уверен, что он там. Если не ушёл куда-то специально, чтобы мы с ног посбивались.
– Он не настолько хочет нам нагадить, чтобы морозить задницу на улице. Он нас всерьёз-то не воспринимает, – сказал Сергей.
– И напрасно, – подхватил Грёз. – Вы такие бабки у него увели. Но я с тобой согласен, Серёга. Гастролёр уверен, что мы у него в кулаке. Когда человек в чём-то настолько уверен – он, считай, проиграл.
– А ты? Уверен, что сможешь нас отстоять?
– А-а, иди ты.
Дверь «Газели» распахнулась.
– Проходите, проходите! – взревел Кукольник и, взглянув на близнецов, алчно добавил: – Гости дорогие.
Сидения были завалены одеждой. Не вся из неё принадлежала хозяину. Тут же располагался кальян и церковные свечи, от которых у Сергея по спине побежали мурашки. На зеркале заднего вида висела аромалампа. Грёз поспешно закурил, чтобы перебить приторный смрад, стоявший внутри.
Кукольник сиял, как начищенный самовар.
– Я слыхал, коллега, что вы с супругой расстались.
– Не совсем так. Она меня бросила, – обезоруживающе ответил Андрей.
– Какая жалость! Душа болит, как представлю…
– Не стоит переживать. Тебе это всё равно не грозит. У тебя ведь нет жены.
Кукольник пятернёй причесал бороду и выпутал из неё проводок гарнитуры.
– Разве человек, посвятивший жизнь искусству, вправе обременять себя семьёй? Её мне заменяла труппа. Но недавно я решился. Стал отцом, – сказал он и скомандовал в гарнитуру: – Мила, принеси Волчонка.
В микроавтобус поднялась сестра Кукольника. На голове связка кос, к косам пристёгнута шляпка с вуалью, вуаль бросает тень на угревую сыпь. В руках – какой-то свёрток, который она протянула Кукольнику.
– Прошу, – провозгласил тот и уронил свёрток на колени близнецам. – Так сказать, первый блин! Я когда-нибудь говорил, как высоко оцениваю твои методы, Андрюша? Брать их к себе ещё детьми – отлично придумано!
Это оказался младенец, завёрнутый в бурую толстовку. Аккуратно, чтобы не зацепить его сигаретой, Грёз отогнул капюшон. Обнажилась дыра челюсти, расщелина нёба, изувеченная розовая мякоть с проросшим из неё единственным зубом. Андрей поморщился, как от пощёчины.
