Текст книги "На чужой войне 2 (СИ)"

Автор книги: Ван Ваныч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Но все эти размышления посетили мою голову сильно позже– когда перестали донимать боли и я смог адекватно мыслить. Пока же мне было сильно не до того: становилось то лучше, то хуже, а ещё– существовала необходимость покинуть окрестности Оре,– мы сильно загостились. И потому, спустя ещё неделю стояния– после битвы– и обсудив не небольшом совете (я как раз почувствовал себя чуточку получше) было решено более не тянуть,– возвращаться восвояси.

Дорога назад– домой (да, вот такой у меня дом– ведь другого в этой эпохе так и не заимел)– плохо отложилась в моей памяти. Всё болело, раны снова воспалились и подгнивали, меня лихорадило, бросая то в холод, то в жар, и от всех этих невзгод я частенько уплывал в другие миры: где было не так больно и страшно, где было покойно и тепло…

Но и этот мир не хотел отпускать. В моменты просветления я видел возле себя знакомые лица товарищей по оружию, нашего недодоктора и…а вот лицо этого седого бородатого мужика в чёрном и с крепкими руками– мне незнакомо. Оценил их, когда он принялся крутить меня и щупать болячки, отчего после его ухода у меня в глазах долго стояли слёзы, а члены дрожали. Но, даже несмотря на эти неприятные вещи, я не торопился с вопросами. Во-первых, совсем не до них, а во-вторых, какое-то безразличие овладело мною. В таком апатичном состоянии и тела, и духа я встретил проплывшие надо мной дырявые (специально проделанные в потолке проездного прохода противоштурмовые отверстия) своды ворот уже родного замка Мерси…

Глава 26

Замок Мерси. Герцогство Бургундское. Рождество 1364 года

Потом были крики, слёзы и мои покои в донжоне, ставшие для меня всем миром на долгие недели. Как я понял из разговоров, нередко происходивших прямо возле моей постели (а чего стесняться– сеньор всё равно ни на что не реагирует), раны удачно закрылись и болезнь– вроде как– отступила, но… Наш лекарь-самоучка не знал слова психология, а потому мучался в сомнениях– что с его господином такое? И, если честно, я и сам этого не понимал. Был бы тут дипломированный специалист по этому профилю– наговорил много умных слов: депрессия, компрессия и прочая. Сомнительно, что это помогло, но ситуацию, возможно, сделала более ясной. Но, поскольку таковых не то что рядом, а вообще в этом мире не существуют (меня опять мучают смутные сомнения– а что, и так можно?) в их отсутствие приходится до всего додумываться самому.

Быть может, просто устал и произошёл общий и резкий– спровоцированный ранением– спад здоровья, а может– и я склонен именно так думать– случился откат изменений, произошедших при переносе. Помните– ну, Профессор, ссу… Мысль такая меня посетила по причине отсутствия прежней регенерации, за счёт которой некогда удалось даже руку восстановить. А нынче– и пару дырок (относительных, конечно– обычному человеку и подобного для летального исхода достаточно) заживить не способной,– перемены, что называется, налицо.

Таким манером закончился ноябрь, начался декабрь, и где-то за углом замаячило Рождество. Однажды утром, я проснулся от многоголосицы за окном, полежал, пытаясь понять– что происходит? И, для самого несколько неожиданно, почувствовал приступ любопытства, зовущий меня к окну. Я прислушался к нему, отвёл рукой шёлковую шторку балдахина, прищурился на бьющее в глаза солнце, и улыбнулся– жить хорошо!

Таким вот интересным образом я почувствовал тягу к жизни. Самостоятельно поднялся, но, сделав лишь пару шагов, понял– рано. Поспешил жить. И пришлось заново учиться ходить, есть, разговаривать. Хорошо, хоть не с той скоростью, что происходило в детстве– с рождения. Будь это так, я бы, наверное, умер от тоски, едва представив, что через год начну ходить, а через два– говорить…

Мне на реабилитацию понадобилась всего неделя. Говорю всего, но испытываемые ощущения были несколько другие, сродни вопросу: “Когда же?” Но и после, когда стало можно, я не спешил вмешиваться в налаженную жизнь или устоявшиеся в моё отсутствие процессы управления, решив понаблюдать. Замок жил своей жизнью: разбудивший меня шум за окном ознаменовал собой открытие новой рождественской ярмарки, командиры продолжали тренировать нашу маленькую армию, казна была по-прежнему полна, в окрестностях отсутствовали враги, которых срочно требовалось нагнуть– и я даже почувствовал некоторое разочарование своей кажущейся ненужностью. Правда, продлившееся недолго– к сожалению, эти изменения были связаны с неприятным событием. Началось с появления на моём пороге дамы де Люньи…

Почти с самого начала, когда меня привезли будто мешок картошки– тяжёлого, безвольного и рассыпающегося на части, она исчезла со всех моих радаров. На тот момент было параллельно, а вот сейчас по этому поводу возник вопрос. Я ведь не навязываюсь никому, могу и вовсе уйти в ночь, и раствориться там навеки, но можно же хотя бы слово напоследок услышать и самому ответить. Почему, и если это почему существует, то можно же глядя глаза в глаза сказать– ведь неправильно промолчать, внезапно показав спину, быть может даже без причины,– и тем ударив лишь сильнее. Именно так получилось с Марго, но, может быть, хоть сегодня что-то прояснится– нынче дама де Люньи через свою служанку осведомилась– готов ли сеньор принять её. Конечно, готов! И давно…

– Давно не виделись,– я вопросительно и с намёком посмотрел на Марго.

Она опустила голову и отвернулась к окну. Солнечный свет мягко очерчивал её силуэт: рук, лица, шеи, создавая ореол в волосах– я невольно залюбовался. Всё такая же красивая… Так я думал. Пока она не повернулась ко мне лицом, на котором промелькнуло что-то доселе незнакомое и какое-то чужое мне выражение, и в голове сам собой возник вопрос– а точно ли она всё такая же?

– У меня хозяйство, замок…– холодно и отстраненно произнесла она.

“А ещё– день нечётный и голова болит…”– закончил за неё в уме. Как говорится, кто хочет, тот ищет возможности, а кто не хочет– препятствия. Неужели, она теперь перебралась в категорию последних? И внутри, в предчувствии неизбежного, всё сжалось.

– Да, да, конечно. Раз надо– я ничего против не скажу.

Вот тут, наконец, и у неё увидел нечто похожее на волнение. Но несмотря на эмоции её тон по-прежнему был тих и спокоен:

– Я ведь не нужна тебе…

Озадаченно глянул на неё– откуда такие странные мысли?

– Я как бы– ранен был…– начал было, но тут же остановился, по причине того, что больно уж на какое-то оправдание смахивает. А я должен оправдываться?

– Да! Ты был ранен и чуть не умер, а тебе всё равно!– с неожиданной экспрессией выдала Марго– от чего я опешил.

– Мне? Всё равно?

Кому ещё не всё равно, если не мне? Что-то она меня совсем запутала…

– А если бы ты умер? Не приняв Святого причастия– загубил бы свою бессмертную душу!

Так– так. Кажется что-то проясняется: наша песня хороша, на стене висит мочало– начинаем всё сначала… Под влиянием церковников, в частности, отца Бартоломео, подобные обвинения с её стороны– правда не такие агрессивные– случались и ранее, потому даже спорить не буду. Ибо бессмысленно– уже пробовал. Результат, думаю, вы уже поняли. Лишь тяжко вздохнув, опустил голову. И в такой позе произнёс:

– Мы же говорили об этом. Чего ты опять-то от меня хочешь?

– Дурак!

Дама де Люньи стремительно покинула мои покои. И, хотя входная дверь в мои покои, толстая и монструозная, закрылась с мягким стуком, мне представилось, что наоборот– с ужасным грохотом. Наш маленький кораблик любви и надежды столкнулся с неожиданными подводными рифами бытия. Что ещё удивительно: как будто, разговоры о моей вере перешли на новый уровень– скандальный. Что тому послужило причиной: моё тяжёлое ранение и соответствующие ему нехорошие ожидания, наложившие свой отпечаток на только что произошедший разговор, или же в моё отсутствие случилось нечто, чего не знаю и по этой причине не придаю значения– но в этом явно необходимо разобраться. В дураках ходить я очень не люблю…

Вызвал безопасника Жака и поинтересовался у того:

– Всё ли ладно?

На что последний радостно отрапортовал, что всё в ажуре. Правда, после наводящих вопросиков довольства у него стало поменьше.

– Что ты можешь рассказать о даме де Люньи? Ничего? У тебя что– даже стукача (новый термин, но не явление, принесённое мной из других времён– куда катится мир!) в её окружении не имеется? А что ещё ты не подумал…

Так, недовольство выразил, а теперь попробуем зайти с другого края:

– Не появлялись ли в моё отсутствие какие-нибудь новые люди в округе, вообще, и возле сеньоры– в частности?

Вот тут он снова восстановил цвет лица, оживившись:

– Есть такой человек. Нарисовался, и– как вы, сир, любите говорить– хрен сотрёшь…

– Ты бы заучиванием моих слов поменьше увлекался, мне от тебя нечто другое необходимо. Что по этому человечку рассказать можешь?

– Монах– бенедиктинец, из Шалона… В оборот не брали– вы же сами, сеньор, воспретили мне конфликтовать с…опимом для народа… А что такое опим?

Эх, ты, темнота, не знать, что такое опим…тьфу, ты– опиум. А, может, и замечательно, что пока этой гадости не ведают. Хотя, вот за Восток говорить не берусь– кальян там уже научились курить, или ещё нет? Ладно, не о том думаю.

– Ты же про церковь говоришь– вот это и есть натурально он самый… А монаха этого, чую, трясти надо– следующее покушение могу и не пережить. Вот что, считай, ситуация у нас чрезвычайная, а потому всякие ограничения по таким действиям на неопределенный срок отменяются. Бери монаха за жабры и тряси, как грушу, но чтобы результат был!

– Ага. То есть– слушаюсь, сир!.. А за жабры– это как?

– За что ухватишь– то и будет жабрами…

Однако, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: не получилось у меня поговорить с этим монахом– исчез,– испарился как утренний туман. Вот только что был, и уже нет. Отправленный на посты приказ с его описанием и требованием к задержанию тоже ничего не дал. Неужели, кто-то предупредил? Да, ну– прочь паранойя! Если уже и близким людям не доверять, тогда путь только один останется– в пустыню.

Попробовал зайти с другой стороны. Имитировал перед Марго желание получше узнать, как здесь полагают, единственно правильную веру, и между делом поинтересовался у Марго сведениями о судьбе монаха по имени Трюдо. Якобы, рекомендовали– мол, большой святости человек. Но, увы, не прокатило. Наверное, из меня плохой актёр, потому как сеньора мои потуги не оценила:

– Не трогай моих людей!

И здесь я заинтересовался:

– Так это твой человек?

На что Марго не удосужилась ответить. Лишь гордо подняв подбородок, окинула негодующим взглядом. А после– покинула моё общество…

Пришлось утереться. Пока. Не в том я положении чтобы настаивать– никак с дамой сердца помириться не выходит. Мнимую– на мой взгляд– обиду раздула до размеров слона, а ты теперь доказывай, что не верблюд, и что– не гималайский… В таких условиях не до шпионских страстей. И, поскольку на носу Рождество, решил использовать этот повод для праздника, дабы развлечь сеньору, отвлечь от тяжких дум и показать себя с лучшей стороны (быть может, это заденет её холодное сердце, и она взглянет в мою сторону более благосклонно!)– устроив богатое застолье. В тему был бы фейерверк, но, опять же– увы!– без моих указаний к такому никто даже не готовился. А на коленке– по-быстрому– таким лучше не заниматься. По крайней мере, сам подобным заниматься не буду, и вам– не советую… И чтобы даме де Люньи было не скучно среди моих архаровцев, обеспечил присутствие на данном мероприятии местного– общения с которым она так давно жаждала– дворянства. Простым способом– кого поймали… Потом, конечно, были разговоры с ними в виде угроз и уговоров, и подарки на праздник согласившимся (от последнего никто, что примечательно, не отказался), но, главное, массовку они обеспечили. И почти добровольную…

Но сначала была Месса Навечерия Рождества в церкви Святой Екатерины, что расположена в Монбелье и к шато Мерси ближайшая. Случилось сие мероприятие накануне, двадцать четвёртого, было длинным и нудным, совершенно утомив. Наверное мой недовольный вид сбивал капеллана с божественного, потому что тот, поглядывая на меня, непременно начинал заикаться. А может мне, как некатолику, быть здесь не полагается. Если и так, указать на то мне никто, помня другие подобные преценденты и каким образом их разрешаю, не осмелился. И если вы подумали, что это всё, то я вас разочарую… А как был разочарован я, когда выяснилось, что это только начало, а нужно ещё три длиннющие литургии отстоять: ночью, утром и днём. Но делать нечего– вытерпел. Зато какая благодать меня посетила, когда понял, что всё позади… Решив непременно это отметить.

– Хочу поднять этот бокал за прекраснейшую из женщин– благородную даму де Люньи! – и, слегка покачиваясь, поднял к потолку упомянутый сосуд с красным содержимым.

И, в отличие от первых, этот тост лишь мои товарищи по оружию восприняли как полагается-радостными здравницами и полными чашами. У дворян– невольных почитателей моего ораторского искусства– он вызвал неоднозначную реакцию: они запереглядывались и зашушукались, а Марго покраснела, как маков цвет. Что-то опять не так сделал? Да, и к чёрту!

Сегодня в зале присутствовало не менее полсотни человек. Кроме стола для дворян, напротив его накрыли такой же, но поменьше (по их количеству)– персонально для дам. Был даже столик для людей попроще, расположенный в самом дальнем углу, за которым разместились несколько гостивших у меня бюргеров из Турню. Но, лично меня, больше всего, конечно же, радовало наличие рядом знакомых и родных лиц: Марго, Марка, Мэтью, Поля и многих других, заменивших здесь мне семью, и… нет, а вот мелькнувшую рядом рожу Слизняка я к ним причислять не буду. Да, и он, судя по кислой физиономии, меня не в родственниках, а скорее в гробу видел. Подобно многим слугам, Слизняк сегодня прислуживает господам, разнося блюда. Быть личным слугой принца и– как низко он пал!– превратиться в мальчика на побегушках. Но, бог с ним, как мелькнул мимолётно передо мной, так и я– вычеркнул его из памяти, вернувшись мыслями к происходящему в зале. И к инкрустированной драгоценными камнями чаше, наполненной коммандарией, самым дорогим, что возможно в данных условиях, вином с Кипра, ныне прозываемому ещё королевским– могу себе позволить…

Залпом опрокинул в ненасытную глотку. Причмокнул от удовольствия и– внезапно– рухнул на пол от неожиданной страшной боли. Все повскакали со своих мест, поднялся сильный шум. Вокруг меня толпились люди, а я скрипел зубами от сильнейшей рези в животе. Меня– несмотря на мои протесты– подняли и понесли. Положили на постель, всех лишних выгнали и послали за доктором. Тот пришёл, начал осмотр, но едва я, по его просьбе, открыл рот, как он, сильно побледнев, отшатнулся.

– Что?– прохрипел я, глядя на его очень мне не понравившуюся реакцию. И почему так говорить больно?

– Чеснок. Это…это же… – шептал этот вечный студент.

Я уже хотел направить того на путь истинный, но видя мои мучения, к которым теперь прибавилась жуткая головная боль, в дело вступил Марк, схвативший лекаря за плечо и, буквально, зарычавший на того:

– Приди в себя! Жизнь Его Светлости от тебя зависит… Говори!

Доктор оглянулся на окружающих и, увидев требовательные лица, растерянно выдавил:

– Яд. Его Светлость отравлен…– и добавил немного непонятно,– arsenicum…

Вот тут все присутствующие растерялись. И я– в том числе. Одно дело, ждать чего-то подобного, и совсем другое– когда попытка удалась. Кстати, как? Ведь я этому дятлу говорил, чтобы ставил на это направление только проверенных людей. Или, и он тоже? Но последнюю мысль смыл приступ нестерпимой боли, и из меня, буквально говоря, потекло: слёзы из глаз, сопли из носа, рвота изо рта, а ещё– прямо срочно захотелось в туалет. Процесс пошёл по кругу: когда меня прекращало полоскать изо рта, начинались “увлекательные приключения” на толчке… Это не считая того, что болело всё, в голове стоял туман, и я даже слышать и видеть, по-моему, стал хуже. А потом пошли судороги…

В минуту прояснения я с ужасом подумал, что мне становится только хуже, и так и помереть недолго– в соплях и рвоте. Наш недолекарь уже признался, что ничего поделать с отравой не может, и я спешно принялся ковыряться в памяти на тему читанного некогда про отравления и, самое главное, про способы противоядия. К сожалению, в голову почему-то постоянно лез только активированный уголь и кантарелла, от которой вроде как спасения нет. Но про Борджиа (которым приписывают изобретение этой отравы) здесь я ещё не слышал– и слава богу, а уголь– есть, но только обычный. Как превратить в нужный мне– и не знал никогда.

Ещё в книжках советовали прочиститься, так это я уже делаю– постоянно пить очень хочется, а после начинается рвота,– чем не очищение? Можно помочь– двумя пальцами… Да, ещё предлагали пить молоко с яйцами– надо тоже попробовать…

Так проходили минуты, часы, сутки… Рядом ревела, прося за что-то прощения, Марго, у меня что-то спрашивали соратники, но я, сосредоточенный на выживании, не отвечал. Потом появился какой-то священник, начал совать под нос большой нательный крест, на что-то уговаривая, но я и раньше не читая не подписывался, а потому… блеванул– едва не на него. А было ведь желание… Знаю, чего им надо– никак не успокоятся. А мне, вдруг, стало кристально ясно: нет там, за кромкой, ничего-а что говорят, то ложь, придуманная, быть может, и из благих намерений. Имеется там– в Библии– пара дельных вещей, вроде заповедей. Но ведь это неправда, что, по моему скромному мнению, как и любая другая, по меткому определению той же Библии, ведёт всё туда же– в ад… Но всё это затмила мысль:

– Неужели– всё…

От надежды до отчаяния-

Будто лопнуло стекло.

Ах, какие были ожидания!

Как последний вздох– ушло…

Всколыхнулось только на мгновение,

Светом догорающей свечи.

В зеркале туманном отражение,

И…растаяло в вечности ночи.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ