Текст книги "Несколько шагов до прыжка (СИ)"

Автор книги: Val. Ekkert

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Если Альбус выкатил Геллерту претензии из-за Честити… Если эти претензии звучали хоть сколько-нибудь серьёзно, то наставники действительно именно поругались. Возможно, по-настоящему, а не как обычно. И, судя по тону Геллерта…

– Криденс, – голос в трубке зазвенел, – я буду тебе крайне благодарен, если ты оставишь данную тему. Приезжай. Будешь в Нью-Йорке – сообщишь. Всё.

Даже сигнал окончания связи показался Криденсу резче обычного. Он со вздохом положил телефон на стол – за время короткого разговора успел дойти до кухни – и вытащил из шкафчика пакет с кофе.

Ну вот.

Опять он влез туда, куда не просили и не стоило. Геллерт, впрочем, всегда был довольно отходчив – по крайней мере, с ним – но конфликт всё равно оставался конфликтом, а никакие извинения прямо сейчас точно не сработают. Даже ещё хуже сделают.

Криденс вздохнул и щёлкнул рычажком кофеварки.

Ладно. Проблемы нужно было решать по мере их поступления.

~

Персиваль устало потёр глаза пальцами и снова уставился на лёд. Последние минут десять у него складывалось чёткое впечатление, что Ньют над ним издевается. Сегодняшнюю тренировку он решил посвятить совместным вращениям: равно как тодесы или поддержки, любой вид вращения потом пригодится. Абернати звонил ему накануне вечером и хрипел в трубку что-то о высокой температуре, и его голоса Персивалю оказалось достаточно, чтобы не просто разрешить ему не приезжать сегодня, но и категорически запретить появляться. «Отлежись, а то и сам свалишься, и остальных перезаразишь», – ворчал он под конец разговора. Абернати, впрочем, в ответ на это только усмехнулся – довольно жутко, учитывая севший голос. Так что теперь можно было сосредоточиться исключительно на отработке парных элементов, точнее – одного конкретного элемента.

И первые два часа тренировки всё шло, как по маслу: Тина и Ричард крутили встречную либелу, переходя в «английское», Ньют с Куини – наоборот, и ошибок у них Персиваль не замечал, разве что помарки, о которых можно было заявить спокойно и даже не подзывая к себе. А после перерыва он решил, что ребята могут поменяться – и вот тут-то и начались проблемы. Которых у Ньюта никогда не было – с вращениями.

Вздохнув, Персиваль громко кашлянул, дождался резкого поворота рыжей головы в свою сторону и молча махнул рукой.

Подкатившись – легко, изящно, ни следа от неуклюжей постановки ребра или неверного перехода! – Ньют оперся руками о бортик и заранее виновато потупился.

Персиваль глубоко вздохнул. Ругаться не хотелось. По понятным причинам – к тому же тренерское чутьё подсказывало, что всё не так просто, и ошибки Ньюта вызваны совсем не страхом, не расслабленностью после перерыва и даже не дурной привычкой «кататься головой».

Поэтому с языка сорвалось – вне всякой субординации:

– Ньют, ты что, издеваешься?

Тот запрокинул голову и негромко рассмеялся. Персиваль уже привычно не отвёл взгляда – любоваться можно было и просто так, не мечтая каждую секунду об этом веснушчатом горле под собственными губами.

– Не совсем. Подозвал бы раньше, я бы…

Он вдруг оборвал себя, как-то по-совиному покрутил головой и вдруг присел на льду на корточки, сложив на бортике руки, словно примерный студент. Персиваль невольно шагнул к нему и склонился чуть ниже. Отчего-то его даже не заботило, кто их там видит, и что этот кто-то может подумать.

– У меня к тебе предложение, – задорно сверкая глазами, негромко проговорил Ньют. – Точнее, просьба. Но только после того, как все уйдут, хорошо? Сможешь задержаться? Или всё закончить на полчаса раньше?

Голова пошла кругом, а разум категорически отказывался верить услышанному. Хотя, быстро одёрнул он себя, это не Ньют предлагал что-то… из ряда вон выходящее. Это Персивалю хотелось слышать в его словах что-то такое.

– Это твоя просьба? – пришлось прочистить горло, прежде чем заговорить. – Задержаться после тренировки?

Ньют улыбнулся:

– Именно. Только одному, хорошо? Без Серафины.

Персиваль стиснул зубы, вымучил улыбку и кивнул:

– Сам знаешь – я после них никуда обычно и не тороплюсь.

Ньют вдруг посерьёзнел, снова выпрямился и посмотрел на него почти строго:

– Дай тебе волю, и ты бы тут ночевал. А так нельзя, Персиваль. Ладно, я пошёл.

И, откатившись обратно к Куини, бросил ей пару слов, и они разъехались, чтобы снова сойтись в либелу. Персиваль прищурился, внимательно глядя на обоих – и никаких ошибок в отработке элемента не заметил.

Он присел на скамейку и потёр лоб ладонью. Что это было-то? Забота? Упрёк?..

И, право слово, зачем настолько топорно хитрить и специально ошибаться, если просьбу задержаться можно было озвучить хоть до тренировки, хоть во время перерыва? Чего он хотел? Проверить реакцию?

Догадывается?..

Персиваль в который раз жёстко прикусил изнутри щёку и медленно выдохнул. После. Всё – после. После тренировки, разумеется. Когда они останутся, судя по всему, наедине. И ещё предстоит выслушать… нечто. И наверняка придётся что-то отвечать.

Впрочем, чего Ньют не умел никогда, так это притворяться. И если бы разговор им предстоял неприятный, то вряд ли бы он стал смеяться, запрокинув голову, широко улыбаться, сидя на корточках, и вообще вести себя… как-то даже чуть дружелюбнее обычного.

Значит, надо настроиться на лучшее. Не на самое лучшее, конечно, но точно не на ссору.

Кое-как успокоив себя, Персиваль поднялся на ноги – и вовремя: к бортику как раз подъезжала Тина:

– Мы сейчас докрутимся до тошноты, честное слово. Может, поддержками заняться, а?

Ньют и Куини, явно услышав её слова, вышли из вращения и остановились, причём немедленно разойдясь на приличное расстояние. Персиваль секунду подумал, решил не заострять на этом внимания и медленно кивнул:

– Давайте. Помните, какие в первую очередь?..

– Естественно! – Тина возмущённо сверкнула глазами, Ричард за её спиной кивнул, Куини вздёрнула носик, Ньют только улыбнулся.

– По вращениям вашим пока придраться не к чему, – заговорила стоявшая недалеко Серафина. – Разве что…

– Мы уже поговорили, – неожиданно для себя перебил её Персиваль. – Здесь… не о чем волноваться.

Она вскинула брови, но промолчала и лишь повела головой.

Тина, тряхнув волосами, вернулась к Ричарду, и они отправились к дальнему бортику, чтобы пары не мешали друг другу.

Персиваль жёстко приказал себе не думать о глупостях и делать свою работу. В конце концов, поддержки – одни из самых травматичных элементов, и не следить за их выполнением он просто не мог.

Хорошо ещё, в нём не поднимала голову какая-нибудь идиотская ревность при виде того, как Ньют подхватывает Куини за талию. Это было бы настолько глупо, отвратительно, непрофессионально и попросту недостойно, что он бы долго ещё на себя злился.

…Какое-то время ребята отрабатывали элементы, потом пришёл черёд разбора ошибок, после которого все начали расходиться. Это было уже так заведено: тренировки чаще всего этим и заканчивались.

Персиваль сидел за столом в тренерской, уткнувшись невидящим взглядом в ноутбук, на котором зачем-то вызвал программу нарезки мелодий – на кой чёрт-то: он сам ей не пользовался, не умел, да и всю музыку своим подопечным они с Серафиной подобрали такую, что в нарезке она не нуждалась. Идеально соответствовала требованиям – и по времени звучания, и по аранжировкам, и…

– Персиваль?

Ньют стоял на пороге – кажется, вышел вместе с остальными только затем, чтобы вернуться. Персиваль закрыл программу, выключил компьютер и встал:

– О чём ты хотел поговорить?

Ньют, как-то ухитрившись улыбнуться задорно и при этом чуть застенчиво, помотал головой:

– Не поговорить. Попросить.

В горле решительно пересохло. В конце концов, борьбу с собственными чувствами Персиваль проигрывал безнадёжно, а они с Ньютом сейчас находились только вдвоём, в не самой, мягко говоря, большой в мире комнате, и…

– Я тебя слушаю, – к собственному изумлению, это получилось произнести вполне спокойно и даже мягко. Ну, хоть что-то.

Ньют шагнул из тренерской – спиной вперёд. Персиваль, словно привязанный к его взгляду, тоже сделал шаг к выходу. Через несколько мгновений они уже стояли рядом. В слабо освещённом коридоре.

Вот только этого не хватало.

– Персиваль, – Ньют потёр лоб, – ты ведь знаешь, что у меня, конечно, нет проблем с вращениями, но они довольно тяжело мне даются.

Персиваль кивнул. Для него самого вращения всю жизнь были наиболее сложным элементом – считая прыжки и не самые простые дорожки. А учитывая, что при них был большой риск повредить именно коленные связки, Персиваль иногда вообще поражался тому, насколько чисто Ньют выполнял этот элемент.

Впрочем, чистота исполнения, разумеется, никогда не отменяла сложности.

– И я хотел бы, – Ньют зашагал ко входу на лёд, – попросить тебя… Выйдешь со мной сейчас? Снова?

Персиваль замер, даже не пытаясь идти следом. Он точно знал: там уже потушили основной свет, царил полумрак, и если при этом они окажутся на льду… прощайте, голова и способность соображать.

– Понимаешь, – Ньют вернулся на пару шагов, глянул в глаза, – я не знаю, почему, но мне чертовски важен этот сезон. Даже не потому, что он предолимпийский, и на мировом Чемпионате нам квоту выгрызать, нет. Просто… в общем, важен. И поэтому я очень хочу… поменьше нервничать, поменьше думать – а вспомни, как хорошо всё закончилось с риттбергером, да?

Персиваль пытался перевести дыхание. С риттбергером действительно всё закончилось хорошо: после той тренировки, на которой они прыгнули его вместе, Персиваль насчитал только два срыва. За один раз. Да и то – не срывы это были, а так, лёгкая рассинхронизация. Но это Куини с Ньютом всегда исправляли быстро.

Ньют помолчал, видимо, растерянный отсутствием всякой реакции – и вдруг опустил руку Персивалю на плечо.

Тёплая, горячая – даже через куртку чувствовалось – сильная ладонь…

Пришлось мысленно орать на себя. Перестань, Персиваль. Что за идиотизм, в конце концов. Хватит представлять эти руки в иных местах. Хватит думать, что можно прямо сейчас взять его за руку – нельзя, это интимно, а жест Ньюта не был интимным ни разу. Персиваль, твою мать, тебе почти сорок, ты же не юнец, извергающий гормоны, словно вулкан – лаву, какого дьявола?

Как ни странно, но это помогло. Даже получилось сфокусироваться на том, что говорил Ньют:

– …потому что с тех пор, как мы его сделали вместе, я вспоминал это и сразу прекращал нервничать. Ты меня вдохновляешь, – он коротко улыбнулся и, наконец, убрал руку, слава богу. – И успокаиваешь. Очень. Именно ты. Поэтому отработай со мной вращение, ладно? Параллельное. С совместным всё в порядке, мы с Куини друг друга уравновешиваем и держим, там всё просто, а вот при параллельном, особенно если это либела, я боюсь её задеть. Или что она меня заденет. Пожалуйста, Персиваль.

Ну, спасибо, что не совместное.

Вдох. Выдох.

Персиваль медленно сглотнул и постарался улыбнуться Ньюту в ответ. Потому что за отсутствие ответа на такую улыбку он сам себя бы сдал в полицию и сел. Лет на пять. Минимум. Преступлением это было бы, короче говоря.

– Хорошо, что с поддержками и выбросами у тебя нет подобных проблем, – медленно пробормотал он. – Видишь ли, не уверен, что тебе удалось бы меня поднять. И тем более…

Ньют тихо рассмеялся:

– Я, конечно, достаточно силён, но ты всё-таки точно тяжелее Тины. А я, знаешь, уже и от неё как-то отвык. Так что ограничимся вращениями. Ну, может, ещё парой прыжков, я пока не знаю… Так ты согласен?

– Куда я денусь, – проворчал Персиваль и тут же осёкся, но Ньют по-прежнему смотрел весело и довольно, так что можно было перевести дух.

В самом деле. Разве он из тех, кто может всерьёз обидеться на подобную ерунду?..

Надевая коньки, Персиваль мрачно размышлял о том, что это, мать его, было. Просьба Ньюта, если уж честно, ничем таким особенным не отличалась, но чутьё в голос орало о том, что всё тут не так просто. Что под этой просьбой было что-то ещё.

Но Ньют уже стоял на льду, широко улыбаясь, и ничего не оставалось, кроме как подняться, подойти и встать с ним рядом.

А потом тревоги и волнение тихо ушли. Просто потому, что снова крутить либелу оказалось неожиданно приятно. Персиваль будто бы вернулся в две тысячи десятый, в свой последний прокат, в Олимпийскую произвольную – и хотя сейчас тишина на катке нарушалась только скрежетом коньков по льду, в ушах зазвучала до боли знакомая инструментальная обработка Синатры.

Ньют крутился, кажется, очень близко. Ещё буквально пара дюймов – и риск задеть друг друга коньками был бы почти осязаем. Вот такое расстояние Персивалю казалось идеальным для отработки вращения и вообще параллельных элементов, ведь чем парники ближе, тем выше оценки – но при этом расстояние должно оставаться безопасным…

Ньют остановился неожиданно, безо всякого предупреждения, Персиваль не сразу среагировал и тоже завершил вращение. Ньют стоял посреди льда, чуть напряжённо прикусив губу, но через секунду снова улыбнулся:

– Спасибо. Это было просто здорово.

– Мы же едва… – начал было Персиваль, но оказалось, что Ньют ещё не договорил:

– И у меня появилась идея.

– Я слушаю, – Персиваль повёл плечами. Мышцы приятно ныли: в самом деле, надо бы чаще на лёд выходить. Да и вообще – если бы его вечные соперники, или хотя бы один из них, ушли в своё время в профессионалы – он бы наверняка ломанулся за ними. По ощущению льда под коньками он действительно иногда скучал.

Ньют чуть склонил голову набок, кивнул в сторону выхода и поехал туда первым. Ничего не оставалось, кроме как поспешить за ним.

Выйдя со льда, Ньют упал на скамейку, дождался, пока Персиваль сядет рядом, и выпалил:

– Мы же решили заканчивать произвольную параллельным вращением. Так?

– Верно, – Персиваль кивнул, не очень понимая, к чему он клонит. Ньют опять улыбнулся:

– Я хочу добавить в эту цепочку вращений бильман.

Персиваль тихо порадовался, что успел сесть – от подобной… идеи он бы точно упал.

За всю историю катания он не мог вспомнить ни одного параллельного бильмана – по той простой причине, что это вращение считалось сугубо женским. Мужчин, на него способных, можно было перечислить по пальцам одной руки, и ни один из них не являлся парником. Нет, именно Ньют… Ньют мог. Но – редко, коротко и только на тренировках, только иногда, видимо, чтобы не растерять форму. Они все единогласно считали, что не стоит выводить это на соревнования. Нерентабельно.

Но теперь, судя по всему, это единодушие пошатнулось.

Откашлявшись, Персиваль выдавил единственное, что сейчас было у него в голове:

– Ты что, с ума сошёл?

Ньют усмехнулся и, кажется, подмигнул – в полумраке было не очень-то и заметно:

– Персиваль, ты же знаешь: я гибкий. А так… так ты сможешь узнать это ещё лучше.

От последних слов Персиваля нехило встряхнуло. Мозг отказывался воспринимать эту фразу иначе, чем как пошлый намёк.

А потом… Потом всё напряжение сегодняшнего дня, вся дурная тревога и прочие глупости неожиданно отпустили, улетучились, и на их место пришло пока ещё мутное, ничем особенно не подкреплённое, но уже крепкое подозрение: Ньют действительно догадался. И не просто догадался, а проверяет, не ошибся ли.

Тёплая нежность затопила с головой: моя ж ты рыжая радость, хороший мой, зачем такие сложности, что же ты творишь, мы же с ума так сойдём оба…

Больше всего на свете сейчас хотелось его обнять. Потереться носом о волосы, вдохнуть запах, поцеловать, наконец – долго, сосредоточенно, и пусть поцелуев будет ещё гораздо, гораздо больше одного – первый Персивалю хотелось запомнить.

Но мешали две вещи.

Во-первых, подозрение всё ещё было подозрением, а не знанием. А во-вторых… Во-вторых, если Ньют выбрал такую игру, если ему хотелось подобных… прелюдий – Персиваль не мог решиться ему отказать.

Медленно усмехнувшись в ответ – а то молчание уже затягивалось – Персиваль тихо заговорил:

– Я был бы совершенно не против узнать это лучше, Ньют.

Тот тоже негромко рассмеялся, как-то явно расслабляясь:

– Но сначала нужно обсудить возможность бильмана с Куини и Серафиной, правильно?

Был велик порыв расхохотаться. Как он – запрокинув голову. В своих формулировках Ньют был изумительно точен. Дескать, сначала мы о гибкости, а теперь – точно о бильмане, не придерёшься.

– Абсолютно, – Персиваль наклонился и начал расшнуровывать ботинки, Ньют – тоже. – Но послезавтра. Уже поздно, и я понимаю, что тебе не терпится хотя бы поделиться идеей – но лучше отложи.

– После?.. – Ньют моргнул, перелезая из коньков в кеды. Персиваль хмыкнул:

– И этот человек ещё говорит, что я мог бы тут ночевать. Завтра – выходной день у нас всех, если ты забыл. И по этому поводу, кстати, я бы хотел позвать тебя… да хоть в парк на прогулку. Погода отличная, а мне, признаться, до смерти надоело за последнее время говорить с тобой только о катании.

Ничего необычного в его приглашении не было: они так и раньше делали. Даже ходили в один и тот же парк. Но теперь, похоже, изменилось всё. Или изменится. Или, что вероятнее всего, начинало меняться.

Отказа Персиваль почти не боялся. Был едва ли не на сто процентов уверен: его не последует.

Ньют поднялся со скамьи и кивнул:

– Я с удовольствием. Ты запасёшь хлеб для уток?

Персиваль широко улыбнулся. Хотелось по-мальчишески прыгать до потолка.

– Обязательно. Но и ты прихвати.

– Мог бы не уточнять, – Ньют, естественно, вернул улыбку и пошёл к выходу.

На полпути он обернулся:

– Я тебе позвоню, Персиваль. До завтра.

Тихо закрылась дверь в коридор.

Персиваль откинул голову назад, прижимаясь затылком к стене, и закрыл глаза.

Говоря откровенно, он уже и не помнил, когда в последний раз так радовался.

~

На лестнице около квартиры Геллерта чётко слышалась музыка. Криденс поморщился, в два шага достиг двери и надавил кнопку звонка. Судя по мотиву – Бизе, кажется – Геллерт работал, но накануне, в конце концов, они чётко оговорили время, и Криденс даже опоздал на минуту. Так что нечего.

Музыка смолкла, через несколько секунд дверь распахнулась. Геллерт посторонился, давая Криденсу войти:

– Привет. Как думаешь, Честити согласится выйти на лёд в образе тореро?

Криденс, как раз опускавший сумку на пол, аж её ремень из рук выпустил. Похоже, в ответ он мог только хлопать глазами.

Через несколько секунд, когда самодовольная ухмылка Геллерта ему надоела, он всё же справился с собой и пробурчал:

– Что ты ей придумал?

– «Кармен», – ответил Геллерт, направляясь в комнату, которая служила ему и спальней, и гостиной, и кабинетом, и чем только ещё не служила.

Во второй комнате у него жили попугаи. В своё время Геллерт потратил кучу денег на звукоизоляцию, чтобы не пугать музыкой ни птиц, ни соседей. Один из попугаев как раз пролетел над головами и скрылся на кухне.

– Мы пугаем Ланца, – пробормотал Геллерт, заходя в гостиную. – Надеюсь, он нас простит.

Криденс пошёл следом и, оказавшись у ближайшего кресла, немедленно в него упал.

– Собственно, для Честити я припас сюиту тореро, – Геллерт опустился на диван. – Мне кажется, может получиться интересно.

Криденс представил себе Честити в классическом костюме матадора и прикусил губу. Образ был ярким до чрезвычайности.

Геллерт щёлкнул мышкой, и в комнате загрохотала та самая сюита. Криденс зажал уши. Геллерт неоднократно упоминал, что слушает музыку на такой высокой громкости, чтобы не упустить ни малейшей детали, и это было как раз очень хорошо понятно, но вот объяснить ему, что чужие уши ничем перед ним не провинились, не было под силу никому.

Хмыкнув, Геллерт убавил звук, и некоторое время они просто слушали.

– А теперь представь себе, – Геллерт остановил музыку, – сначала она катается руками, потом прыжок, допустим, риттбергер, ты знаешь, я люблю начинать с относительных сложностей, потом спираль, Честити вся в чёрном с золотом, жаль, мулету нельзя, и…

– Погоди, погоди, – взмолился Криденс, – ты уверен?

Геллерт привычно театрально вздохнул:

– Практически. Я откопал несколько видео с её выступлениями, и не могу смотреть на это без боли. Такой потенциал убит почти что христианскими напевами, сил моих нет. А тут – и классика, и при этом интересно и нестандартно, и как раз почти две пятьдесят. Что скажешь?

Криденс улыбнулся. Вот в этом был весь Геллерт: вроде бы они встретились для того, чтобы обсудить его, Криденса, программу, но с ним хотели посоветоваться – и это тоже льстило. Примерно как давешнее «твои шансы остаться у родителей уменьшились», переведённое как «ты мне здесь нужен».

– Я думаю, она будет в восторге, – честно сообщил Криденс. – Она частенько жаловалась мне на ту музыку и образы, что ей мать навязывала, а здесь… ты прав, может выйти очень здорово. И риттбергер в начале – мысль хорошая, тем более ты и сам говорил, что с техникой там практически нечего делать.

Геллерт усмехнулся, закрывая на ноутбуке и плеер, и множество вкладок в браузере – как Криденс догадывался, с выступлениями Честити.

– Тогда выберем время общей встречи и всё ей скажем. Пожалуй, тебе удалось меня убедить.

– А то ты сам до этого не был уверен, – не удержался Криденс. Геллерт фыркнул в ответ:

– Ты лучше её знаешь. Вполне логично, что мне хотелось услышать твоё мнение, тебе не кажется?

Криденс устроился в кресле поудобнее, давя порыв неловко заёрзать. За четыре года подобные открытые комплименты от Геллерта он слышал очень редко.

– Но давай о твоей, – Геллерт снова уткнулся в ноутбук. – Я её вижу от и до, ты наверняка её слушал, я тебе по голове дам, если нет, и думаю, ты понимаешь, что нужно сделать упор на прыжки и шаги, да?

– Не надо меня по голове, – Криденс замахал руками. – Слушал не один раз, читал текст, и перевод тоже. На второй припев надо дорожку, как думаешь?

– Умница, – Геллерт фыркнул, но как-то невесело. – Так…

Из колонок полилась знакомая Криденсу мелодия. Мышцы даже заныли: не терпелось откатать её хотя бы в «черновом варианте». Альбуса, конечно, ему сейчас не хватало: тот бы наверняка убедил Криденса, что он способен на четверной лутц, но время ещё оставалось.

– А вот здесь, – Геллерт остановил музыку почти в самом конце, – тут почти совсем нет инструментального сопровождения, сам слышишь. Считай, одни слова. Так вот, на этом отрывке я хочу от тебя максимального артистизма, понимаешь? Именно здесь.

Криденс прищурился. Что-то было не так. Что-то определённо было не так – понять бы только, что именно. Пару минут назад в комнате царила привычная тёплая атмосфера, Геллерт язвил и выдрючивался, и вдруг…

– Чтобы компенсировать почти голый вокал? – рискнул Криденс. Откуда-то он почти знал, что дело не в этом, что истинный смысл этого «максимального артистизма» для Геллерта заключается в первую очередь не в чём-то, связанном именно с прокатом. И имеет прямое отношение к тому, что они сейчас обсуждали программу наедине. Без Альбуса.

Геллерт закусил губу и глянул куда-то в сторону от Криденса. Глянул с невнятной… тоской, что ли?

Нет, вряд ли. Ну какая тоска… Тоска – это вряд ли про Геллерта…

– Да, – с едва заметной запинкой ответил он. – Чтобы компенсировать. Молодец. Соображаешь.

Он пощёлкал мышью, отматывая трек на десять секунд назад, и снова воспроизвёл его. Криденс молча слушал выученные наизусть слова. Французский он, конечно, знал, но больше в рамках нужных им терминов и повседневного общения в кафе и магазинах. Но перевод песни был ему известен.

Добро причиняет боль.

Когда ты любишь, твоя ненависть совершенно нормальна…

Твою мать.

Осознание чуть не сковырнуло Криденса с кресла. Сразу вспомнился тот дурацкий день в кафе, когда Геллерт только сообщил, какую мелодию выбрал, и как настаивал на ней, и как они с Альбусом снова ссорились, и…

«Настоящие наслаждения заключаются в мучениях», – пропели из динамиков. Криденс встряхнул головой.

Ага.

Ну-ну, мистер Гриндельвальд.

– Ну и дурак, – внезапно вырвалось у Криденса. Геллерт вскинул голову, глядя на него немного изумлённо, немного – угрожающе, но пугаться не было ни времени, ни желания. – А поговорить?.. Ты думаешь, если покажешь ему вот это всё… моими руками, ногами и вообще телом, всё наладится?..

Было даже странно такое высказывать, он чувствовал, что откровенно лезет не в своё дело, но… но если он всё понял правильно, то прямо сейчас это самое дело начинало принадлежать и ему тоже. А значит, он имел право.

Геллерт резко выдохнул сквозь стиснутые зубы. В глазах полыхнул такой огонь, что Криденс мимолётом подумал: будь пламя не метафорическим, пришлось бы самому Геллерту бежать за огнетушителем и срочно спасать своего фигуриста.

– Скройся с глаз, Криденс, – прошипел Геллерт. – Быстро. Если тебя, разумеется, не затруднит.

Яд в его голосе тоже мог бы свалить Криденса замертво, если бы был настоящим.

Он молча поднялся и вышел из комнаты.

Вопреки всему, отчего-то тянуло улыбаться.

Он постарается.

На кухне Криденсу чуть ли не в лицо влетел попугай – ах да, Ланц – и что-то возмущённо прокричал на своём, птичьем. Криденс повёл плечами в извиняющемся жесте, хотя и сомневался, что его поймут. Надавив на кнопку кофемашины, он сел за стол и слепо уставился на свои руки.

Если вдуматься, ни черта-то он не знал о своих наставниках. Кроме того, что они в своё время были соперниками на европейском и мировом льду, что Альбус ушёл в тренеры на год раньше, чем окончил карьеру Геллерт, что с этим самым окончанием была связана какая-то невероятная вакханалия в СМИ, что они начали работать вместе в тот год, когда Альбус оставил Британию – после травмы Скамандера, бывшего тогда его подопечным… Что до Альбуса у Геллерта никак не ладилось с тренерами. Что от их ссор хотелось убежать на край света, но они слишком хорошо друг друга понимали в важных вопросах, и даже на расстоянии друг от друга, похоже, видели каждый одну и ту же программу.

А тут, оказывается, такое.

Криденс жёстко прикусил губу и раздражённо глянул на запищавшую кофеварку.

И что ему теперь делать-то с чужими чувствами, а?!

В своих бы разобраться сначала…

Налив себе кофе, он снова сел за стол и начал гипнотизировать взглядом уже чашку. «Максимальный артистизм», значит…

Как бы так…

Сам бы подсказал!..

Из коридора донеслись шаги, Криденс медленно поднял голову.

Геллерт, успокоившийся явно не до конца, уселся напротив.

– Я был резок и несдержан, – выплюнул он. Криденс мысленно хмыкнул: да уж, для Геллерта, тем более в нынешнем состоянии, это могло сойти за настоящее извинение.

– Тебя можно понять, – осторожно ответил он, отхлебнув кофе. – Я не в обиде, я сам перегнул.

– Хорошо, – Геллерт выдохнул, глянул на кофемашину, на Криденса…

Без лишних слов встав, он наполнил вторую кружку и протянул её Геллерту.

Помолчали.

– Послушай, – тихо заговорил Криденс, глядя в стол, – я, конечно, не… ну… Словом, что у вас случилось-то?

Геллерт с силой сжал пальцами ручку чашки. Криденс прищурился и напрягся, готовый то ли бежать, то ли успокаивать: на его памяти Геллерт делал так только тогда, когда отчаянно нервничал.

– Две тысячи восьмой год, Криденс, – коротко ответил он. – Поищи, посмотри и почитай. Сам поймёшь. Потом поговорим. Извини, я сейчас… не в том состоянии, чтобы всё тебе объяснять.

Криденс неловко поднялся. Что-то подсказывало ему: возвращаться в жилую комнату и прямо сейчас искать на ноутбуке Геллерта информацию о Чемпионате две тысячи восьмого – как раз года окончания карьеры Геллерта – не лучшая идея.

– Я вернусь скоро, – скомкано пообещал он, кидаясь к выходу из квартиры.

В сумке лежал планшет, а в паре домов от этого было неплохое кафе с интернетом.

…«Я откатал её… с посвящением, скажем так. О, нет-нет, не спрашивайте, кому. На этот вопрос мой ответ заранее – “без комментариев”. Но могу сказать, что посвящена она оказалась… от и до».

«Но вы ведь не могли планировать ваше падение, мистер Гриндельвальд?»

«Конечно же, нет. Но оно тоже вполне неплохо вписалось в рамки посвящения».

Дальше шли предположения, восклицания и прочая газетная шелуха.

Криденс ткнул в экран, закрывая страницу с интервью, и полез на youtube.

В наушниках зазвучала мелодия «Любовной истории», переходя через две минуты в «Speak softly love». На лице тридцатипятилетнего Геллерта на экране читались такие ярость, напряжение и отчаяние, что Криденс чуть не отпрянул от планшета.

Последние двадцать секунд программы он явно катал на одной злости. Ещё бы, после такого падения, после травмы… О травме тоже писали газеты: всю прессу две тысячи восьмого, писавшую о том Чемпионате мира, Криденс уже перелопатил, какую только смог найти.

Музыка смолкла, начались аплодисменты, вопли, а Геллерт как упал в конце проката на колени, так и стоял.

Альбуса камера, конечно же, не показывала.

Криденс не выдержал и закрыл вкладку. К чертям собачьим, он не мог на это смотреть.

В голове его постепенно выстраивалась картина произошедшего. В сезон две тысячи восьмого Альбус поставил своему подопечному – первому подопечному, какому-то Алексу Льюису, вчерашнему юниору – короткую программу на ту музыку, под которую когда-то катался Геллерт. С которой выиграл Олимпиаду две тысячи второго. Прессе больше понравился подопечный Альбуса, и это даже было объяснимо: фигурное катание развивалось каждый год, и некоторых элементов Геллерт просто не мог тогда сделать.

Их сравнивали. И не в пользу Геллерта.

Тот наверняка пришёл в ярость и вызвал Альбуса на разговор. И, судя по всему, за несколько минут до своего проката.

Мать твою.

А потом – падение, малоутешительное серебро, конец карьеры.

Криденс поднялся со стула и постучал костяшками по папке счёта, куда уже вложил деньги.

Через минуту он уже бежал обратно. К Геллерту.

~

В дверь позвонили.

Ланц поднялся с плеча и, проорав что-то, улетел восвояси. Геллерт, подавив вздох, отправился открывать.

Криденс теребил в руках ремень сумки, но выглядел при этом куда решительнее, чем час назад.

– Надо поговорить, – начал он с порога, оттесняя Геллерта и входя в квартиру. – Только не ори на меня, ладно? Сам обещал… Пойдём. Пожалуйста.

Смотрел он напряжённо, но и как-то… как же это называлось… участливо, что ли?

Геллерт вдохнул, выдохнул и дёрнул подбородком в сторону кухни. Криденс, понятливо кивнув, пошёл туда, куда указали.

Достав из холодильника бутылку сока, Геллерт разлил его по стаканам и сел за стол. Криденс опустился напротив, отпил и глянул на него очень прямо и даже немного жёстко. Растёт мальчик.

– Геллерт, – аккуратно, но твёрдо заговорил Криденс, – я почитал и посмотрел.

Всколыхнувшаяся досада была крайне некстати, Геллерт даже поморщился. Ну кто его за язык тянул, интересно?

А с другой стороны, внутри в последнее время было неожиданно так рвано и пусто, что поделиться даже таким уже не казалось дурным делом. Напротив – возможно, вот сейчас этим разговором что-нибудь и… заполнится. Компенсируется.