Текст книги "Несколько шагов до прыжка (СИ)"

Автор книги: Val. Ekkert

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

«Ты ведь с ней не согласен, – говорил Альбус. – Ты знаешь сам о себе, что ты можешь выполнить всё то, о чём она думала обратное».

И всё в таком же духе.

Они его сделали. В прямом смысле этих слов.

Сейчас, в семейном гнезде, в голову лезли всякие сентиментальные глупости. Вроде «я мог бы назвать их своими вторыми родителями, пожалуй. Как спортсмена».

И, пожалуй, именно что-то такое действительно стоило бы сказать журналистам. Если его спросят.

Из холла донеслась трель забытого в кармане ветровки мобильника. Быстро извинившись перед родителями, Криденс побежал туда.

Вопреки опасениям, звонок был не от кого-то из наставников, а от Честити.

– Ты где? – вопросила она вместо приветствия. Криденс хмыкнул. Это было вполне в её духе: она во многом была похожа на мать. Хвала небесам – не в главном.

Мисс Салем тренировала обеих своих дочерей – каждую с четырёх лет – и если Честити сейчас завершила свой последний юниорский Чемпионат, ухватив на нём бронзу, и собиралась в грядущем сезоне на сеньорские, то младшая, Модести, полгода назад заявила матери категорическое «нет». Что, дескать, заниматься она хочет рисованием, что лёд уже видеть не может, и всё в таком духе. Криденс знал всё это от Честити, с которой они были неплохими приятелями, и удивлялся с ней вместе – откуда у восьмилетней девочки нашлось столько смелости, чтобы противостоять матери? Сам Криденс в своё время дико боялся сообщать мисс Салем, что хотел бы перестать с ней работать.

Честити была талантлива и при этом крайне умна и тверда характером. Матери она, казалось бы, не перечила, но даже будучи юниоркой, девчонкой, умудрялась с ней договориться, что «здесь был бы лучше тулуп, а не сальхов», или «давай попробуем сначала бильман, а потом – волчок». И на соревнованиях, что бы ей ни говорила мать, откатывала всегда достаточно чисто и в принципе твёрдо стояла на коньках.

– В Ричмонде, – отозвался Криденс, начиная подниматься по лестнице. – А что? Я думал, ты сама куда-нибудь уехала.

Честити в трубке фыркнула:

– Уедешь с ней. Жалко, я хотела с тобой поговорить.

– А по телефону нельзя? – Криденс даже взволновался. Если уж Честити настаивала на личной встрече, то речь всегда шла о чём-то значительном.

– Да не хотелось бы, – мрачно ответила она. – Это для меня важно, а ты знаешь, насколько я не люблю обсуждать по телефону важные вещи.

– Знаю, – Криденс вошёл в свою комнату, мимоходом улыбнулся наведённому там порядку – несмотря на почти год его отсутствия – и упал на кровать. – То есть, дело не в том, что тебя могут услышать?

Честити рассмеялась:

– Могут. Но да, дело не только в этом. Я определённо не хочу, чтобы маменька меня слышала, так что скайп тоже отпадает, но… Это имеет для меня большое значение, и мне нужен именно совет, прежде чем что-то творить с бухты-барахты.

Криденс сел на постели. Он был, мягко говоря, заинтригован.

– Может, тогда встретимся на днях где-нибудь на нейтральной территории, а? – предложил он. – В Мэриленде, например. Я бы мог, конечно, прилететь ненадолго, но я только приехал к родителям, сама понимаешь…

– Понимаю, – она снова фыркнула, потом вздохнула. – Но вообще-то через неделю я и сама могла бы к тебе вырваться. Ты весь отпуск там пробудешь?

– Я их год не видел, – буркнул Криденс. – Естественно.

– Тогда жди звонка, – почти приказным тоном произнесла Честити. – Мне это правда важно.

И бросила трубку, не прощаясь.

Криденс отложил телефон на тумбочку и зачем-то кивнул сам себе.

Ждать он, на самом деле, умел.

~

Вот только этого Персивалю и не хватало.

Всё было спокойно и хорошо. Ну, как «спокойно и хорошо» – тренерские нервы, на самом деле, могли быть и тоньше, чем у фигуристов. Тренерам приходилось переживать за всех сразу. Иногда Персиваль был даже благодарен, что у него всего-то пятеро подопечных в сборной. Иначе бы он, наверное, с ума сошёл.

Но происходящее с ним сейчас не лезло ни в какие ворота.

Ньют был абсолютно прав – его падение на вчерашней тренировке не стоило такого внимания. Даже с учётом того, как именно он упал. Персиваль отдавал себе отчёт в том, что нормальной реакцией на такое было бы спокойное: «Как ты?» и короткое распоряжение обработать повреждение при первой возможности. Но не то, что он устроил. Забег вокруг коробки, сорванная фраза, почти немедленно устроенный перерыв, личное отслеживание того, чтобы Ньют воспользовался аптечкой – всё это казалось настолько избыточной реакцией, что впору было хвататься за голову. Он бы и хватался, будь более импульсивен.

И потом ещё это желание извиниться за справедливую, в общем-то, критику. Этот дурацкий страх, что он мог обидеть Ньюта – это его-то, в принципе не обидчивого. Этот порыв принести ему какао – и чёткое понимание: Персиваль бы расстроился, если бы Ньют отказался его пить.

Даже из этого набора данных легко делался вывод: ты категорически влип, Персиваль Грейвз. Ты крайне неудачно приземлился после очередного прыжка, на обе ноги, и лезвия твоих коньков вспороли лёд настолько, что просто так их теперь не вытащишь.

За все четыре года личного знакомства с Ньютом Персиваль никогда не обращал внимания на множество вещей. Множество, как он сказал бы раньше, мелочей. Ни на то, как он улыбается – всегда по-разному, в зависимости от ситуации, и что у одной, казалось бы, улыбки было множество значений и оттенков. Ни на то, как он теребит волосы на затылке, когда взволнован. Ни на то, как трёт лоб костяшками пальцев, если чего-то не понимает. Ни на его запах – всегда лаванда, имбирь и какое-то дерево, Персиваль был в этом не силён – и при этом его собственная кожа, пот, ткань тренировочного костюма и что-то неуловимое, вроде выпечки. Ни на то, как разительно у него меняется голос – если он был в чём-то уверен, то стали в его интонациях могли позавидовать любые коньки, а на них шёл очень хороший металл. Ни на то, какими глазами Ньют умеет смотреть – если пытается донести до него что-то, в чём уверен, или если расстроен, или если согласен, или если не согласен, но не хочет спорить, или…

Просто никогда не замечал, каким он был. Не замечал ничего больше необходимого. Ничего, без чего спокойно обошёлся бы наставник и друг.

Сейчас всё это обрушилось на Персиваля лавиной, и не сгинуть под ней стоило очень больших сил. Которых у него не было. Да и, говоря откровенно, этой лавине сопротивляться он не хотел.

Он всегда считал, что застрахован от такого. Все его влюблённости, все его попытки строить партнёрские отношения никогда не были связаны с работой. Секс на один-два раза с каким-нибудь другим фигуристом он не считал: это, само собой, не имело никакой связи ни с влюблённостью, ни с партнёрством. Возможно, его просто миловала судьба – а более вероятно, что он запрещал себе такое. Всю жизнь запрещал. И, похоже, сделал вывод: к тридцати восьми годам этот запрет настолько прочно въелся в него, что можно расслабиться, ничего не случится.

И вот. Расслабился на свою голову.

Об этической стороне вопроса он не думал. Во всей истории фигурного катания регулярно возникали ситуации, когда мужья тренировали своих жён, и наоборот – и никакого резонанса это не вызывало. Так что глупости вроде «он же твой подопечный, ублюдок, не смей даже думать об этом» Персивалю в голову не лезли.

Всё было гораздо, гораздо сложнее.

Ньют никогда не выказывал никому особого расположения. Пока он прямо не объявлял: «Я отношусь к тебе очень хорошо», или наоборот: «Извини, но ты мне не нравишься», было невозможно понять, что он думает о человеке. Его личная жизнь и вовсе была для всех, включая Персиваля, тайной за семью печатями – впрочем, как многие, он подозревал, что с Лестрейндж в юности Ньюта связывал не только лёд. И теперь это бесило неимоверно.

С другой стороны, подозревать – не знать наверняка. Так что бешенство определённо стоило забить ногами, пока оно не успело заставить его наломать дров и наворотить дел.

Да и даже если подозрения было, чем подкрепить – Персиваль всегда считал, что прошлое должно оставаться прошлым и в прошлом. И иметь значение в настоящем только для того, чтобы не повторять чужих ошибок, которые привели к разрыву предыдущих отношений партнёра.

Персиваль выругался и с трудом сдержал порыв стукнуть кулаком по рулю. Почему он вообще перешёл от мыслей «угораздило» к мыслям «как я буду себя вести, когда его добьюсь»?

И почему в этом вопросе стояло слово «когда», а не «если»?!

Персиваль сбавил скорость. Нужно было успокоиться. Просто успокоиться и подумать, как действовать дальше. Приказать себе: «Выкинь его из головы» он не сможет: уже полночи приказывал, а сегодня днём, на катке, все приказы вылетели из головы, вильнув хвостом, едва лишь Ньют взглянул на него и улыбнулся в знак приветствия. Значит, нужно попытаться хотя бы прощупать почву. Хотя бы понять, что сам Ньют думает – нет, может думать – по этому поводу. Имеет ли смысл вообще хоть что-то предпринимать, или Персивалю ничего не светит хотя бы из-за банальной разницы ориентаций. А дальше уже всё станет сложнее – придётся либо и впрямь стараться выкинуть из головы, либо действовать. А действовать… осторожно. Как можно более осторожно, и вообще выяснять всё так, чтобы Ньют подольше ничего не понял. Мало ли, что и как – вдруг такое отношение тренера может вынудить его уйти? Вот уж чего Персивалю бы не хотелось, так это лишаться его как подопечного.

Дай-то бог, чтобы сам Ньют списал вчерашнюю реакцию Персиваля на то, что он – спортсмен, на которого возлагаются наибольшие надежды из всей пятёрки. Персиваль определённо не хотел, чтобы Ньют обо всём догадался раньше, чем того захочет он сам. Это чёрт-те к чему могло привести.

Из темноты вынырнул какой-то лихач – обогнал по левой полосе, чуть не задев крыло. Персиваль с наслаждением шарахнул по клаксону, проорал вслед какой-то нелестный эпитет, но настроения это не улучшило на ни йоту.

Захотелось позвонить Серафине и пригласить её выпить. Доехать до дома, оставить автомобиль на стоянке, вызвать такси… Нет, разумеется: посвящать её или ещё кого-то в свои мысли и планы Персиваль и помыслить не мог. Но разговор с подругой был ему сейчас, пожалуй, жизненно необходим.

Прежде чем потянуться к гарнитуре за ухом, он привычно кинул взгляд на подставку для телефона и замер, вместо мобильника увидев там пустоту.

Нахмурившись, он съехал на обочину и остановился. Охлопал карманы, залез в сумку на соседнем сиденье – тщетно. Значит, он, старый болван, банальнейшим образом забыл телефон на катке.

Выругавшись ещё раз, покрепче, Персиваль снова завёл машину и поехал до ближайшего разворота.

Серафине он теперь, конечно, звонить не будет, но сидеть совсем без связи до завтрашнего дня не мог физически.

«Поделом тебе, Перси, – мрачно попенял он себе на полдороге обратно. – Меньше будешь думать всякие глупости».

И фыркнул в ответ на эту мысль. Потому что хорошо знал, что не будет.

…Уже подходя к тренерской, Персиваль как вкопанный остановился посреди тёмного коридора. Доносящуюся из-за двери музыку он узнал бы, разбуди его в два часа ночи. Может, даже и во сне бы узнал. Чардаш Витторио Монти, вот в этом конкретном исполнении – именно под него Персиваль катал свою произвольную программу в девяносто восьмом, именно с этой программой выхватил из-под носа Геллерта Гриндельвальда Олимпийское золото того сезона. Геллерт, будучи до этого момента действующим чемпионом мира, на второй ступеньке пьедестала стоял с крайне озадаченным выражением лица – впрочем, Персиваль на своей первой тоже, фотографии не врали. Геллерта называли Олимпийским чемпионом загодя, ещё до соревнований – и тут…

Газеты захлёбывались и восторгались. Персиваль не хранил ни одной: в какой-то момент отвёз всё к родителям и попросил не вспоминать. Столько шелухи, бреда и слащавых восторгов он в свой адрес больше не помнил. И не хотел помнить. И вспоминать тоже.

Звук был совсем тихий, но довольно отчётливый. А ещё – искажённый. И музыка перемежалась аплодисментами и выкриками.

Выкрики эти Персиваль тоже помнил неплохо.

Стараясь ступать неслышно – хотя и не мог бы объяснить, зачем – он подошёл к двери вплотную и медленно открыл её, толком не зная, что ожидает увидеть.

Впрочем, этого и не ожидал.

Лампы не горели – всё помещение было освещено лишь экраном ноутбука. За столом, пристально глядя перед собой, сидел Ньют. Наушники демонстративно лежали рядом – когда-то выяснилось, что он терпеть не может слушать музыку в них, и надевает только тогда, когда не один. Поскольку не один он оказывался часто, всегда носил с собой. Но не любил.

Понять, что он смотрит, можно было, даже не видя экран.

Персиваль втянул воздух сквозь зубы, медленно выдохнул и шагнул в комнату.

Ньют вскинул голову, быстро щёлкнул мышкой и захлопнул компьютер – как будто его поймали на чём-то запретном. Нет, Персиваль, безусловно, не любил вспоминать восторги почти двадцатилетней давности, но за просмотр денег не берут. Да и Ньют, в принципе, знал его отношение к тем событиям, и вряд ли стал бы восхищаться.

– Я забыл телефон, – зачем-то решил объясниться Персиваль.

– Я смотрел на твой сальхов, – одновременно с ним выпалил Ньют.

Они замолчали. Ситуация неожиданно начала казаться Персивалю настолько дурацкой и даже абсурдной, что он подавил желание расхохотаться. Ньют вряд ли бы принял это на свой счёт, но рисковать – особенно сейчас – не хотелось.

Ну и как с ним говорить-то теперь?

А как обычно, Персиваль, как обычно. Никакой смены манер. Фальшь Ньют мгновенно учует, он у тебя умница.

К слову сказать, сегодня пресловутый сальхов получался у него лучше, чем накануне. Недокрутов за всю тренировку Персиваль насчитал только три. Не в пример меньше, чем обычно.

Грело душу осознание того, что они оба понимали: нужно стремиться к совершенству. Даже если проблема Ньюта была в том, что во время тренировок или разминок ему не хватало льда из-за других спортсменов, а во время проката – хватало, это не повод махнуть на проблему рукой.

– И как? – Персиваль щёлкнул выключателем, поморщился от внезапно вспыхнувшего света и сел на диван. Ньют напротив скорчил неповторимую рожу, отнимая руку от лица:

– Предупреждать надо. Как… Впечатлён. И хочу задать тебе пару вопросов. Если ты не против, конечно.

И улыбнулся. Немного застенчиво и одновременно – с вызовом. Как только умудрился?..

Персиваль неожиданно для себя вернул улыбку. Возможно, он зря себя накручивает, и всё окажется проще, чем ему представлялось. Если он продолжит внимательно наблюдать.

– Я весь внимание, – заверил он, стягивая куртку.

Телефон и поездка домой могли легко подождать.

Ньют вылез из-за стола и уселся с ним рядом. Возможно, устал сидеть на довольно жёстком стуле. Возможно, ему было некомфортно смотреть на Персиваля сверху вниз. Возможно, что-то ещё – но вряд ли ему вдруг захотелось оказаться поближе. Это было бы слишком хорошо.

– У тебя правда очень короткая дуга во время захода, – заговорил Ньют, привычно глядя Персивалю в лицо. Всегда, когда разговор шёл о чём-то важном, он смотрел прямо. – И я не очень понимаю, как тебе хватало энергии, набранной на таком малом расстоянии.

Персиваль прикрыл глаза. Тянуло представить, что они разговаривают… не в тренерской, а где-нибудь… да хоть на диване в кафе Ковальски. Или в каком-нибудь другом кафе. Или у кого-то из них дома. Светло, тепло, никуда не нужно спешить, можно спокойно обсудить прыжок… и не прыжок – тоже.

– Персиваль, – чуть встревоженный голос Ньюта вернул его в реальность, – если ты устал, давай отложим, ладно? Мне кажется, ты засыпаешь на ходу, а тебе ещё за руль садиться.

Заботливый…

Сердце легонько сжалось.

Глаза пришлось открыть. И качнуть головой, и улыбнуться как можно более искренне:

– Я задумался, не более того. Сам понимаешь, это было восемнадцать лет назад. Во многом благодаря этой дуге я и выехал тогда на золото. Ты верно говоришь: чем короче, тем сложнее. И именно поэтому мы выбрали тогда сальхов.

– Понимаю, – Ньют кивнул, сцепляя руки в замок между коленей, – но всё-таки, Персиваль, как?

– Я же объяснял, – он подавил вздох, – совсем слегка разворачиваешься в обратную сторону перед самым отрывом. У тебя таким образом остаётся запас на вращение.

Ньют вдруг широко ухмыльнулся:

– Персиваль, если бы я не понял, как это сделать, я бы так и спросил. Я спросил, как ты тогда это сделал.

Персиваль снова развеселился. Напридумывал себе опять неизвестно чего, а ведь Ньют и не пытался упрекнуть его в том, что он – плохой тренер и хреново объяснил.

– «За пределами человеческих возможностей», – издевательским тоном процитировал он заголовок, первым появившийся в газетах девяносто восьмого. – Именно так и сделал. Ну и ещё на эмоциях, пожалуй. Немного.

– Зубами за воздух? – Ньют рассмеялся, и Персивалю снова захотелось ненадолго упасть в тёплое озеро собственного воображения. И представить себе, как ещё он может смеяться, и какие другие… темы могли бы вызвать такой смешок.

Он тряхнул головой, улыбаясь в ответ:

– Примерно.

– И при чём тут «за пределами»? – Ньют склонил голову набок. Персиваль закатил глаза:

– Пресса так орала после Олимпиады. Ужасный бред. Не читай.

Ньют снова улыбнулся – понимающе и как-то даже ласково. Хотя последнее Персиваль определённо себе надумал.

– Не буду.

– Но вообще, – Персиваль встал, поискал глазами мобильник, увидел на полке стеллажа и сунул в карман, – я повторю то, что сказал сегодня полчаса назад. У тебя действительно получается намного лучше. Так что, думаю, ещё пара тренировок, а то и меньше – и именно по сальхову я буду готов с тебя слезть.

– И тут же насядешь с чем-нибудь другим? – Ньют снова рассмеялся, запрокидывая голову. Персиваль жёстко закусил щёку изнутри и поспешно отвернулся, чтобы не рассматривать белое горло с редкими веснушками. Мысли оно вызывало отнюдь не праведные. И совсем не связанные со спортом. Хотя это с какой стороны посмотреть…

– Обязательно, – пообещал он, хватая куртку и приглашающе кивая Ньюту на дверь. – Ты давно мог бы понять, что попал в руки к упёртым перфекционистам.

– И это замечательно, – Ньют влез в свою ветровку, нажал на ручку двери и обернулся через плечо, задорно сверкая глазами. – Я же и сам такой.

…Отперев свою машину, он помахал Персивалю рукой:

– Спокойной ночи. И будь осторожен, ладно?

– Буду, – пообещал Персиваль, садясь за руль. – И ты будь.

Ньют весело кивнул и юркнул в салон.

Персиваль захлопнул дверцу и откинул голову назад. Чертыхнулся, вытащил из кармана телефон, сунул на подставку и активировал гарнитуру.

Ты влип, Персиваль Грейвз.

Но если тянет улыбаться – судя по зеркалу, и фары можно не включать, и так светло от его рожи – то всё, кажется, может устроиться наилучшим образом.

========== Глава 3 ==========

– Спасибо, что пришёл, – Честити зачем-то поболтала ложечкой в мятном чае, хотя сахар туда не добавляла. Криденс улыбнулся:

– Если бы я не пришёл – страшно представить, что бы ты мне устроила.

– Правильно, – с ухмылкой кивнула она. – Правильно тебе страшно. Я едва выкроила время, маменька нынче в отъезде, и если бы ты…

– Тут очень неплохие йогуртовые десерты, – зачем-то брякнул Криденс, стараясь перевести тему. – Низкокалорийные.

Честити отмахнулась:

– Я сюда приехала не для того, чтобы есть.

– Тогда выкладывай, – Криденс отхлебнул своего кофе и довольно вздохнул: в любимом кафе родного города его варили, как всегда, на высшем уровне. Даже в Нью-Йорке он такого не пробовал за всю жизнь. – Я так понимаю, времени у тебя немного.

Честити снова помешала пустой чай, отложила ложечку на блюдце, неспешно отхлебнула из чашки… Криденс поймал себя на том, что у него потихоньку кончалось терпение. Вот только этого ещё не хватало: сорваться перед Честити не хотелось.

– Мне девятнадцать, – важным голосом заговорила она, – я откатала свой последний юниорский Чемпионат и через год собираюсь на сеньорские. Но мать, как ты мог бы догадаться, утверждает, что мне там нечего делать.

Криденс поморщился. Это было вполне в духе мисс Салем: заявить дочери о бездарности той, наплевав на бронзу Чемпионата.

– Спорить с ней мне надоело, – продолжала Честити, – уговаривать её я тоже не собираюсь, много важности, а тебя под рукой, чтоб наорать на неё, как в шестнадцать, у меня нет.

Криденс почувствовал, что краснеет ушами. Было дело, конечно: отпускать его к Альбусу с Геллертом мисс Салем очень не хотела, и в процессе разговора Криденс… в общем, не сдержался. Свои плоды это дало, но ему до сих пор иногда было стыдно за ту вспышку.

– Поэтому я хочу просто тихо-мирно от неё уйти, – сообщила Честити. – И как ты думаешь, Криденс, твои меня примут?

Криденс закашлялся. Вот чего-чего, а этого вопроса он точно не ожидал. И был, мягко говоря, удивлён. Как будто он мог вот так с бухты-барахты взять и решить за наставников.

Хотя, на самом деле, если так подумать, вполне возможно, что услышав о желании бронзовой призёрши юниорского Чемпионата тренироваться у них, Альбус с Геллертом придут в восторг. Одновременно. Ага, а потом сделают вид, что пришли в него по отдельности, и вообще это кто-то один решил, а второй милостиво согласился с решением. Или ещё как-то.

Тьфу ты.

– Может быть, – осторожно ответил Криденс, когда молчать стало уже неприлично. – Если только ты не задумала переквалифицироваться в парницу. Партнёра они тебе точно не найдут. И вообще работают с одиночниками.

– Да упаси боже, – фыркнула Честити. – С кем в пару, с тобой, что ли?

Он отчего-то вспыхнул. И наверняка изменился в лице, потому что Честити вдруг приподняла брови и мягко улыбнулась:

– Извини. Я не то имела в виду. Я имела в виду только то, что и ты, и я – одиночники без вариантов. И если встанем в пару, то оба много на этом потеряем. Не сердись, Криденс.

Он подчёркнуто медленно опустил руки на стол, изо всех сил стараясь успокоиться и не сжимать кулаки. Отчего его так задели её слова, которые действительно не несли в себе ничего обидного, он не мог себе объяснить.

Признаться честно, тренироваться с Честити на одном льду он бы хотел. Они как-то умудрялись поддерживать друг друга ещё со времён юниорских тренировок, а её зачастую острый язык мог бы сослужить ему самому неплохую службу в деле «заткнуть наставников хотя бы на время». Это могло бы стать битвой титанов.

Криденс мысленно фыркнул. О своей выгоде он уже подумал – теперь пора было решать вопрос.

– А ты уверена, что именно к ним? – он прищурился, отпивая кофе. – Я имею в виду… Я, конечно, выкатился с ними на твёрдое серебро, это всё понятно, но… Ты бы знала, как они между собой ругаются. Уж на что я… четыре года с ними, а всё никак не привыкну. Ты уверена…

Договорить ему не удалось: Честити звонко рассмеялась:

– Криденс, я с детства слушаю свою маменьку. Что мне какая-то чужая ругань, если она направлена не на меня?

Криденс подавил вздох. Ему бы так. Проклятая его чуткость и неуместно сильная эмпатия!..

– Так что да, я уверена. И если бы ты с ними поговорил… То есть, не похлопотал за меня, конечно, мне это не нужно – но выяснил, стоит ли мне вообще пытаться…

Криденс неловко хмыкнул. Это он тоже хорошо понимал: тратить время и силы на разговор, если в итоге ничего не получится – обидно, неприятно и, как сказала бы сама Честити, совершенно нерационально.

– Я могу прямо сейчас попробовать, – он взял со стола телефон. – Но вполне возможно, что нарвусь на другой часовой пояс, потревожу чужой сон и так далее. На меня могут рассердиться, и тебе же придётся отпаивать меня своим чаем. Насколько помню, мята успокаивает.

Честити усмехнулась в ответ и без слов подвинула чайник поближе к Криденсу.

Телефон Альбуса оказался вне зоны доступа. В принципе, тот отключал его каждый отпуск, Криденс мог бы и не стараться.

Звонить Геллерту… не то, чтобы не хотелось, но говоря о других часовых поясах и мятном чае, Криденс отнюдь не преувеличивал.

Трубку взяли после двух гудков. Сначала Криденс услышал какую-то музыку, которая через пару секунд стала чуть тише, и только потом – голос Геллерта:

– Криденс, радость моя, если ты соскучился, и тебе непременно нужно донести до меня какую-нибудь занимательную идею о прокате, подожди ещё две недели, договорились? Я не готов выслушивать тебя, находясь в миланском баре.

Криденс мысленно выдохнул. Всего лишь Милан, всего лишь бар – а не, например, отель в Токио, где сейчас, кажется, было три часа утра.

– Нет, – выговорил он, – хотя я правда по делу. Вы бы взяли себе новую одиночницу?

Музыка стихла совсем, сменившись гулом машин – Геллерт явно вышел на улицу.

– Такого я не ожидал, – признался он со смешком. – Насколько новую?

– Тренируется с четырёх лет, – Криденс покосился на Честити, та воодушевлённо, хоть и не без напряжения, кивнула. – Сейчас ей девятнадцать, откатала юниорский на бронзу…

– Сто-о-оп, – протянул Геллерт. – Дочка этой твоей стервозины?

Криденс аж сморщился. В устах Геллерта такие слова звучали матерно. Особенно если учесть, что матом он не ругался. За очень редким исключением.

– Она не моя, – процедил Криденс, – спасибо вам за это. Но ты угадал.

– Я не угадал, Криденс, – ласково поправил его Геллерт, – я вспомнил итоги юниорского Чемпионата, не более того. Хм. То есть, девочка не хочет держаться за мамину юбку на взрослом льду?

Отчего-то этот его тон в адрес Честити вдруг неимоверно взбесил. Даже странно: Геллерт всегда выражался подобным образом, и ещё похлеще, Криденс и сам много чего от него наслушался, но сейчас почему-то захотелось на него наорать, если не прописать в челюсть. Почти всерьёз. Даже зная, что под этими словами скрывалось уважение.

– Не говори так, – выдавил он из себя, краем сознания отмечая, что вцепился в свою ложечку до побелевших подушечек пальцев. – В целом ты прав, Честити хочет от неё отвязаться и перейти именно к вам – но не говори так, слышишь меня?

Геллерт помолчал пару секунд, потом хмыкнул:

– Так и быть. Пощажу твои рыцарские чувства. Но учти, что ты мне за это должен. Так… До Альбуса ты дозвонился?

Криденс перевёл дух и отпустил ложечку. Заинтересованное выражение лица Честити сменилось тревожным, так что пришлось мотнуть головой и показать большой палец – всё, дескать, в порядке.

– Ну и к чему глупые вопросы? – проворчал он. – Сам знаешь, что…

– …в лучшем случае он отключил телефон, а в худшем – выкинул его в какой-нибудь пруд, – закончил за него Геллерт. – Как обычно. Ну что я могу вам сказать, детки: я вернусь через две недели. Пусть со мной свяжется, поговорим. Передай ей, что я не против, а уж если я не против…

Криденс рассмеялся. Неприятные ощущения наконец ушли: Геллерт есть Геллерт. Бесконечно, мать его, понимающая сволочь.

– Ясно мне всё, – неловко буркнул Криденс. – Я бы спросил тебя, знаешь ли ты, когда Альбус включит или выловит телефон, но не хочу портить тебе настроение.

– Хвала богам, он мне не отчитывается, – невесело фыркнул Геллерт. – Ну, раз мы всё решили, то я пошёл. Ты прервал меня на середине крайне вкусного коктейля, Криденс. Так и быть, я тебе это прощаю.

В ухо впился короткий гудок, оповещающий об окончании связи, и Криденс, не скрывая облегчения, отложил телефон на салфетку.

– Через две недели Геллерт будет в Нью-Йорке, – проговорил он, не дожидаясь вопроса. – Свяжешься с ним, я дам тебе номер. И он не против, И скажу тебе по секрету: если Геллерт не против, Альбус тоже против не будет. Они, конечно, поспорят и поругаются, но они никогда не расходятся в важных вопросах.

Честити, тоже заметно расслабившись, широко улыбнулась:

– А ты считаешь, я для них – важный вопрос?

Криденс прикусил губу. На язык шли только всякие глупости из серии «конечно, ты же подающая надежды спортсменка», но произносить это абсолютно не хотелось.

Поэтому он просто вернул улыбку:

– Да. Очень важный.

~

– Зря ты так, – сухой голос Серафины выдернул Персиваля из мрачных мыслей на тему «что делать» и «почему опять всё так плохо?». – Отрабатывать риттбергер на общей тренировке…

– Я и сам вижу, – вздохнул он в ответ, стараясь задавить в зародыше желание отвернуться ото льда. Ньют срывал прыжок в шестой раз подряд.

Конечно, замахиваться парникам на риттбергер… не то, чтобы не стоило, но всегда было чревато сложностями. А учитывая проблемы Ньюта с общими тренировками – неудивительно, что срыв шёл за срывом. Персиваль его даже не винил – винил он сейчас себя, со вкусом и упоением: ну что ему мешало разбить тренировку на три по два часа? И дать Ньюту спокойно взять заход, не отвлекаясь на других? Чем он, в конце концов, думал?

Безусловно, на тренировках перед самыми соревнованиями и речи не будет идти о подобных поблажках. Безусловно, во время разминок Ньюту тоже придётся собраться. Но сейчас-то…

– Перси, – Серафина шагнула к нему чуть ближе, – объявляй перерыв и гони с катка Тину и Ричарда. Будем надеяться, что один Патрик Ньюту не помешает. Особенно если ты поставишь его отрабатывать вращения в своём углу.

Персиваль неловко хмыкнул, неотрывно глядя на Ньюта. Риттбергерную тройку он выполнял хорошо, качественно и даже сейчас, на тренировке, артистично. Но вот сам прыжок…

Отрыв.

Недокрут. Приземление не на то ребро.

И споткнулся вдобавок – выезд тоже не получился.

– Перси, – процедила сквозь зубы Серафина.

Персиваль вздохнул, открыл было рот, но произнести ничего не успел.

Устояв после неудачного приземления, Ньют встал посреди катка, резко мотнул головой и молча направился к бортику. К выходу. Подъехав, неожиданно со всей силы ударил по нему кулаком, негромко взвыл от боли, ухватил с раскладного столика чехлы, натянул их на лезвия коньков – и только его и видели.

Куини встревоженно повернулась к Персивалю лицом:

– Он старался, ты же знаешь…

Тот только скрипнул зубами. Разумеется, он знал. И Куини сама прекрасно понимала, что он не сердился.

– Перерыв, – коротко и громко выговорила Серафина. – Тина, Ричард, идите сюда. Вы слишком техничны, и этим убиваете половину презентации, так что давайте поговорим…

Персиваль глянул на Куини, коротко кивнул и пошёл к выходу со льда.

В конце концов, душевное состояние его фигуристов было в первую очередь его делом.

Даже если отбросить в сторону простейшее человеческое желание успокоить Ньюта и не оставлять его в одиночестве, не имевшее к спорту никакого отношения.

Ньюта он нашёл, разумеется, в тренерской. Забившись в угол дивана, он сидел, сцепив руки в замок между коленей и низко опустив голову. Сделав шаг к нему, Персиваль услышал странный хруст, глянул под ноги и увидел россыпь карандашей и ручек, вылетевших из валявшегося на полу стакана. Судя по этому, Ньют от души отпинал рабочий стол, когда вошёл в комнату. Одна из ручек только что погибла под ботинком Персиваля – что ж, невелика потеря.