Текст книги "Несколько шагов до прыжка (СИ)"

Автор книги: Val. Ekkert

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Персиваль решительно сел на диван рядом, хотя откровенно не знал, что сказать. Заставить себя произнести хотя бы одно тренерское напутствие из своего богатейшего арсенала он не мог, а успокаивать Ньюта так, как всегда успокаивал раньше – дружеским подбадриванием, а то и строгим «соберись, Скамандер»… нет. Не теперь. Ни в коем случае не теперь. Он просто больше не сможет так.

Был, конечно, один порыв. Хорошо: больше, но только один мог сойти за приемлемый. Но…

Ньют вскинул голову, уставился ему в лицо злым и одновременно расстроенным взглядом, и противостоять порыву совершенно не осталось сил.

Придвинувшись ближе, Персиваль крепко обнял Ньюта за плечи, с силой сжал ладонь на левом и не резко, но настойчиво потянул на себя.

«Дай мне тебя обнять, – втравливались в мозг непроизнесённые слова. – И не думай, пожалуйста, как я, всякую ерунду – что, дескать, я никогда тебя так не утешал, и что странный я какой-то, и что… Не думай. Не хочу, чтобы ты так думал».

Ньют под его рукой вздрогнул, кажется, даже что-то пискнул негромко, но Персиваль не слушал. Сейчас все безусловно важные детали вроде «привести его в норму и вернуть на лёд, рассказать ещё несколько раз о верной отработке элемента и добиться его душевного равновесия, чтобы больше не заваливал прыжок» ушли не то что на второй план, а куда-то настолько далеко, что даже мыслей о них не возникало.

Просто – успокоить. Просто – держать его в руках. В своих, если уж он сам сейчас был не в состоянии. «Доверься мне, – глупо думал Персиваль, почти не замечая, что отчаянно сжимает пальцы. – Доверься. Удержу».

Дёрнувшись ещё раз, Ньют вдруг развернулся всем корпусом и решительно уткнулся Персивалю лицом в плечо. И обнял в ответ.

Понадобилась вся годами накопленная выдержка, чтобы не охнуть, чтобы просто поднять правую руку и превратить полуобъятие в полноценное, крепкое, изо всех сил стараясь не сжать со всей силой, не заставить Ньюта задыхаться. Тот и так дышал прерывисто и судорожно, и Персиваль аккуратно провёл ладонью между его лопаток – раз, другой, третий, и просто начал гладить, убедившись, что Ньют не возражает.

– У меня не получается, – старательно контролируя голос, выдавил из себя Ньют. – Я знаю, как его делать, у меня даже с заходом, кажется, нет проблем…

– Не кажется, – перебил его Персиваль. – Действительно нет.

Ньют издал какой-то звук – полустон-полувсхлип:

– Ну вот… А в воздухе весь запал теряется, и всё… И я даже не знаю: вроде бы я не боюсь, ничего такого, но вот… И если ты меня сейчас спросишь, чего мне не хватает, я не смогу тебе ответить, я не знаю, Персиваль, не…

Внезапно захлебнувшись собственными словами, он ещё крепче вцепился в чужую спортивную куртку и резко выдохнул – то ли плакал без слёз, то ли так пытался сбросить напряжение.

Персиваль зажмурился. Вопроса, что делать, даже не стояло – гори оно огнём, Ньют был явно не в том состоянии, чтобы отслеживать реакции Персиваля и делать на их основе верные – или не очень – выводы. Стоило положиться на инстинкты и желания.

И они подсказали, что нужно обнять ещё чуть крепче, повернуть голову, коснуться губами рыжей макушки, дурея от запаха, ещё не раз провести по спине…

– Тише, – прошептал Персиваль, плюнув на собственный контроль интонаций. – Тише, тише. Ты молодец. Мы сейчас поговорим, ты успокоишься, у тебя всё обязательно получится, хороший мой, тише…

Когда он смог осознать, что у него только что вырвалось, было уже поздно – но и к чёрту это. Вряд ли Ньют вообще это услышал, а если и услышал – наверняка спишет на ту дурацкую болтовню, в которой могут быть любые слова, если они призваны успокоить собеседника. Да и вообще – лучше сейчас использовать их, чем какие-нибудь тренерские комментарии. Их – чуть позже.

Ньют, кажется, ещё сильнее сжал пальцы на его спине, шмыгнул носом и отстранился. Глаза его блестели, но щёки были сухи, и Персиваль мысленно выдохнул: вот кого-кого, а плачущих людей он никогда не умел успокаивать. Терялся. А если бы плакал именно Ньют, на способности Персиваля утешать можно было бы временно ставить крест. С гарантией.

– Спасибо, – неловко произнёс Ньют, слегка напрягшись, и Персиваль только после этого сумел опомниться и разжать руки. Плохи твои дела, Перси. Ой, плохи.

– Не за что, – мягко ответил он, мысленно гоня в шею все глупости вроде «это моя обязанность». Впрочем, кто знает: может, именно на такое Ньют бы и мог клюнуть – что утешали его из стремления вернуться к делу, а не по личным мотивам… – Ты поговорить готов?

Ньют потёр лоб, судорожно вдохнул и выдохнул, но на этом, кажется, действительно успокоился. Встряхнул головой и прямо взглянул Персивалю в лицо:

– Кажется, да. Только давай… не про то, что тренировка общая. Я на самом деле думаю, что проблема всё-таки не в этом.

– Правильно, – одобрил Персиваль, пытаясь сглотнуть, чтобы избавиться от пульсации в горле и вернуть несчастное сердце туда, где ему полагалось быть. – Если бы ноги у этой проблемы росли оттуда же, откуда у проблемы с сальховом, чёрта с два ты бы сделал нормальный заход.

Ньют кивнул, сжимая ладонью колено. Похоже, ему не хватало какой-то опоры, несмотря даже на то, что он сидел.

Желание снова подставить ему плечо – просто так, для чего угодно – навалилось с новой силой. Даже щёку изнутри закусить пришлось, только бы сдержаться и не сгрести опять в охапку.

Так, в сторону это. К чёрту. Сейчас они – тренер и подопечный, и если он будет позволять себе подобные… переживания прямо на работе, то далеко они не уедут. Вот после – сколько угодно страдания и рефлексии, а сейчас необходимо собраться.

– Ты говорил, что у тебя запал теряется, – продолжил Персиваль. – Подумай хорошенько, Ньют: ты уверен, что он у тебя был, этот запал?

Тот чуть нахмурился, пожал плечами:

– Персиваль, знаешь… Кажется, я слишком много думаю.

Персиваль подавил желание одновременно расхохотаться и закрыть лицо рукой. Если у Ньюта Скамандера было что-то не так, то этому «чему-то» всегда находились… крайне интересные объяснения.

– Ты думаешь, вместо того, чтобы просто выполнять? – перевёл он. И чуть не подавился воздухом: настолько неожиданно Ньют вскинул голову и широко улыбнулся, настолько внезапной и ошеломительной была эта улыбка.

– Похоже, что именно так. Я ведь его уже делал, у меня есть мышечная память отработанного прыжка, но я сейчас почему-то прыгаю не телом, а мозгом. Это нехорошо. Мне пришло в голову… Давай мы сейчас ещё попробуем…

– Это само собой, – не удержался Персиваль.

Ньют снова улыбнулся, одобрительно и широко:

– Честное слово, я постараюсь отключить логику и вообще… И психовать, если не получится, больше не буду.

– Психуй, сколько влезет, – вырвалось у Персиваля. – Думаю, ты уже понял, что по части успокоения я к твоим услугам.

Ньют на секунду прикусил губу, потом опять кивнул:

– Спасибо тебе ещё раз. Но я правда постараюсь. Ты правда здорово успокаиваешь, это мне понравилось, но вот то, что к этому привело – нет. Сам не хочу больше.

Персиваль поднял брови. «Понравилось» ему, значит.

Очень хотелось обойтись без ложных надежд, но когда Ньют вёл себя так и говорил подобные вещи, это не представлялось возможным. Никак.

– Так вот. Сколько у нас ещё времени? Часа четыре? В общем, мы сейчас попробуем, пока не получится. Как получится – давай тодес отработаем? И не говори, что ИСУ пока молчит: в произвольной он должен отличаться, а значит, любой пригодится.

План Ньюта был хорош. Во всём, кроме того, что касалось перехода на отработку другого элемента сразу после того, как выйдет первый.

– Я бы предпочёл, чтобы ты закрепил успех, выполнив риттбергер, – суховато сообщил Персиваль. Ньют аж глаза округлил:

– Да естественно, ты что? Думаешь, я один раз прыгну, обрадуюсь и сразу плюну? Когда такое было?

Пришлось обезоруживающе улыбаться:

– Ты же меня знаешь: я педант и параноик. Нужно уточнить всё.

– А, тогда ладно, – фыркнул Ньют. Судя по всему, он действительно пришёл в норму, и Персиваль всерьёз обрадовался этой маленькой победе. Обнимать его почаще, что ли… Глядишь, и психовать меньше будет. А то фигуристы – народ нервный, Персиваль это отлично знал ещё по себе. И профилактика им не помешает…

С усилием отогнав эти мысли, он сосредоточился на том, что говорил Ньют:

– …а за полчаса до конца времени давай ты выйдешь на лёд и мне покажешь прыжок? И ещё я хотел бы с тобой вместе его сделать.

«Держи лицо! – заорал кто-то внутри головы. – Лицо держи, дурак, ну что он тебе такого предложил?»

В общем-то, и впрямь ничего из ряда вон выходящего. Будучи тренером, он частенько выходил на каток, чтобы показать ребятам технику, указать на ошибки и проделать всё это, так сказать, «в замедленной съёмке», чтобы легче было понять. Да и выполнять параллельный прыжок именно с партнёром, а не с партнёршей, ему тоже приходилось: Абернати, например, в своё время никак не мог подружиться с тем же риттбергером. Пришлось показывать наглядно.

Но учитывая нынешнее отношения Персиваля к Ньюту, в этом его… предложении сквозило нечто почти интимное.

По крайней мере, для Персиваля.

А получится, гм, интересно, если Ньют прыжок как раз выполнит, а сам он – нет. Пожалуй, это даже будет значить, что здесь он и правда хорош как тренер: ученик его переплюнет.

– Я, – Персиваль выдавил улыбку, – с удовольствием. Но сейчас – давай всё-таки с Куини.

Ньют рассмеялся и поднялся на ноги. Глянул на пол, чуть поморщился, посмотрел просительно:

– Можно, я это потом уберу?

– Конечно, – удивлённо отозвался Персиваль. Ему и в голову не пришло заставлять Ньюта наводить порядок сразу после того, как тот успокоился.

Серафина ждала их у входа на лёд, привычно покачиваясь с носка на каблук. Куини сидела рядом на скамейке и встревоженно глянула на них, но тут же улыбнулась – видимо, по лицам поняла, что всё в порядке. На льду вовсю вертелся в волчке Абернати. Тины и Ричарда нигде не было видно.

– Я разрешила им сходить выпить кофе, – ответила Серафина на немой вопрос Персиваля. – Я же не могла предсказать, сколько времени вас не будет.

Ньют рассмеялся:

– Ты же знаешь, я всегда быстро успокаиваюсь.

Серафина вернула ему усмешку:

– Обычно дольше.

– Мне помогли, – вдруг очень серьёзно проговорил Ньют, снимая чехлы с лезвий коньков. Вспрыгнул на лёд, обернулся к Куини, протягивая руку. – Давай ещё? Я понял, в чём была ошибка.

Персиваль внезапно почувствовал, что ноги его не держат, и опустился на скамью – буквально туда, откуда только что вскочила Куини. Серафина глянула на него с тревогой и присела рядом:

– Что такое, Перси?

Он покосился исподлобья. От коллег до друзей они доросли за первый же год совместной работы, и частенько откровенничали и, бывало, жаловались друг другу на жизнь. Но о своём нынешнем состоянии Персиваль не мог говорить ни с кем. Включая Серафину. Пожалуй, особенно с Серафиной.

– Он много думает, – ответил он вяло и, похоже, несколько невпопад. – И я, кажется, тоже. Знаешь, когда мне было столько, сколько ему, я тоже частенько… «катался головой», как он выразился.

– И в итоге проиграл Олимпиаду? – хмыкнула Серафина. Персиваль ухмыльнулся в ответ:

– Геллерт тогда в любом случае её бы выиграл. С той-то программой и той музыкой.

– А в две тысячи восьмом с той же музыкой выиграли уже у него, – сухо кивнула она. – Но я тебя поняла. Ты убеждал Ньюта, что он может обратиться к памяти своего тела, раз уж он когда-то, ещё с Тиной, сумел вытянуть прыжок?

Персиваль прикрыл глаза. Смертельно хотелось согласиться, что так всё и было, и прекратить этот разговор, но… в общем-то, было незачем.

– Нет, – криво усмехнулся он. – До этой мысли он дошёл сам. Я просто его успокоил. Знала бы ты, как я сам в своё время психовал, и мне не в кого было уткнуться, кроме стены сортира на катке…

Она подняла брови, но тут же улыбнулась:

– Похоже, твоё утешение дало свои плоды.

Персиваль прищурился. Лёд отсюда было отлично видно, но он всё равно поднялся и сделал несколько шагов к бортику.

Конечно, Ньют и Куини разошлись в прыжке. И довольно сильно. И выезжая, были не совсем параллельны. Но сам по себе прыжок был выполнен. Со второй – то есть, получается, с девятой, если в целом – попытки, но выполнен.

Ньют, сияя, обернулся к нему:

– Вот видишь? Я же говорил, Персиваль, я говорил!

Не улыбнуться в ответ было решительно невозможно.

…За полчаса до конца тренировки, докрутив в очередной раз тодес, Ньют остановился, отпустил руку выпрямившейся Куини, подъехал к бортику и пристально глянул на Персиваля:

– Я смотрю, коньки ты уже надел…

Персиваль только кивнул, выходя на лёд. Ричарда с Тиной и Абернати он отпустил десятью минутами раньше: на этой тренировке они выкладывались даже сильнее обычного, и Персиваль малодушно разрешил им уйти. Отчего-то очень не хотелось делиться зрелищем того, как они с Ньютом будут выполнять параллельный прыжок, ни с кем. Кроме, разве что, тех, кто действительно имел к этому прямое отношение. А они трое – не имели.

Телесная память действительно работала. Позиция, заход, прыжок, два оборота, выезд… В две тысячи шестом именно риттбергер вывел его на первое место в короткой программе и потом, по сумме баллов, на золотую медаль. Через пару дней после Олимпиады ему написал в ICQ Геллерт с лаконичным: «Посмотрел запись. Аплодировал. Сволочь ты, Перси». К тому моменту они активно соперничали уже без малого десять лет, и Персиваль только усмехнулся и отписал в ответ: «Спасибо. Сам горжусь».

После третьего прыжка Персиваль остановился и посмотрел на Ньюта. Тот кивнул, подъехал поближе, встал в позицию для захода на прыжок.

– Я понял, – почему-то негромко произнёс он, ободряюще глянув на Персиваля. – Скажи… у меня же правда получалось?

Сердце зашлось от горькой нежности – немедленно захотелось выколотить из Ньюта всё это дурацкое неверие в себя, встряхнуть, даже крикнуть – мол, ты умница, и не смей даже думать иначе, по крайней мере, в моём присутствии! – но Персиваль только улыбнулся:

– У тебя всё отлично получается. Давай.

Тройка, моухок, смена ноги, дуга… Персиваль не мог не смотреть на Ньюта, даже сам выполняя прыжок. Почему не мог, предпочитал не думать. Пусть Серафина и Куини спишут это на тренерскую привычку всегда следить за подопечным. Пусть…

Ньют тоже смотрел на него. Этак и косоглазие можно заработать. Обоим.

Конец дуги. Отрыв. Разворот.

Они вышли параллельно, подъехали друг к другу, по инерции схватились за руки, словно собирались заходить на поддержку или дорожку – и остановились, услышав звонкий смех Куини:

– Потрясающе, правда! Перси, а ты уверен, что выходить с Ньютом на лёд нужно именно мне?

Ньют сконфуженно фыркнул и аккуратно вытянул пальцы из ладони Персиваля. Тот на секунду стиснул зубы. Куини всегда отличалась поразительной способностью видеть то, о чём другие и не подозревали. И, судя по её реплике, сейчас как раз был тот самый случай. Плохо, Грейвз. Очень плохо.

Впрочем, она была разумной девочкой, и даже если что-то поняла, не станет ни с кем делиться своими мыслями и подозрениями, пока не решит, что пора или необходимо. Можно было, пожалуй, выдохнуть.

– Уверен, – ответил он, откатываясь подальше. В голове всё ещё звучали такты «Palladio», для программы под которую они, собственно, и отрабатывали этот риттбергер. – Так что иди сюда, и сделайте прыжок так же, как мы сейчас. И будете делать все полчаса, пока у нас не кончится время.

Куини, улыбнувшись, подъехала к Ньюту и остановилась, готовая заходить на прыжок. Персиваль отъехал к бортику, прислонился к нему и, заведя руку за спину, вцепился в него пальцами. Надеясь, что незаметно.

О том, что он увидел в следующие несколько секунд, он смело мог бы сказать: «Идеально». И сказал, собственно.

– Молодцы, – прибавила и Серафина, глядя на них обоих с такой гордостью, словно бы сама произвела их на свет и с пелёнок воспитывала на льду.

Ньют, развив какую-то невероятную скорость, подъехал к Персивалю и неожиданно повис у него на шее, словно только что не отработал рядовой прыжок, а откатал минимум короткую программу на Чемпионате мира. Мгновение спустя к нему присоединилась и Куини, и Персиваль мимоходом порадовался, что так удачно встал у бортика: не сделай он этого, и на льду могла бы образоваться куча-мала.

– Спасибо, – выдохнул Ньют, отстранившись через пару секунд, совершенно сумасшедший, оглушённо-счастливый. У Персиваля даже дух захватило от явившейся ему красоты и открытости. – Спасибо, Персиваль. Если бы не ты…

– Справились бы, – перебил он, совершенно не желая слушать подобные комплименты. В своих фигуристов он всегда верил куда больше, чем в себя самого как тренера.

Ньют упрямо мотнул головой:

– Но если бы не ты, это заняло бы куда больше времени. Спасибо. Мы ещё попробуем.

Персиваль кивнул и улыбнулся. Доехал до выхода, слез со льда, натянул чехлы и без сил упал на скамью.

Плечи всё ещё горели огнём после того, как на них побывали руки Ньюта.

И ему решительно не хотелось ничего с этим делать.

~

Адреналин всегда мешал уснуть – даже если вырабатывался несколько часов назад.

Ньют в третий раз перевернулся в постели, вздохнул, открыл глаза и уставился в пространство. Сегодняшняя тренировка далась ему настолько тяжело, насколько это вообще было возможно. По крайней мере, в самом начале.

Напрочь забылось то, что риттбергер – не самый сложный прыжок: в одиночестве, интереса ради, он в своё время и флип делал. Двойной, конечно, но тем не менее. И то, что когда-то, с Тиной, он его на соревнованиях вытянул. Не вытянула именно Тина, и, возможно, сегодня тоже сказалось именно её присутствие на льду: Ньют не мог смотреть на неё и не вспоминать тот неудачный прыжок, не давший им подняться выше семнадцатого места даже в короткой программе. И рассинхронизацию. И собственный недокрут сальхова – мало того, что недокрут, так ещё и приземление на две ноги…

Так что, признаваясь Персивалю в том, что «слишком много думает», Ньют отнюдь не кривил душой.

Вообще говоря, такой откровенной и явной поддержки Ньют от Персиваля не ожидал. Он думал, что ему дадут прийти в себя, никак не потревожив, максимум – заглянут в тренерскую, принесут стаканчик пресловутого какао, оставят на журнальном столике и уйдут. И только потом – начнут разговор, будут искать корень проблемы, похлопают по плечу, объяснят, что он делает не так…

Персиваль вёл себя, мягко говоря, странно. Это был не первый срыв Ньюта за все четыре года их сотрудничества, и ни разу до этого Персиваль его не обнимал, не прижимал к себе, не гладил по спине и по голове, и уж тем более – не называл «своим хорошим». Последнее вообще не хотело укладываться у Ньюта в голове, и если бы он был чуть более мнителен, то списал бы это на то, что ему померещилось и послышалось. В таком состоянии что только ни покажется…

Но он был бы готов поклясться, что Персиваль это произнёс.

Ньют перевернулся на спину и уставился в потолок, как будто бы там мог быть написан ответ на вопросы «Что это было?» и «Что теперь делать?» Потолок ответил ему безупречной белизной и яркой полосой от света фонаря, пробивавшегося через щель между задёрнутыми шторами. Значит, ответы нужно было искать самостоятельно.

И вот что его дёрнуло просить Персиваля отработать прыжок вместе? Конечно, это было распространённой практикой, в своё время Дамблдор тоже с ним прыгал – правда, тогда всего-навсего сальхов – и сам Персиваль именно подобным образом демонстрировал Патрику риттбергер, но ни Ньют с Дамблдором, ни Патрик с Персивалем после отработки элемента не входили в позицию для следующего, словно на реальных соревнованиях. Словно реальные партнёры.

Ньют вздрогнул и натянул одеяло чуть ли не подбородка, хотя прекрасно знал: странно холодное начало мая точно не было причиной его дрожи.

Он пытался убедить себя, что Персиваль сделал бы это для любого из них. Даже для всегда каменно-спокойного Ричарда, вздумай тот вдруг психануть и сорваться. Но что-то подсказывало ему, что убеждениям этим нет никакой цены, и что они не выдержат никакой критики.

Конечно, они приятельствовали. Пожалуй, больше, чем многие другие фигуристы со своими тренерами. Год назад Персиваль в порыве откровенности признался, что никогда не мог позволить себе такую «вредную роскошь», как дистанция между ним и его подопечными: не хотел, дескать, становиться похожим на своего собственного тренера, с которым вне катка все пятнадцать лет работы не виделся и кроме как по делу не общался. Ньют этому легко верил: старика Фишера он видел пару раз, мельком, но этого хватило, чтобы понять: тот всегда чётко разделял жизнь на катке и личную. Может, это и было правильно, но Ньют вряд ли смог бы работать с таким-то тренером. Так что с Персивалем ему очень и очень повезло. И не только в этом, да…

Но несмотря на достаточно близкие и тёплые отношения – теплее, пожалуй, чем у Ньюта были хоть с кем-нибудь за всю жизнь, не считая Тесея, конечно же – он никак не мог ожидать ни объятий, ни таких слов в утешение. С учётом того, что за все четыре года ничего подобного никогда не происходило. Даже намёка на это. Максимум – Персиваль мог сжать плечо, пообещать после тренировки до отвала напоить мятным чаем у Якоба, и по крупицам разобрать ошибку. Но обнимать, гладить и позволять себе настолько личные выражения…

У Ньюта был только один вариант того, что это могло бы значить. И он ему… нет, никаким «не нравился» здесь и не пахло. И тем более, никаким страхом. Просто… он не очень хорошо разбирался в людях, даже в тех, кто имел прямое отношение к его профессии. И поэтому допускал, что вариантов могло быть на самом деле гораздо больше одного.

Повернувшись лицом к стене – да что ж такое-то! – Ньют тщетно поморгал, пытаясь дать векам усталость, и прерывисто вздохнул. Самым любопытным и интересным было даже не то, что он совсем не возражал, если этот его «вариант» действительно оказался бы единственно верным. А то, что он чертовски боялся на самом деле ошибиться. Попасть впросак, понять всё неправильно – и привести их обоих к чудовищно неловкой ситуации, после которой придётся ещё очень долго восстанавливать нормальные отношения.

В объятиях Персиваля было безумно тепло и спокойно. Именно то, что Ньюту тогда требовалось. И вряд ли тот смог прочитать это требование по его выражению лица. Что-то подсказывало Ньюту: выражение это было злым, не сказать зверским. Так что вариант «угадал, что мне нужно» отпадал.

И Ньют не отказался бы снова почувствовать это тепло. Отчасти именно поэтому он кинулся Персивалю на шею после удачно – «идеально», смотри-ка ты – отработанного прыжка.

Он протяжно вздохнул и натянул одеяло на ухо. Советоваться ни с кем не хотелось, да и можно ли было? Тесей из него душу вынет даже через переписку, а все остальные так или иначе довольно тесно общались с Персивалем, а тот, похоже, если Ньют догадался правильно, упрямо хотел скрыть своё внезапное, новое отношение от всех. Включая, кажется, и самого Ньюта. Тьфу ты, дурак…

А почему, собственно, дурак-то, если Ньют и сам боялся того, что всё понял неверно?..

В общем, советоваться было нельзя. Дискредитировать Персиваля очень не хотелось.

Значит, оставалось только проверить самому.

Вопрос – как.

Ни флиртовать, ни аккуратно намекать Ньют отродясь не умел. А на фразу вроде «мне кажется, я тебе нравлюсь, я тоже не против, так что поедем ко мне или к тебе?» Персиваль вряд ли отреагирует… э… адекватно. То есть, благосклонно.

А впрочем…

Дело могли упростить тренировки. Чем чаще Ньюту удастся наблюдать за Персивалем после прыжков или шагов, чем чаще им придётся сидеть в тренерской и спорить насчёт тодесов, поддержек и вращений – ну, это уже когда ИСУ раскошелится на то, чтобы объявить их виды для короткой программы – тем, пожалуй, больше шансов будет проверить верность гипотезы «я его привлекаю». И больше шансов дать понять, что он не против.

За неимением лучшего решения Ньют посчитал это воистину Соломоновым.

И обязательно надо позвать его на лёд ещё раз.

Или даже не раз.

Улыбнувшись сам себе, Ньют ещё немного повозился под одеялом и закрыл глаза, чувствуя, как сон наконец-то аккуратно подбирается к нему.

«Хороший мой», – вспомнился вдруг голос Персиваля.

Заснуть удалось уже через пару секунд.

========== Глава 4 ==========

Телефонный звонок вырвал Криденса из сна, да так жестоко, что не вышло сдержать стон. Да и неудивительно. Уже по мелодии, даже спросонок, Криденс очень хорошо знал, кто это звонит.

Вслепую протянув руку, он кое-как разлепил глаза и сдвинул ползунок на экране в сторону, принимая вызов:

– Что случилось?

– Она невероятна, – сообщил Геллерт вместо «доброго утра». – Въедливее… кхм, некоторых, а ты сам понимаешь, насколько это тяжело, и вредина, между прочим, тоже, каких поискать! Само собой, контракт мы заключили. Кстати, ей хватило наглости явиться на встречу вместе со своей мамашей, даже жаль, что тебя с нами не было, тебе бы понравилось… Криденс, ты меня вообще слушаешь?

– Слушаю, – пробубнил Криденс, отчаянно пытаясь проснуться. Из речи Геллерта он понял, что тот говорил о Честити, и обрадовался. – Тогда я тебя поздравляю.

– О да, – со смешком отозвался тот. – Мы уже съездили на каток, я на неё посмотрел, и ты знаешь, Криденс, техника там на высоте, Альбус вернётся и скажет, что работать не с чем. Но ты сам понимаешь, что там есть, с чем работать, и именно по моей части: артистизм… оставляет желать лучшего.

– А чего ты ждал? – Криденс сел в постели. Настенные часы показывали что-то около восьми утра. Учитывая, что накануне Криденс засиделся за разговором с отцом аж до половины второго, Геллерта хотелось убить. – Ты вспомни, сколько ты со мной возился. Мисс Салем способна отрубить… ты бы назвал это чувственностью. На корню.

Геллерт выразительно фыркнул:

– Конечно. Зря ты думаешь, что я об этом забыл. Но при таком… как бы нам не пришлось начинать тренировки загодя. Сам понимаешь.

Будучи серебряным призёром Чемпионата мира, Криденс понимал. Куда лучше, чем ему бы хотелось.

– Но ведь… – осторожно начал он. Геллерт снова фыркнул, на этот раз – довольно сердито:

– Каток арендован в том числе и на моё имя. Криденс, ради всех святых: ты ведь об этом знаешь! Думаешь, я бы не предусмотрел возможность…

– Так, стоп! – Криденс наконец-то нашёл в себе силы встать с кровати. А вот выслушивать очередную тираду Геллерта из серии «я бы не стал полагаться на нашего драгоценного тренера» сил у него точно не было. – Загодя, говоришь? И чего ты в таком случае от меня хочешь? Мне возвращаться?

Геллерт помолчал какое-то время, затем негромко вздохнул:

– Я понимаю, что у тебя есть ещё одна неделя. Твоя законная. И ты имеешь полное право сейчас меня послать, и я даже это пойму и не стану слишком уж сильно оскорбляться и тебя ругать. Но я действительно предпочёл бы, чтобы ты приехал в Нью-Йорк уже завтра. Во-первых, твоё мнение не помешает этой твоей Честити, хотя бы потому, что ты уже знаешь кухню сеньорских соревнований, а она – нет. А во-вторых, по твоей короткой программе есть несколько моментов, которые мне хотелось бы обсудить с тобой один на один. Конечно, мы сможем выкроить время и тогда, когда известная тебе фигура снова объявится в городе, но чем раньше – тем лучше.

Криденс даже слегка напрягся. Геллерт, на самом деле, был не из тех, кто обсуждал хореографические моменты без присутствия тренера. Как бы они ни спорили. За все четыре года он обратился к Криденсу с подобной просьбой впервые, и это почему-то настораживало. Некстати закралась мыслишка, что Геллертом двигали в первую очередь какие-то личные мотивы, но тут же исчезла – Криденс всё ещё слишком хотел спать, чтобы закрепить эту мысль в своём сознании. А тем более – обдумать.

– Слушай, – пробормотал он, нащупывая ручку двери, – давай я сейчас приму душ, выпью кофе и тебе перезвоню, а? Ты меня разбудил, я ни черта не соображаю, а в таком состоянии принимать решения…

Геллерт слегка раздражённо выдохнул:

– Хорошо. Часа тебе хватит?

– Думаю, да, – подавить зевок не получилось, Криденс сильно зажмурился и потёр лицо ладонью. – Жди звонка, хорошо?

– Естественно, – Геллерт хмыкнул и отключился. Криденс вошёл в ванную, сунул телефон в карман висевшего на дверном крючке халата и на автопилоте влез под душ.

Тёплая вода немного вернула его к жизни и воскресила способность мыслить. Значит, Честити заключила контракт хотя бы с Геллертом. А учитывая, что до Альбуса у того не ладились отношения с тренерами, контракт и с ним тоже можно было считать заключённым автоматически. Хорошо. И Криденсу действительно было немного жаль, что ему не довелось присутствовать при встрече мисс Салем и её дочери с Геллертом. Это наверняка было… занятно.

Артистизм Честити и впрямь оставлял желать лучшего. Криденс хорошо помнил долгие тренировки, не менее долгие объяснения, разговоры и прочий титанический труд – почти что весь год после того, как он ушёл от мисс Салем. Так что Геллерт был абсолютно прав, говоря о начале тренировок загодя. Просто очевидно, что они должны успеть к Региональным турнирам. А для этого нужно было бы начать ещё вчера.

И в-третьих – «обсуждение короткой программы один на один».

Криденс провёл по телу мочалкой и прибавил напор воды. Было понятно: если Геллерт обратился к нему с такой… просьбой, если это вообще было просьбой, то для него это значило явно больше, чем рядовое обсуждение хореографических элементов новой программы. А поскольку раньше такого никогда не было…

Смыв с себя пену, Криденс хлопнул ладонью по рычагу смесителя и вылез из кабины.

Вытираясь, он рассеянно думал, что, во-первых, как минимум заинтригован. Во-вторых – соскучился. Что по Геллерту, что по катку и тренировкам.

И в-третьих, очень хотелось начать работать вместе с Честити. Пусть и не в паре, пусть просто на одном льду.

Криденс нахмурился, вытянул из халата мобильник и ткнул в строчку последнего вызова.

Он подумает об этом позже.

– Ты не поверишь, – язвительно пропел Геллерт. – Но, судя по всему, он выловил телефон из пруда.

– Ты ему позвонил? – Криденс почему-то даже удивился. Нет, в самом деле: нужно было выпить кофе. Конечно, они созванивались регулярно, конечно, в этом не было ничего особенного, так что… чему тут удивляться-то? Разве только тому, что Геллерт вызвонил Альбуса сейчас, не дожидаясь окончания отпуска – хотя с Криденсом собирался говорить наедине. Но одно никак не отменяло другого.

– Позвонил, – буркнул Геллерт. – И твои шансы остаться у родителей ещё на неделю только что резко уменьшились.

Криденс мысленно усмехнулся. В переводе с языка Геллерта это означало примерно «ты мне здесь нужен». Льстило до одури.

– Поругались, – предположил он даже без вопросительной интонации. И тут же прикусил язык.