Текст книги "Черная звезда (СИ)"

Автор книги: TurkFan

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Может нам действительно стоит вызвать Синана на помощь? – С сомнением спросил он, увидев, как по коридору пробежала взмыленная Шахика. – Кажется, тут и правда кризис на кризисе.

Но Хазан покачала головой.

– Им стоит побыть с Селин сегодня, так правда будет лучше. Я написала Фарах, чтобы не ждала, – она бросила на стол трубку телефона, подключая свой ноутбук к док-станции. – И она недовольна. Говорит, что до последнего ждала до нашего с Синаном возвращения, и теперь кое-что срочно нужно будет закончить до пятницы, – Дерин, кофе, пожалуйста, – позвала она в селектор. – Ночью придется поработать.

– Если хочешь, я помогу, – предложил Мехмет, и Хазан улыбнулась.

– Ты не обязан. Эгемен Косметикс тебе не платит…

– Эгемен Косметикс я помогу для души, – Мехмет нервно покрутил свои часы. – Сегодня я должен заехать к маме, я не видел ее со дня похорон госпожи Севинч… Поеду к ней, когда закончу с индийцами, потом мне нужно будет заехать домой, Севда сказала, что там какое-то дело с документами, надо заглянуть. Потом вернусь в офис и мы посмотрим, что там нужно подготовить до пятницы.

Хазан нервно рассмеялась.

– Тебя нам сам Аллах послал. Откуда ты только взялся в нашей жизни?

– От мамы с папой, – ответ прозвучал немного вопросительно, потому что Мехмет сам сомневался в нем. И правда, как он оказался в их жизни? Только благодаря глупой выходке Эдже и капризу господина Хазыма – и теперь Эгемены и Чамкыраны уже почти год занимают его жизнь. Мехмет опять нервно потеребил часы, но все же расстегнул их и положил в карман.

Часы были совсем старыми и дешевыми, и Кудрету не нравилось, когда Мехмет надевал их на встречу с партнерами, говорил, что это подрывает их репутацию. В ящике его стола лежали часы, которые на следующий день после этого неприятного разговора прислал господин Хазым, но Мехмет не мог заставить себя заменить эти часы. Он просто снимал их на время встреч, но потом надевал снова.

Это был подарок мамы, и он не мог с ним расстаться. Ее подарок на двадцатилетие, она столько копила на эти часы, так гордилась ими… Мехмет вошел в кабинет и осмотрелся, взгляд упал на календарь. День рождения тети Айбиге из кондитерской, вспомнил он, и почувствовал себя виноватым. Он пропустил столько праздников и дней рождения своих соседей и старых друзей, людей, которые всегда были рядом и помогали, ему, его маме, их семье.

Он вспомнил, как провел этот день год назад. С утра он зашел к тете Айбиге и преподнес ей цветы. Потом он отправился в клуб и провел четыре тренировки подряд. После обеда они с Эрдалом подбивали отчет для налоговой в их тесном кабинете, а вечером они встретили клиента из Бодрума и сопровождали его всю ночь в его забеге по клубам.

Мехмету так четко, даже четче обычного, вспомнился их общий с Эрдалом тесный темный кабинет, что на секунду ему показалось, что вся эта история с Эгеменами нереальна, она ему приснилась.

Там было его место, в том темном, тесном кабинете, там была его настоящая жизнь, а не в этом роскошном зале с окнами от пола до потолка, вычурной мебелью и кипельно-белыми креслами.

Мехмет дернул головой, выгоняя эти мысли. Он не занимает ничьего чужого места. Он отрабатывает и свой хлеб, и этот кабинет, и эти белые кресла.

Но он пропустил день рождения тети Айбиге, и обрезание маленького Ферата, и он не смог присутствовать на свадьбе брата Метина…

Мехмет достал из кармана часы и не колеблясь надел их на руку. Твердо, не позволяя себе даже мысли о том, чтобы передумать, собрал все, что было нужно для обычного посещения объектов с партнерами: папку, бейдж, планшет, сложил все это в сумку через плечо. Он поджал губы, глядя на планшет, вспоминая, как получил его.

«Учись производить впечатление, раз уж теперь тебе предстоит быть одним из лиц Эгеменов, мальчишка, – прозвучал в его голове голос Хазыма. – Раз уж невозможно сменить твою сержантскую сущность, то хотя бы производи внешний эффект».

Он сказал это, протягивая планшет в дорогом кожаном футляре с золотой подписью, тиснением «Эгеменлер» на внешней обложке.

Мехмет еще раз потеребил часы, но не стал их снимать.

***

– Привет, Синан, – сказал он в трубку, идя от такси к зданию больницы. – Видно, вы с Селин здорово веселитесь, что ты не отвечаешь на звонки. Просто хотел узнать, все ли в порядке.

– В полном, брат, – ответил Синан. – Селин веселится, тут уж не попишешь. Она полдня водила меня по магазинам. Помнишь, ты жаловался, что я шопоголик?

– О Аллах, – Мехмед содрогнулся, вспоминая те жуткие часы.

– Ну так вот, я любитель, оказывается. Селин, вот кто настоящий про. Гекхан святой человек, что переносит это с Селин каждый месяц. Я не ценил своего брата, а он святой человек. Выносит Селин, эту змею Джемиле и ее капризную Омрюм. Вечером собираемся с ними поужинать, кстати, и я у него заночую. Так что можешь быть совершенно свободен.

Мехмет улыбнулся.

– Я рад, что у вас все в порядке. Тебе давно стоило с ними помириться, я же говорил.

– Конечно, ты не мог обойтись без «я же говорил», – Мехмет мог буквально представить себе лицо Синана в этот момент, какую он скорчил при этом гримасу, и он рассмеялся, думая об этом.

– Ладно, давай, я иду к маме, – вздохнул он, и буквально услышал, как Синан напрягся.

– Удачи, – сказал он.

Мехмет улыбнулся медсестре у регистрации, и та радостно поприветствовала его, привыкшая к нему за последние годы.

– Госпожа Кериме по вам очень соскучилась, – с легким упреком сказала она, и Мехмет виновато потупил взгляд.

– Я ведь смогу сейчас ее увидеть?

– Конечно, вам позволены встречи в любое время, – она приняла из рук Мехмета пакет, в котором были подарки для мамы – новое платье, кофта, удобные туфельки…

Почему он не мог позволить себе такие подарки для мамы, когда она могла это оценить?

Он прошел в комнату для свиданий, внимательно глядя по сторонам. Это была недорогая клиника, для бедняков, многим удавалось здесь оставаться исключительно за счет благотворительности.

Несмотря на приличную зарплату от Эгеменов, Мехмет еще пока не мог перевести мать в клинику подороже, из тех, в которых мало пациентов, зеленые сады, много свежего воздуха… Да и хотел ли он? Мама была здесь уже больше пяти лет, все знали ее, она знала всех… Даже когда не узнавала, она чувствовала, что знает кого-то или нет. Когда к ней приходили совсем незнакомые люди, мама боялась и плакала, кричала и пыталась драться…

Мехмет как сейчас помнил тот день, когда он впервые после выздоровления навестил мать. Впервые пришел к ней в больницу, где ему сказали, что она вряд ли когда-нибудь выйдет оттуда.

Она не узнала его, но она не плакала и не пыталась его ударить. Где-то на дне ее больного разума оставалось понимание, что она его знает. Что он ее сын. Пусть даже первым делом она сказала, что ее сына убили в Сирии.

Мама вошла в комнату. Несмотря на многие годы в этой больнице, среди других безумных, несмотря на поглощаемые ею лекарства, которые обычно убивали тела, пытаясь взять под контроль мысли, она оставалась внешне нормальной. Если бы она не начинала говорить, она казалась бы нормальной. И если бы не ее глаза, сияющие странным, ярким блеском глаза.

Она была маленького роста, худая, вся могла уместиться у Мехмета в руках, с длинными, заплетенными в косу черными волосами, бездонными черными глазами, мама, которая осталась одна, с ним на руках, когда была совсем молоденькой девочкой.

– Мама, – Мехмет подошел к ней, обнимая ее, – мама, здравствуй, прости, что так долго не приходил.

Он взял ее за руку, подводя к столику в середине комнаты, рядом с которым стояло два кресла, немного неудобных и продавленных.

– Сестра Мераль приготовила нам чай, – сказал он, придвигая к ней чашку и открывая коробку с конфетами. – Попробуй конфеты, мама, очень вкусные, твой любимый шоколад.

– Здравствуйте, господин, – ответила мама, и у Мехмета упало сердце. Сегодня она его не узнала. – Вы, наверное, друг моего сына? Спасибо, что навещаете скорбящую мать. Вы отвезете меня на его могилу? Ко мне часто приходят его друзья, и всегда обещают отвезти меня на его могилу, но не везут. У него ведь есть могила, да? – Она опять обеспокоилась. – У него одна могила? Тот человек, – она снова начала паниковать, и Мехмет схватил ее за руки, пытаясь успокоить. – Он говорил, что мне придется справлять для него много похорон, потому что он пришлет мне его по частям. Они ведь не порезали моего красивого мальчика? Он ведь целый там? Ждет меня?

Мехмет с трудом сглотнул ком в горле. Если бы он только мог добраться до Азраила, уничтожить его, убить, сжечь заживо…

Он уже перестал пытаться убедить мать, что он жив, что он не умер, что Азраил не выполнил своих угроз.

– Нет, он не сделал этого. Мехмета не порезали на части.

Почти.

– Я хотела найти деньги, господин. Я пошла к… К ним… Хотела им сказать, чтобы… Они меня не пустили.

Мехмет кивнул. Это тоже был знакомый бред, что мама пошла к кому-то просить деньги, те самые пятьдесят тысяч долларов на освобождение Мехмета. У кого она могла бы их просить? Тетя Бенназ сказала, что маму увезла в больницу полиция на следующий день после звонка из Сирии.

– Как ты поживаешь здесь, мама? – Ласково спросил он. – Как твоя подруга Пелин?

– Хорошо, – она ответила совершенно нормальным голосом, и в такие моменты в нем вдруг оживала надежда, что она здорова, что это проблеск, что еще есть вероятность. – Мы с утра с ней играли в нарды, а потом гуляли в парке. Сегодня на ужин будут баклажаны. Мой сын очень любил баклажаны, знаете?

– Да, мама, – сказал он, еле сдерживая слезы. – Знаю.

– В Сирии не готовят баклажаны. Я так думаю. Не как у нас. Мой сын так долго их не ел, а потом он умер.

Мехмет снова тяжело сглотнул. Он просил Севду не готовить ему баклажаны, потому что они всегда отличались от тех, что готовила мама. Один раз он попробовал приготовить сам, в точности, как она учила, но не смог заставить себя проглотить и кусочка.

– Мама, дорогая, – сказал он, обнимая ее за плечи. – У меня все хорошо. Я работаю на той новой работе, помнишь, я рассказывал? Там все чудесно. У меня появились новые друзья. Правда, они больше даже не коллеги, они настоящие друзья. Я рассказывал тебе про них. То есть, – он усмехнулся. – Я знаю, я говорил тебе ужасные вещи про Хазан, но… Я тогда преувеличил, наверное, – он улыбнулся, вспоминая те рассказы. – Да, она вредная и вздорная, но она хорошая, мама, настоящий друг. Она так заботится о Синане и о своей сестре, и так трудится ради своей компании… И она очень умная.

– Дай Аллах вам счастья, – кивнула мама. – Состарьтесь на одной подушке.

Мехмет осекся, ошеломленно глядя на мать, и рассмеялся, потерев лицо.

– Я… Мы не… Ладно, мамочка. Сегодня день рождения у тети Айбиге. Прямо отсюда поеду домой, и заеду к ней. Я так много пропустил в районе из-за работы, мама. Ты так много пропустила, мама. У Фелис уже двое детей, представляешь? Почти все мои одноклассники уже стали родителями, так странно. Помнишь Кемаля, ты еще называла его балбесом? У него уже трое детей, можешь себе представить?

Он продолжал и продолжал рассказывать ей новости из квартала, и она слушала его и кивала, и отвечала, и казалась спокойной и разумной, и Мехмет подумал, что уже пора будет выходить.

– Мама, я передал через медсестру новые вещи для тебя, но это я хотел отдать тебе сам. Я купил это в Агве, увидел и сразу подумал о тебе, – он достал сумку, и ему пришлось порыться, прежде чем он нашел подарок, платок, красивый, черно-белый шелковый платок. Он развернул его, накидывая на худенькие плечи мамы, и коротко обнял ее, помня, что мама не любила долгих прикосновений, и снова присел в кресло рядом с ней. – Тебе нравится, мама?

Мама сидела замерев, глядя прямо перед собой. Она не рассматривала подарок, не прикасалась к платку, наслаждаясь нежностью его ткани, не радовалась, как он себе представлял, когда покупал его. Мама сидела, уставившись в одну точку, и Мехмет тяжело вздохнул.

– Ну, хорошо, мама… Я тогда наверное пойду.

Мама вдруг подняла голову и посмотрела на него, и Мехмет вздрогнул, увидев, какая ярость плещется в ее глазах, какой злобой было наполнено ее лицо. Она опять отвела от него взгляд и посмотрела на стол перед ними, и Мехмет проследил за ее взглядом, направленным на планшет, который он выложил на стол, когда искал платок.

Мама опять подняла голову.

– Эгемены? – Тихо сказала она. – Это он вас прислал? Опять? Хазым Эгемен?

***

Мехмет не знал, сколько он прошел, прежде чем остановился, приваливаясь спиной к стволу огромного дерева. Ему казалось, что небо рушилось прямо на него, земля уходит из под ног, и воздух вокруг него обратился в кашу.

Перед лицом стояло лицо мамы, когда она говорила те самые жуткие слова.

– Эгемен, он присылал другого в прошлый раз… Как его звали? – Мама прищурилась, вспоминая. – Не помню… Почему я не помню?

– Мама, о чем ты говоришь? – Мехмету стало дурно от странности происходящего. Откуда мама знала господина Хазыма?

– Не помню… Пес с глазами шакала, он приходил тогда. Когда умер Джемаль. Говорил, что даст мне денег, если я буду молчать.

Мехмет схватился за голову, чувствуя, что она словно готова взорваться, словно пытаясь руками не дать ей разлететься на куски.

Он медленно осел спиной по стволу, опускаясь на землю, обхватив голову руками.

– Сказал, что пожалею, если не буду молчать… Сожжет меня заживо, если буду продолжать кричать о том, что они сделали с Джемалем. И сожгли, сожгли меня… Люди обходили меня стороной, не смотрели мне в лицо… Бросали камни мне в окна… Жгли меня, душу мне жгли, мне и моему ребеночку. И сожгли, сожгли его, сожгли…

Мехмет потянул галстук, душащий его, развязал, бросая его на землю рядом с собой.

– Эй, брат, ты пьяный, что ли? – Крикнул кто-то, но Мехмет еле слышал его. – Земля вся мокрая, вставай, иди на скамье посиди.

– Мальчик мой… Такой красивый был мальчик, такой красивый, такой нежный, но слишком маленький, слишком маленький, совсем маленький. Сожгли его, моего сына, сожгли. Эгемены, мужа моего сожгли, и сына.

– Мама, – тихо сказал Мехмет, тряся головой и пытаясь как-то осознать эту новую версию ее обычного бреда. – Мама, я не умер, я жив, мама. Я не умер, и в Сирии я не умер, мама!

– В Сирии умер Мехмет, – ответила мама, – строго глядя на него. – Мехмет умер в Сирии. А мой ребеночек умер у меня в утробе. Я хотела назвать его Мехмет, но не успела. Я похоронила его в одной могиле с Джемалем. А потом поклялась, что убью Хазыма Эгемена.

– Что? – Мехмет ошарашенно посмотрел на нее. – Мама, о чем ты говоришь?

– Да, да, я хотела его убить. И не так просто, нет, не быстро, так, как он ребенка моего убил, медленно задушить его, медленно выжать из него жизнь… Как они убили моего ребеночка. А потом… – Она вдруг улыбнулась. – Это было так легко. Так легко. Если бы они любили своего ребенка, они не оставили бы его одного, они бы ни на секунду его одного не оставили. А они оставили. Значит не хотели его на самом деле. Сын за сына. Я его забрала. Он был нужен мне больше. Я бы умерла без него. Я бы умерла, если бы его не забрала. Тот шакал…

– Мама, мама, замолчи, замолчи! – Он схватил ее за плечо, развернул к себе, закрывая одной рукой ее рот. – Не говори этого, не говори этого, мама, нет, пожалуйста, мама, не говори!

Мехмета трясло, и он ломал себе руки, пытаясь прогнать из головы эти слова. «Нет, мамочка, нет, пожалуйста, не надо, мама, не говори этого».

– Они назвали его Ягыз. Дураки, глупые, глупые, искали повсюду Ягыза Эгемена. А он был мой. У меня. Я увезла его в нашу деревню. Мехмет. Мой Мехмет. Такой красивый. Моя бабушка сразу полюбила его.

Бабушка Айше. Мехмет смутно помнил ее морщинистые нежные руки.

– Такой добрый, такой умный мальчик. Мне на радость. Мне. Не Хазыму Эгемену. Я письма ему писала, чтобы знал, знал, что он мой мальчик, мой, не его, не отдам, мой, не его.

– Не надо, мамочка, пожалуйста, мамочка, – Мехмет только шептал, пытаясь закрыть уши, но все равно слышал ее, слышал.

– Эй, сынок, – старик в серой кепке сурово уставился на него. – Не сиди тут так. Может доктора вызвать? – Участливо спросил он, увидев лицо Мехмета.

– Спасибо, не надо, – Мехмет с трудом поднялся на подгибающиеся ноги, шатаясь, выходя к дороге.

– Может тебе такси позвать, парень? Я тут знаю все, может позвать такси?

Мехмет согласился, останавливаясь, хватаясь за фонарный столб и оглядываясь по сторонам. Он понятия не имел, где он оказался, никогда не был в этом районе Стамбула, уже темнело, горел искусственный свет, люди спокойно шли себе мимо, не замечая, что мир обрушился вокруг него.

***

Он буквально ввалился в дом, в котором провел все свое детство. Он ощущал смертельную усталость, и больше всего хотелось лечь и укрыться с головой одеялом, и сделать что угодно, только выбросить, выбросить, выбросить из головы эти слова, эти воспоминания, какое у нее было лицо, когда она это говорила, ее голос, ее руки, сжатые у нее на коленях – но ноги несли его по дому, по его маленькому, тесному, обшарпанному дому, из комнаты в комнату, он шагал и шагал, и шагал, словно зверь по клетке, пытаясь выбросить, выбросить, выбросить из головы все, что она сказала, все что он зачем-то узнал.

Ягыз Эгемен.

Мехмет закричал, сбрасывая со стола чашки, корзинку с приборами и кофеварку.

Моего брата похитили, когда ему был один день.

Мехмет снова закричал, ударяя кулаками по столу, еще раз, еще.

Ягыз не мертв. Он не мертв.

Ты знаешь, Мехмет… Если он все-таки жив…

Мехмет перевернул стул, пытаясь грохотом заглушить голоса воспоминаний в его голове, перестать видеть их лица…

Ягыз, ты все-таки пришел ко мне… Ты пришел… Ты нашел меня…

Простите, госпожа Севинч.

Мехмет закричал, опрокидывая шкаф. Ему казалось, что его голова готова разорваться, что сердце вырывается из его груди, кровь кипела в его венах, сжигая его заживо.

Если он жив, Аллахом клянусь, я сам бы его убил!

Тот человек, который похитил Ягыза. Он не только моего брата украл. Он украл у меня моих родителей.

– Как ты могла! – Закричал он, обессиленно опуская руки и рыдая, глядя в потолок, в небо, куда-то далеко. – Как ты могла так поступить? Как ты могла, мама?

Перед лицом встало лицо госпожи Севинч. Бледное, похожее на восковую маску, печальное, полное тоски.

Ягыз, ты все-таки пришел ко мне… Ты пришел… Ты нашел меня…

– Как ты могла? Воровка! – Со звоном на пол полетело стекло. – Дрянь! – Зеркало треснуло и полетели осколки, когда он швырнул в него свой старый кубок с соревнований. – Убийца! Преступница! Как ты могла?

Стены давили на него, казалось, они смыкались вокруг него, пытаясь раздавить, раздавить, погребая его под завалами лжи, которой была вся его жизнь.

Все, все вокруг него было ложью, большой грудой лжи, нечистой лжи, фальши, одним огромным, грандиозным враньем.

В голове Мехмета вдруг повисла звенящая тишина, когда он понял, что нужно сделать. Он медленно выпрямился, пораженно разглядывая разгром вокруг, и аккуратно снял плащ, вешая его на крючок. Столь же аккуратно он снял пиджак и положил его на кресло, сначала первернув его и поставив на ножки.

Закатав рукава, он вышел из дома и направился в пристройку, доставая канистру с бензином.

Он шел по дому медленно, поливая полы и стены бензином мелкими лужицами, экономя горючее, понимая, что дом старый, и нужно немного, чтобы его запалить.

Именно это он и собирался сделать.

Спалить этот дом. Сжечь его дотла.

Сжечь всю ложь, которой был его дом. Вся его жизнь.

Он щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету, и щелкнул второй раз, поджигая лист бумаги, свернутый в трубочку, и поднес его к лужице бензина у двери.

Он отошел от двери на несколько шагов, глядя, как занимается пламя, и когда сигаретный пепел обжег ему руки, подкурил вторую. Он смутно слышал, как люди бегают вокруг него и кричат, а он просто стоял и смотрел, как постепенно все выше и выше разгорается пламя.

Он был нужен мне больше. Я бы умерла без него. Я бы умерла, если бы его не забрала.

«Мама».

Жгли меня, душу мне жгли, мне и моему ребеночку. И сожгли, сожгли его, сожгли…

«Мамочка». В голове Мехмета словно что-то взорвалось, и словно какая-то сила воткнула его назад в реальность, он услышал громкие крики, увидел, как люди бегают вокруг него, тормошат его, что-то пытаются ему втолковать, а он видел, как горит его дом, дом его детства, дом его матери.

– Что я наделал? – Прошептал он, роняя сигарету. – О Аллах, что я наделал? – И он рванулся к дому, к порогу, за которым полыхало пламя.

Комментарий к Часть 15

Следующая глава может подзадержаться, потому что мне тяжко ее писать, а что будет еще через две главы даже и не придумалось пока. Просто предупреждаю заранее.

Если кто хочет обсудить Teskilat – предлагаю делать это в Море, но не здесь. Я сейчас там отпишусь о том, что думаю, хотя серию и не смотрела, лол.

========== Часть 16 ==========

– Хазан, дочка?

Хазан подпрыгнула от неожиданности. Дерин попрощалась уже давно, и Дерин задержалась после многих других сотрудников, Хазан была уверена, что в офисе никого нет.

– Дядя Хазым? – Хазан удивленно посмотрела на порог и подскочила, увидев, как плохо выглядел ее названный дядя. – Дядя Хазым, ты в порядке? Тебе не вызвать врача?

– Все хорошо, дочка, – он вошел и присел в кресло у ее стола. – Все хорошо.

Все не было хорошо, и Хазан это отлично видела. Дядя был небрит, седая колючая щетина покрывала его щеки и подбородок, его глаза запали, тусклые, лишившиеся обычного блеска, он весь как-то похудел, сморщился, осунулся.

– Нет, дядя, – строго сказала она, вставая и направляясь к бару, наполняя для него стакан минеральной воды. – Не все хорошо.

– Моя жена умерла, дочка, – просто ответил он. – Конечно, не все хорошо. Что ты делаешь здесь так поздно? Уже… – Он посмотрел на часы. – Уже половина десятого.

Хазан удивленно распахнула глаза. Настолько поздно? Она вдруг обеспокоилась – Мехмет так и не пришел…

– Так заработалась, дочка?

– Да, – Хазан кивнула, нахмурив брови и прикусывая губу. Куда пропал Мехмет? – Не заметила, как время пролетело.

– Твой отец был таким же. Как сядет работать, забывает есть и пить, пока не погонишь силой. Мне очень не хватает его, Хазан. Мне так не хватает Эмина… Мне так не хватает Севинч…

– Дядя… – Хазан присела перед Хазымом, обнимая его. – Мне так жаль, дядя. Пусть все пройдет.

Она обнимала его, думая, что ей просто нужно сказать ему, что его дети сейчас в доме Гекхана, ужинают вместе, все трое. Что сейчас самое время пойти к ним, обнять их, поговорить с ними. Что жить нужно ради живых, а не хвататься за призраков. Ягыз был их общей болью с Севинч, но потеря тети Севинч – общая боль для него с его детьми.

Она хотела это сказать, но он открыл рот.

– Мои дети, я слышал, празднуют сегодня смерть своей матери.

Хазан обомлела, услышав это, она не верила своим ушам, пока дядя продолжал нести нечто невероятное:

– Неблагодарные. Их мать умерла, а они веселятся, ходят по выставкам, театрам, ужинают вместе… Мерзавец Гекхан даже и не думает отменять свадьбу, собирается устроить торжество, когда тело его матери еще и не остыло.

– Дядя Хазым, он же перенес ее…

– И все равно собирается сыграть ее в год смерти! Он всегда ненавидел нас с Севинч, он сам мне в этом признавался, и Селин настроил против нас. Синан… Синан просто дурак, и мы с Севинч его слишком избаловали. Делали все, что он попросит, давали ему все, что он попросит, а он только требовал больше и больше, они совсем не понимали, не понимали, как нам было тяжело! Убивали нас своими капризами, своими истериками… Когда нам с Севинч так была нужна помощь, они только требовали для себя.

– Дядя! – Хазан прервала его, чувствуя, что еще немного – и она ударит его по лицу. “У него горе” – напоминала она себе. Он не понимает, что говорит. Он вне себя от скорби. У него помутилось в голове. Он вовсе так не думает. Не может так думать. – Дядя Хазым, ты не прав. Твои дети любят тебя. Ты нужен им. Они нужны тебе. Поезжай к ним, поезжай к Гекхану, поговорите с ним, помиритесь, дядя! Твоим детям так плохо сейчас, им так же плохо, как тебе, вы нужны сейчас друг другу, дядя! Не упрямься же, дядя, пожалуйста!

Но дядя Хазым только поднял усталые глаза, и к своей досаде, Хазан увидела в них только ожесточение.

– Я им не мальчик, чтобы бегать к ним с просьбами, – тихо сказал он. – Если им действительно плохо, если я им действительно нужен, они сами пришли бы ко мне. Они явно показали, кто они, что они, и каковы их цели, Хазан. Увы, не всем достаются хорошие дети. Мне не повезло.

Хазан присела за свой стол и попыталась успокоиться, вдохнув и выдохнув.

– Дядя Хазым, – она пыталась говорить спокойно, уверенно и логично, понимая, что только так может достучаться до Хазыма Эгемена. Если она схватит ноутбук и начнет лупить им дядю Хазыма по голове, делу это не поможет, твердила она себе. Тем более, что там незаконченные документы. – Дядя Хазым, прошу тебя. Не упрямься. Ты правда очень им нужен. Сейчас тот самый момент, когда нужно позабыть про свою гордыню, ты с твоими детьми только убиваете друг друга подобным поведением. Помирись с Гекханом, дядя, он твой первенец, твой старший сын, дядя, ты нужен ему, а он нужен тебе. Поговори с Синаном, ему очень плохо, дядя. Селин так грустит, она так часто плачет. Им всем ты сейчас очень нужен. Иди к ним, дядя, не сиди здесь…

– Если бы я был им нужен, они не ушли бы от меня, – твердо ответил он. – Не тебе говорить об упрямстве, девочка. Ты сама отвратительно ведешь себя с Фазилет…

Хазан сдерживалась из последних сил.

– Не вмешивайся в мои отношения с мамой, дядя Хазым, ты ничего не знаешь об этом.

– Как ты ничего не знаешь о моих отношениях с детьми, – холодно ответил Хазым, поднимаясь. – Не вмешивайся и ты. Ни ты, ни этот мальчишка Йылдыз не смеете меня учить, как вести себя со своими детьми. – Он окинул ее ледяным взглядом от порога. – Не задерживайся тут надолго, в офисе не осталось никого.

И он вышел, и ей так и не удалось пробить броню его гордыни. Хазан потерла виски, тяжело вздыхая. Она не понимала, не понимала, что делать с этой семьей. Уговоры в адрес Гекхана и Синана не действовали, они были настоящими сыновьями своего отца, такими же упрямыми и неуступчивыми. Легче было сдвинуть с места гору, чем волю Эгеменов. Хазан вдруг прыснула, вспомнив шутку Мехмета, который как-то сказал, что хорошо, что Эгемены – не Османы, у тех такой конфликт заканчивался шнурком на шее шехзаде, и Синан начал прикидывать, кого из них двоих папа удавил бы первым.

Хазан прикрыла глаза. Эгемены и их драма – и будто ей мало было этого, еще и мама жалуется дяде Хазыму на нее. Пусть мама и не любила дядю Хазыма, у них всегда была общая тема для разговоров – неблагодарность отпрысков.

Отношения Хазан с мамой всегда были сложными. Не по-эгеменовски сложными, хвала Аллаху, но сложными. Они с мамой никогда не понимали друг друга, наверное, слишком были похожи – сложные, резкие и, да, да, упрямые. Любимицей мамы была послушная Эдже, а Хазан была папиной дочкой… Пока папа был жив. А потом мама отправила ее в Америку…

Хазан вздрогнула, собираясь с мыслями. Воспоминания об Америке вызвали воспоминания о дяде, о компании, о делах, и о Мехмете, который пропал непонятно куда. Хазан в очередной раз позвонила ему, но в ответ слышала только “телефон выключен или находится вне зоны действия”, и это невероятно нервировало ее, даже больше чем невыполненная работа.

Да, Мехмет не был обязан ей помогать, он не обязан был приезжать, но это не было похоже на него, и Хазан волновалась. Даже если он не смог бы приехать, он нашел бы способ ее предупредить, подумала она, собирая вещи. Он мог потерять телефон, думала Хазан, садясь в машину. Живое воображение, ее злейший враг и ее старейший друг, тут же нарисовало ей самые кровавые сценарии ситуаций, в которых он мог потерять телефон. Она повторяла себе, что он взрослый сильный тренированный мужчина, умеющий постоять за себя – но потом вспоминала его там, в его кабинете, у стены, сильного мужчину, разваливавшегося на части, не умевшего выйти из собственного ужаса.

Она видела его таким, дважды, и в первый раз это была ее вина. Мехмет не говорил ей об этом, но теперь она понимала, что то же самое случилось в ту ночь, в отеле, тогда ее слова сорвали замки с двери темницы в его голове, в которой он день за днем пытался удержать свой кошмар, и Хазан не могла не чувствовать себя виноватой… Виноватой и обеспокоенной, потому что она сама видела, как этот взрослый, сильный, тренированный мужчина распадался на куски от простых слов.

Sticks and stones may break my bones but words will never hurt me. Палки и камни ломают мне кости, а слова не причиняют вреда.

Вранье. Словом можно и убить, и даже не заметить этого.

Что, если опять что-то случилось? Кто-то что-то сказал, и у него опять случился приступ, и не было друга, который смог бы помочь, поддержать? Рассудок говорил, что это все чепуха, что он спокойно жил до этого один раньше, и ему не требовалась ничья помощь… И в ту ночь в отеле он справился один, никто не убил его, не ограбил, он не попал под машину, не свалился с лестницы, не утонул в луже…

Бурное воображение Хазан уже рисовало картины, как его разбирают на органы похитители, когда вывернула руль, сворачивая с дороги, ведущей к Плазе. Можно было позвонить Синану, но что он мог сделать, раз телефон Мехмета не отвечал? Только то, что она собиралась сделать сама. Поехать к нему домой и проверить. Если его не будет там, тогда она позвонит Синану, решила Хазан. Тогда придется обзванивать морги и больницы, звонить в полицию, что еще полагается делать, когда подозреваешь, что человека похитили черные трансплантологи?

Мехмету не нравилось, когда она приезжала в его район, и Хазан понимала, почему. Визиты Синана не вызывали у квартальных сплетников такого интереса, как вызывала Хазан – интереса и антипатии. Хазан видела, что никому на этой улице она не понравилась: всем этим милым тетушкам Нахиде, Фериде, Тюлин, Гюлин, Аслы, Назлы – всем им не нравилась ее машина, ее одежда, ее прическа, ее макияж, а больше всего не нравилась она сама, “бесстыжая” и “невоспитанная”. Об этом ей с восторгом поведал Синан, Синан, которого тетушки обожали и звали в гости на чай. Внутренняя мизогиния, называла это Хазан, а Фарах ехидно отвечала, что тетушкам просто не нравится “новая невестка”.

Хазан дернула головой, отгоняя неуместные мысли. Было еще не слишком поздно, не настолько, чтобы улицы казались вымершими, но люди не сновали по району, не гуляли, ничего не праздновали – просто изредка попадались прохожие, мимо которых она проезжала.