Текст книги "Святая Катерина (СИ)"

Автор книги: tapatunya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Жданову было не очень интересно, что там опять устроила Изотова, но он решил не перебивать Милко, потому что все равно совещания проходили по одинаковому сценарию. Пока все не наболтаются всласть, к делам не перейдут.

– Понимаешь, – теперь Милко повернулся к Малиновскому, – Лерочка нашла идеальную для себя диету: виски вперемешку с экстези.

– Рецепт не нов, – кивнул Малиновский.

– Но Лера у нас щедрая душа и любит, чтобы все вокруг были такими добрыми, такими расслабленными…

– Не может быть, – развеселился Ромка. – И с кем же она поделилась добротой?

– Кинула пару таблеток в бокал инвестора, – сообщила Кира с явным удовольствием. Позор женщины, которую она когда-то считала соперницей, переполнял её искрящейся радостью. – А он, оказывается, не любит диеты, – и она засмеялась.

– Кукареку! – тоже засмеялся Милко. – Серьезный человек в дорогом костюме изображал из себя курицу на пышном приеме. Он был таким зажатым, – запищал Милко, видимо, изображая Изотову, – я хотела, чтобы он чуть-чуть расслабился и развеселился.

– Лера несет добро в этот мир, – покачал головой Малиновский. – Добро бывает с кулаками, а бывает с колесами. Жданов, хорошо, что тебя она не пыталась развеселить, а то бы ты опять в Питере оказался.

– В каком Питере? – не поняла Кира.

– Ромка, эта давняя история. И вообще у нас совещание посвящено не Изотовой, – попытался было уклониться от этой темы Жданов, но когда ему удавалось удержать Ромку!

– Это было на первом курсе, – сообщил он Кире. – Мы с Андрюхой в ту ночь тоже экспериментировали с добром. И ведь главное – Жданчик был как огурец. Это меня понесло в дебри экзистенциального кризиса, а он шутил, обхаживал девочек, и вообще бодрился. А на следующий день мне звонит в ужасе – Ромка, Ромка, где я, где я. Проснулся, а тут Питер. А ведь человек купил билет, прошел досмотр, сел на борт, снял номер в гостинице, и никто ничего не понял. А Жданов оказывается был в полном коматозе. Вот такая ирония судьбы – абсолютная непереносимость добра. До сих не помнит, как до Питера долетел…

– Андрюша, – сказала Кира с притворным возмущением, – какое темное у тебя, оказывается, прошлое!

– Ну если с моим пришлым разобрались… Катя?

Она смотрела на Малиновского с потусторонним ужасом, как будто тот был привидением. Наверное, Катя и на первом курсе не творила всяких глупостей, но для чего так ужасаться-то?

– Посмотрите, до чего вы довели мне Катерину своими дурацкими разговорами, – огорчился Жданов. – Друзья, давайте ближе к делу.

– Мне надо… – Катя вскочила. – Мне надо позвонить в банк.

– У нас, кажется, совещание, – сказала Кира.

– Ничего, я пока еще в состоянии провести совещание самостоятельно, – возразил Жданов. – Идите, Катя.

Она кивнула и умчалась.

Когда он вернулся в их кабинет, Пушкарева крутила в руках сотовый телефон. Жданов даже не сразу его узнал – это был его собственный мобильник с черным и белым списками номеров разных моделек. Он не видел его уже несколько месяцев, для чего он понадобился Кате?

– Андрей, – она вскочила, вся взбудораженная и переполошная, – Павлович. Нам надо поговорить.

– Поговорим, – согласился Жданов, – в самолете. Кать, нам пора в аэропорт.

– Нельзя в самолете, – она была так взволнована, что он даже испугался за неё.

– Ну значит поговорим в Милане. Всё, Катя, собирайтесь.

– Так рано еще!

– Мы пообедаем где-нибудь по дороге. Ну же, Катя, вы никогда не были копушей!

Она пометалась глазами и сникла.

– Конечно. Позже поговорим.

– Ну вот и умница.

Перекидывая саквояж из своего багажника в багажник Зорькина, Жданов увидел, что Катин баул едва не вдвое меньше его собственного. Почему у неё так мало вещей?

– Ты чего, Пушкарева, – спросил Зорькин, – такая взбултыхнутая? Боишься летать?

– Ага, – отозвалась она, забираясь на заднее сидение, – боюсь самолетов до смерти.

– Смотрите, чтобы она не оторвала вам руку, – посоветовал Зорькин. – Лучше было бы взять место на другом конце салона… или в другом самолете.

Жданов летать любил и не понимал, как можно опасаться такого прекрасного времяпровождения. Оказывается, Катя тоже чего-то боится. А казалась такой непобедимой.

– Обещаю, что мы приземлимся в целости и сохранности, – попытался успокоить её Жданов.

– Будете сидеть в креслах прям как живые? – хмыкнул Зорькин. Что за болван!

– Николай, как прошел вчера ваш ужин? Цветаева согласилась нас представлять в Милане? – быстро перевел Жданов тему, пока Катя окончательно не сдрейфила.

Зорькин зарделся.

– Придется провести еще несколько встреч, чтобы обсудить условия, – чопорно произнес он.

– Ага, – поддакнула Катя. – Для этого тебе новый парфюм понадобился? Я даже с заднего сиденья его ощущаю.

– Тебя же больше не тошнит? – забеспокоился Зорькин.

– Тошнит, – сказала Катя мрачно, – кто бы мог представить, что под твоим свитером с жирафом таится такой бабник!

– Мы расстались с жирафом, – ответил Зорькин. – Чего и тебе советую. Андрей Павлович, ну скажите ей, чтобы она тоже свой гардероб обновила. А то неловко в приличном обществе появиться!

От такого заявления у Жданова глаза на лоб полезли. Желторотику Зорькину, на котором дорогой костюм сидел как на корове седло, стало неловко появляться в обществе Пушкаревой?

Ему хватило показа у Волочковой и одного ужина с моделькой?

Серьезно?

– Катя, вы точно хотите за него замуж? – уточнил он, оборачиваясь.

– Что? – вздрогнула она, уже успев унестись в свои мысли. – Ну вы, знаете, тоже вчера чуть шею не свернули, оглядываясь по сторонам от страха встретить очередных знакомых.

Это было так несправедливо, что у Жданова даже слова не сразу нашлись.

– Я просто не хотел, чтобы нам снова помешали.

– И целовать вы меня при всех отказались!

Зорькин икнул.

– Кать, может, мы не будем обсуждать это при вашем так называемом женихе? – сердито спросил Жданов, не понимая, отчего Пушкарева вдруг на ровном месте стала такой невменяемой. У него складывалось ощущение, что она вообще плохо понимает, что происходит, время от времени выдавая случайные фразы.

– А я вас не осуждаю, – заверил его Зорькин. – Целоваться прилюдно вообще не прилично.

Нет, эти двое были кем угодно, но не будущими супругами.

За обедом Зорькин вдруг вспомнил, что он финансовый консультант и вновь начал сыпать цифрами, планами и предложениями. Катя вяло ковырялась в своей тарелке, не спеша вступать в беседу и бросая на Жданова длинные взгляды-рентгены.

В ожидании посадки она невпопад вдруг сказала:

– Хотите посмотреть отчет, Андрей Павлович?

– А вы взяли его с собой? – неприятно поразился он.

– Конечно. Мы должны готовиться к совету директоров.

– Будь он неладен, – вздохнул Жданов. – Кать, а о чем вы хотели со мной поговорить?

– Не здесь, – ответила она несчастно, и вид у неё при этом был самый что ни на есть трагичный.

– Кать, – Жданов взял её за руку, при этом очень стараясь не глазеть по сторонам. Наверняка и тут тоже где-то затаились его знакомые, готовые немедля нестись к Кире и докладывать что он снова, выражаясь языком Шестиковой, нежничал со своей секретаршей. – Кать, давайте пока забудем об этом отчете и обо всем Зималетто. У нас с вами впереди два прекрасных дня, которые мы проведем в свое удовольствие.

Она затравленно на него посмотрела и сжала его руку.

– Да, – вдруг сказала Катя с непонятным отчаянием. – Мы обо все забудем на эти два дня.

– Прекрасное решение, – одобрил он.

В самолете он спросил её, зачем она вообще затеяла этот цирк со свадьбой, если любому дураку ясно, что они с Зорькиным просто друзья.

– Вы так боитесь своего будущего?

– Дело не в моем будущем, – ответила Катя. Она так сильно вцепилась в подлокотник, что пальцы у неё побелели. Самолет медленно выруливал на взлетную полосу. – Свадьба – это чтобы вы от меня отстали.

– Я вам так неприятен?

Катя не отводила глаз от иллюминатора и ответила нервно:

– Дело не в этом… Просто в инструкции Роман Дмитриевич довольно ясно изложил, что я порчу ваше светлое будущее. А мне бы не хотелось действительно стать кочкой на вашей дороге…

– Катя!

Самолет замер, а потом начал стремительно разгоняться. Пушкарева откинулась на спинку кресла и зажмурилась.

Жданов снова взял её за руку.

– Почувствуйте, – зашептал он ей на ухо, – это. Мы несемся все быстрее и быстрее, и уже нет ничего, что бы остановило этот разгон. Толчок – точка невозврата – полет. Все остается внизу. Свобода. Я обожаю этот момент, Катя. Кать… Кать, вы понимаете, что мы с вами тоже уже преодолели свою точку невозврата? Никакого моего светлого будущего… в его прежней редакции… уже нет. Мы с вами в свободном полете.

Катя приоткрыла глаза, в который страх перемежался с лихорадочными хмельными искорками.

Их слегка тряхнуло, но она даже не заметила этого.

– Если бы вы знали, – прошептала Катя в ответ, – что со мной происходит, когда вы говорите такие слова. Как будто все в груди переворачивается… Как будто я канатаходец, и внизу пропасть. Мне хочется кричать и смеяться, и плакать одновременно, броситься к вам на шею, целовать вас. Но я молчу, застываю, отталкиваю вас… Я так хотела нас защитить – вас от меня, себя от вас. Как будто ты смотришь, как на тебя надвигается ураган, но не в силах пошевелиться. Не в силах бежать, спасаться. Все, что ты можешь – это просто ждать, когда тебя накроет ударной волной.

Жданов опешил.

Он и не догадывался, какие страсти бушуют в его крохотной Пушкаревой.

– Скажи мне, – она повернула к нему пылающее лицо с пересохшими от волнениями губами, – сможешь ли ты пережить потерю Зималетто?

– Я не понимаю, – растерялся Жданов. – О чем ты говоришь?

– От том, что с тобой будет, если ты потеряешь, все что тебе так дорого.

– Кать, а это обязательное условие? Я действительно должен что-то потерять?

– Даже у вас, Андрей Павлович, – ответила она с горькой усмешкой, – не получится удержать все сразу. От чего-то придется отказаться. Вопрос только в том – от чего.

– В таком случае, – Жданов не понимал ни слова, но почему-то чувствовал, что Катька сейчас принимает какое-то действительно важное решение. – Позволь мне выбирать самому.

Она торжественно кивнула, словно они подписывали важный договор.

– Хорошо, – сказала Катя, – мы вернемся в Москву, и ты выберешь сам.

========== 31 ==========

Боявшаяся летать Пушкарева мирно проспала на плече Жданова остаток полета и даже не проснулась при посадке. Пришлось ему – крайне неохотно – её будить.

Катя сонно терла глаза, потягивалась и вертелась на месте, зевая.

В такси она прилипла к окну, разглядывая Милан, и они договорились отправиться гулять и ужинать сразу после того, как покидают свои вещи в гостиничных номерах.

Их разместили на одном этаже, очень рядом, и Жданов почти забывал дышать, думая о том, как постучится в её дверь ночью.

Откроет ли ему Катя?

И что она ему позволит и что не позволит?

В итоге он так разволновался, что, когда позвонила Кира, то и дело заикался, и она немедленно заподозрила, что он уже наклюкался.

Он не стал её разубеждать – все деловые встречи были назначены на утро, и этим вечером Жданов был волен делать всё, что ему угодно.

Но напиваться точно не входило в его планы.

В ожидании Кати он мерил ногами гостиничный холл, то и дело поглядывая в сторону лифтов.

А вдруг ей станет плохо? А если она слишком устала? А если решит запереться в номере до завтра?

И как ему тогда жить?

Множество разных «если» едва не разорвали Жданова в клочья, и стоило Кате все-таки появиться, так он на радостях сграбастал её в медвежьи объятия.

– Ой, – пискнула Пушкарева. – Что это с вами?

– Ничего, – ответил Жданов и поцеловал её – сначала просто в макушку, потом в щеку, потом в губы. – Пойдем?

Она кивнула, так внимательно его разглядывая, что он снова несколько раз её чмокнул куда попало.

Можно было – целовать Катю у всех на глазах – и не бояться при этом явления Воропаева, требовавшего свои акции.

Можно было взять её за руку и так идти по улице, не опасаясь нарваться на кого-то из знакомых.

Можно было купить ей розу у уличной торговки и без всякой на то нужды то и дело поправлять косички, прикасаться к её плечам и рукам.

Катя словно бы опьянела от итальянского воздуха, смеялась и болтала, и её глаза блестели из-под очков. Она и сама все время прижималась к Жданову, а на Пьяцца дель Дуомо и вовсе бросилась ему на шею, и он едва не закружил её в уже густых сумерках, но вспомнил о ребенке и просто обнял в ответ.

Эта новая, незнакомая почти смешливая и свободная Катя ему ужасно нравилась – нравилось, что она не уворачивалась от поцелуев, а целовалась охотно и с удовольствием. Нравилось, что она как-то сама собой перешла на «ты» и называла его просто Андреем, и это получалось у неё так нежно и естественно, что было непонятно, как он мог так долго терпеть надоевшего «Павловича».

– Кать, – спросил Жданов, когда ужинали в крохотном рестораничке – всего-то на несколько столов, полумрак, невероятно вкусная паста, – а хочешь завтра пройтись по магазинам? Милан – столица мирового шоппинга.

Она сразу погрустнела.

– Это обязательно?

– Ты же знаешь, что нет. Явка сугубо добровольная, – он поцеловал её ладошку, потом перевернул руку и пощекотал языком тонкое запястье, пытаясь заставить Катю перестать хмуриться. – Как же хорошо, – вырвалось у Жданова, когда она улыбнулась. – Катька, давай после совета директоров махнем куда-нибудь в отпуск?

– Мы с тобой? Вдвоем? Есть и менее экзотические способы парного самоубийства.

– Да уж… Если нас с тобой не расстреляют на совете. Знаешь, Кать, мне кажется вся моя жизнь делится на два этапа: до совета и после него.

– Совершенно непонятно, почему ты думаешь, что самое важное – пережить совет. Если наши махинации всплывут, ничто не помешает собрать внеочередное собрание акционеров и лишить тебя кресла президента досрочно. Поэтому после совета не получится расслабиться и почивать на лаврах.

– Все равно, – возразил Жданов, – сейчас для меня самое главное – продержаться до окончания совета директоров без всяких катаклизмов.

– Что же, будем к этому стремиться, – кивнула Катя. – Но помни про Вестник регистрации юридических лиц и будь готов ко всему.

– Скажем, что это опечатка, – отмахнулся он легкомысленно, – и что мы уже судимся с министерством юстиции. Самое главное, чтобы не выплыли отношения между Никамодой и Зималетто. Ну и наши с тобой, конечно. Два секретных альянса.

– А какие у нас с тобой отношения? – шепнула Катя, розовея.

– Тайный роман? – предположил он, придвигаясь ближе. Их столик стоял в полутемной нише, на столе горели свечи, играла тихая музыка и атмосфера для романтических перешептываний была самая подходящая.

– Кто же заводит тайные романы с беременными женщинами, – улыбнулась Катя, и её губы едва коснулись его.

– Ты не просто беременная женщина, ты моя Катя Пушкарева. И я никому тебя не отдам.

– А помнится, вы такие же слова и столу своему говорили, – засмеялась она, от волнения сбиваясь на «вы».

– Я и его никому не отдам, – он поймал легчайшим поцелуем её улыбку. – Я получу и тебя, и президентский пост. Вот увидишь, что все рано или поздно наладится.

– И ты готов о нас всем рассказать? – спросила она недоверчиво.

– Да, – без колебаний ответил Жданов. – Сразу же после совета директоров я объявлю об окончательной отмене свадьбы, и у нас все с тобой будет по-другому, Кать.

– После совета…

– Кать, это самый удобный момент. Совсем недолго осталось, правда, – рьяно заверил он её.

Она опустила глаза.

– После совета директоров. Всё – после совета. На самом деле, я и сама не хочу пока… переносить наши отношения в публичное русло. Все так призрачно, так непонятно.

– Что же тут непонятного, Кать, – Жданов положил руку ей на шею, притягивая её ближе к себе. Прикоснулся своим лбом к её лбу. – Ты и я. Это… Я хочу… впрочем, ты и сама знаешь, чего я хочу. Давай вернемся в гостиницу?

– Ты хочешь меня? – спросила она отважно. – Именно меня?

– До безумия, – выдохнул он. – Ты разве не видишь, что со мной происходит?

– Мне просто сложно в это поверить, – призналась она, и голос её подрагивал, и руки тоже дрожали, – что я действительно нравлюсь тебе. Я каждый день смотрю в зеркало, и я знаю, каких женщин ты любишь…

– Кать, – он мягко провел пальцем по линии её бровей, очертил скулы, – я тоже каждый день смотрю на тебя и что-то смутно помню про что, что раньше мне нравились эти модели. Ни одна из них, Кать, красивая, замечательная, длинноногая… Да что я тебе объясняю то, что и сам себе объяснить не могу, – рассердился он вдруг на собственное косноязычие и её недоверие. – Я хочу быть с тобой, и точка. Мне теперь диссертацию на эту тему писать? Объяснительную?

Она засмеялась возмущению в его голосе.

– Давайте вернемся в отель, Андрей Павлович, – сказала Катя и покраснела так густо, что поневоле ответила на все сомнения, терзающие Жданова.

От того, как они целовались в такси, он едва не взорвался прямо там.

А потом, стоя под прохладными струями воды в своем номере, все представлял, что же он скажет, когда постучит в её дверь, а она эту дверь откроет.

Но стоило ему увидеть Катю – с влажными волосами и в белом гостиничном халате, босую, трепещущую, все заготовленные слова выветрились из его головы, и он просто молча сделал шаг вперед, и Катя обвила его руками за шею, и он подхватил её на руки.

Торжествующий, лихорадочно возбужденный, Жданов целовал её слепо и жадно, и ему казалось, что он уже знает – каково это заниматься с Катей любовью. Словно каким-то обостренным наитием он узнавал её в каждом прикосновении, и было даже больно от того, какая она была знакомая на ощупь, и запах её кожи, перемешанный с гелем для душа, и роскошная грудь, которую было преступлением так тщательно прятать, и все еще тонкая талия с пышными бедрами – всё это Жданов как будто уже гладил и целовал. Он бережно прикоснулся губами к нежному округлому животику, и снова возвращался в беззащитности бледных ключиц, и нежности груди, и к шарику на горле, и как хорошо, что от халата было так легко избавиться – не то что от её обычной одежды с миллионами крохотных пуговиц и длинными, путающимися в руках юбками.

И Катина нежность, которую не спутаешь ни с чьей другой, в которой он утопал и которая острыми иголками покалывала все его тело – нежность до слез, до мурашек, до всхлипа, была такой долгожданной и в то же время ожидаемой. Как будто именно к этому он все время неосознанно стремился, которую искал и по которой скучал. Как будто он откуда-то знал, что стоит начать целовать Катю – и он погрузится в сладострастное, глубоко чувственное удовольствие, которое ни с кем и никогда не испытывал.

Может потому, что никогда и ни к кому не испытывал такой… любви?

Про любовь мелькнуло и пропало, и Жданов сосредоточился на том, чтобы не смять Катерину ураганом своих страстей, войти в неё медленно и плавно, как можно мягче, и она подалась навстречу ему, сладкая, влажная, доверчивая. И они как-то сразу нашли общий ритм, единые, знакомые друг другу до каждой клеточки и каждой мысли, два человека, которые никогда не уставали друг от друга и которым всегда было вместе лучше, чем по отдельности.

И как Жданов ни пытался остановить, замедлить эти минуты абсолютного счастья, но острая вспышка слишком быстро пронзила его насквозь.

И вместе с оргазмом на него хлынули воспоминания о том, что всё это уже было – капельки соленого пота под его губами, горячая Катя в его руках, обнаженная, дрожащая, прижимающая к нему так плотно, что нечем и незачем было дышать.

И мир сузился, схлопнулся до одной-единственной ночи, воспоминания о которой вдруг явились необратимо и отчетливо.

Жизнь вздрогнула, остановилась, покачнулась и перевернулась вверх тормашками.

========== 32 ==========

Никогда прежде Жданову не нужно было столько силы воли, чтобы совладать с собой.

Очень хотелось разнести все к чертям – и очень страшно было даже пошевелиться. Казалось, что одного лишнего вздоха будет достаточно, чтобы разрушить все до основания и никогда ничего не вернуть.

Но и переживать сотрясавшую его до основания бурю в молчании и неподвижности было невозможно.

Как будто он вот-вот взорвется, разлетится на тысячи осколков.

«Когда вы собирались мне об этом сказать, Катя? – Никогда».

Никогда, твою мать! А если бы он не вспомнил?

– Катя, а вы… а ты ничего не хочешь мне сказать?

– Я люблю тебя, – сонно пробормотала Пушкарева, целуя его в плечо.

– Я тебя тоже, – отрешенно ответил Жданов.

Она очень устала сегодня и уже проваливалась в сон, а он ощущал что-то до боли похожее на ненависть. На страх. На растерянность.

У него будет ребенок.

Его ребенок.

Сомнений не было никаких – «Неведомый осеменитель, говорите? Сколько вы думаете у меня любовников?»

Она что, думала, что он отказывается от отцовства специально?

Да какого она вообще о нем мнения – даже Малиновский был согласен признать ребенка Клочковой, а Жданов кто? Монстр бесчувственный?

«Я тебя люблю», – сказала Пушкарева, и тысячи острых игл пронзили его затылок.

Разве могут быть такое огромное предательство и любовь одновременно?

Господи.

Он просто не о том думает.

Ребенок.

Ждановский ребенок, который, конечно, все изменит до неузнаваемости.

Прощай, Зималетто! Воропаев камня на камне не оставит от компании.

Почему Катя молчала так долго? Она действительно собиралась и дальше издеваться над Ждановым – растить у него под носом его собственного наследника и даже не обмолвиться об этом?

Требовалось очень много усилий, чтобы не сбросить с себя Катины руки, не оттолкнуть её, посапывающую у него на груди, и не начать её трясти изо всех сил, пока она не ответит на все его вопросы.

Но внутри этой лживой женщины – его ребенок.

И с этим надо было считаться.

Он станет отцом, вот что.

Маленькие ножки, маленькие ручки. Коляска. Памперсы.

Крохотный человечек, за жизнь и благополучие которого Жданов будет нести ответственность до конца своих дней.

Он навсегда свяжет его с Пушкаревой.

Ребенок, которого у Жданова едва не украли.

Он осторожно встал, не в силах оставаться в этой расхристанной кровати, там, где он был так счастлив всего несколько минут назад.

Нашел в мини-баре выпивку, сделал несколько крупных глотков.

Как же все произошло тогда?

Он встретил Леру в баре, и они выпили. Изотова уже была не трезва и очень настойчива в своих любовных притязаниях. Жданов, в общем, был не против, но почувствовал себя странно. Все двоилось в глазах, и мысли были бессвязные, обрывочные. И тогда он позвонил Пушкаревой, как позвонил ей после Голубого огонька и как звонил всякий раз, когда нуждался в помощи. Почему-то мысль о Ромке даже не пришла ему тогда в голову. Он хотел видеть Пушкареву, и всё тут.

Сказал, что она нужна ему и продиктовал адрес. В том густом мареве, в котором он пребывал, ему и дела никакого не было, что уже поздно и что Катя, наверное, спала без задних ног.

Она приехала как всегда быстро – четкая и покорная Пушкарева. Из-под пальто торчала оранжевая пижама. Наверное, решила, что ему совсем плохо. Жданов ей так обрадовался, что даже взбодрился. Оторвал от себя Изотову и попросил Катю отвезти его домой.

Ох, как она рассердилась!

Как Катька ругалась в такси – говорила о том, что он не должен её использовать, чтобы избавляться от своих девиц. Что никакая голова у него не кружится, и он просто симулянт. А он дышал на её ладони и шептал о том, что это такое счастье – когда у него есть кто-то столь надежный, как Катя. Заманил её к себе в квартиру под дурацким предлогом. Избавил от пальто – боже, как отчаянно она за это пальто сражалась!

И снова говорил о том, как благодарен ей, как ценит её, как ему повезло с ней. Катька слушала и все ниже опускала голову. Жданов поднял её лицо за подбородок – чтобы увидеть её глаза. Но увидел лишь влажные губы, и поцеловал их, не смог удержаться. Чертова Лера с её таблетками.

Катя вскочила и бросилась бежать – кажется, даже без пальто.

«Пожалуйста, – крикнул Жданов ей вслед. – Только одну эту ночь. Ты так нужна мне. Жизненно необходима».

И тогда она остановилась.

Очень медленно вернулась к нему.

Мятежный, непокорный взгляд на мрачном лице так поразил его, что она даже показалась ему красивой. Гордая, смелая Пушкарева.

«Одну ночь, – повторила она с каким-то исступлением отчаяния, – а завтра мы оба сделаем вид, что ничего не было».

«Как ты захочешь, – ответил он, покорно, – как ты захочешь».

А дальше… дальше все было так хорошо, что это хорошо крепко засело глубоко в нем. Он не вспомнил ничего наутро, удивился бардаку на кровати, решил, что все-таки была Лера, но его так и тянуло потом все время к Кате. Он ведь переспал с Лерой еще один раз, и его постигло жестокое разочарование. Ничего общего с тем хорошо, которого он ждал.

Хорошо было этой ночью, с Катей.

С Катей, которая так страшно его обманывала.

И его неконтакт с Кирой, кажется, тоже объяснялся так просто.

Что она подумала, когда он кричал на неё: «Как вы могли так со мной поступить, Катя? Вы же меня предали! Подставили! Я же рассчитывал на вас, а вы… вы… Вы обо мне подумали?»

Что он обвиняет её в том, что она забеременела специально? Что он злится из-за это? Что он не хочет ребенка? Что опасается давления?

Бедная Катька!

Как наверное ей больно было.

Глупая Катя. Разве непонятно было, что он бы никогда… Если бы только…

Когда она поняла, что он ничего не помнит? Этим утром? Когда читала инструкцию? Раньше? Позже?

Она просила сделать вид, что той ночи не было – и он продолжал притворяться, несмотря на очень важные изменения?

Так она про него думала?

«Как это происходит, – спросила она однажды, – что вы способны переживать только о себе?»

Жданов едва не зарычал от умственного перенапряжения, но Катя пошевелилась, и он замер. Убедился, что она крепко спит, прежде, чем открыть новую крохотную бутылочку.

Любовь, заверяла его Пушкарева, это готовность пожертвовать чем угодно ради счастья любимого.

Она думала, что он знает о ребенке и не хочет его, и не стала навязываться – чтобы не мешать свадьбе и не лишать Жданова поста президента?

Нет, это бред.

Никто не способен на такое радикальное самопожертвование и понимание. Это надо быть святой, чтобы поступить так.

А еще она собралась замуж! Дать ребенку Жданова фамилию «Зорькин»!

Новая волна ярости сбила ему дыхание.

Немыслимая жестокость!

Катя, Катя, за что же ты меня так ненавидишь?

Как можно целовать того, о ком так ужасно ты думаешь?

Но теперь-то она должна понимать, что он просто не помнит!

Почему она продолжает молчать?

У неё был весь сегодняшний вечер, чтобы все рассказать.

«Завтра, – мрачно сказал себе Жданов, – она все расскажет завтра. Иначе я окончательно её возненавижу».

Он допил свою маленькую бутылочку и подошел к кровати, разглядывая спящую Пушкареву.

В её животе – его ребенок.

Жданову даже захотелось подвинуть одеяло, чтобы полюбоваться на этот живот и попытаться осознать свое внезапное отцовство, которое никак не помещалось в его голове.

Но он не стал этого делать, а просто так и стоял, молча таращась на Катю.

Утром они оба проспали и помчались на встречу, даже не успев толком позавтракать.

Жданов ухватил со шведского стола пару бананов и какие-то тарталетки, чтобы накормить ими Катю в такси.

У неё было прекрасное настроение, но его молчаливость и холодность сбивали её с толку. И Катя вскоре притихла, бросая на него вопросительные взгляды.

Однако ничто не могло сбить с толку работающую Пушкареву, и, несмотря на свою озабоченность, она провела переговоры как всегда блестяще, влезла во все детали, выбила для них хорошее время для показа, сторговалась об обложке в каталогах и вообще вела себя как обычно.

Деловой обед перетек в сиесту, во время которых итальянцев бесполезно было тревожить, и они освободились достаточно рано.

– Что будем делать? – спросил Катю Жданов.

– Гулять, – ответила она уверенно, и они отправились бродить по Миланским улочкам без всякой определенной цели. Светило солнце, и было тепло, но Катя то и дело ежилась.

– Что с вами? – спросила она наконец, когда они плелись по кварталу Брера, разглядывая выставленные на продажу сувениры, книги и картины. – Вы кажетесь расстроенным.

– Мне просто очень не хочется возвращаться в Москву, – придумал Жданов, – да еще совет этот.

– Мы справимся, – пробормотала Катя неуверенно. – Хотите, мы с вами пройдемся по отчету?

– Меньше всего на свете, – содрогнулся Жданов. – Кать, а вы не устали? Может, вернемся в гостиницу?

Столь оживленное место вряд ли подходило для важных бесед, может, Катя поэтому молчит?

– Не хочу, – заупрямилась она, а потом поникла: – впрочем, если вы хотите вернуться в гостиницу… Вам наверное надоело болтаться по городу? Вы ведь сто раз бывали в Милане, это я здесь впервые… Но вы можете вернуться без меня, – добавила она. – Нам ведь не обязательно все время проводить время?

– Еще как обязательно, – рассердился Жданов, у которого сердце оборвалось при одной только мысли, что Катя будет бродить в чужой стране одна-одинешенька.

Она казалась такой непонимающей и встревоженной, что Жданов не выдержал, увлек её в какую-то нишу, за прилавок, где долго целовал, ненавидя себя за слабость и не в состоянии остановиться.

Пусть она все расскажет – сама! Пусть всё объяснит.

И тогда они со всем разберутся.

Они придумают, что делать дальше.

Но её молчание разливалось ядом по его венам, и припухшие нежные губы казались отравленными, и немело в груди от злости и обиды. Пальцы дрожали от желания стиснуть её плечи сильнее. Заставить её говорить.

Но Катя молчала.

Молчала она и ночью, когда он снова пришел к ней в комнату, потому не мог не прийти.

Он убеждал себя, что просто дает ей еще один шанс, что идет для разговора, но все его поводы разбились о её колени, выглядывающие из халата. О влажность теплой после душа кожи. От дрожи её низкого голоса.

– Андрей, – никогда прежде собственное имя не кипятило кровь.

А потом он опять лежал без сна, мучимый раздирающей болью в груди.

Утром будет самолет. Днем будет Москва. Вечером будет ужин с родителями.

Послезавтра будет показ. После-послезавтра – совет.

Он не сможет в таком состоянии ничего.

Все увидят, что Жданов на последнем издыхании.

Что его что-то жрет изнутри.

Какого черта Катя вытворяет?

========== 33 ==========

– Да потому что это мой ребенок, понимаешь, мой!

– Андрюха, ты не кричи так громко, а? – Малиновский, почти испуганный, бросился к шкафу за виски. – Щас все Зималетто услышит. Ты объясни мне нормально, – откуда еще взялся твой ребенок? Кира тоже беременна? Лера? Кто?

– Катя! – завопил Жданов. – Катя Пушкарева ждет моего ребенка!

Малиновский, который необычайно стремительно уже успел плеснуть в стакан вискаря, от неожиданности сам и выпил его залпом.