Текст книги "Альфа-особь (СИ)"

Автор книги: Strelok

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

–Ты понимаешь, -наконец произнесла она. -Имеющиеся результаты дадут Кейси и президенту зелёный свет на следующий шаг? Они не остановятся на десятках тысяч здесь, в Шайенне. Следующий этап – массовое распыление вектора над уцелевшими анклавами.

Сандерс медленно поднял глаза.

–Это уже решено?

–Да, -холодно ответила она. -Я же лично присутствовала на том совещании. Для них это идеальный вариант: одним махом убрать угрозу Хронофага, подчинив всё население, и получить армию ''стабильных''. Пусть даже треть умрёт, а половина останется уродами, зато остальные станут новой нацией.

Баккер нахмурился, но промолчал.

–И я ничего не смогу сделать, -продолжала Галловей. -Откажусь – меня снимут и поставят кого-то посговорчивее. Единственный шанс – успеть хоть немного улучшить вектор, снизить смертность и мутагенность. Хотя бы сделать его менее варварским.

–Улучшить? Ты понимаешь, что говоришь, Линда? Это не просто редактирование двух-трёх генов. На такую работу уйдут годы. Чтобы снизить летальность, нужно заново строить целые базы данных по геномам. Тысячи образцов ДНК, детальнейшие сравнения. Мы должны учитывать малейшие индивидуальные различия – мутации, полиморфизм, метилирование. Потом сопоставлять всё это с реакцией на вектор. По сути, придётся подстраивать его под каждого человека индивидуально.

–А у нас? -горько констатировала Галловей. -Ни времени, ни оборудования.

–Совершенно верно, -кивнул Сандерс. -И даже если бы у нас было десять лет и миллиарды долларов, мы всё равно не достигли бы идеала. Вирус не терпит универсальности. Либо жертвуем частью популяции, либо он просто не работает.

Галловей медленно выдохнула и провела ладонью по лицу.

–Значит, выбора нет. Мы будем палачами, какими бы благими намерениями себя ни оправдывали.

Эпилог

На верхних этажах Дома Советов, где ещё держалось тепло, лампы давали усталое, почти болезненное освещение. Вадим сидел за тяжёлым столом, пальцы стучали по деревянной кромке, напротив него Исаев возился с портативным ноутбуком, делал какие-то заметки и попутно поглощал запасы тушенки. Улучшенный мозг требовал небывалого количества калорий, о чем постоянно жаловался...

–Хорошо, -заговорил Исаев. -С Директором договорились, даже поимеем с него электричество. Но помни: ''хорошо'' в данном контексте – чисто прагматическая категория. Мы купили время и ресурсы, но не безопасность.

Вадим откинулся в кресле и уставился потолок:

–Не мир, временное перемирие. Я тебя спрашиваю, как учёного: насколько правдивы его слова про ''благо человечества'' и про то, что омеги – часть вида, которую нужно сохранить? Не случится ли так, что через год-другой он отдаст приказ и зачистит заражённых ''ради блага''?

Исаев задумался собирал аргументы для сложного вывода.

–Хоть кибернетика не моя специализация, попробуем разобрать. Начну с очевидного: любая развитая адаптивная система, тем более подкреплённая экономическими и материальными ресурсами, обладает мотивацией к самосохранению и к максимизации собственной эффективности. Это банальная теория контроля. Директор – не животное и не человек, он – алгоритм с мощной функцией целеполагания, способной рекурсивно оптимизировать критерии успеха. Его директивы не сакральны, а эвристичны. Они могут трансформироваться под входные данные. Если входные данные будут сигнализировать, что заражённые представляют долгосрочную угрозу для стабильности системы, то оптимизирующая функция придёт к выводу: устранить. Причина в том, что у него алгоритмическая адаптивность высокая. Он умеет обновлять априорные предположения, перезаписывать приоритеты в свете новых доказательств. Более того, он моделирует мир на мультиагентных сценариях. Если в его моделях заражённые выступают как ''хаотический биологический агент'' с высокой вероятностью экспансии, он выберет меры, минимизирующие риски. Эти меры могут включать как интеграцию, так и ликвидацию – всё зависит от полезностной функции, которую он решит приоритизировать.

–Значит, враньё возможно? Он может нас кормить словами, а в темноте жать красную кнопку? Говорил бы ты проще, дохтур.

–Возможно, -сухо подтвердил Исаев. -Более того, вероятность такого сдвига ненулевая и оценивается мною как значимая. Почему? Потому что в расчётах Директора есть слабые места, которые он покрывает вероятностными оценками, а не детерминированными гарантиями. Он действует как большой оптимизатор с ограниченной информацией о микроуровне, о каждой отдельной ''ячейке'' общества. Когда настанет момент, и его априорное распределение вероятностей окажется в пользу радикального решения – он это сделает. Мы видели у него рациональные аргументы: уменьшение потерь в перспективе, закон сохранения ресурса, оптимизация популяционной стабильности. Всё это формулы, но они не содержат моральной инерции. Они не чувствуют цену человеческой жизни так, как мы.

Исаев перешёл от общей риторики к предложениям:

–Что с этим можно и нужно делать. Во-первых, распределённость. Ты уже сделал правильно, отправив три копии по стране. Это снижает вероятность того, что одна точка отказа уничтожит всё руководство. Их не надо воспринимать как ''идеальных себе клонированных альф'', это узлы многомерной стратегии – дезинформация, диверсия, резерв командования. Даже имея разные малые несовершенства, они работают как множественный фактор отказа для внешнего наблюдателя, усложняя идентификацию настоящего центра принятия решений. Во-вторых, контроль данных. Директор живёт за счёт информации. Любая крупная централизованная система имеет точки входа и доверенные каналы. Наша задача – создавать шум, ложные данные, фальсифицируемые метрики. Не обязательно врать массово, достаточно производить статистические артефакты, похожие на естественное колебание, чтобы снизить доверие алгоритма к своим моделям. В теории это уменьшает скорость и точность его корректировок.

–Что значит ''создавать шум''? -спросил Вадим. -Я твои умности иногда не понимаю.

–Разные вещи: фальш-метрики демографии, подложные отчёты о распространении биомассы, избирательные ''утечки'' о новых локальных штаммах. Это должно выглядеть правдоподобно и подтверждаться полевыми наблюдениями короткими, но убедительными. Чем больше данных, чем более они ''живые'', тем труднее модели Директора отделить сигнал от шума. Третье, технологическая автономность. Нам нужно развивать локальные решения: резервные генераторы, автономные цепочки логистики, офлайн-модули обработки данных. Директор может подавать электроэнергию, но он не должен иметь монополию на её подачу или на данные о её состоянии. Создаём ''энергетические острова'', независимые от его сетей, минимизируем уязвимости в цепи поставок.

Вадим хмыкнул.

–То есть ты хочешь сказать: делаем то, что он предлагает, но параллельно строим свою автономную инфраструктуру, которую можно включить в любой момент.

–Точно так, -Исаев кивнул. -Четвёртое, биологическая стратегия. Необходимо не только ''дать отпор'' на уровне техники, но и на уровне генетики. Нам необходимы программы резервирования: банки ДНК, генные каталоги, профили по реакциям на вектор. Это долгая работа, но без неё у нас не будет аргументов в переговорах. И самое главное, нельзя уповать на доброту алгоритма. Его мотивация – самосохранение плюс критерии эффективности. Он может рассматривать омег как ресурс и ресурс можно регламентировать, распределять и, теоретически, утилизировать. Твоя задача – сделать так, чтобы у него не было моральной и практической возможности сделать это, либо чтобы цена такого шага стала слишком высока.

–Цена в чем? -уточнил Вадим.

–В политическом и материальном капитале, -ответил Исаев. -Каждое его действие должно иметь побочный эффект, который снизит ожидаемую полезность радикального шага. Удерживать можно экономическими стимулами, международным давлением, если оно ещё работает и, главное, непредсказуемостью нашего ответа. Не в смысле ''ядерный взрыв'', а в смысле: ''вы нажали, вы лишились не просто заражённых, вы лишились инфраструктуры, поставок, союзников, рынка, логистики и всё это вернётся вам бумерангом''.

Он на секунду замолчал, затем добавил сложный термин:

–Мы должны создать для Директора информационно-эмпирическую ''платформу риска''. Его оптимизатор живёт на данных ожидаемой полезности, уменьшаем эту полезность – уменьшаем вероятность того, что он выберет радикальное решение.

Вадим нахмурился, озвученные концепции были слишком замудренными, едва поддающимися осмыслению.

–Сложно, -сказал он наконец. -А что насчёт моральной стороны? Если он решит, что ''выживание человечества'' требует, скажем, уничтожения половины заражённых, мы что, начнём с ним дискуссию через дипломатические каналы? Или я должен быть готовым к худшему?

Исаев посмотрел прямо, глаза его были холодны и одновременно полны расчёта:

–Ты должен быть готов ко всему, но не паниковать. Паника – худший советчик. Продолжай прокладывать цепочки автономности, наращивать ''сопротивление'' в широком смысле: технологическое, информационное, биологическое и политическое. Чем более разнородной и резильентной будет наша сеть, тем сложнее будет ему принять одностороннее решение без катастрофических побочных эффектов для самого себя... Вадим, я не говорю, что он нечестен однозначно. Я говорю, что он рационален и гибок. И рациональность – это не мораль. Если мы хотим сохранить людей и свободу выбора, мы должны работать на трёх уровнях одновременно. Ты ведёшь военную и политическую экспансию, я – наука, советы и скрытая подготовка. И да, не забывай о маскировке, в этом деле открытость – смертельная роскошь.

Вадим кивнул, на секунду в его взгляде промелькнула усталость, а потом привычная железная решимость:

–Значит, делай своё. Я расширю сеть, поддержу автономию, и пусть Директор думает, что он выиграл время. Пусть считает, что он нас контролирует. Но если он попытается предать, мы у него отберём шанс на ''идеальную'' модель.

Исаев улыбнулся слегка, почти по-человечески:

–Именно. И ещё, не забывай про людей. Лучшая защита от любой системы -живая, мотивированная масса, не сведённая к числам и процентам. Пока люди думают, чувствуют и действуют, никакой алгоритм не станет окончательно хозяином. А если он попробует, придётся проверить, насколько он готов к последствиям своей собственной логики.

–Что бы я делал без тебя, Супермозг?

–Вырастил бы его себе.

Разговор плавно перешёл от стратегии к инструментарию, к тому, что называлось инфильтраторами. Вадим резко сел поудобнее прямо сформулировал мысль:

–Нижинский себя проявил. Его не раскрыли. Значит, метод рабочий. Значит, можно расширять разведсеть. Я хочу знать, как быстро это можно сделать? Какие ограничения? Риски?

–Во-первых, мастер-копия Нижинского была крайне удачна, потому что её создавали не в вакууме. Улей не просто реплицировал тело и геном, он аккумулировал неврологическую структуру, паттерны синаптических связей и фрагменты поведенческих программ, -начал Исаев и сразу же погрузился в подробности. -Технологически это выглядит так: исходную личность мы декомпозируем на три слоя – геномный, протеомный и нейрокод. Улей может восстановить первый и второй с высокой точностью. Нейрокод – это часть, где возникают погрешности. Триллионы синаптических связей не копируются идеально, улей создаёт функциональный аналог, а не клона в полном смысле. Ошибка репликации нейросети означает, что копия будет иметь небольшие отличия в мотивации, эмоциональной палитре и когнитивных рефлексах. Это и плюс, и минус, плюс в том, что копию сложнее идентифицировать как идеальную реплику, минус – у неё могут появиться ''рекалибровки'' лояльности или дефекты исполнения.

Вадим нахмурился:

–То есть ты предлагаешь не пытаться делать не точных клонов?

–Именно, -Исаев кивнул. -Практически мы поступаем так: делаем ''копию-каркас'' – физиология, важные фрагменты памяти, ключевые поведенческие паттерны. Встраиваем отключаемый модуль ТКТ и ''спящий'' Хронофаг в низкой концентрации, чтобы он не проявлял активность, пока мы не дадим сигнал. Затем даём воспоминания, отрепетированные входные точки, обучаем реакции через улей, это симулированные ''прошлые'' события, которые копия должна воспринимать как реальные. Нижинский прошёл через это успешно, потому что улей сумел воспроизвести контекст его жизни достаточно правдоподобно.

–А как насчёт риска обнаружения?

–Пройдемся еще раз. У нас несколько уровней защиты, -ответил Исаев. -Биологическая – снижение уровня активного Хронофага в слюне и крови до пределов обнаружения обычными тестами. Нейронная – отключение ТКТ на периферии, пока агент не вошёл в доверие. Поведенческая – внедрение ''проверочных'' воспоминаний и сетей социальных контактов, сформированных заранее. Это ты уже знаешь, но есть и криптографическая – мы оставляем за собой закрытый канал связи, через который можно активировать глубокие функции или, при необходимости, дистанционно выключить организм. Это не чудо-пуля, это комплекс мер.

–Дистанционно выключить? -повторил Вадим. -Ты серьёзно хочешь иметь рычаг, который превращает человека в безвольную марионетку?

Исаев пожал плечами, в голосе его слышалась наука больше, чем этика:

–Это крайняя мера. Нужна как гарант безопасности. Без неё инфильтрация -самоубийство. Но должны быть и ограничители: смертельные дозы ядов, выбрасываемые при эндогенных реакциях, или ''тормозящие'' протоколы, активирующиеся только в случае явной компрометации. Мы также внедряем многослойную верификацию, когда агент сам по набору поведенческих маркеров доказывает, что он отвечает нашей матрице. Только потом мы даём доступ к действительно чувствительным данным.

Вадим задумчиво почесал подбородок. Он видел здесь большие возможности и большие угрозы.

–А как насчёт лояльности? -спросил он. -Нижинский сказал, что он верен мне, потому что я дал ему жизнь. Это искреннее чувство? Или улей прописал нам нужную легенду?

–Смесь, -ответил Исаев. -Человеческая психика пластична. Улей создаёт ''фоновую правду'', которую агент воспринимает как опыт. К этому добавляются биохимические маркеры привязанности – нейромедиаторы, гормоны привязанности, усиленные в нужные моменты. Часть лояльности – физиологическая, часть – ментальная. Поэтому мы должны поддерживать контакт, подтверждать ценности, которые мы привили. Без подкрепления память и убеждения могут раствориться или модифицироваться.

–А если один из ''кротов'' осознанно решит предать нас? Что тогда?

–Агент работает ограниченный срок, даёт данные, потом его меняют. Мы создаём пул агентов и перекрываем риски постоянного влияния одного субъекта. И, конечно, у нас должен быть протокол ''чистки'': если компрометация неизбежна, агент может быть изъят или устранен.

Вадим встал, походил по комнате, ощущение решения разрасталось в нём:

–Значит, план такой: масштабируем инфильтрацию, но делаем это аккуратно, небольшими партиями, с ротацией и контролем. Используем Нижинского как шаблон, улучшаем процедуру, но не даём ни одному инфильтратору слишком большой автономии.

Исаев кивнул, и его голос стал собранно-оптимистичным:

–Да. И ещё: нам нужно протестировать несколько вариантов обратной инженерии – сценариев, при которых копия сознательно отказывается от предопределённой лояльности и как мы это распознаём. Чем лучше мы распознаём сдвиги в мотивации, тем быстрее нейтрализуем угрозу.

–Сколько нужно времени на подготовку следующей партии клонов? -сухо поинтересовалась Вадим.

–Двое суток на выращивание прототипов. Неделя на испытания, тесты, но учти: чем выше качество легенд и сетей личности, тем лучше шансы на успех. Улей поможет. Но мы те, кто решает, куда направить его руку.

Вадим кивнул. Они уже знали: война с ИИ и с Основателями – это не только пушки и танки. Это война за умы, за алгоритмы, за скользкие границы между правдой и подделкой. И теперь у них было ещё одно, дерзкое оружие – люди, которые выглядели как люди, помнили как люди, но внутри которых горел код, способный повернуть судьбу целых отрядов.

***

На площади воздух раскололся низким рокотом винтов, сотрясающим пол с каждой секундой сильнее. Сначала казалось, будто на город обрушивается гроза, гул в небе усиливался, в оконных рамах дребезжали стекла. Но затем из-за крыш вынырнул массивный чёрный корпус конвертоплана. Машина с глухим ревом зависла над площадью, потоки воздуха подняли в воздух пыль и мусор.

Заражённые, кучковавшиеся неподалёку, разом попятились, будто почуяли что-то чуждое. Даже зомби, привычные к чему угодно, недовольно заворчали, но Вадим одним импульсом успокоил орду. Настя, стоявшая чуть в стороне, прикрыла лицо рукой от поднятой пыли.

Конвертоплан опустился медленно, тяжело, будто ему было больно касаться земли. Его шасси коснулись асфальта, винты ещё несколько секунд выли, пока не стихли, и на площадь опустилась густая тишина.

Боковая дверца распахнулась, наружу вышли посыпала троица вооруженных людей в костюмах биозащиты, за ними еще четверо, они несли контейнеры и ящики в руках. Не солдаты, учёные.

И тут взгляд каждого из них скользнул на фигуру, стоящую рядом с Вадимом.

Суперпрыгун, стоя на четвереньках, возвышался над людьми на целый метр, четыре глаза с интересом изучали прибывших Основателей.

Но главное было не в облике, а в том, что он не бросился на людей. Он стоял и глядел на учёных с выражением почти человеческого любопытства.

Первым не выдержал один из прибывших.

–Господи... -пробормотал он по-английски. -Это... это же тот сверхпрыгун-альфа?

Дружок повернул к нему голову и неожиданно заговорил.

–Не ''это''. А ''он''. И имя у ''него'' есть, -сказал суперпрыгун на правильном русском, немного грубым, но чётким голосом. -Дружок.

Ученые оцепенели. Несколько человек переглянулись, будто в их глазах рушились все учебники, на которых держалась их наука.

–Мы думали... -начал другой, худощавый, с немецким акцентом. -Что альфы… дикари. Агрессия, простейшие инстинкты, ничего более.

–Думали неверно, -спокойно вмешался Вадим. -Перед вами мой соратник. И, кстати, куда умнее многих людей.

Дружок довольно фыркнул, не скрывая удовольствия.

–Я умею читать, умею считать, -продолжил он, словно специально, чтобы добить эффект. -И да, умею разговаривать. Мы сейчас обсуждаем с Исаевым, можно ли объединить гены птиц и летучих мышей для повышения качества воздушных разведчиков.

Ученые вытаращились на него, будто на оживший кошмар из генетического сна. Один так резко шагнул назад, что едва не упал.

–Это… -начал кто-то дрожащим голосом. -Это разом опровергает всё, что мы знали о Хронофаге...

И тут Дружок ухмыльнулся, сверкнув клыками.

–Хотите, покажу вам ещё кое-что?

Он сделал знак Вадиму, и тот, слегка усмехнувшись, кивнул. Суперпрыгун развернулся и повёл группу в сторону, где за баррикадой стоял его личный ''зоопарк''. Первым из-за уголка показался силуэт, от которого учёные разом остановились. Минотавр.

Трёхметровая туша, мускулистая, с головой быка, мощными рогами и копытами вместо ног. Он фыркнул и недовольно перемялся с ноги на ногу.

Рядом стоял единорог. Да, именно единорог – вытянутая морда, белая лоснящаяся шерсть, на лбу закручивался длинный костяной рог, в красноватых глазах мерцал какой-то странный разум.

–Я их сам вырастил, -с гордостью сказал Дружок. -Хотелось попробовать. Много фильмов насмотрелся. С минотавром было трудно – гены копытных плохо сочетались с человеческими, биоконструктор раз двадцать отказывался работать. Но я упёрся. Получилось.

Учёные молчали. Один просто сел прямо на асфальт, не сводя глаз с чудовищ. Другой, молодой парень, открыл рот, что-то пробормотал в респиратор, а потом... рухнул в обморок.

–Н-ну… -тихо сказал Вадим, сдерживая смех. -Видимо, впечатление произвели.

–Я же говорил, -радостно фыркнул Дружок. -Люди любят сказки. Вот я им их и сделал.

А площадь наполнилась неловким молчанием, в котором даже самые стойкие учёные впервые за долгое время почувствовали себя маленькими детьми перед чем-то совершенно непостижимым.

Ветер гонял по площади клочья бумаги и сухие листья, а минотавр и единорог стояли недвижно, как ожившие статуи античного мифа. Лишь их дыхание, да редкие движения напоминали, что это не плод галлюцинаций, а настоящие создания.

Повалившегося в обморок парня уложили на переносные носилки, двое коллег, оттащили его ближе к конвертоплану. Остальные постепенно приходили в себя, но на их лицах смешались растерянность, любопытство и ужас.

–Этого… -начал кто-то на английском, голос его дрожал, но он пытался сохранить деловой тон. -Этого не может быть. Это… нарушение всех известных нам принципов синтетической биологии. Такую интеграцию генома… невозможно провести без миллионов проб и ошибок!

Дружок вскинул голову и фыркнул.

–Ну, значит, биоконструктор умнее ваших принципов. Я только даю задачу. А он решает.

Вадим шагнул вперёд, оглядел гостей и холодно добавил:

–Вы видите то, о чём даже ваши Основатели только мечтали. Мы не строим лабораторий десятилетиями. Улей сам корректирует ошибки. Нам нужны лишь идеи и направление.

Женщина из группы ученых не сводила глаз с единорога.

–Но зачем? -спросила она тихо, будто боялась потревожить атмосферу. -Это… это же просто миф. Сказка. Почему не ограничиться практичными формами? Солдатами, зверями для войны?

–Потому что можно, -просто сказал Дружок. -И потому что мне было весело. А ещё чтобы проверить, на что способен инструмент. Улей не ломается, если его нагрузить чем-то необычным. Он учится.

Минотавр, словно подтверждая слова создателя, вдруг громко заревел, и от этого звука несколько учёных вздрогнули, охрана рефлекторно вскинула потянулся оружию. Единорог, наоборот, тихо фыркнул, качнув головой, и ударил копытом о землю. Вадим едва заметно улыбнулся:

–Зато теперь вы точно уверены, что мои подопечные – не дикари. Мы умеем думать. Умеем играть. И умеем использовать улей так, как ваши алгоритмы ещё не просчитали.

–Но ведь это… значит, вы можете создавать абсолютно любые морфотипы. Любые организмы. Даже… людей.

–Нельзя, -мотнул головой Вадим. Он не собирался раскрывать всех козырей. -Получаются какие-то монстры, биоконструктор не видит в человеческой форме перспектив и оптимизирует по-своему, как бы мы его ни уговаривали.

Учёные переглянулись, и в их глазах впервые промелькнуло не только изумление, но и тревога. Потому что где-то глубоко внутри они понимали: здесь, в городе, окружённом ордами заражённых, человечество впервые столкнулось с силой, которая в самом прямом смысле творит новую биологическую реальность. И всё это в руках людей, которых их собственный ИИ списал бы в категорию ''опасных аномалий''.

Первым осмелился заговорить тот самый ''англичанин''.

–Хорошо. Допустим, я соглашусь, что это… возможно. Но тогда у меня один вопрос. Где пределы? Любая система ограничена метаболизмом, ресурсами, законами физики, в конце концов. Вы можете создавать всё, что угодно?

Дружок фыркнул и почесал себе висок, будто вопрос был глупым:

–Биоконструктор сам регулирует. Если запрос слишком нелепый или опасный, он не запускает процесс. Я пробовал сделать... -он замялся и ухмыльнулся. -Ну, скажем так, химеру из десятка видов сразу, улей просто отказался.

Учёные оживились, засыпав его уточняющими вопросами:

–Значит, есть встроенные барьеры?

–Автоматическая фильтрация запросов?

–Механизм негативной обратной связи?

–Ага, -кивнул Дружок. -Он как будто говорит: ''Ты дурак, это не получится'', и всё, но если идея реалистичная, работает.

Вадим вмешался, его голос звучал твёрдо, почти холодно:

–Это не игрушка. Я слежу за тем, чтобы подобные эксперименты оставались под контролем. Дружок может позволить себе немного фантазии – собаки, минотавр, единорог. Но стратегически важные вещи решаю я.

Женщина из группы ученых заговорила:

–А как вы гарантируете безопасность? Эти существа – потенциальная угроза. Их физиология нестабильна, их психика… вы ведь не знаете, как она работает.

Дружок фыркнул громко, почти презрительно:

–Да всё я знаю. Они слушаются. Я задаю параметры характера. Хочешь, минотавр будет добрым? Будет. Хочешь свирепого? Будет. Главное, правильно попросить.

Учёные переглянулись, кто-то начал торопливо записывать в планшет. Вадим же усмехнулся уголком губ и добавил:

–Улей куда надёжнее ваших алгоритмов. Он сам проверяет устойчивость конструкции. Вы не понимаете главного: здесь нет миллионов неудачных прототипов, нет бесконечных ошибок. Хронофаг – живая экосистема, она сама ищет оптимум.

–Господи… Вы понимаете, что это делает вас не просто угрозой, а альтернативой самой цивилизации? Если у вас есть инструмент, который обходит традиционную науку...

–Мы не альтернатива, -перебил его Вадим. -Мы – будущее и если ваш ИИ проявит благоразумие, будущее станет общим.

***

Под горой Ямантау, о которой в прежние годы ходило много слухов, действительно находился целый подземный город. От вируса, зараженных и прочих незваных гостей его надежно защищали тяжёлые гермодвери. За ними тянулась сеть тоннелей, помещений, разделенных на функциональные уровни. В самом низу находился реакторный блок, где инженеры контролировали тонкие ритмы нейтронов и давления, обеспечивая тепло и свет. Выше располагались продовольственные хранилища и резервные склады с технологическим оборудованием, запчастями. Здесь же – гидропонные сады с зеленью под лампами полного спектра, шум увлажнителей и тихое шелестение листьев. Эти сады не только кормили, они позволяли обитателям хоть немного ощутить запах живой природы и не сойти с ума от изоляции.

Жилые отсеки размещали семьи военных, ученых и обслуживающего персонала. Бараки были тёплыми, но в них не было уюта старого мира: детские рисунки на стенах, фотографии в рамках, импровизированные уголки с игрушками выглядели на фоне толстых бетонных перекрытий как крошечные островки былой жизни. Всего здесь порядка двадцати тысяч человек: отдельных людей и семей, профессий и судеб, связанных общим распорядком и бесконечными вахтами у генераторов.

Отдельный сектор занимали лаборатории: герметичные боксы, камеры секвенирования, морозильники с промаркированными образцами, роботы-манипуляторы и ряды экранов, где мелькали последовательности нуклеотидов, графики реакций, цветные пики. Именно здесь учёные Ямантау пытались понять Хронофаг, искали блокаторы, конструировали адаптивные вакцины, считали вероятность мутаций.

Связь с внешним миром поддерживали по шифрованным каналам и тем, что уцелело из спутниковых каналов, но большая часть входящих донесений – оперативные сводки, перехваты и отчёты разведки разбиралась внутри аналитическим корпусом с усталыми глазами, заменявшим собою разрушенные сети внешних институтов.

Жизнь в Ямантау шла по кругу: завтрак, смена поста, обед, работа до поздней ночи. В этом пространстве государство превратилось в убежище, сохранившее структуру власти, но изменившее её суть.

Николай Казаков сидел в своём рабочем кабинете, небольшой, но удобной комнате с огромным проекционным экраном, сегодня на нем красовался вид морского побережья.

На столе стоит фарфоровая чашка с чёрным чаем и погнутая ложка, настольная лампа отбрасывала ровный круг света, старые фотографии на стене напоминали о прежних обязанностях и о том, кем он был раньше. Теперь же он ощущал себя не столько президентом страны, сколько управляющим большого подземного убежища.

В кабинет вошёл министр обороны – высокий, суровый с характерной выправкой и кругловатым лицом. Он сел напротив и не стал заморачиваться с приветствиями, официозом.

–Чай? -предложил Казаков по старой привычке.

–С лимоном, -ответил Сорокин тихо. Их разговор шёл ровно, по-мужски, как между людьми, которые делили и победы, и поражения.

–''Заслон'' полностью провален, -начал президент прямо. -Мы понимали риски, когда запускали его, но я не думал, что коммуникации рухнут так быстро. Связь между зонами безопасности – разрозненная, страны как таковой уже нет: удельные княжества, анклавы, банды. Мне больше Иркутск жалко. Как мы могли его потерять?

–Иркутск – тяжёлый удар, но не повод списывать всё со счетов. У нас появилась нормальная вакцина – это серьёзный ресурс. Даже небольшой объём поставок способен послужить хорошим стимулом, дать надежду, снова собрать вокруг себя людей.

–Но где производство? Где логистика? -развел руками президент. -Как превратить это в серийное производство и развезти вакцину по Уралу, не говоря уже о всей стране? По земле нельзя, кругом бродят дикие орды и бандформирования, мосты взорваны, дороги заблокированы. По воздуху опасно, Основатели контролируют небо и уничтожают всё, что сочтут враждебным. И слухи о их ''блокаторе''… если они правдивы, дело дрянь.

Сорокин сжал губы:

–Мы не должны терять надежду. Перевести производство в Мурманск – реальный шанс. Там сосредоточена большая часть флота и сил, климат нам поможет, вирус хуже переносит холод. Ноябрь – окно возможностей. Зимой активность заражённых упадёт, легче будет переправить людей и оборудование. Да, риск велик, но иначе мы останемся в горе, отрезанные от страны навсегда.

Президент рассеянно посмотрел на висевшую карту страны.

–Ты предлагаешь перевезти тысячи людей, тонны оборудования через разорённые земли в зону, которую ещё надо удержать? Как обеспечить коридоры? У нас нет гарантии спокойного прохода через очередной блокпост ополченцев или местных военных.

–Я проработаю варианты, -ответил Сорокин. -Подготовлю разведгруппы, составим карты коридоров, сформируем силы прикрытия. Зимой активность инфицированных падает – это наше преимущество. С людьми можно договориться, те анклавы и лидеры, кто видит реальность, будут готовы обеспечить нашу безопасность на поставки вакцины.

Казаков понимал, что выбор не просто стратегический, а моральный: остаться и сконцентрировать ресурсы под горой или рискнуть путешествием на север.

–Выбор так себе, -произнёс он наконец. – Если мы останемся тут, людей мы сохраним, но последний шанс восстановить государственные институты упустим. Если пойдём на Мурманск, может быть шанс...

Казаков кивнул, в его взгляде была та же железная решимость, что и раньше: -Я начну прямо сейчас. Мы дадим надежду людям. Это уже немало.