Текст книги "Альфа-особь (СИ)"
Автор книги: Strelok
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)
Глава 17. Образец номер три
За толстым слоем стекла в герметичном боксе сидело существо, обозначенное в протоколах как ''Образец номер три''. Оно держало в руках пластмассовый кубик с выцарапанной буквой ''А'' и сосредоточенно водило когтистым пальцем по бороздке, будто пытаясь запомнить форму.
Существо напоминало ребенка ростом не выше трехлетки, но пропорции тела искажала неестественная мускулатура, толстые суставы и избыточный кожный покров, напоминающий хитиновую броню. Лицо оставалось еще антропоморфным, хотя вытянутое, с двумя парами глаз, верхние – большие, янтарные, с вертикальными зрачками, нижние – крошечные, больше похожие на сенсорные камеры.
Ноздри расширялись и сжимались ритмично, втягивая воздух через щелочки на месте носа. Челюсть заканчивалась зубами, больше похожими на хищные, но речь уже начала формироваться: существо могло произносить простые слова, соединять их в короткие фразы. Первичные половые признаки сохранились, что подтверждало – вирус не ''сбросил'' базовую человеческую морфологию, а лишь перекроил ее под новые задачи.
Хронологически существу было меньше двух месяцев, но биологически его возраст оценивался как три года. Оно уже осваивало буквы, различало цвета и формы, умело элементарно играть. Работать с ним поручили иммунному сотруднику низшего звена – молодому сержанту, которого вирус не смог поразить. Он проводил с образцом часы: учил его складывать кубики, водил пальцем по азбуке, играл в ''ладушки''. Попутно он отбирал слюну, фрагменты эпителия – каждая проба уходила на анализ. За стеклом наблюдали пятеро ученых.
–Вот он, мост между человеком и зараженным, -негромко сказала Галловей. -Если модифицировать вектор Хронофага, отрезать гипервариабельные сегменты, исключить гены, ответственные за перестройку ЦНС, формирование нового сенсорного органа в мозгу, и стабилизировать матрицу репликации, мы получим основу для прививки.
Сандерс вскинул брови.
–Вы сами слышите, что говорите? Больше половины оставшегося населения умрет или превратится в такие вот ''образцы'', только без намека на интеллект.
Райт перебил его:
–Не факт, что это плохо, спасти треть популяции.... Этот ребенок уже говорит. У него есть когнитивный прогресс. Если он способен к обучению, значит, сохранение человеческого интеллекта возможно.
Баккер тихо кашлянул.
–Вопрос в другом. Мы имеем дело с биологической системой, оптимизирующей себя в реальном времени. Хронофаг перестраивает носителя по мере роста. То, что мы видим сегодня, не будет тем же через месяц.
Хейл наконец вставил слово, ровным голосом:
–Потому нам и нужен более чистый образец. Не выношенный во время беременности под вирусной нагрузкой, а взрослый организм, который принял инфекцию без катастрофических мутаций. Только тогда мы сможем оценить реальный потенциал.
В боксе Образец номер три захихикал и уронил кубик, размахивая когтистыми руками. Сержант терпеливо поднял его и снова вложил в ладони существа.
–Мы должны думать стратегически, -жестко сказала Галловей, не отрывая взгляда от существа за стеклом. -Этот ребенок – доказательство того, что вирус можно стабилизировать. Тогда мы получим инструмент. Не оружие, не вакцину в привычном смысле, а средство ассимиляции.
Сандерс скривился.
–Теория звучит красиво, но практика – это статистика. Генетическая вариабельность людей слишком высока даже в пределах одной этнической группы. Полиморфизм HLA, различия в регуляторных последовательностях… Как я сказал, даже если нам повезет, совместимыми окажутся тридцать-сорок процентов популяции. Остальные погибнут или превратятся в уродов.
–Мы не можем позволить себе думать категориями ''уродов'', -резко парировала Галловей. – Если треть выживет и адаптируется, этого достаточно, чтобы человечество продолжило существовать.
Хейл, спец по молекулярной биологии, поправил очки, заговорил тихо, но твердо:
–Проблема не только в процентах. Мы видим у Образца множественные морфогенетические сбои: дупликация глазных аппаратов, гиперплазия кожных покровов, нарушение остеогенеза. Уже сказано, это продукт развития в материнской среде под вирусной нагрузкой. Он не чистый. Для анализа нужен взрослый организм, переживший острую фазу инфекции и стабилизировавшийся без серьезных мутаций.
Доктор Райт, нейробиолог, усмехнулся.
–Найдите мне такого взрослого, и я сам встану в очередь на прививку. Пока что этот ребенок – лучшее, что у нас есть. И посмотрите на него: он обучается. Сохранение когнитивных функций – ключ. Даже если морфология отличается от нормы, интеллект – это то, что делает нас людьми.
–Интеллект? -резко отозвался Сандерс. -Вы уверены? У нас существо с четырьмя глазами и когтями, оно может складывать кубики и произносить ''мама''. Это уровень шимпанзе, пусть и говорящего, а не человека.
–Но прогресс есть, -настаивал Райт. -Его хронологический возраст меньше двух месяцев, а биологический – три года. Вирус ускоряет развитие. Через полгода мы можем увидеть уровень десяти-двенадцатилетнего ребенка.
Баккер наконец заговорил, низким глухим голосом:
–Вы все забываете, что Chronophage archaicum не совсем вирус в привычном понимании, это самонастраивающийся редактор. Мутации – не ошибка, а принцип его работы.
–Вот именно! -подхватила Галловей. -А если принцип встроить в контролируемый вектор? Создать урезанную версию, где вариативность ограничена рамками, заданными нами? Тогда мы сможем заставить его работать на нас.
Сандерс ударил ручкой по столу.
–Мы скользим по лезвию ножа. Кто готов подписаться под этим?
Галловей скрестила руки на груди, ее голос прозвучал холодно, почти металлически:
–Я готова подписаться под шансом сохранить хотя бы треть. Мир уже рушится, господа. Мы не выбираем между идеалом и компромиссом, мы выбираем между полным вымиранием и неполным.
Райт подался вперед, пальцем ткнув в стекло бокса.
–Смотрите на него. Он – результат несовершенной трансформации, да. Но он жив, он учится. Его интеллект развивается быстрее, чем у нормального ребенка. Через полгода он может рассуждать как подросток. Через год-два – как взрослый. И это при всем ''уродстве''. Может быть, нам пора признать, что новое человечество будет выглядеть иначе?
Хейл поправил очки и покачал головой.
–Не соглашусь. Морфология не вторична. Если мы допустим дупликацию органов, неконтролируемый остеогенез, нарушения симметрии, получим популяцию нестабильных организмов. Даже при сохраненном интеллекте это будет биологический тупик. Нет, снова повторюсь, нужен чистый образец взрослого. Только так мы узнаем, способен ли вирус встроиться без грубых ошибок.
Баккер тяжело вздохнул.
–Вы говорите так, будто у нас есть выбор. Взрослые, пережившие инфекцию и сохранившие морфологию, либо не существуют, либо мы о них не знаем. Все известные случаи заканчиваются либо смертью, либо полной потерей человеческого облика.
–Но искать их все равно нужно, -настаивал Хейл. -Пока мы экспериментируем на детях, рожденных под воздействием вируса, мы получаем шумные данные. Эмбриогенез под воздействием вируса это хаос. А вот зрелый организм, интегрировавший вирус… если он существует, это будет золото.
Галловей резко оборвала:
–И если его нет? Мы будем сидеть и ждать, пока вирус сотрет человечество подчистую? Нет. Я выбираю путь вперед.
Сандерс сжал кулаки.
–Вы выбираете путь массового геноцида под видом науки. Что ваша затея с нанооружием, что это...
Она посмотрела на него холодным, ледяным взглядом.
–Нет, Сандерс. Я выбираю путь, при котором хоть кто-то выживет.
Райт усмехнулся.
–Иногда я думаю, что этика – это роскошь, которую человечество больше не может себе позволить.
За стеклом Образец №3 в этот момент сложил кубики в пирамидку и, посмотрев на сержанта, произнес первое связное слово:
–Башня.
Пятеро ученых молча переглянулись.
–Если мы всерьез рассматриваем вакцину на основе Хронофага, -начала Галловей. -То ключевой вопрос в том, какие элементы его генома оставить, а какие изъять.
Она развернула планшет, на котором светились витиеватые диаграммы: переплетенные кольца нуклеотидных цепей, узлы и петли.
–Двуцепочечные фрагменты инфекционного агента отвечают за базовую репликацию и сборку белковых каркасов. Одноцепочечные – за вариабельность и адаптацию. А псевдоузлы и древние вставки – за быструю перестройку, они действуют как встроенный редактор. Если мы отрежем гипервариабельные сегменты, уберем повторяющиеся вставки, можно получить стабильный вектор.
Сандерс скривился.
–Стабильный? Это самонадеянно. Эти вставки – сердце вируса. Уберешь их – он перестанет работать как система. Он или погибнет, или просто вернется к хаосу, найдя обходные пути.
–Значит, нужно не убрать, а ограничить, -вмешался Баккер. -Например, ввести искусственные стоп-кодоны, замкнуть мутации в пределах определенного окна. Тогда он будет адаптироваться, но в заданном диапазоне.
Райт оживился.
–И при этом встроить блоки контроля в области, отвечающие за морфогенез. Мы знаем, что у Образца дупликация глаз и гиперплазия кожи связаны с избыточной экспрессией определенных каскадов Hox-генов. Если вставить регуляторные заглушки, можно запретить такие сдвиги.
Хейл нахмурился.
–Вы говорите о тонкой настройке чего-то, что никогда не было стабильно. Даже у вирусов с простым линейным геномом CRISPR-модификация дает массу побочных эффектов. А тут – мультиспиральный узел с десятками потенциальных точек рекомбинации. Мы даже не понимаем, как он сам выбирает путь перестройки.
–Для этого и нужен Образец номер три, -ответила Галловей. -Это не лабораторная культура, а реальный организм. Мы можем прослеживать экспрессию генов в динамике, сопоставлять ее с фенотипом. Каждый день, каждый месяц. Это наш полигон для настройки.
–Полигон? -горько усмехнулся Сандерс. -Вы называете ребенка полигоном?
–Я называю его шансом, -жестко ответила Галловей. -Без него у нас вообще нет данных.
Баккер откашлялся.
–Есть еще идея. Если мы хотим привить Хронофаг людям, нужно встроить в вектор иммуномодулятор. Вирус вызывает гиперцитокиновый шторм в первые сутки, отсюда массовая смертность. Если блокировать этот каскад, хотя бы временно, то организм сможет пережить фазу интеграции.
Райт кивнул.
–Это может быть нашим главным козырем. Пусть морфология изменится, пусть адаптация будет болезненной, но интеллект сохранится в более или менее.
Хейл снова покачал головой.
–Все это звучит как конструктор из сырых гипотез. Вектор можно стабилизировать только тогда, когда мы поймем, какой именно вариант интеграции считается успешным.
–И если мы его не найдем? -тихо спросила Галловей. -Что тогда, доктор Хейл?
Тот не ответил. Дискуссия зашла в тупик. За стеклом Образец номер три, словно чувствуя внимание, подполз к самому прозрачному барьеру и прижался к нему ладонью. Его нижние глаза блестели, верхние моргали поочередно.
Первым тишину нарушил Райт:
–Мы крутимся вокруг одной и той же аксиомы: нужен ''чистый взрослый образец''. Но ждать, пока природа сама подарит нам такой случай – роскошь, на которую мы не имеем права. Поэтому у меня вопрос. Почему мы сами не создадим его?
Сандерс нахмурился.
–Вы предлагаете что?
–Добровольца, -спокойно сказал Райт. -Мы берем вектор, выделенный из штамма Образца три, урезаем его убираем гипервариабельные сегменты, добавляем стоп-кодоны и иммуномодулятор. Затем вводим взрослому человеку. Чистый контроль, полное наблюдение. Если интеграция пройдет стабильно, мы получим то, о чем мечтаем.
Хейл резко откинулся на спинку кресла.
–Вы предлагаете сознательно заразить человека? Даже в смягченной версии это – чистейшая авантюра, нужно хотя бы протестировать на клеточных культурах, прогнать симуляции.
–Сегодня время – жизнь. Мы все прекрасно понимаем, что каждая доза антибиотика, каждая вакцина когда-то были авантюрным экспериментом, -возразил Райт. -Только здесь на кону не проценты выживаемости, а само существование цивилизации.
Баккер нахмурился, но его голос звучал не так резко:
–Технически это возможно. Мы уже выделили стабильные последовательности. Они куда менее агрессивны, чем изолированные штаммы из полевых колоний. Теоретически, на их основе можно собрать ослабленный вектор.
Галловей прищурилась, изучая реакцию коллег.
–Вопрос в другом. Кто станет этим добровольцем?
–Руководство никогда не одобрит эксперименты сразу на людях, -наконец сказал Сандерс. -Президент вынудил нас отказаться от идеи нанооружия, а тут мы фактически создаем человеческого прототипа. Если что-то пойдет не так, Шайенн сожгут в тот же день вместе со всем нами.
–Поэтому нужно работать в тишине, -твердо сказала Галловей. -Доклад наверх пойдет только тогда, когда у нас будут ренальные результаты. Не гипотезы, не таблицы, а живой взрослый, который пережил интеграцию.
Хейл провел рукой по лицу.
–А если доброволец умрет? Или станет еще одним монстром?
–Тогда мы получим ответ, -спокойно произнес Райт. -Плохой ответ, но все же ответ. Сейчас у нас нет ничего.
За стеклом Образец номер три, будто подслушав, прижался обеими ладонями к стеклу и прошептал невнятно, но разборчиво:
–Папа.
Никто из ученых не отреагировал. Каждый думал о том, что слово ''доброволец'' может оказаться для них гораздо ближе, чем хотелось бы.
–Смертников у нас нет, -сразу отрезал Баккер. -И это, честно говоря, к лучшему. Криминальный элемент дал бы грязные данные: мы бы никогда не узнали, было ли отклонение результатом вируса или исходного генома.
–Значит, остаются только военные и научный персонал, -сказала Галловей. Она стояла прямо, словно обращалась не к коллегам, а к трибуналу. -Две группы, обе под присягой, обе понимают слово ''приказ''.
Сандерс нервно постукивал пальцами по столу.
–Я хочу напомнить: это чистейшее безумие.
–Это необходимость, – холодно ответила Галловей. -Культура в чашке Петри или симуляция никогда не воспроизведет его поведения в реальном организме.
Райт кивнул, глядя на нее с поддержкой:
–Мы должны помнить, что Хронофаг выбирает траектории развития в зависимости от среды. Никакая клеточная культура не имитирует полноценно весь организм: иммунный ответ, гормональные каскады, сигнальные молекулы.
–Верно, -добавил Баккер. -Мы можем потерять месяцы на имитацию, но это будет самообман. Настоящий результат даст только интеграция в живом человеке.
Хейл резко поднял голову:
–Тогда давайте говорить прямо. Нам нужен доброволец из числа персонала. Критерии: генетическая совместимость хотя бы с частью последовательностей Образца три, отсутствие хронических заболеваний, молодость и физическая выносливость. И железная дисциплина.
–Военные, -тихо сказал Райт. -Они привыкли к приказам, к боли, к риску. И в их геномы у нас есть доступ: тесты, медкарты. Можно заранее отобрать тех, кто ближе всего к профилю.
Сандерс сжал челюсти.
–Вы понимаете, что это открывает дверь в бездну? Если эксперимент провалится, мы не просто потеряем человека. Мы получим еще одного зараженного прямо в сердце комплекса.
–Поэтому эксперимент пройдет в полной изоляции, -жестко заявила Галловей. -Герметичный отсек, автономная система жизнеобеспечения, дистанционные манипуляторы. Ни один из нас не будет подвергнут риску.
Хейл снова нахмурился.
–Даже если так… все равно это решение уровня президента.
–Президент отдает приказы о войне, -парировала Галловей. -Мы – о выживании. Я беру ответственность на себя. Мы начинаем подготовку вектора на основе штамма третьего Образца. И мы выберем человека, который станет первым.
***
Изолированный лабораторный отсек был похож на крошечный бункер: стены из армированного бетона, фильтрационные панели под потолком, двери с электронными замками. В центре прозрачная капсула с системой жизнеобеспечения, к которой был подключен молодой мужчина.
Капрал морской пехоты Джонатан Крейг, двадцать четыре года. Отличное физическое состояние, ни одной хронической болезни, генотип с высокой степенью совпадения с ключевыми последовательностями Образца номер три. Он сам вызвался добровольцем, в глазах парня был холодный азарт – смесь военной дисциплины и желания ''сделать хоть что-то''. Инъекция была введена ровно в полдень.
–Девятый час, -сухо констатировал Хейл, глядя на мониторы. -Появились первые признаки системного ответа. Температура сорок один, тахикардия. Падает сатурация.
Крейг метался в капсуле, бормотал невнятные слова. По телу проступили пятна, кожа стала серой, липкой. Через час он потерял сознание.
–Кома, -тихо сказал Райт. -Печень не справляется. Ферменты зашкаливают. Почки тоже.
–Сердце работает нестабильно, -добавил Баккер. -Это конец.
Галловей не ответила. Она только вцепилась пальцами в поручень и продолжала смотреть на капрала.
Двое суток капсула напоминала гроб. Тело Крейга бледнело, покрывалось отеками, по коже разрастались серые роговые образования, показатели снижались. Несколько раз врачи просили остановить эксперимент, слишком велик риск неконтролируемого заражения. На третьи сутки ситуация изменилась.
Сначала вернулись рефлексы: едва заметные движения пальцев, учащение дыхания. Потом внезапный скачок активности мозга: на ЭЭГ вспыхнули волны, похожие на нормальные альфа– и тета-ритмы.
–Господи… он возвращается, -выдохнул Райт.
Крейг открыл глаза. Белки пожелтели, радужка покраснела, зрачки стали вертикальными, как у кошки, но взгляд был осмысленным.
–Где я? -хрипло спросил он, едва пошевелив потрескавшимися губами.
–В безопасности, капрал, -ответила Линда, ее голос был мягким, почти материнским. -Вы живы. И что еще важнее, вы сохранили себя.
Но внешне он изменился сильно. Лицо перекосили плотные наросты – опухоли, не злокачественные, скорее хаотичные разрастания костной и мышечной ткани. Под кожей проступали лишние хрящевые дуги. В деснах выросли новые клыки, вытеснив часть зубов. На груди проступила асимметричная мускулатура, словно тело само искало оптимальный баланс.
–Он стабилизируется, -восторженно произнес Баккер. -Метаболизм перестраивается на новый уровень. Печень вышла из криза, почки включились в компенсаторный режим.
–И самое главное… -добавил Райт, склонившись к монитору. -Нет признаков формирования биоантенны. Ни одного. Он заражен, но не связан с роем. Разум чист.
Хейл, который еще вчера требовал остановить эксперимент, впервые за много дней улыбнулся:
–Это первый случай. Первая стадия, но с сохранением когнитивных функций.
Сандерс все еще выглядел мрачным, но и он вынужден был признать:
–В определенном смысле… это успех.
Галловей шагнула ближе к капсуле и обратилась к Крейгу напрямую:
–Джонатан, вы чувствуете боль?
–Нет… только тяжесть, -ответил он. -Мое тело… другое. Но я думаю ясно. Я все помню.
–Это главное, -сказала она мягко. -Остальное – вопрос времени. Многие изменения можно исправить пластической хирургией. Мы уберем лишние кости, разросшиеся ткани, приведем в порядок внешность. Но сейчас вы должны понять одно: вы сделали то, чего никто не смог. Вы можете ходить в зараженной среде безо всякой опаски, ловя новые штаммы Хронофага, вам ничего не будет.
Крейг моргнул, словно не сразу поверил.
–Я все еще… человек?
–Более чем, -твердо произнесла Галловей. -Человек, адаптированный к новому миру.
Она повернулась к коллегам:
–С этого момента мы можем докладывать генералу Кейси и президенту. Мы сделали первый шаг.
Даже Сандерс не спорил. Все понимали: теперь игра менялась окончательно. На следующий день капрала ждал еще один важный тест...
Испытательная камера была меньше, чем изолятор и имела толстое стекло для наблюдателей. В центре – тяжелая дверь с электромагнитными замками. За ней, в отдельном боксе, металась зараженная женщина: худое тело, потрескавшаяся серая кожа с обилием мелких нарывов, красные глаза. Она бесконечно царапала отросшими когтями стены, пока ее не выпустили.
Крейгу выдали только пистолет с полным магазином и оставили одного. Он стоял спокойно, хотя глаза выдавали напряжение.
–Начинаем, -сказала Галловей в микрофон. Замок щелкнул, дверь открылась, и женщина-зараженная шагнула в камеру.
На несколько секунд она замерла. Обычно зомби бросались на любого незараженного, но теперь поведение было иным: ее движения стали медленными, настороженными. Она повернула голову к Крейгу, понюхала воздух.
–Смотрим внимательно, -тихо произнес Баккер. -Сигналов нет. Биорадиообмена нет. Но запах и морфология для нее подходят.
Зараженная приблизилась, вытянула руки и коснулась плеча капрала. Долго ощупывала его грудь, шею, затем резко втянула носом воздух. Крейг не двинулся, только сжал пистолет.
И вдруг женщина застыла, словно что-то распознала. Ее тело напряглось, рот раскрылся, оголив острые зубы. В следующий миг она рванулась к нему с хрипом.
Крейг отбросил ее резким движением, словно куклу. Зараженная впечаталась в стену, но уже через секунду снова поднялась, готовясь к прыжку. Тогда он поднял пистолет и выстрелил ей в голову. Пуля пробила череп, тело повалилось на бетон.
–Ну и ладно, -сказала Галловей холодно, глядя на труп за стеклом. -Главное, сам вирус больше не проблема. А с дикими зараженными мы разберемся подавляющей огневой мощью.
Хейл медленно кивнул, делая пометки.
–Выходит, ''иммунитет'' не абсолютен. Они не принимают его как своего, но и не отторгают сразу. Это дает нам время реагировать.
–Этого достаточно, -отрезала Галловей. -Мы сделали человека устойчивым к вирусу. Все остальное – вопрос военной тактики.
Крейг медленно опустил пистолет и посмотрел на наблюдателей за стеклом. Его лицо оставалось уродливо искаженным роговыми наростами, но глаза смотрели прямо и ясно. Впервые с начала эксперимента он улыбнулся.
***
На одном конце зала заседаний расположился генерал Кейси с выражением привычного недовольства на лице. Рядом с ним несколько офицеров из штаба. На самом большом мониторе транслировалось лицо президента.
Галловей вышла вперед. На экране позади нее появилось фото капрала Крейга: до эксперимента и после. Слева – молодой морпех с короткой стрижкой, справа тот же человек, но с заметными наростами, опухолями, искаженный хаотичными мутациями
–Господа, -начала она. -Эксперимент с вектором на основе штамма TI-03A проведен. Капрал Джонатан Крейг выжил. Его когнитивные функции сохранены. Биоантенна в мозгу не сформировалась. Метаболизм стабилизировался на новой планке, иными словами: мы получили зараженного первой стадии без утраты разума.
В зале повисло молчание.
–Но внешний вид, -медленно произнес Кейси. -Он же выглядит как чудовище из фильмов ужасов.
–Морфологические дефекты значительны, -спокойно подтвердила Галловей. -Но не смертельны, слабо влияют на мобильность, работоспособность. Большинство можно исправить пластической хирургией. Суть в другом: вирус перестал быть опасным для человека.
Президент заговорил первым:
–Как быстро проявились изменения?
–Первые симптомы на девятый час, -ответил Хейл, подхватив нить. -Дальше была кома, системная недостаточность. Мы думали, что он не выживет. Но на третьи сутки он вернулся в сознание. С тех пор показатели только улучшаются.
–Сколько времени нужно для подтверждения стабильности? -уточнил президент.
–Минимум две недели, -вмешался Сандерс. -Мы обязаны проследить динамику. Но, судя по статистике с момента начала пандемии, стабилизированные зараженные не деградируют. Их морфология фиксируется сразу после трансформации. Разум тоже.
Президент кивнул.
–Понятно. Значит, мы имеем первый работающий прототип.
Галловей позволила себе тонкую улыбку:
–И это стало возможным только благодаря мощностям Шайенна. Без дата-центра, без универсального ИИ, который помогал нам расшифровывать многослойный геном Хронофага и моделировать его поведение, мы бы не справились. Это не лабораторная удача, это системная победа.
–И победителей не судят, -произнес президент, и его голос стал теплее. -То, что вы достигли ''почти успеха'' с первой попытки, без тестов на крысах и кроликах, беспрецедентно.
Кейси все еще выглядел хмурым, но не возражал. Президент продолжил:
–Команде Шайенна выделяются все необходимые ресурсы. В ближайшее время месяца я жду от вас готовой партии доработанных вакцин на основе Хронофага. Люди должны получить защиту, и как можно скорее...
Каждый понимал, что на их плечи легла ответственность не только за лабораторный эксперимент, но и за будущее страны.
Удовлетворенный президент откинулся в кресле и заговорил размеренным тоном, словно юрист на слушании:
–Хорошо, господа. Но прежде чем я подпишу распоряжение, мне нужны ответы на ключевые вопросы. Первое: насколько ''новый человек'' уязвим к остальным болезням? Мы должны понимать, не получим ли мы армию уродов, которые погибнут от простуды.
Галловей выдержала паузу и жестом пригласила к микрофону Хейла.
–Мы проверили целый спектр инфекционных агентов, -начал тот. -Хронофаг перестраивает клеточный аппарат. Репликация ДНК сопровождается встроенной системой репарации, куда более эффективной, чем у homo sapiens или даже голого землекопа. Практически все вирусные и бактериальные инфекции становятся бессмысленными, клетки блокируют внедрение чужого генетического материала. Более того, ткани сами продуцируют аналоги интерферонов, обеспечивая постоянную защиту.
Президент приподнял брови.
–Значит, простуды, грипп, даже ВИЧ для них неопасны?
–Именно, -подтвердил Хейл. -Мы уже протестировали несколько штаммов вирусов Эбола, гриппа, бешенства и лихорадки Денге на культурах, полученных от капрала Крейга. Ни один не смог закрепиться.
Слово взял Райт, глаза его сверкнули азартом:
–Более того, коллеги, речь идет не только о вирусах. Даже бактериальные токсины быстро нейтрализуются.
Президент кивнул, но лицо его оставалось строгим:
–Хорошо. А старение? В отчетах я постоянно встречах упоминания про его практически полную остановку у инфицированных.
На этот раз Галловей ответила сама, голос ее звучал твердо:
–Они не умрут от старости. По крайней мере, не в обозримом будущем. Мы говорим о сроках в сотни лет. Митоз клеток больше не ограничен укорочением теломер. Механизмы репарации ДНК совершеннее, чем у любого позвоночного, который когда-либо существовал. Теоретически, человек с хорошо интегрированным Хронофагом может жить бесконечно.
В зале повисло молчание. Даже генерал Кейси замер, сжав губы.
–Бессмертие... -тихо повторил президент. -Вы понимаете, какой вес это имеет?
–Понимаем, -спокойно сказала Галловей. -Но это не чудо, а биология.
Президент прищурился.
–Вы сказали ''практически все болезни''. Это значит, есть исключения?
Галловей не стала юлить.
–Любая форма жизни имеет слабые места, господин президент. Хронофаг создает почти идеальную систему защиты, но ''почти''– ключевое слово. Существуют бактерии и вирусы, которые мы называем неболезнетворными, условно-комменсальными. Они живут рядом с человеком тысячелетиями, не причиняя вреда. Но их биохимические сигналы отличаются от привычных патогенов. Хронофаг может попросту не воспринять их как угрозу.
Хейл вставил коротко:
–То же самое касается прионов. Их структуры настолько минималистичны, что встроенные механизмы репарации ДНК и белков иногда ''пропускают'' их. Теоретически, вспышка прионной патологии в популяции адаптированных не исключена.
Президент нахмурился.
–Значит, вы предлагаете заменить старые болезни новыми, еще более коварными?
–В общем, да. Я говорю, -твердо ответила Галловей. -Что это риск любой эволюции. Динозавры были вершиной своей экосистемы, пока не появились новые условия. Хронофаг делает человека устойчивым к 99% известных угроз. Но найдется одна бактерия, вирус или белковая аномалия, способная пробить защиту... Впрочем, уже известны прецеденты. Вирусная биомасса едва ли способна распространяться в джунглях или таежных лесах, дело даже не в холоде или чрезмерной жаре, а агрессивных бактериях, выделяемых растениями фитонцидах.
Президент молча перевел взгляд на Кейси. Генерал пожал плечами, лицо его оставалось каменным:
–Война – всегда риск. Если солдат получает бронежилет, это не значит, что он не может погибнуть от пули в голову. Но с броней у него шансов больше.
На губах президента появилась легкая улыбка.
–Сильное сравнение, генерал.
Он снова повернулся к Галловей:
–Хорошо. Меня устраивает ваш отчет. Победителей не судят, я жду от вас партию вакцин в максимально сжатые сроки. И если вы действительно подарили человечеству бессмертие... то, возможно, именно Шайенн войдет в историю как место начала новой эры.
Экран погас. В зале на несколько секунд воцарилась тишина. Пятеро ученых переглянулись. В их глазах было все – усталость, восторг, страх. Галловей первой нарушила молчание:
–Ну что ж, господа. Настоящая работа только начинается.
