Текст книги "Бастард его святейшества (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Хасан говорил, будто на его родине, в мавританских пустынях, мальчиков учат отдаваться двумя способами. Некоторые евнухи предпочитают долго растягивать пальцами и всякими предметами узкие зады, но другие утверждают, что только горячий твердый член заставит юношу понять силу любви. Принять ее всем существом… и как бы мальчик ни кричал и ни вырывался, позже ему понравится. Такой способ мавр и применил ко мне. Дождавшись, пока я исцелюсь, Хасан вновь навестил мою спальню. Смирившись с последствиями своего каприза, я отдался добровольно – и это было восхитительно! Прежде чем вонзить в меня свое орудие, мавр долго сосал мою плоть и проникал языком в то место, куда не всякая конкубина всунет свой язык. Он вылизал меня так, что, когда пришла пора платить за наслаждение, я был готов лопнуть от переполнявшего меня семени. Хасан положил мои ноги себе на плечи, и черная головка ворвалась в меня. Ему вновь пришлось зажимать мне рот.

– Надеюсь, ты орал от радости? – Дженнардо, как завороженный, следил за движениями ладони римлянина, а тот бездумно гладил себя по бедрам.

– Не только, конечно. Но боль была благословением. Хасан отведал меня трижды за ночь, и все три раза я орошал семенем покрывала и свою кожу. Так мы и развлекались. Очень скоро я научился принимать моего любовника без стонов боли и позволял ему все. Особенно мне нравилось брать в рот эту африканскую громадину, трогать губами выступающие вены… но чудеса быстро заканчиваются. Фра Беньямино – старший из моих наставников – заметил, что ученик спит во время уроков и носит на себе отметины страсти, и донес отцу. Опытный лекарь быстро понял, к чему пристрастился юный развратник: он попросту сунул пальцы мне в зад… Как только не утонул там весь, с колпаком в придачу?.. Отец приказал фра Беньямино выпороть меня на конюшне, а лекарь посоветовал еще и всунуть мне в задницу очищенный стручок красного перца. Дескать, так лечат от мужеложства… не очень действенный метод, должен признаться! Едва поротая часть тела зажила, и даже воспоминание о перце перестало жечь, мне начало не хватать мужских ласк…

– А что же Хасан? Что сделали с ним?

Акилле лениво повернул голову – отросшие за войну кудри римлянина растрепались и теперь падали на лицо и воротник, губы кривились.

– А дьявол его знает, Рино. Я его больше никогда не видел. Должно быть, отец приказал продать мавра или скормить псам… меня судьба этого жеребца не интересовала. – Ла Сента небрежно бросил пустой кубок на постель, поднялся плавным движением. Потянулся, раскинув руки в стороны. Сорочка закрывала бедра до половины, топорщилась на выпяченных ягодицах. Дженнардо проглотил слюну.

– Ты все это сочинил, верно?

Римлянин даже не соизволил повернуться.

– Даже если и так, то признай, что история была забавной! – и, распахнув скрипнувшую дверь, приказал громко: – Уберите со стола и можете отправляться спать. Мы с капитаном Форсой идем в купальню.

Дженнардо поерзал на постели, проверяя, сильно ли скрипит это древнее великолепие. Если да, то их будет слышать вся крепость. Но можно выгнать солдат из башни… такое весьма просто устроить: нужно лишь приказать удвоить караулы во дворе. Бастард добивался, чтобы одуревший от рассказа собрат полез проверять истинность каждого слова? Опасно так врать – опасно для собственного зада и достоинства, которое будет попрано проверкой. Значит, в байке о мавре есть крупица истины? Всякое случается под небом! Взять хоть то, как сам Дженнардо много лет назад свел близкое знакомство с Гаспаре Мясником. После смерти Сантоса прошло менее полугода, вина и ярость сжигали изнутри, и, напиваясь, молодой наемник принимался крушить все вокруг. Но от вони костра никуда не сбежишь, сколько ни вливай в себя вино, сколько ни затевай поединков. Должно быть, Дженнардо первым полез в драку со здоровенным, как медведь, Гаспаре, а очухался в какой-то кладовой, лежа животом на кипах шерсти, со скрученными запястьями и разбитым носом. Позже, протрезвев, Мясник перепугался не на шутку: изнасилованный заезжий аристократ мог отправить его на казнь движением пальца. Но на заднице происхождение не написано, видно, Мясник решил, что имеет дело с перепившим безродным авантюристом. Гаспаре вообще не отличался великим умом… зато кое-что другое у него было в порядке! Как следует разложив жертву, Мясник вылил ему между ног оливковое масло из подвернувшегося под руку кувшина. Впрочем, очевидно насильник заботился больше о самом себе и совершенно ошалел, когда вместо воплей боли услышал стоны удовольствия и требования продолжать. Потом Дженнардо благословлял дырявую память пьяниц, не позволившую ему запомнить каждый миг… но он орал под Мясником точно так же, как Акилле под своим мифическим мавром. Случка на постоялом дворе будто бы остановила мучительную круговерть из горя и бесконечных снов, в которых Дженнардо все еще бежал за Сантосом в огонь, и с этой ночи он начал приходить в себя. Наутро, трясясь и каясь, Гаспаре в искупление вины предложил поменяться местами.

Оливковое масло! Глядя, как Акилле исчез за дверью купальни, Дженнардо решил, что очень вовремя вспомнил о счастливом средстве Мясника. Искомое оказалось на столе – в небольшом медном кувшинчике – и удобно устроилось под рубахой. Выйдя из спальни, капитан приказал Ружерио усилить караулы во дворе и на стенах, лично проследив за исполнением… Акилле беспечен, как вся его семейка! А потом еще удивляется, отчего о Реджио ходит столько слухов, один страшнее другого. В клубах пара на совесть протопленной купальни ничего нельзя было разглядеть, но бастард был там: Дженнардо слышал, как стучит о деревянную кадку ковш и плещет вода. Чтобы не уподобиться Гаспаре, нужно вымыться, хотя бы по-солдатски быстро, дать себе время остыть, а несносному щенку еще раз подумать. Но длинная ручка ковша едва не выскользнула из пальцев, и Дженнардо со стоном прижал кулак к губам – Акилле на расстоянии вытянутой руки, голый и мокрый… Намыливайся давай! Пусть Ла Сента сделает последний шаг сам, пусть отвечает за свою дурацкую, непонятно для чего затеянную комедию. Дженнардо покрепче перехватил ковш и зажмурился. И все же, отбросив намыленную тряпицу и окатив себя водой, он видел в потоках смытой пыли нагое смуглое тело рядом, чувствовал его, и горло мучительно пересохло, а член напрягся так, что стало больно. Всего лишь интрижка, замена Дзотто, недаром он и его будущий любовник вновь изведают друг дружку в купальне, где разврату самое место! Всего лишь интрижка… но отчего же так страшно? Страшно и хорошо.

– Долго возишься, Рино, – пах окатило жаром от настойчивого и бесшабашного зова в этом оклике; и Дженнардо схватился за полотенце, прижал его к себе. Опомнившись, торопливо вытер лицо и руки. – Иди сюда. Мне тут не справиться…

Послышался громкий стук, со звоном покатился ковш. Дженнардо открыл глаза – все плывет в тумане, и тело ломит, будто избитое. Вот оно – желание, и нет ему преград. Акилле пытался поднять бадью с водой для полоскания, но для Дженнардо в его движениях не было никакого смысла. Он просто стоял и смотрел, слепой и глухой ко всему. Потом схватил заветный кувшинчик с дарами оливы, отшвырнул полотенце. Пусть разглядывает и знает, что его ждет! Но Акилле бросил бадью, отвернулся, точно нарочно, – блестела от пота и влаги поясница, волосы крупными кольцами завивались на затылке. И вот бастард уперся обеими руками в стену, ткнулся лицом в согнутый локоть и медленно выгнул спину. Римлянин намеренно плел о своем Хасане, чтобы заставить тебя забыть все сомнения, доказать право человека наслаждаться падением в пропасть! Чего ты боишься? Дважды в ад не попасть. Но Дженнардо боялся – отчаянно и дико, и от страха был неловок так, точно дотронулся до мужчины впервые. Опасно будить чужих чудовищ, когда собственные уже сорвались с цепи. К дьяволу, в преисподнюю!.. И не оглядывайся.

Он попытался повернуть Акилле к себе, заглянуть в его глаза, но тот сопротивлялся, упрямо пряча лицо. Лишь шире раздвинул ноги. Глупый мальчик, запутавшийся в своей негасимой злобе, а Валентино так тебя ненавидит. В греховном чаду мелькнуло распятье на голой стене и послышался строгий голос, предупреждающий о бездне. Я бы любил тебя так бережно, как никто больше, Тинчо, но ты не позволил. А сыну папы Адриана не нужна любовь, только похоть, и это превосходно! Прижавшись к податливой спине, Дженнардо покрывал поцелуями голые плечи, схватил в горсть мокрые кудри, притянул Акилле к себе, кусая открытую шею. Проводил ладонями от плеч до ягодиц – снова и снова. Поглаживал грудь, а руки скользили ниже, на подрагивающий живот, и когда ладонь коснулась ямки пупка, Акилле застонал протяжно. Выгнулся еще сильнее, вдавливая задницу в пах Дженнардо. Вот что ему по вкусу! Поласкать бы губами, но, если сядешь на пол, сил не хватит встать… голова кружилась отчаянно, а член ныл и наливался тяжестью так, что ног не сдвинуть. Несколько совсем не нежных поглаживаний по животу, и Акилле навалился на стену всем весом, будто не мог больше стоять. Плеснув из кувшинчика на ладонь, Дженнардо просунул ее меж раздвинутых бедер. Обхватил торчащую вперед плоть римлянина, несколько мгновений наслаждался тем, как плотно горячий ствол поместился в его руке. Самая сокровенная ласка вышла торопливой и слишком жесткой – палец едва протолкнулся в сжимающуюся тесноту, и Дженнардо засмеялся отрывисто. Ему хотелось прошептать в маленькое, прикрытое черными завитками ухо: «Я поймал тебя на лжи, мой милый девственник! Никаких десяти мужиков, никакого мавра Хасана, я буду у тебя первым. Я наконец-то тебя поймал!» Может быть, он даже и сказал это вслух, задыхаясь в пьянящем торжестве, но в следующий миг уже вновь целовал сходящиеся лопатки, прихватывая губами горчащую кожу, и шептал что-то требовательное. Тугие мышцы поддались не сразу, и, теряя терпение, Дженнардо уже проклинал дурное вранье, но вот Акилле обмяк, впуская его в себя. Задышал рвано, когда настойчивые пальцы заходили в нем взад-вперед. Такое сношение слаще для девственника, чем когда его берут по-настоящему, Дженнардо знал это, и потому, отпустив член римлянина, взял его обеими руками за бедра. Масла достаточно – вон течет по стройным ногам, а Акилле вот-вот спустит семя – пора! Бастард со стонами крутил задницей, пытаясь вернуть ласкающие прикосновения, а потом замер вдруг – он все понял. И когда головка члена раздвинула узкие стенки, забился, затрепетал, отчаянно стискивая ягодицы. Смоляные вихры мотались беспомощно, от боли Акилле почти бился лбом о доски, но не отступил, не попытался вырваться. Дженнардо, рыча и ругаясь, сильнее двинул бедрами, обхватил Акилле поперек живота и насадил его на себя. Римлянин распластался на нем, приоткрытые губы едва двигались, и грудь ходила ходуном. А Дженнардо держал в объятиях ослабевшее тело и упивался каждой судорогой сжимающегося нутра.

– Идем… идем в постель… ты на ногах не держишься, – простые слова дались с таким трудом, что Дженнардо останавливался после каждого, со всхлипами втягивая в себя раскаленный воздух, – только отодвинься… я сам не могу… не хочу тебя отпускать…

Акилле ответил невнятным стоном, попытался двинуться, но лишь сильнее всадил в себя налитой член и вскрикнул наконец – с яростью настигнутой самцом рыси. Оскалил белые зубы.

– Сволочь!.. Паскуда… аааа!.. Сучья тварь! – римлянин елозил задницей, пытаясь вырваться, но рука с такой силой вцепилась в бедро любовника, что кости, казалось, затрещали. Один толчок, второй, еще и еще – вдавливая пальцы в мягкие полушария, Дженнардо входил все глубже и понимал, что уже никто его не остановит. Рывком завел руку вперед, с силой стиснув полуобмякший член, принялся ласкать. Тронул головку, затеребил ее пальцами, радуясь капельке влаги и возвращающейся упругости. Акилле прижимался к нему так тесно, что и листка бумаги не просунуть, и теперь вскрикивал при каждом движении. Извернулся и запустил зубы в плечо Дженнардо, захлебнулся стоном, а тот как можно шире развел залитые маслом ягодицы и медленно, тягуче вставил до конца. Содрогаясь от усилий сдержаться, впился губами в потную шею, и семя брызнуло в его ладонь. Тело Акилле натянулось, подобно струне, и, сделав еще несколько толчков, Дженнардо излился, падая в набитую туманом пустоту.

Он опустил руки и стоял, шатаясь на подгибающихся ногах, а Акилле все еще сжимал его плоть в себе. Потом освободился лениво и неохотно, обернулся и обхватил голову любовника обеими ладонями. Приник к губам, прокусив нижнюю до крови, и целовал так, словно наказывал. А после, накрывшись одним полотенцем, хватаясь друг за друга, они добрались через холодную галерею до спальни и там рухнули на постель.

– Ну что, получил желаемое? – получасом позже, уже отдышавшись и глотнув вина, они лежали рядом, и Дженнардо вглядывался в изменчивые овалы. Акилле будто бы осунулся и выглядел измотанным, но глаза горели, и, поднося кубок к губам, римлянин улыбался. – Хочешь еще? Или уже ощутил последствия своих выходок?

Мерченар небрежно хлопнул ладонью по слегка прикрытой атласом заднице, а его любовник обернулся через плечо.

– Получил, – голос звучал так, точно Ла Сента убеждал сам себя, – ты даже не представляешь, насколько много я получил.

****

Многих должен бояться тот, кого боятся многие. Родриго Реджио, милостью святой церкви герцог Романьи, владыка многих земель, супруг наваррской принцессы и старший сын понтифика, презрел древнюю мудрость. Бык больше полагался на свое грозное имя, чем на стражу. Во дворе замка Беневенто, чьи песчаные шпили терялись в наконец-то показавшейся синеве, каждый занимался своим делом, а лаццарских мерченаров сопровождал едва ль десяток «красно-желтых». Оставляя заложников в пяти милях отсюда, командиры Быка издевательски щерились, своим беспечным видом намекая на трусость явившихся на переговоры. Похоже, Родриго не приходило в голову, что ненависть может толкнуть на самоубийственный поступок. Войти в его покои с тем, чтобы отправиться оттуда прямиком в ад, но уволочь врага с собой. Половина Италии закажет мессы за упокой души героя! Даже жаль, что никто из прибывших сегодня в замок Беневенто не способен на сей подвиг. Ведь не способен же, а, синьор Ла Сента?

Акилле прикинулся, будто не замечает пристального взгляда – замер рядом со своим жеребцом, разглядывая служек, что, расталкивая солдат, торопились привести замок и небольшую, но уютную, церковь в порядок. Неужто надеется, что братец пригласит их обоих на первую праздничную службу? Как знать, если переговоры будут удачны, может, и пригласит. Завтра Успение, сохрани нас всех Мария! Дженнардо запрокинул голову, вздохнул полной грудью. Если не ведаешь, чему ты должен помешать и кому помочь, остается лишь терпеливо ждать развязки. Интересно, сильно ли изменился Бык со времени их последней встречи?.. По правде говоря, Дженнардо не помнил, когда видел нынешнего знаменосца церкви последний раз, зато отменно запомнил первый… Это было накануне свадьбы Джованни и Луизы Реджио – старшие братья невесты, Хуан и Родриго, следуя обычаю, пригласили молодых кавалеров на дружескую пирушку. Жених и его приятели должны напиться вдоволь и нагуляться с доступными девицами, дабы на церемонии вести себя пристойно. Хуан Реджио, которому через год предстояло отправиться на погост, держался вполне просто, а вот Родриго улыбался так, будто хотел передушить гостей, начав с будущего зятя. Его окаянная улыбочка и запомнилась Дженнардо лучше всего… а той же ночью они с братом оказались в другой компании – в римском палаццо герцога Форса собрались враги папы Адриана. Наслушавшись тамошних речей, Дженнардо по наивности спросил отца, для чего тот берет в невестки Луизу, если так хочет смерти ее батюшки. Герцог Форса высмеял сына, и тот махнул на все рукой, решив хотя бы напиться с толком. Он и напился, а потом в обнимку с не менее хмельными приятелями высмеивал гостей, что шушукались по углам. Валентино тоже шептался с Гвидо Орсини и прочими. Тощий юнец в кардинальской мантии, аккуратной красной шапочке, прикрывавшей коротко стриженые светлые волосы. Кто-то из собутыльников брякнул: «Смотрите, он точно ребенок, вырядившийся в костюм взрослого!» Дженнардо захотелось возразить – одеяние князя церкви шло Тинчо, будто он в нем родился. Юный отпрыск семейства ди Марко смотрел на ровесников, как на зверей, по недоразумению вырвавшихся из клеток, и не выпускал из рук молитвенника. И Дженнардо кольнуло острое чувство не то омерзения, не то зависти: Валентино, в отличие от него самого, понимал, что здесь происходит. Ну и пусть, зато ему не вести конницу в бой! За минувшие годы ничего не изменилось, просто прелат начал помыкать военным, а тот не слишком сопротивлялся. «Волей святой матери церкви приказываю вам оставаться живым…» Хорошо, что он взял секретаря ди Марко с собой – священник может проболтаться в нужный момент. Кстати, где этот проныра?

Дженнардо обернулся, отыскивая тонзуру и черную сутану. Хвала Пречистой Деве, прислужник кардинала не растаял в прозрачном воздухе, всего лишь отошел, разглядывая балюстраду, на которой должен был появиться Бык.

– Не вертись, Форса, умоляю, – зашипел Акилле, с досадой комкая перчатки, – они и без того убеждены, что мы уже десять раз наложили в штаны.

Безупречный черный бархат под толедской кирасой, белый плюмаж на шляпе – уж конечно, Ла Сента не упустил случая вырядиться! Он и собрата привел в порядок, придирчиво разглаживая каждую складку на таком же черном камзоле, добытом из сундуков Родриго.

– А то ты еще не обделался, – тихо фыркнул Дженнардо и тут же замолчал: дразнить Акилле сегодня опасно. Они поговорят потом, если, конечно, переживут переговоры. Но горечь комком подступала к горлу, и он не мог прогнать ее. Проклятущий бастард разрушал все его попытки не думать о своей драгоценной персоне хотя бы полчаса!

После приключения в купальне Дженнардо дрых сном праведника и проснулся оттого, что услышал резкий голос Ла Сенты, который во дворе распекал кого-то из гасконцев. Орал, как обычно, не думая, насколько оскорбительными могут быть его слова… тот самый человек, что вчера кончил с его членом в заднице, вис на нем, целуя с благодарной страстью, впиваясь зубами в уплату за свою покорность? Два дня Акилле вел себя так, будто бы ничего не произошло, и Дженнардо уж было подумал, что римлянин решил не продолжать свои опыты. Два дня Дженнардо убеждал себя в безразличии к выходкам бастарда. Они едут на переговоры с Красным Быком, прочее не имеет значения! Какое ему дело до того, с кем развлекается наглый, шумный, бессовестный поганец и что с ним станется? Акилле носился по крепости, не давая задать ни единого вопроса, но все же Дженнардо отловил его за ужином, поинтересовавшись, куда Ла Сента дел своего верного Бальтассаре. Сержант-гасконец был так предан своему капитану, что его отсутствие тревожило… Впрочем, бастард отделался от расспросов в своей излюбленной манере. Ну и пусть ди Марко сожрет тебя, гадина! Два дня… когда спустились сумерки второго, Дженнардо засел с оставшимся хересом в спальне Ла Сенты и постарался смириться с тем, что хозяин сделал из него… что, собственно, сделал? Развлечение, интрижку, инструмент для проверки? А разве не того же хотел ты сам?

Акилле явился после первого же глотка, молча отнял херес и, словно ревнуя, совсем не игриво куснул туда, куда только что прижимались края кубка. Властно потянул Дженнардо к постели, и тут пришлось убедиться – разукрашенное атласом страшилище действительно скрипит, и еще как! Они кувыркались на нем почти до рассвета, и для начала Дженнардо научил Акилле тому, что куртизанки подороже зовут «двумя лебедями», а уличные шлюхи «игрой в обе дудки». С мужчиной проделывать подобное еще забавней и удобней. Он заставил более легкого Акилле развернуться лицом к своим чреслам, и тот охнул, когда его плоть почти полностью погрузилась в чужой умелый рот. Бастард быстро сообразил, что требуется от него самого… о, какой же он умница, когда не упрямится! Огромного труда стоило остановиться вовремя, спихнуть Ла Сенту и подмять его под себя – приучать к болезненному проникновению нужно на пике удовольствия, тут мавр Хасан прав! Заглушив губами стоны, он повалил римлянина на бок и легко вошел во влажное от собственной слюны отверстие. Акилле сопротивлялся, хотя каждое движение его кричало о желании… ругнувшись, он столкнул любовника с себя, прижал плечи к покрывалам, навис сверху. А потом откинул кудри со лба и изрек величественно:

– Мне удобней вот так! – и сам опустился на вздыбленную плоть, заставляя Дженнардо приноравливаться к нему, точно лошади к взыскательному наезднику. Они пользовали друг друга почти в полном молчании, а наутро обменялись лишь сухими, короткими фразами.

– Синьор капитан, позвольте, упряжь ослабла, – Ружерио точно из-под земли вынырнул! Дженнардо хотел было сказать, что заниматься конем можно и после, но командир его охраны пристальным взглядом оборвал все возражения. Склонился к поводьям, отталкивая лошадиную морду, и зашептал: – Поговорить бы, синьор… дело срочное.

«Красно-желтые» по-прежнему не обращали на них большего внимания, чем на пожаловавших во двор замка Беневенто маркитантов, Акилле же изучал облака. Отведя капитана в сторону, Ружерио тоже поднял глаза к небесам и вздохнул:

– Нечисто тут, синьор капитан. Я дружка встретил, воевали с ним в банде Колонны, еще до Андалусии, а теперь Бласко при Быке отирается… так вот, он признал секретаря пресвященного Валентино. Чуете, синьор капитан? Бласко толкует, будто бы падре приезжал сюда в начале августа, но какого числа, он не припомнит. Приехал – и прямо к Быку. Они поговорили, и в ту же ночь Реджио отправил к вам гонцов, ну, переговоры предложил… Бласко нужно заплатить, и побыстрее! Он тут со своим сержантом сцепился, службу хочет оставить…

Загремели распахнувшиеся двери – сразу обе окованные железом створки, точно пропуская короля, – и низкий голос пророкотал:

– Родриго Реджио, герцог Романьи, синьор Камерино, Урбино, Форли, Фаэнцы и Римини!

Высокий человек, одетый в черное, стремительным шагом вышел на балюстраду и остановился, не глядя вниз. Жесткое лицо, чуть вьющиеся волосы темной бронзы, непререкаемая воля в каждом жесте. Человек остановился у перил, чуть склонил голову в приветствии, но Дженнардо следил не за Быком. Акилле развернулся всем телом, изморозь гнева и восторга сковала побелевшие скулы, превращая красоту в мертвый камень. И Дженнардо понял, отчего бастард не боялся бездны, летел ей навстречу, будто обезумевшая птица. Акилле Реджио уже познал самый страшный из грехов – грех любви.

Любви к родному брату.

Часть пятая

Любовь

Старайся крылья не испачкать клеем,

Кто угодил в любовный клей стопой.

По мненью мудрых (мы ж свое имеем),

Любовь всегда кончается бедой,

И пожинаем мы, что сами сеем...

Лудовико Ариосто

Отрывок из поэмы «Неистовый Орландо»

Родриго Реджио не сделал ни единого движения им навстречу, лишь следил за тем, как враги поднимаются на балюстраду. Неподвижность Быка странным образом успокаивала, как и «красно-желтые», что неотступно сопровождали их, прилипнув к бокам и спине. Беспечность и дружелюбие вызывают подозрения, но настороженность расставляет все на свои места. Дженнардо хотелось думать, будто самый острый страх в нем вызывает возможное приглашение на ужин и вечернюю службу. Хотелось бы… рядом с ним Акилле двигался, точно механическая кукла, чьи ломаные жесты описывал один из учеников великого Леонардо. Влепить Ла Сенте затрещину, схватить за руку и увести отсюда, пока не поздно! Воистину, это будет самым удачным решением. Они согласились на переговоры, но кто же знал, что одно присутствие брата превратит Акилле в скованного чужой волей паяца? Валентино предупреждал, говорил… кардинал много чего говорил, но тайно прислал сюда своего гонца! Дженнардо положил ладонь на эфес сабли и поднял голову. Оборачиваться к Акилле жутко, оглядываться назад бессмысленно, он будет смотреть только на стоящее перед ним чудовище и придумает, как выйти из его логова живым. Капитан никогда не относился к Родриго с той, почти мистической, ненавистью, какую выказывали все вокруг, начиная от отца и заканчивая простонародьем, но в единый миг все изменилось. Кто, если не демон во плоти, мог превратить Акилле Ла Сенту, с его наглостью и шалым весельем, в эдакое чучело с застывшей гримасой на губах? Внезапная ярость и подтолкнула Дженнардо заговорить первым, хотя по этикету это полагалось сделать Реджио. Красный Бык, которому папаша в тиаре преподнес краденый титул, для него не герцог и не знаменосец святой матери церкви! Просто незаконнорожденный проходимец, которому повезло больше, чем прочим детям священников, каких в католическом мире тысячи.

– Внушительное вы нам предоставили сопровождение, синьор. Хотелось бы верить, что эскорт не превратится в тюремщиков или палачей.

Теперь они подошли так близко, что до Родриго можно было бы дотронуться. Бык определенно пошел в испанских Реджио, отсюда и несходство братьев. Широкие угольно-черные брови, светло-карие глаза, упрямый подбородок и стриженые под «цесарский» шлем короткие пряди с заметной рыжиной. Никаких овалов и теней – прямой, яркий и беспощадный.

– Я пригласил вас сюда лишь потому, что время дорого, и мне надоело тратить его на беготню за слишком слабыми противниками. Но вы, Форса, равно как и ваш дражайший братец, всегда отличались чрезмерной осторожностью, не так ли?

Должно быть, герцог Форса посоветовал бы сыну затолкать оскорбление во вражью глотку, но Дженнардо только фыркнул. Яснее белого дня: Акилле всю жизнь потратил, чтобы стать таким же, как старший брат, выучил все эти фортели и ужимки, но ему это не помогло. Римлянин рядом вдруг вздохнул коротко, благодарно и выпрямился. Хвала Пречистой Деве, ожил наконец! Никогда еще Дженнардо не был настолько рад слышать этот звонкий, язвительный голос, так не похожий на глухой тембр Родриго.

– Однако же слабые противники загоняли вас настолько, что вы выдохлись, ваша светлость, – Ла Сента поклонился издевательски низко, – и все же решили потратить ваше бесценное время на переговоры. Что ж, приступим! Драгоценным течением минут дорожите не только вы, смею сказать…

– С каких это пор ты зовешь меня светлостью, Акилле? – Бык улыбнулся холодно, а Дженнардо захотелось отойти в сторонку и посмотреть, какой из двух Реджио загрызет другого. Он бы так и поступил, не будь за его спиной Лаццаро, жалованья его парней, а у плеча – слишком самоуверенного дурня, что может угодить в собственную ловушку.

– Светлейший герцог ранее не жаловался на короткую память, – черты Акилле вновь опасно застыли, – с тех самых пор, как вы отказались считать меня братом. Отказались, подтвердив свое презрение пощечиной. И даже не одной.

Бастард быстро поднес руку к щеке, потрогал пальцами кожу, будто на ней все еще горели следы ударов. Растянул губы, пугающе повторяя улыбку Родриго:

– Жаль, в ту пору вы еще не были светлейшим герцогом и знаменосцем церкви, тогда б ваши затрещины посвятили меня в рыцари. В те времена этот пост подле святого отца занимал другой человек… и, к слову сказать, весь христианский мир убежден, что вы расправились с ним, дабы расчистить себе дорогу.

Вот это да! Дженнардо оставалось лишь сожалеть, что Господь не сотворил его двойника, потому как одна половина капитана Форсы страстно желала продолжения спектакля, а вторая громко требовала немедля прекратить ссору, грозившую сорвать переговоры. Казалось, Бык сейчас превратится в тигра и с рычанием кинется на наглеца, посмевшего попрекнуть его убийством родича. Кровь Джованни Реджио еще долго будет пятнать руки его брата, пролил он ее или нет. Но, прежде чем благоразумие Дженнардо одержало победу, Родриго справился с собой. Хлопнул Акилле по плечу, качая головой с таким видом, будто обращался к несмышленому ребенку.

– Вижу, мои затрещины не пошли в прок, братец. Тебя вообще мало били и слишком много баловали. Отец предоставлял вам с Жофри полную свободу, мать тряслась над тобой, и Луиза не отставала от нее – попустительство принесло печальные плоды. Жофри сидит как пристегнутый возле своей потаскушки-жены, а ты… – герцог Романьи презрительно щелкнул пальцами; конечно, Родриго давно знал то, что открылось Дженнардо в первые месяцы знакомства с Ла Сентой: бастарду невыносимо пренебрежение, – еще не вырос из детских штанишек. Мелкие предприятия, грошовые войны, грабеж на большой дороге, как я слыхал… еще чуть-чуть, и я решу, что ты не Реджио.

Будто боевые мечи звенели меж братьями, Дженнардо слышал низкий гул… что ж, истина стара. Больнее всего задевают те, кто слишком близко и все про нас знает. Еще миг, и Акилле не выдержит, сорвав и попытку договориться, и собственные планы.

– Знаменосец церкви не может ошибаться, – Акилле спокойно поклонился, – я и в самом деле не Реджио. И, думаю, о капитане Ла Сенте люди будут помнить и тогда, когда папский род канет в Лету.

Братья молчали, разглядывая друг друга. Ну, пусть переваривают, теперь настал момент вмешаться. Дженнардо коснулся пальцами полей шляпы – любопытно, Родриго признает свой гардероб?

– Полагаю, обмен любезностями можно считать оконченным?

Бык обернулся к нему с такой гримасой, что не наблюдай Дженнардо подобное с начала весны, было от чего испугаться и прийти в ярость. «Кто вы такой, милейший, и какого черта вам нужно?» – Акилле приучил капитана не принимать всерьез напускное презрение. Чем явственней Бык его выказывает, тем сильнее заинтересован!

– Мы начнем переговоры здесь, или вы дадите нам возможность оценить убранство замка Беневенто?

– О да, я бы хотел познакомить вас с мадонной Леоной, – Родриго изобразил нечто с любым другим сошедшее бы за вежливость, – у нее слабость к проигравшим, знаете ли… а у меня слабость к ее желаниям. Прошу!

Бык первым шагнул к высокому проему из белого известняка, а мерченары невольно переглянулись. Леона Монтуори? Графиня Леона Монтуори делит досуг и постель с Родриго Реджио! Хоть один слух и в самом деле оказался правдой. Узкий коридор, где под слоем копоти проступали старые фрески, круто вел вверх, и, шагая вслед за братьями, Дженнардо старался разгадать новый ход. Для чего Быку знакомить их с любовницей? Прямая спина Акилле не могла дать ответ, но «собрат» по крайности перестал напоминать соляную статую. Галерея кончилась, и солдат в красно-желтом камзоле распахнул перед ними двери зала. Не слишком-то подходящее обиталище для самого богатого человека в Романье: прокопченные стены, огромный деревянный стол и такой же старый очаг замысловатой кладки. Люстра с полсотней свечей свисала над столом так низко, что свет бил прямо в глаза, и потому Дженнардо не сразу заметил сидящую в кресле женщину. Впрочем, капитан видел ее портреты не единожды, и теперь сердце невольно забилось быстрее. Несравненная красавица прославилась еще в четырнадцатилетнем возрасте, когда один из Колонна, возжелавший девицу, пошел войной на замок ее отца. Леона отговорила кавалера от штурма, пообещав ему руку и тело, и их обвенчали в придорожной часовне, но через год Колонна умер, а красотка оттяпала у родственников столько золота, что без нового мужа богатство было не защитить. Граф Монтуори взял на себя заботы о вдове – он был молод, хорош собой и рвался воевать, как, впрочем, и Колонна, – но Леона далеко не каждому по зубам… жена толкала графа на немыслимые авантюры, а он млел у ее ног – до тех пор, пока за ним не пришла безносая. С тех пор вдова успела вскружить головы многим, начиная от французского короля, которому она стоила изрядного удела в Провансе. Корона лишилась богатых земель, зато Леона удвоила состояние. Позже красавица стравила меж собой двух весьма почтенных кардиналов, да так, что папе пришлось вмешаться. Как понтифик наставлял на путь истинный женщин, было известно каждому, но вдова выманила у Адриана титул для сына и помахала ему ручкой. Паучиха, заморившая двух мужей! Желанный приз для каждого, кто сумеет его удержать! Женщина, читающая наизусть Платона и Катулла, сама сочиняющая верши, что пришлись по душе Лоренцо Великолепному! Женщина, чья красота для любого мужчины – все равно что огненный бич! Женщина, публично поклявшаяся, что никто, кроме покойных супругов не касался ее тела! Все это пронеслось в голове у Дженнардо, пока Леона по французскому обычаю протягивала ему руку для поцелуя. В двадцать четыре года графиня была хороша и свежа, как юная пастушка, но строгий черный бархат с серебряной отделкой и блеск драгоценностей в высокой прическе отвергали все мысли о селянах. Полная грудь в низком вырезе, белизна кожи и крошечная родинка на плече. Живые темные глаза, алый крупный рот и небольшой задорный носик. Леона подала руку и Акилле, а после протянула ее вставшему за креслом Родриго. Но, в отличие от капитанов, герцог Романьи действительно коснулся узкой кисти губами, задержался там, где бьется пульс. Перевернул ладонь и вновь поцеловал, а графиня гортанно засмеялась. Эта женщина – все равно что корона на голове, все равно что сожженный тобой Лувр иль Альхамбра. Родриго Реджио показывает всем, что в мире нет того, кто добился бы большего. Так-так…