Текст книги "Бастард его святейшества (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Чего вы молчите? – нетерпеливо бросил Ла Сента. В тусклом свете ламп лицо его светилось, будто омытое весенним искрящимся дождем. Не верится, что этот красавчик каких-то десять минут назад лежал перед ним со спущенными штанами.

– Ну, по справедливости, вы должны остаться здесь и сберечь для нас крепость. Не будь дурацких выкрутасов ваших гасконских разбойников, я бы сейчас стоял у Лацци, – равнодушно откликнулся Дженнардо, еще усердней захрустев луковицей. – Жаль бросать кулеврины, ведь быстро мы их не вытащим. Вот только вы не согласитесь на подобную жертву, не правда ли?

Под удивленными взглядами солдат Акилле ухватил его за локоть и потянул со стола. Подтолкнул к выходу, и, едва тревожный свежий ветерок перебил запах жаркого, зашептал со злостью:

– А почему бы и нет? Моя вина тут ни при чем, но, если это принесет нам победу, я останусь в крепости, и «красно-желтые» ногой сюда не ступят!

Близко-близко Дженнардо увидел смоляной завиток на скуле, и сам испугался силы желания тронуть его губами. Отвел глаза, вслушиваясь в горячую скороговорку.

– Просто я полагал невыгодным удерживать крепость в таких условиях. Мы можем сжечь здесь все, что горит, включая пушки, и тогда Бык возьмет пустую скорлупу. Что он станет с ней делать? Тем паче: у нас в руках Мигель, и на первом привале мы его допросим…

– На первый взгляд, вы правы, но Великий Капитан де Кордоба называл то, во что мы вляпались, «кроличьей войной». Никто уже не сможет расправиться с противником одним хорошим ударом, а для кроликов важнее всего…

– Нора! – Акилле засмеялся. – Как можно больше нор, в коих можно прятаться. Я признаю, у вас больше опыта. Крепость останется нашей, нечего тут больше обсуждать. Пора готовить оборону.

– Вам придется сидеть здесь в осаде, и, если не вмешается провидение, едва ль я смогу помочь вам.

Решение римлянина говорит либо о большой храбрости, либо о хорошо продуманном предательстве. Зато после не останется сомнений. Черт возьми, мальчишка рискует отчаянно! И пусть Дженнардо Форса на своем коротком веку видал любые фортели, он не хотел, чтобы проверкой искренности бастарда стала его смерть.

– Надеюсь, ваше зверье не взбунтуется вновь, когда вы велите им бросить барашка и взяться за работу.

– Эээ… пусть лучше они его съедят вначале, – Акилле сердито фыркнул, и остатки обиды сгинули без следа. Римлянин способен превратить его в кипящий котел за секунду, но сейчас… просто Ла Сента слишком горяч и упрям, и, видно, то, что случилось в его семье, ничему его не научило. Вот только у него может не хватить времени научиться осторожности и смирению. Дженнардо положил ладонь на локоть бастарда и слегка погладил плотную ткань.

– Мигеля я оставлю вам. Постарайтесь не прикончить «кабанчика», возможно, мы его обменяем, – он ждал отпора, но Акилле хмыкнул и ответил весело:

– Не учите меня обращаться с пленными. Ты намеренно наелся лука, Рино? Ненавижу этот запах, а не то расцеловал бы тебя на прощанье!

****

Дождевые капли уже не барабанили по крыше, а лишь шлепались на облупленные доски с глухим, чмокающим звуком. Не годится прикрывать Богоматерь от ненастья деревом, но, видно, приход этот слишком беден. С лица и убора Пречистой Девы от частых дождей и солнца слезла вся краска, а доски разбухли, и первые капли уже стекали по когда-то позолоченному венцу. Рядом с ободранной Марией благоденствовала Святая Лючия – кто-то позаботился прикрыть ее куском железа, и Дженнардо подивился такой несправедливости. Русые косы святой сохранили цвет, и даже выпученные глаза на блюде сияли синевой. Дженнардо всегда терпеть не мог житие Лючии Сиракузской – подумаешь, так вцепилась в свою невинность, что предпочла остаться без глаз и без грудей. Что может быть глупее? Все мы цепляемся за то, что кажется дороже вечного спасения, но проходит время, и великая ценность обращается в прах под ногами. Сожалела ли Лючия о пожелавшем ее патриции, когда стонала в публичном доме под легионерами? Гораздо проще согласиться принадлежать одному мужчине и нежиться в шелках, чем закончить земной путь изуродованной и обесчещенной. Но после смерти Лючию взяли на небеса. Стало ли это для нее утешением? Пожалеет ли кардинал ди Марко в великолепии римских дворцов о потраченной на интриги молодости, или власть заставит его забыть о жертве? Раскается ли Акилле Ла Сента в своей ненависти к брату, если ему преподнесут голову Родриго на блюде – так, как деревянная Лючия несет свои вырванные глаза? Холодная капля хлюпнула на шею, и Дженнардо чертыхнулся. Он забрался под хлипкий портик, чтобы без помех прочесть письма, а теперь ударился в философствования, подобно какому-нибудь монаху. Но как быть, если оба союзника требовали одного, а враг совсем иного? Ничего, он велит дать местному священнику пару-тройку флоринов, и пусть тот обновит крышу над Марией, ну, и Лючией заодно.

Послания Валентино и Ла Сенты застали капитана на перекрестке с часовенкой, а гонцы Родриго Реджио явились двумя днями ранее. Посланцы Быка не стали рисковать и просто оставили зашитое в кордовскую кожу письмо на виду у лагеря, скрывшись прежде, чем вдогонку рявкнули аркебузы. Дженнардо нравилось думать, что ни один город не обошелся Быку дороже Лаццаро – подумать только, непобедимый не может взять его уже третий год! «Кролики» не выиграли войну, однако не выиграла и «лиса», а значит, беготня по Лаццарской долине может продолжаться до бесконечности. Они расстались с Акилле месяц назад, но жаркий, благодатный июль был милостив к лаццарским мерченарам. Хотя, оставив Ла Сенту в крепости, Дженнардо весьма сомневался в своей удаче: его отряд столкнулся с Толстым Бароном в четырех милях от Лацци. Рядом с вымпелом французского наемника, который и впрямь носил баронский титул, развевалось красно-желтое знамя герцога Романьи. Разведчики доложили верно, но Дженнардо отдал бы полугодовой доход за их ошибку. При Родриго солдаты дрались вдвое злее и упорней, и едва столкнувшись с конницей Быка, капитан приказал своим людям отступить. «Кролики» разбежались по долине небольшими отрядами, и Родриго неделю потратил на погоню. В конце концов «лиса» настигла аркебузиров сержанта Вито – из пятисот человек спаслась лишь сотня, а самому Дженнардо пришлось удирать до самой Лацци. На берегу ленивой, напоенной солнцем реки его и осенило. Для Быка путь на город был открыт, вот только старший сын папы туда не торопился. Представляя, что Акилле сидит рядом на зеленом пригорке, Дженнардо будто слышал голос римлянина: «Или Цезарь, или никто, забыл?» Родриго не желал хватать беззащитный город, пусть там и засели злейшие враги его отца. Разве найдешь славу, пленив двух кардиналов и старика Орсини вкупе с бессильным сыночком и не менее немощными синьорами Урбино и Камерино? Политика папского престола не так уж и волновала знаменосца церкви… забавно. До чего же Реджио странная семейка! Окажись сам Дженнардо на месте врага, да просто любой здравомыслящий человек, что бы он предпринял? Послав на плаху ди Марко и кардинала Лаццарского, папа Адриан избавится от язвы вражды в святейшей курии; расправившись с Орсини и прочими властителями помельче, навсегда закрепит за сыном отобранные владения казненных – милое дело! Ну, а кроме того, лаццарские мерченары Форса и Ла Сента останутся без нанимателей, наемники не воюют бесплатно! Без сомнения, Родриго Реджио понимал все преимущества захвата города, но он и шагу на Лаццаро не сделал. Что двигало сыном папы – честь иль в самом деле желание обрести бессмертие в памяти потомков? Бык хотел растоптать сильного врага, способного огрызаться, и плевал на выгоду.

Дженнардо так и не решил, какие резоны правили Быком, но зато придумал выход. Всю ночь его отряд переправлялся через Лацци, а утром, не дав людям и лошадям поесть и отдохнуть, капитан приказал идти на Урбино. Бык оставил там триста воинов, в распоряжении Дженнардо имелось четыреста. Что ж, три года назад один из сержантов Быка взял Римини с меньшими силами! Не то чтобы Дженнардо всерьез рассчитывал захватить Урбино, скорее ему требовалось надежней отвлечь Родриго от Лаццаро. Еще через неделю, когда белые стены Урбино уже было видно невооруженным глазом, маневр Дженнардо спас жизнь другому «кролику». Бык приказал Толстому Барону осадить «нору» его собрата Акилле, и Дженнардо пережил неприятнейшие дни, ожидая известий о падении крепости. Но Родриго оценил Урбино дороже поимки брата, и Толстый Барон повернул назад. Хотя донесение из Лаццаро обещало капитану Форсе премию в десять тысяч флоринов в случае освобождения Урбино из рук Реджио, он не стал рисковать и вновь перейдя Лацци, вернулся в долину. А потом зарядили дожди, благословляемые всеми, кроме владельцев виноградников и самого Родриго. Больше всего ливням радовались оба «кролика», представляя себе, как ярится Бык, глядя на распутицу. Оставалось сидеть в норах и ждать, но ведь Бык, по словам брата, ненавидит любое промедление… Лето уходило стремительно, растекаясь потоками дождя. Лето, которое могло сделать Родриго властелином половины Италии, а вместо почестей герцог Романьи месил грязь на придорожных привалах. Терпение врага лопнуло первого августа: Дженнардо вновь удирал от Толстого Барона, только теперь в сторону Лаццаро, «нору» Ла Сенты обстреливало сразу двадцать орудий. Акилле устроил вылазку за стены и тем вновь спас крепость, а Дженнардо в одну прекрасную ночь отомстил за погибшего сержанта Вито Паскуале. Резня под проливным дождем, почти в кромешной темноте, забрала жизни многих «красно-желтых» и вынудила Быка прекратить погоню. Им вновь удалось выкрутиться, но в самом чудесном сне капитану Форсе не приснился бы подобный исход кампании – десятого августа герцог Романьи предложил мерченарам начать переговоры.

Теперь же в походной суме Дженнардо лежало три письма. Послание Быка он уже изучил вдоль и поперек и больше всего на свете желал сжечь его немедля. Строго и лаконично Реджио сообщал бывшему родичу о том, что желает видеть его и капитана Ла Сенту не позднее дня Успения Богоматери в замке Беневенто, что на южном берегу Лацци. Хм, Родриго не единожды расправлялся с врагами подобным способом: заманивая их в ловушки, откуда мало кто уходил живым. Акилле знал историю своей семьи отнюдь не хуже и потому писал:

«Мы согласимся на переговоры лишь в том случае, если предоставленные заложники удовлетворят наши запросы. Между нами говоря, я бы предпочел не соглашаться вовсе, но не в силах устоять пред искушением. А вы? У нас есть еще три дня, не желаете ли обсудить новости за кубком вина в моем обществе?»

Римлянин попал в яблочко: от подобных предложений Родриго Реджио не откажется и святой мудрец, а сын герцога Форса таковым себя не считал. Яснее ясного – Бык предложит им условия сдачи, а в случае отказа положит все силы на то, чтобы размазать тонким слоем по долине. Кардинал ди Марко не зря платил шпионам, его письмо было куда пространней:

«Как князь церкви приказываю вам отказаться от любых условий, предложенных самозваным герцогом Романьи. Как ваш друг настаиваю: постарайтесь протянуть время до дня Успения, и положение наше станет куда более прочным. Я день и ночь молю Господа о нашем спасении и вашей жизни».

Письмо Валентино привез сухопарый пожилой секретарь – Дзотто частенько жаловался, будто этого священника ди Марко почтил своим доверием, тогда как самому Андзолетто давал лишь простейшие поручения. Дженнардо потратил достаточно времени на расспросы посланца, но ему так и не удалось узнать, что случится в день Успения Богородицы. Оставалось лишь дожить до него и проверить. Лето и впрямь принесло много нового: с некоторых пор Дженнардо все больше верил Акилле Ла Сенте и все меньше Валентино ди Марко.

Святая Лючия продолжала взирать на капитана всеми четырьмя глазами – те, что лежали на блюде, пялились особенно пристально. Дженнардо вздрогнул от очередной капли, скатившейся за воротник камзола, и подмигнул мученице.

– Наш бастард очарователен. Выпить кубок вина в его обществе… А что для этого мне придется просочиться сквозь посты Толстого Барона, то, какие, право, пустяки!

Святая глядела укоризненно. Тот, кто сидит под железной крышей своей праведности, не поймет исхлестанного ветрами соблазнов. Дженнардо спрятал письма обратно в суму и пробормотал удивленно:

– Я поеду, непременно поеду, и он это знает.

****

Просто хоть пари заключай сам с собой – никогда не угадаешь, какие чувства Акилле вытащит на свет божий при следующей встрече! В духоте и сырости бесчисленных привалов, на самой грани сна Дженнардо видел раздвинутые колени, ощущал под своими ладонями поджатые прохладные ягодицы и настойчивую руку на своем плече. Иногда ему казалось, будто встретив Ла Сенту, он попросту тут же спустит в штаны, но увидев лощеного красавца на крепостном валу, капитан не испытал ничего, кроме привычного раздражения. Округа на десять миль кругом обезлюдела – брошенные поля, гниющие виноградники, сожженные хижины и рвы, заполненные грязной водой. Оборона крепости досталась лаццарцам дорогой ценой. Видимо, гасконцы Ла Сенты так не считали и вместо работы беспечно распивали вино на земляных кучах. Посреди луж и замурзанных усатых рож бастард выглядел эдаким Роландом, еще не угодившим в передрягу. Рассматривая вишневый колет, кипень черных кружев и узкие замшевые штаны, Дженнардо разом ощутил каждое пятно на собственной одежде и невольно потрогал давно не бритый подбородок. Акилле повел рукой в галантном приветствии и окинул собрата таким взглядом, что в пояснениях не нуждался.

– Выходит, не зря я велел греть воду, милейший.

Главное, смотреть не на бастарда, а в неглубокий ров между ними, который предстояло перепрыгнуть. Не хватает еще угодить в лужу на глазах у этого щеголя.

– Вы по дороге сюда влезли во все подвернувшиеся канавы или выбирали те, что погрязнее?

– А вы перевешали всех вилланов, чтобы вырядится так, или отыскивали жертв побогаче? – капитан, не обращая внимания на предложение помощи, оперся на плечо Ружерио и, оттолкнувшись как следует, оказался рядом с римлянином. Крепость за спиной Акилле все так же грозила рухнуть, но все никак не рушилась, каким-то чудом противостоя натиску осад. Впрочем, Ла Сента приказал заделать свежие пробоины, к которым сейчас потянулись люди Дженнардо – гасконцы вместе со своим капитаном выдержали здесь нешуточные бои, на их следы стоило взглянуть. Добросовестно оглядев выкопанные кругом рвы, мостки и лестницы, Дженнардо уставился на плетение тонких кружев, закрывающих смуглое горло. Какого черта щенок опять тявкает? И отчего ты вообразил, будто Акилле хоть немного скучал? – В отличие от вас я не сидел сиднем месяц. Чтобы добраться сюда, нам пришлось лезть через болота…

– Я так и понял. Тиной от вас несет за милю. Тиной и еще кое-чем. Не из навоза ли состояли упомянутые вами болота?

Может быть, стоит утопить паскудника в этой луже? Сунуть в воду кудрявую башку и держать, пока не взвоет? Кажется, немедленное убийство – самый лучший способ избежать дальнейших хлопот. И еще ночи наедине.

– Лучше тонуть в навозе, чем в собственной моче. Сколько раз вы тут замочили штаны, Ла Сента? – Дженнардо, наконец, отважился взглянуть римлянину в лицо и увидел, как в черных глазах прыгают чертенята. Неужели все-таки рад?

– Ну-ну, не стоит считать, будто у всех кишки столь же слабы, как у вас! Должно быть, придорожные кустики не раз выручали и…

Капитан не позволил достопочтенному собрату закончить витиеватый оборот. Толчок в плечо, подсечка – и разряженный щеголь шлепнулся в грязь своей сиятельной задницей. Извернулся, точно кошка, но скользкая жижа не дала найти точку опоры, и Акилле под возгласы солдат съехал в яму. Вынырнул, отфыркиваясь, стряхнул липкие комки с волос и захохотал:

– Все такой же мстительный!.. А я боялся, что Бык выбил из тебя задор, синьор Форса!

Они сбросили испачканную одежду еще у входа в крепость и шлепали по мокрым плитам босиком. Акилле привел гостя на самый верх – в большую круглую комнату в башне западного крыла. Кладка здесь была очень толстой и хорошо сохраняла тепло, да к тому же именно в западном крыле гасконцы устроили великолепную купальню. Увидев булькающие котлы и приготовленные деревянные лохани, Дженнардо даже зажмурился довольно – как же давно он не мылся в тепле и с хорошим мылом! Само же обиталище Ла Сенты напоминало нечто среднее между будуаром куртизанки Чинции и главным залом церкви Сан-Джорджо, о чем гость немедля сообщил хозяину. Огромная кровать под бархатным балдахином, низкий столик, сервированный серебром, запотевшие бутыли в корзине – и голый пол, крытый соломой, расшатанные лавки по углам, развешанное на крючьях оружие.

– Превратности войны, – пробормотал Дженнардо, оглядываясь в поисках седалища достаточно мягкого, чтобы усесться на него без штанов. – Кого же ты ограбил столь удачно?

– Ну, кровать, должно быть, стояла здесь еще при последних римских императорах. Она скрипит чудовищно! А бархат, серебро, тосканские вина и херес нам преподнес сам Бык, – бастард уселся на постель и принялся вытирать мокрые ступни охапкой соломы, – пятого дня мы задержали обоз, направлявшийся в Урбино, так что я богаче всех в округе. Садись и укройся одеялом! Мне не нужно, чтобы ты чиханием и соплями испортил нам ужин.

Дженнардо не заставил просить себя дважды. Закутываясь в мягкое одеяло из шерсти и атласа, подкладывая под спину подушки, он смеялся про себя. Акилле по-прежнему лишь бы пустить пыль в глаза, спрятав неприглядную правду! Ружерио только что доложил своему командиру, что защитники крепости месяц голодали, точно уличные псы. Вражеский обоз стал подарком судьбы, вот только бастард никогда в этом не признается. Акилле потянул второе одеяло к себе и ткнул рукой в жареного каплуна, видно, только что снятого с вертела – от блюда еще поднимался пар.

– Ешь и пей. И гордись тем, что тебя принимают по-королевски.

За окном, слегка прикрытым дерюгой, уже начинало темнеть. Дженнардо не припомнил бы настолько пасмурных дней и невольно поежился. Если на день Успения тоже будет дождь, сорвет ли это планы Валентино? Ха-ха, едва ль в Риме тоже разверзлись хляби небесные, но ливни могут задержать гонцов.

– Эх, сейчас бы сюда «лаццарское чудо», и я в раю! – Дженнардо взялся за каплуна, налив себе и Акилле хереса. Под вечер лучше хереса не придумаешь, особенно в их случае – чем больше выпьешь, тем меньше будет сожалений.

– Моего общества тебе недостаточно для блаженства? – вот же чертенок! Акилле не смотрел на него, но в уголках губ пряталась улыбка.

– Нет, – тихо отозвался Дженнардо и сам испугался той серьезности, с которой ответил на простой вопрос, – нет, вполне достаточно. Но нам нужно поговорить. О чем Бык написал тебе?

– О том же, о чем и тебе, – слишком быстрый ответ, слишком… подготовленный. А вот сейчас нужно прикинуться как можно более небрежным… младший отпрыск папы хитер, но слишком многое хочет скрыть. Он попадется.

– Не покажешь ли мне его письмо? Обещаю, что не стану таить послание Родриго ко мне – услуга за услугу!

Очень трудно не дернуться и не выдать волнения, да, Акилле? Римлянин спокойно цедил золотистый херес, но ладонь сжалась на одеяле.

– Я его сжег, – вот поднимает свои шалые глаза, смотрит в упор, – для чего мне было хранить послание Быка? В нем нет ничего примечательного. Если он оставит нашим сержантам ценных заложников, вроде Толстого Барона, к примеру, мы поедем в замок Беневенто. А еще мы напомним ему о грустной судьбе, ожидающей капитана Мигеля… кстати, у Быка новая любовница. Говорят, дама делит с ним походные трудности. Можно потребовать в залог и ее, как считаешь?

– Я бы поставил на Толстого Барона. Герцог Романьи не славится слишком трепетным отношением к любовницам, а опытный и верный капитан ему всяко дороже, – вылезать из кокона теплых одеял не хотелось ужасно, но Дженнардо со вздохом вытер руки о заботливо положенное на столик полотенце. В Риме вот-вот грянет такой гром, что в Лаццарской долине всё полетит вверх тормашками, и до дня Успения он должен понять, кто ему Акилле Ла Сента. Акилле Реджио! Никто и никогда не забудет настоящего имени бастарда – и самая хорошая память у преосвященного Валентино ди Марко. Капитан выбрался из кровати, радуясь, что рубаха прикрывает чресла. Нелегко вести душеспасительные беседы, будучи полуголым.

– Ты мерченар, и я тоже, – он обошел замершего Акилле кругом и встал у него за спиной, – бросим увертки и постараемся спасти наши шкуры. Что вышло меж тобой и братом? Отчего вы стали врагами?

– Врагами? – Ла Сента не поднимал головы, и в голосе было столько горечи, будто бы произнесенное вслух подтверждение очевидного вынимало из него душу. – Ты полагаешь… а, к черту тебя и твои вопросы! Неужели того, что я отрекся от семьи публично, не достаточно для вражды?

– Отлично, – Дженнардо шагнул ближе и с силой надавил сидящему на плечи. – В нашей прекрасной стране сегодня ты рогатый дьявол, а завтра серафим и херувим! Злейшие враги режут друг другу глотки, чтобы наутро кинуться в объятия и подписать сотню договоров, скрепив их именем Господа. Ты понимаешь меня? Послушай, мой брат был женат на твоей сестре, и мне кое-что известно о Реджио. Возможно, ты не смог терпеть…

О, проклятье! Одно дело трепать о подобных вещах в тавернах или выслушивать герцога Форса, обожавшего скабрезные истории о папском семействе, а другое – вывернуть всю эту грязь перед человеком, который был слишком юн, чтобы помешать разврату и преступлению. Дженнардо прикусил губу. Не принимай Акилле за Сантоса, иначе останешься без головы! В самом Ла Сенте столько дерьма, что не вычистишь и за год. И все же Дженнардо знал: если он хотя бы не попытается, то запах гари станет еще сильнее.

– Не смог терпеть, чтобы отец и брат превращали твою сестру в публичную девку, – закончил он, уже понимая, что проигрывает, – я пытался прикинуть... ты сбежал как раз тогда, когда мадонна Луиза понесла ребенка. Ребенка, зачатого твоим братом? Или отцом?

– Заткнись или я вырву тебе язык и вышвырну его в окно! – сузившиеся глаза ударили так яростно, что Дженнардо отшатнулся и убрал руку. – Я считал, что у тебя больше ума, а ты всего лишь рыночный сплетник, Дженнардо!

– Ты счел бы сплетнями рассказы родного брата? Джованни твердил, что Родриго замучил его и Луизу ревностью… он преследовал Джованни так же, как и вашего Хуана. Просто моему брату повезло больше, чем старшему Реджио. Родриго до него не дотянулся.

– Ну да, вы так любите это повторять! Вы все: Форса, Орсини, Колонна, ди Марко!.. У вас просто руки коротки и слабы кишки! Любовник сестры и убийца брата – вот, кем вы считаете Родриго! – в своем гневе Акилле был точно пьяный; а Дженнардо силился понять, где он уже видел подобное? Неужели в тот жуткий день под Малагой, когда другой черноглазый мальчик прятал под пустыми криками неизбывную боль? – Все это сплошная ложь! Родриго, он…

Ла Сента задохнулся так, что ему пришлось замолчать. Дженнардо терпеливо ждал, и в самом деле желая отрезать себе язык. Кажется, они портят еще одну ночь. Не годишься ты в дознаватели, капитан Форса! Бастард с силой провел ладонями по лицу и встал. Сделал несколько бесцельных шагов по комнате, потом одну за другой обошел кирпичные ниши, где были спрятаны светильники. Огниво чиркало и чиркало в сгущавшихся сумерках – две лампы отчего-то не зажигались вовсе, а третья погасла, едва полыхнув огоньком. Римлянин, выругавшись, отбросил огниво и вновь опустился на свою роскошную постель. Нечего попусту рвать себе сердце – Акилле создан из крепкого сплава.

– Отсырело… сядь, Дженнардо. Сядь, черт тебя побери, – наконец выдохнул Ла Сента. В полумраке капитан видел только блеск серебра, и вот в руку ему ткнулся холодный кубок. – Ты мой гость и поверь, угощение досталось мне непросто. Так что сиди и пей.

– Сделай милость, не затыкай мне рот, – Дженнардо глотнул вина, хмельная влага обожгла отчего-то саднившее горло, – ты юлишь и виляешь, дружок, а время уходит…

– Только избавь меня от еще одной проповеди о грехе и воздаянии, – мерзавец, кажется, уже вновь скалил зубы, – тебе есть о чем поговорить, не превращаясь в безумного обличителя пороков?

– Есть, а как же, – Дженнардо протянул пустой кубок, и римлянин понял его без лишних просьб. Вино забулькало в темноте, их руки столкнулись, и внизу живота точно развели небольшой костерок. – Обещай, что не начнешь визжать, как девка, из которой изгоняют беса, хм, срамным жезлом.

– О, а ты умеешь пользоваться помянутым жезлом? По прошлой нашей встрече я бы этого не сказал, – Акилле забрался глубже в подушки, устраиваясь удобней. – Ну что ж, спрашивай.

Бесстыжая луна выбралась из-за туч, заглянула в окно, превращая холстину в расшитую драгоценными каменьями занавесь, и Дженнардо решился:

– Довольно диковинно для юноши твоего происхождения к двадцати четырем годам познать более десятка мужчин, не находишь? Как же такое случилось с тобой? И кто был первым?

Акилле запрокинул голову, подставив лицо лунному свету. Явно, новый поворот беседы не вызывал в нем злости – отменный повод насторожится, но Дженнардо и без того уже сделал достаточно выводов. Римлянин протянул мечтательно:

– Чернокожий прислужник отца познакомил меня с этой стороной любви. Мавра принесли в дар послы Изабеллы Кастильской, когда отец еще носил кардинальскую шапку… вообще-то мавров было трое, но только Хасан вынес наши зимы. Прочих я даже не помню… Отец поселил меня на своей римской вилле вместе с воспитателями и Хасаном – тот занимался купальней и садом. Вскоре я обнаружил, что провожу долгие часы, следя за его работой. Тело Хасана завораживало меня. Вообрази себе, Рино, гладкость африканского эбена в движении. Мавр почти не носил одежды, его мускулистые ляжки будили во мне первую похоть. Обычно я прятался поблизости, мечтая когда-нибудь дотронуться до этих колонн плоти, приподнять его набедренную повязку и проверить: правда ль то, о чем шепчутся служанки? Дурочки Коринна и Росальба уверяли, будто мужское достоинство Хасана крупнее, чем у наших мужчин, включая калабрийцев и даже французских наемников. Разумеется, я спрашивал девушек, когда же они успели свести столь близкое знакомство с франками и калабрийцами, и меня то награждали сластями, то прогоняли вон… Их разговоры возбуждали неимоверно. Служанки были бы счастливы удовлетворить мое любопытство, но я бредил Хасаном, еще не понимая, что это значит.

Акилле отпил из кубка – тусклая искра блеснула на серебре. Поставил узкую ступню на постель, и полы рубашки задрались, обнажив бедра. Дженнардо поторопил нетерпеливо:

– Так что же дальше? – он и сам не понимал, что чувствует, слушая развратные откровения Акилле. В любом случае, стоило узнать о римлянине больше. И убедиться в том, что Валентино ошибается, считая Акилле змеей.

– О! Должно быть, я бы и не решился осуществить свое желание, но Хасан заметил мое вожделение. Позже он говорил мне, будто в его стране мальчиков намеренно готовят в наложники знатным людям и что никто не видит в том ничего греховного или унизительного. Плесни мне еще вина, Рино… Однажды Хасан подошел ко мне и предложил потрогать его грудь. Он просто положил мою ладонь на выпирающие черные бугры, и я гладил его, сгорая от стыда.

А вот тут-то ты и сел в лужу, Акилле Ла Сента! Дженнардо чуть отвернулся, чтобы римлянин не заметил его торжества. Неуязвимый красавчик весьма ловко врет – этого не отнять, но представить Акилле сгорающим от стыда… да уж скорее покраснеет Его Святейшество! Акилле продолжал, покачивая кубком в светящейся полутьме:

– Примерно неделю мы прятались по кустам и амбарам – я трогал везде, где мог, но так и не решился залезть под кусок льна, прикрывающий чресла Хасана. А в страстную пятницу все ушли в церковь и вернулись поздно, изрядно усталыми. В тот день я сказался больным, прятался у себя в комнате. И вот Хасан пришел ко мне. Я трепетал пред моим черным гигантом, как девственница в брачную ночь. Первым делом мавр раздел меня и взял в рот… он ласкал мой еще полудетский член, перебирал губами складки кожи на яйцах…

– Мерзавец! – Дженнардо со смешком приподнялся на постели, увидев, где находится рука римлянина. Акилле гладил себя под рубахой. – Такая риторика мне по вкусу! Продолжай же, молю тебя.

– Так вот, – Ла Сента ухмыльнулся, но руку не убрал, – я спустил семя дважды или трижды. Метался на покрывалах, утратил все понятия о чести и достоинстве. Задрал ноги, чтобы мавру было удобнее, и подставлялся его губам и пальцам. А потом Хасан навалился на меня, и тут мне стало не до наслаждений.

Дженнардо уже только и мог, что всхлипывать в подушку. Он почти забыл о цели своих расспросов – даже если Акилле врет, басня чудесна!

– Служанки оказались правы, и ты не смог вместить в себя достоинство мавра?

– Еще бы! Мне показалось, будто меня сейчас разорвет пополам. Боль была ужасной. Я с криком вывернулся и удрал из собственной спальни. Прятался, пока слуги не проснулись, а в полдень Хасан поймал меня у купальни и предупредил, коверкая слова, что девственность сзади мне сохранить не удастся. «Маленький господин, я хочу твою белую попку, и ты дашь мне ее. Не противься, не то будет больнее». Каков наглец, ты только представь! Несколько дней я боялся спать и уже думал пожаловаться воспитателям…

Дьявол должен давать своим орудиям лучшие способности ко лжи. Случись такое на самом деле, воображаемый Хасан при первой же угрозе лишился б и мужского достоинства, и жизни. Мог ли Акилле измениться настолько?

– Конечно, жаловаться я не стал – ведь воспитатели немедленно донесут отцу, и что меня ожидает в сем случае? Тогда я еще не знал отца и братьев, еще не получил уроков того, как можно свалить вину на другого. На четвертую ночь мавр влез ко мне через окно. Он заткнул мне рот, заломил руки за спину и объездил, точно молоденькую кобылку. Стоя перед ним на четвереньках, я познавал плоть мужчины… признаюсь тебе, Рино, несмотря на рыдания, заглушенные кляпом, я с ума сходил от мысли, что меня дерет такой сильный мужик! Мавр держал меня за бедра своими мощными руками и натягивал… бесконечно. Потом он развязал путы, высушил слезы и сказал, что я привыкну, буду млеть в его объятиях… если он будет продолжать свои визиты достаточно часто. Я не мог сдвинуть ноги, зад у меня горел… еще несколько дней каждая попытка сесть вызывала содрогания. И все же я поверил Хасану. И не ошибся.

Забывшись, Акилле откинул заляпанную грязью сорочку, и Дженнардо увидел прижатый к животу член. Голос римлянина стал глухим: