Текст книги "Бастард его святейшества (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Вы меня убьете, синьор? – тупая покорность вдруг разозлила сильнее слежки и доносов. Один романтик, правящий огромным герцогством, но не умевший справиться с женщинами, взывал к Музам: «Не помяну любви добром, я не нашел ее ни в ком. Мне некого воспеть стихом…» Стихом воспеть! Тот герцог сам не понимал, насколько избалован. Андзолетто из Неаполя был третьим после Сантоса. Между сжегшим себя в огне и ждущим смерти за предательство затесался некий арагонец по имени Гаспаре. Арагонца добрые жители пиренейских деревень прозвали Мясником и повесили за грабежи и насилие. Дженнардо б и сам повесил эдакого молодчика, но с ним так сладко было драть друг друга после дюжины бутылок… а чего еще ты ждал, выродок? Господь может терпеть долго, он предупреждает заблудших о грядущей каре, ибо справедлив.

Дженнардо легко потрепал светлые кудряшки и оттолкнул Дзотто от себя – не грубо, но мальчишка испуганно заслонился рукой.

– Ну-ну, я не столь кровожаден. Служи преосвященному Валентино, верно служи, ты понял? – Герцог Форса мог бы гордиться сыном. – Твой длинный язычок еще может понадобиться. Следи только, чтобы его не укоротили.

Андзолетто попятился к двери. Кажется, он не верил в свое спасение. Еще бы! Не только Реджио славились мстительностью. Родная тетушка Дженнардо, отважная Камилла Форса, вырезала однажды целый квартал, дабы отомстить за убийство второго супруга.

– Синьор, я… не хотел! Но синьор бастард, он… сказал, что устроит скандал и меня, меня… сожгут, а вас не тронут!

Ни злости, ни сожалений. И толика восхищения – Акилле знал, куда бить.

– Разумеется, ты испугался. А еще, верно, синьор бастард был щедр. Твоя маменька в Неаполе получит от послушного сына очередной подарок. Что на этот раз? Опять кости?

Андзолетто всхлипнул и закивал. Дженнардо засмеялся, отворачиваясь к окну. А ветер по-прежнему тянет гарью… чистое наваждение.

– Возьми у моего казначея десять флоринов, заплатишь долги. И больше не играй. Фортуна тебя не любит…

Тихий стук за спиной, тоненький скулеж. Кажется, бестолочь повалился на колени.

– Синьор Рино! Не гоните меня! Хотите, расскажу, о чем преосвященный Валентино говорил со мной? Он о вас говорил…

Дженнардо интересовал подобный рассказ, определенно интересовал, но тот сопливый дурак, что в часовне Птичьего замка слушал «Salve, Regina», некстати напомнил о себе. И губы выдохнули против воли:

– Пошел вон!

****

Андзолетто весьма умный мальчик. Еще не каждый кардинал святейшей курии сходу сможет спасти провалившуюся интригу, а неаполитанец попытался и почти преуспел. А вот ты сам сущий олух и не только не узнал ничего полезного, но и лишился постельных утех – должно быть, надолго. Дженнардо едва не кубарем слетел по мраморной лестнице палаццо Бьянко и выскочил во двор. Лошадей уже увели, и слуги отправились спать – с первыми лучами зари походные горны разбудят всех, и Лаццаро будет не до сна. В глубине небольшого парка белела беседка, и Дженнардо свернул на хитросплетение тропинок. Кусты, кусты, колючие ветки… Кто, черт возьми, велел насадить здесь столько бесполезных растений?! Свежести от них ни на медяк, все так же тянет гарью, и от духоты кружится голова. Мерченар почти свалился на холодную скамью. Запрокинул голову, пытаясь вдохнуть. Тяжело. Мерзко. И станет еще хуже. Но после – когда кончится война. Война – единственное спасение. Запустив пальцы в волосы на затылке, чтобы не так ныло, Дженнардо прислушивался себе. Слушал, как из тьмы, немоты и глухоты в его душе поднимается нечто… яростное и почти счастливое. Азарт и упоение скачки. Ликующая радость смертельного удара, шепот смерти у виска – отогнанной прочь смерти, ее злобный, голодный вой. Иди к моим врагам, безносая! Он почти чувствовал бока несущегося во весь опор коня, ощущал холод стали в ладони, и ветер пел если уж не о победе, то о свободе. Свежий ветер гор и долин – не то, что эта пропитанная дымом городская вонь!

– Синьор капитан!

Кровь Христова, кого еще там несет? У ворот бегали с фонарями и гремели засовами. Сержант Вито способен справиться с любым пустяком сам, значит, случилось нечто важное. Толстый управитель, переваливаясь, подобно утке, уже спешил к нему, а рядом шел человек, настолько закутанный в плащ, что у Дженнардо не осталось сомнений. Мелькнула мысль встать и поклониться преосвященному, но капитан отбросил ее. Он достаточно накланялся Валентино на последних советах, где никто не произнес ни слова правды. Кроме, пожалуй, кардинала Лаццарского, который просто дрожал за свою шкуру и свои земли и боялся всех и вся. И если бы к капитану Форса ночью явился кардинал ди Марко, не было бы этого глухого плаща и закрытого капюшоном лица. О нет, это интриган пришел разыгрывать свою пантомиму. Валентино решил создать видимость доверительного разговора наедине? Похоже на то, ведь завтра они смогут лишь слать друг другу письма, а бумаге многого не доверишь. Почему бы и не посекретничать, но уж больно кардинал не вовремя! Сам не понимая, зачем он дразнит прелата, Дженнардо шире раздвинул колени, развалился на скамье и осклабился. В сочетании с распахнутой на груди рубахой весьма дерзко. Что ж, зато у Валентино остается этот мелкий гаденыш Дзотто, с которым святой отец может сплетничать, сколько душе угодно. Факел в руке управителя ярко освещал и позу хозяина, и недовольную гримасу на лице гостя, но Валентино не позволил Дженнардо наслаждаться.

– Могу я попросить вашего слугу погасить факел? Не стоит оповещать о моем визите всю округу, – голос кардинала был нелюбезен и сух, и капитан в долгу не остался. Жестом велев управителю отойти, он осведомился, тщательно изображая манеру ди Марко:

– Вы правы, безусловно. Не позволите ли пригласить вас в дом? Ужин готов, и есть хорошее вино.

Валентино продолжал стоять и даже складки плаща не отпустил. Едва ль Ла Сента в последний день перед выступлением выделит людей шпионить за соперником – а ведь весь май прошел во взаимной слежке! – но, если соглядатаи все же есть, поздний визит их заинтересует. А идти в дом кардинал не желает, так-так.

– Может быть, вы присядете, – капитан приглашающе повел рукой, и, к его удивлению, ди Марко послушно опустился на скамью. – Хороший вечер, не правда ли?

Ну и чего этот записной лжец молчит? Дженнардо и сам не желал говорить, но с такими, как Валентино, предписанная этикетом болтовня – лучшая защита:

– Утро будет еще чудесней. Думаю, к полудню по такой погоде наши передовые отряды уже перекроют Лаццарскую дорогу…

– Вы не думали, что Бык послал еще и третий отряд, тайный?

Донесения разведчиков сообщали лишь о двоих бандах, кои Родриго Реджио направил против них, и кардиналу об этом было прекрасно известно. Как указывалось в договоре обоих мерченаров, капитаны должны представлять на суд отцам города карты кампании… но за стенами Лаццаро над ними властен лишь Бог. Точнее, дьявол. В год рождения Дженнардо никому не известный отпрыск большой семьи, вынужденный по бедности пойти в наемники, точно так же сообщил о своих планах нанимателям. Сие случилось утром, а к вечеру этот наемник объявил себя правителем захваченного города, отправив несогласных на виселицы и в тюрьмы. Так герцог Форса начал создавать свое могущество. Дед Валентино ди Марко поступил еще лучше. Дождавшись, пока правитель скончался, безродный банкир нанял всякий сброд на деньги, вырученные от торговли зерном и рабами, и сверг малолетнего сына бывшего сюзерена. Без сомнения, кардиналу подобные тонкости итальянской политики отлично знакомы. Оттого он так и… собственным бедром и плечом Дженнардо ощущал волнение ночного гостя. В славном городе Лаццаро все бегают друг к другу под покровом темноты, точно воры.

– О, Иисус сладчайший… вам известно мое мнение о якобы посланном третьем отряде. Вам известно мое мнение о кампании, Быке, Ла Сенте, папе римском и всей курии. А также об Орсини, Медичи и Колонна… это я на тот случай, если вы в кои-то веки решитесь говорить без уверток, – чего ради он должен щадить Валентино? Кардинал его не пощадил, да и не должен был. Одиночество и вечный привкус гари на языке порождают странные мысли и еще более странные надежды.

– Хорошо, я скажу прямо. У меня есть основания считать, что для Ла Сенты оборона Лаццаро – всего лишь хитрый способ помириться с отцом. Я получил сведения из Рима, и они весьма тревожны. Сведения, заставившие меня… Форса, я не хочу верить вам, но больше мне верить некому, – голос Валентино был все так же отстранен и ровен, но Дженнардо безошибочно уловил в нем отзвуки того же азарта битвы, что вытащил его самого из-под груды пепла.

– Сведения, заставившие вас?.. Что вы сделали, Ваше Высокопреосвященство?

– Друзья и родичи помогут мне. Помогите и вы. Папа Адриан не вечен, большего я не могу сказать. А когда кардиналы святейшей курии запрутся для выборов нового понтифика, вы и ваш отец пожелаете, чтобы им стал некто дружественный вашей семье, не так ли?

Дженнардо медленно повернулся на скамье, силясь разглядеть выражение лица прелата. Заговор в Риме? Но сколько их уже было, а Реджио стоит, как скала!

– От вас требуется при малейших признаках предательства лишить Ла Сенту возможности вредить нам…

– Нам? – хотелось встать и пойти вымыть руки. Отвратительное сочетание: Валентино его привлекал и отталкивал разом. – С чего вы взяли, будто предательство в вашем понимании будет означать таковое и в моем? Вы были откровенны, я отвечу вам тем же: по моей воле с головы Ла Сенты не упадет ни один волос. До тех пор, пока он не поставит кампанию под угрозу. Мое дело здесь – оборона Лаццаро, и только. Запомните мои слова.

– Большего я от вас и не ждал, – кардинал подался к нему, теплая тяжесть навалилась на бедро. От Валентино пахло свечами и дорожной пылью. Никаких признаков призрачного костра! Дженнардо выдохнул почти с облегчением. – Обещайте мне, что не пойдете ни на какие соглашения с обоими Реджио, не известив меня. Обещайте, что не позволите Ла Сенте сдать город. Обещайте…

Голос упал до шепота, а губы прелата едва не касались виска.

– Последнее я вам определенно обещаю. Но пока бастард выполняет условия договора, никакие посулы не заставят меня…

– Достаточно, мне все ясно. Не дайте обмануть себя, вот все, чего я прошу, – Валентино поднялся, и Дженнардо вскинул руки, чтобы обнять, не пустить. Бесполезный и опасный порыв. Кардиналу чихать на Лаццаро, вот в чем раскрытый секрет этой ночи. Если разгром города поможет всадить лишний шип в задницу папы, поссорить его с сыновьями, то ди Марко сам откроет ворота. Какое дело тому, кто видит себя в Риме во всем великолепии понтификата, до забот прочих смертных? Но сердце колотилось бешено, и немели ладони. Он просто не может сегодня оставаться один!

– Валентино… я уезжаю завтра, – устав бороться, Дженнардо ткнулся лицом в обтянутый складками сукна впалый живот, – и неаполитанец Дзотто больше у меня не служит. Вы же хотели этого? Тинчо?

Валентино не отвечал, и молчала ночь меж ними. Такая плотная темень, что ее можно было потрогать. Потом кардинал осторожно отстранил его от себя. Взял за плечи и с силой провел рукой по волосам, по взмокшему лбу. Слегка подрагивающие пальцы начертили крест – три коротких прикосновения.

– Вы не поняли, Джино? Волей святой матери церкви я приказываю вам остаться живым. Извольте исполнять. И да благословит вас Господь.

Мгновением спустя руки Дженнардо уже обнимали пустоту.

****

В виноградниках гудели распаленные зноем осы, где-то под холмом истошно ревел осел, и дремотно плескалась река. Долина Лаццаро менее всего походила на какие-нибудь Фермопилы или Азенкур – поля, поля, зеленые лужайки, густые тенистые рощи, лодчонки у берега и вновь пашни, куда ни посмотри. Но ухоженные виноградники брошены, жители в спешке покинули окрестные села, рыбацкие сети повисли мертвые, никому не нужные. Дженнардо приподнялся на локте, сдвинул шляпу на затылок. Выбираться из устроенного на пригорке навеса было чертовски лень. Почему эти дурни не прогонят осла? А еще лучше его отобрать, раз хозяин не умеет следить за животиной. Охраны поблизости не оказалось, а в кустах, усыпанных белыми мелкими цветами, кто-то возился, и весьма шумно. Капитан вздохнул. Пусть Ла Сента воображает себя хоть Ахиллом, хоть Карлом Великим, тому, кто видел сокрушенные полчища мавров, любая война кажется детской возней. Как бы запели братцы Реджио, если бы им пришлось брать Альхамбру или Париж, на худой конец? Как они все тут запоют, если французам все-таки придет на ум прогуляться до Пиренеев? А не французам, так испанцам или немцам. Валентино ди Марко говорил об объединенной Италии, объединенной под знаменем очищенной от разврата и жадности церкви… папа Адриан твердит о том же самом. Пойди втолкуй высокие речи тем, кто сейчас бегает от мерченаров Лаццаро и мерченаров Быка равно! Воспоминания о Валентино окончательно испортили настроение, и Дженнардо раздраженно позвал:

– Эй, олухи! – возня в кустах не прекратилась, и капитан принялся натягивать сапоги. Выпрямился во весь рост – все же «олухи» нашли ему отличное место для отдыха, вся долина как на ладони. Вот далекий изгиб Лацци, и там сейчас притаился один из передовых отрядов Красного Быка – под командой французского наемника. С ним и предстояло схватиться, а Акилле возьмет на себя тех, кто засел в роще со стороны Урбино. Никакого третьего отряда пока нет и в помине, но Бык скор на хитрости. Он вполне может сейчас пировать в Урбино, а может и нестись сюда во весь опор. Вот старая крепость – облупленные крыши и ободранные кресты хорошо видно в полуденном свете, – в прошлом году именно из этой крепости Дженнардо удалось выбить капитана Мигеля. Впрочем, сам Мигель ускакал к Быку – вот только не слишком ему помогло бегство. В Родриго Реджио уже вцепились французы. Сейчас все повторяется, и единственное достижение нынешнего лета – в старой крепости сидит Акилле Ла Сента. Оставалось только надеться, что вопреки предупреждениям Валентино, бастарда не придется оттуда выбивать. Иначе веселенькая выйдет кампания – два дурака гоняются друг за другом, а Бык тем временем приберет Лаццаро. Дженнардо пожал плечами: из такого балагана тоже может получиться что-нибудь хорошее. Например, отец откажется от мысли нацепить на него герцогскую корону.

Если прищуриться, то увидишь и вымпел на башне рассыпающейся крепости – черного коня на лазоревом поле. Римлянину лишь бы красоваться… но тут уж ничего не поделаешь, нужно радоваться хотя бы тому, что бастард без особых споров согласился с предложениями соперника. Он поделили своих людей так, чтобы передние ряды Акилле подпирали люди Дженнардо, ну и наоборот, конечно. Ла Сента ему тоже не верил, кто бы сомневался! На то и был расчет, и теперь за его собственными солдатами разбили лагерь хмурые гасконцы, от которых за милю несло чесноком. Оба пути на Лаццаро надежно перекрыты, осталось ждать решений Быка. Не то чтобы Дженнардо был собой доволен, но кампания начиналась лучше, чем он представлял себе в тот весенний день, когда узнал о найме Ла Сенты.

Кусты затрещали особенно громко, но зато осел, хвала Пречистой Деве, заткнулся. Видно, крестьянин сообразил, что может лишиться добра. Что ж, оттого землепашцев испокон веков не трогают распри знати – их все грабят одинаково. Дженнардо лениво потер влажную шею под рубахой. Пора хотя бы колет накинуть… Акилле должен был приехать час назад, а солнце уже плывет на запад, вон как удлиняются тени…

– А ну, живо сюда! – на этот раз его послушались. Солдаты отлично знали, до каких пределов могут испытывать терпение капитана. Испания дала ему не только память о проклятом костре, но и этих веселых крепких парней. Разве что солдаты Красного Быка могли похвастаться подобной преданностью и умением воевать. – Козу там дерете, что ли?

– Мои извинения, синьор капитан! – Ружерио, командир его охраны, вывалился из кустов, а за ним двое солдат тащили кого-то щуплого, в домотканой рубахе и с голой задницей. Ружерио бы никогда не позволил себе приволочь в лагерь девку и забавляться с ней на виду у всех. Голозадая отбивалась, а Ружерио хлопал ее по бокам, и когда Дженнардо уже собирался сообщить олухам, что за шалости в походе они лишатся жалованья, девка вырвалась, повалилась на траву, и капитан увидел отнюдь не женское украшение у нее между ног.

– Вот паскудники… Синьор капитан, к Пьетро оса в штаны залетела, – Ружерио скалил зубы. Под Малагой они с командиром охраны делили одну черствую корку на двоих. – Он штаны снял, а эти, покарай их проказа, тряпку у него стащили и давай по заднице стегать! Я вмешался, синьор, заведется такое паскудство, быть беде.

И Ружерио с хохотом вновь огрел голозадого, а Дженнардо только выругался сквозь зубы. Полагается выпороть непутевого Пьетро, ну и присмотреться к нему. Если парнишке нравится раздеваться перед мужчинами, то за пару флоринов он пойдет и на большее… сущее проклятье!

– Убери эту мерзость отсюда, – нельзя искать замену Дзотто в собственной банде, но гонять в кулак в походе – хуже не бывает. – От капитана Ла Сенты нет вестей?

– И я вот думаю, синьор, что пора б ему явиться, – Ружерио только брови свел, а солдат как ветром сдуло. Пьетро удирал, прикрывая срам ладонями. – Прикажете отправить к нему гонца?

Дженнардо покачал головой. Глупое и опасное на войне мальчишество, но стоило представить себе глумливую усмешку Акилле – «да вы и часа без меня прожить не можете, Форса!» – как слать гонцов расхотелось совершенно.

– Подождем еще немного, – Дженнардо вернулся под навес и добросовестно улегся на походные одеяла. Спать он больше не мог, хотя и стоило бы: после будет не до отдыха. Еще в городе они с Акилле потратили много часов, гадая, как поступит Бык. «Родриго никогда не мешкает, Форса. Он ненавидит любое промедление и не способен ждать, даже если спешка обернется для него гибелью. С севера Лаццаро защищен болотами, открыта только долина. Бык попрет на нас в лоб, можете не сомневаться. Нет человека более уверенного в себе. Если у Быка и имеются слабости, так это его самомнение и нежелание считаться с кем-либо. Когда Бык говорит: «Я выслушал вас и понял», – на самом деле он думает только о своих решениях, и никто не способен ему помешать». Дженнардо забавляло и тревожило то, как Акилле говорил о человеке, с которым вырос. Родриго помогал ему построить деревянных солдатиков так, чтобы игра походила на настоящее сражение, и запускал тряпичного «дракона». Они вместе гадали, какой подарок родители приготовили на Рождество, и Акилле подглядывал тайком, как Родриго пишет буквы, чтобы потом задавать вопросы, вопросы без конца… так ведут себя все братья на свете! Но в голосе Акилле была лишь холодная сосредоточенность. Смог бы сам Дженнардо обсуждать Джованни подобным образом? Родная кровь не может вызывать настоящей ненависти, ибо слишком привычна. Всегда рядом, под боком, даже если братья давно не виделись и не вызывают друг у друга ни любви, ни симпатии. Но Акилле склонялся над картой, опускал свои длиннющие ресницы, пряча глаза, и продолжал рассуждать о Родриго Реджио, как о чужом. Дженнардо хотел съязвить насчет слишком уж точных познаний Акилле о характере Быка – братья не виделись много лет, именно так утверждал бастард. Откуда Ла Сенте знать, не изменились ли манеры старшего, ведь за прошедшие годы Бык достиг зенита славы? Акилле – не Валентино, римлянин не умел скрыть страстность своей натуры, и отчаянно-горький привкус его слов сковал Дженнардо язык. У всех в душе есть нечто такое, что не полагается трогать, иначе поплатишься жизнью. Ну, или проигранной войной.

– Синьор капитан, горит возле Аконьи!

Капитан открыл глаза и сел под навесом. Солнце палило по-прежнему, жужжали осы, пахло вином и травой. А еще дымом – совсем чуть-чуть, но слабого запаха хватило, чтобы тревога выпустила когти. С пригорка ни пожара, ни дыма не видать, но мерченар доверял своим разведчикам. Началось? Красный Бык проявил свое знаменитое нетерпение и несется на них? Только почему первой под удар попала деревушка Аконья, а не крепость, где засел бастард?

– Всем строго сохранять позиции, – капитан поднял руки, и подскочивший Ружерио проворно застегнул на нем пояс с оружием, потом подал колет, – пусть сержант Паскуале возьмет тридцать человек и проверит Аконью. А я съезжу к Ла Сенте.

Вот же черти лысые! По договоренности Акилле должен был прислать гонца в случае нападения. Мерченар склонился к уху командира охраны:

– И прикажи приглядывать за его гасконцами. В случае чего… – Дженнардо не договорил. Просто сделал движение, будто отрывая невидимую голову. Ружерио его прекрасно поймет.

****

Ворота крепости были распахнуты настежь, и Дженнардо тут же пожалел, что взял с собой только одну конную роту, хотя красно-желтые колеты вояк Быка не кишели под стенами. Безумие, все итальянские войны чистое безумие! Капитан знавал людей, доживших до седых волос, но так и не увидевших разницы меж настоящей баталией и этим копошением скорпионов в глиняном горшке. Есть у арабов такое жестокое развлечение… Если бастард предал, то его кудрявая башка ляжет к ногам Его Высокопреосвященства так скоро, как гонцы доберутся до Лаццаро. Пусть ради этого сыну герцога Форса придется тут подохнуть. Он оставил два десятка кавалеристов возле брошенных амбразур и направил коня в ворота. На серо-желтых выщербленных камнях крепостной площади гудела толпа. Настолько заняты, что даже караулов не выставили? Думать так было ошибкой! Белый дымок поднялся сразу в нескольких местах, и живот тошнотворно прилип к спине. Залп вышел редким и не слишком точным. Кто бы ни стрелял, они явно не ждали опасности. Рядом забилась раненная лошадь, подминая всадника под себя, но его мушкетеры уже спешивались, разворачивали коней, чтобы те стали живым щитом. Предал бастард или нет, кто встретил союзников огнем – думать было некогда. У них в запасе всего несколько минут, прежде чем враги перезарядят аркебузы. Дженнардо рванул толедскую саблю с пояса.

– Тони, ты на правый край!.. Марко – прижми их к стене! А ну, бесовские прихвостни, вперед!

Дженнардо со своим отрядом врезался как раз в середину толпы. Навстречу ему ринулся здоровенный гасконец и… да тут же кругом одни горцы! Их черные береты в толпе – будто тараканы в грязной харчевне!

– Форса! – знакомый звонкий голос, и в нем… торжество? – Развяжите меня, сучьи дети! Развяжите, пока не поздно!

Откуда орет распроклятый бастард и чего?.. Отменно выученный конь вертелся в гуще схватки, и за черными беретами, за искаженными смуглыми лицами Дженнардо не видел ничего. Вновь затрещали аркебузы, кто-то заорал. Дженнардо рубанул с седла какого-то детину в ярком полосатом колете, и тут лошадь запнулась. Капитан кубарем скатился на плиты, едва успев вынуть ноги из стремян. Ружерио уже несся к нему, будто тараном разбивая пешую толпу.

– Форса, повернитесь! – Дженнардо едва услышал предупреждение – избиваемые горцы орали отчаянно, – но успел крутануться на земле. Острый обломок старой плиты больно врезался в ребра, а толедская сталь вовремя встретила удар. Располосованный гасконец свалился прямо на него, горячая кровь хлынула потоком, и тут мерченар увидел… в окровавленном полуголом человеке, привязанном к каменному столбу, в прежние времена, видно, служившем подпоркой для разрушенной галереи, он едва узнал Акилле Ла Сенту. Да и не узнал бы, не раскрой римлянин рот. Локоть к локтю толстой веревкой к бастарду были привязаны еще двое: тот самый тощий сержант Бальтассаре, что помешал им с Акилле зарезать друг друга в Лаццарском соборе, и еще кто-то чернявый, чья голова бессильно свесилась на грудь. Все яснее ясного! Бунт. Гасконцы подняли против своего капитана бунт. Сделав Ружерио знак прикрыть его, Дженнардо кинулся к столбу. Ла Сента что-то кричал ему, но капитан не слушал. Нужно остановить тварей, иначе…

– У меня с собой три роты! – чтобы гасконцы лучше его расслышали, пришлось сложить ладони, подобно горну. – Не уберете оружия, черти гасконские, все здесь поляжете! Остановитесь немедля!

Те, кто слышал его, переглядывались неуверенно, какой-то молодчик бросил мушкет, а противник Ружерио опустил широкий кинжал. Следовало развить успех, и Дженнардо гаркнул:

– Три роты – и еще одна на подходе, – в подтверждение его слов со стенного выступа свалился один из стрелков: сержант Тони времени даром не терял. – Сдавайтесь, и мы вас пощадим!

Не сразу, но они начинали понимать. Дженнардо знал подобных парней – от крови эти дикари пьянели, однако их можно взять на сворку. Неужто Акилле не заплатил им? Так-то, нечего сорить деньгами, устраивая балы, если тебе не на что содержать солдат! И тут бастард четко произнес окровавленным ртом:

– Пощадим всех, кроме зачинщиков, – оторвать бы ему наглый язык! Ответ последовал незамедлительно: один из горцев с нечленораздельным воплем метнул свою шпагу. Не попал – острие ударилось о камень и зазвенело на плитах. Поклявшись лично выпороть Акилле при первой удобной возможности, Дженнардо вскинул руки над головой:

– Каждому воздастся по делам его! Не двигайтесь с места, сложите оружие, и вы останетесь живы!

– Форса, вы, наконец, отвяжете меня?

По правде говоря, Дженнардо хотелось оставить засранца у столба под палящим солнцем, вот только здесь слишком много лишних глаз. Главное, эти глаза видели нужное, а уши слышали – гасконцы ругались, плевались, но драка прекратилась. Ружерио перерезал веревки, и чернявый рухнул на землю – он был мертв. Сержант Бальтассаре, кажется, не получил серьезных ран, а вот Акилле… бастард сделал шаг к Дженнардо, вскинул лихорадочные глаза.

– Ну что вы уставились? – на лице римлянина ссадины запеклись коркой; и Дженнардо поймал себя на мысли: ему бы не хотелось увидеть эту скотину мертвым, изуродованным. – Ждете благодарностей?

– А почему бы и нет?

Ла Сенту порядком шатало. Из порванной штанины текла кровь, а руки были разодраны веревкой – пытался освободиться, а как же! Реджио не потерпит оков!

– Я спас вам жизнь и даже больше. Думаю, ваши гасконцы отменно бы с вами позабавились, прежде чем прикончить. В их горах обожают каленое железо… Что здесь произошло? Вы пустили их жалованье на Чинцию и замок?

– Не одолжите ли мне вашу саблю? Только на минуту! – с непонятной отстраненностью произнес бастард и обернулся требовательно. Выполняя просьбу, Дженнардо передернул плечами. Пусть лучше Акилле сам прикончит самого буйного. Клинок будто вобрал в себя сияние летних небес – блеснуло синим, а в следующий миг тот, кто пытался заколоть Акилле, свалился на желтый камень с распоротой глоткой. Гасконец захрипел, дернулся и затих, а бастард зашипел:

– Жрите, собаки! Вы же этого хотели! – и запрокинул голову, точно призывая солнце в свидетели расправы. Дженнардо невольно придвинулся к нему, и горячая мокрая ладонь коснулась его руки, передавая оружие.

– Благодарю вас, Форса… но только за саблю, – безупречно вежливый тон и странно блуждающий взгляд. – Они убили старосту Аконьи и подожгли деревню, несмотря на мой приказ. В следующий раз будут умнее…

Судорога прошла по юному лицу, и бастард непременно рухнул бы на испятнанные красным плиты – если бы Дженнардо не подхватил его.

****

Все же Акилле еще очень юн, думал Дженнардо, силясь прогнать воспоминание о своем первом порыве – самому тащить хлопнувшегося в обморок римлянина. Ла Сенту уложили на узкую покрытую сеном кровать в караулке и без участия капитана Форсы. Сержант-гасконец немного понимал в ранах, он и перевязывал своего командира, а Дженнардо встал поодаль. Дочерна загорелые руки Бальтассаре сноровисто вертели безвольное тело, раздевали, смывали кровь и пыль… отчего-то смотреть на это было неприятно. Да, Акилле молод, но мальчишкой его не назовешь – слишком в нем много упорства, злой воли и какой-то… трудно подобрать слово, но преосвященный Валентино посчитал бы такое свойство испорченностью. Наклонившись над раненым, сержант дорвал на нем штаны, отбросил тряпку в сторону. Удар ножа или сабли пришелся немного выше колена, но сухожилия не перерезаны, иначе едва ли римлянин смог бы двигаться, не хромая. Влажная тряпка осторожно скользила по обнаженным бедрам, задевая пах. Вот гасконец отвел правую ногу бастарда в сторону и принялся смывать кровь в промежности, и у Дженнардо появилось желание прижать собственное естество ладонью – мошонка мигом налилась горячей сладостью. Акилле гладко брил не только щеки и подбородок, интересно, зачем? Дженнардо ни разу не слышал, чтобы дамы жаловались на растительность между ног мужчины…

– Должно быть, его ударили по голове, сержант, да еще солнце, – стараясь перебить неуместное вожделение, буркнул мерченар, – впрочем, вы сами виноваты. Чего ради капитану Ла Сенте вздумалось сейчас запретить грабеж? Ваша банда промышляла этим еще во Франции, верно?

Бальтассаре молча приподнял еще одну тряпицу, пристроенную римлянину на лоб.

– Вот, даже лед нашли. Здешняя кухарка запасла, – гасконец взялся за чистое полотно, с сомнением покачал головой. – Должно помочь от ушибов, а рану надо бы прижечь…

– Ты оглох, сержант? Я спросил, что у вас тут вышло и почему ты не взбунтовался вместе с соплеменниками, – Дженнардо шагнул ближе, стараясь смотреть только на рану. – Да, прижечь бы не мешало… но тогда он не встанет еще неделю, а мы не можем себе такого позволить.

– Ваша правда, синьор, – гасконец хмуро пригладил усы, – а о прочем вы уж у синьора капитана спрашивайте. Мои соплеменники поступили дурно, им следовало подождать – и все бы поживились на солдатах Быка. Синьор Ла Сента так и сказал им, но они не послушались и улизнули тайком. Он велел остановить их, да только дурней тут оказалось больше, чем умных. Примите мою благодарность, синьор…

– Почему вы не позвали на помощь? – Рана на бедре Акилле не слишком велика, может быть, обойдется, лишь бы гнить не начало. – Наш лагерь в получасе езды!

– А это не вашего ума дело, Форса, – ответил хриплый голос, и бастард, отбросив тряпку с лица, попытался сесть на постели. – Бальтассаре, что там такое холодное?..

– Не дергайтесь, Ла Сента, у вас был удар, – Дженнардо невольно прижал плечи бастарда, – вы должны оправиться как можно быстрее, а не то ваши люди станут моим делом. Я повешу зачинщиков, а прочих найму к себе. Вас устроит такой поворот?

Акилле прикрыл глаза, быстро облизал губы – он пытался справиться со слабостью, и Дженнардо не торопил его. Наконец бастард пробормотал:

– Что говорят дозорные? – ему никто не ответил, и римлянин уточнил нетерпеливо: – Что они докладывают о моем брате?

Ого, здорово же его приложило, раз римлянин впервые на памяти Дженнардо назвал Быка братом!