Текст книги "Бастард его святейшества (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Берегитесь. Тот, кого вы обманули, задумал месть. Ищите нору, синьор кролик. Берегитесь Лаццаро.

****

Никогда еще Лаццаро не казался таким красивым, и никогда раньше Дженнардо не думал, что, увидев желтые стены, крытые красной и коричневой черепицей сторожевые башенки, вздохнет свободней. Город словно поделился с ним своей силой, а та была неисчерпаема. Основанный в незапамятные времена, переживший империю и набеги варваров, Лаццаро не дрогнет перед каким-то капитаном Ла Сентой, вздумавшим показать здесь свой норов. Так странно… Лаццаро дал Дженнардо приют всего на два года, но успел стать родным. Вернуться поистине здорово. С непонятной жадностью Дженнардо смотрел и смотрел, изворачиваясь в седле, и не мог наглядеться. Массивные ворота закрыты, и тяжелый мост поднят на ржавых цепях. Небольшой отряд пустили в узкую калитку со старинной бронзовой решеткой – и створки захлопнулись за спиной. Солдаты в пестрых одеждах прячутся от солнца в густой тени каштанов, отдыхают на траве в оливковой роще справа от ворот, и караульные начеку. Рядом с капитаном Ружерио приветственно помахал какому-то верзиле в малиновых шароварах и зеленой безрукавке, и чужой наемник ответил. Ничего удивительного: сегодня вы деретесь на одной стороне, а завтра приятеля занесет на службу к врагам – дружбе война не мешает. Валентино на своем пестро-сером поджал губы. Кардинал не разделял показной уверенности Дженнардо в благополучном исходе дела. «Ваши люди и солдаты Ла Сенты слишком долго воевали вместе, они могут договориться». Недоверие к своим мерченарам капитан воспринял как личное оскорбление и в другое время не преминул бы разъяснить кардиналу его заблуждения, но выбранная роль обязывала лишь кротко кивнуть. Всякое бывает! Кто-то из его парней сунул под плащ ту записку… быть может, даже Ружерио, с которым он разменял десять лет и пяток войн. Если затея провалится, то отнюдь не из-за измены собственной банды. Скорее уж от бастарда стоит ждать вывертов, каких не в состоянии предвидеть человек в здравом уме. Торопливое письмо с предупреждением об опасности Дженнардо хранил под рубашкой. Если его убьют – застрелят с одной из этих веселых крыш или резного балкона, – то записка обелит брата его убийцы… Акилле Ла Сента не желает своему бывшему товарищу-«кролику» смерти, не договаривался с Быком – Дженнардо так хотелось верить, что он почти убедил себя. Хотя неровный почерк совершенно не походил на манеру римлянина. Ловкий авантюрист или запутавшийся в своей ненависти-любви к Родриго юнец – одна из ипостасей Акилле была истинной, быть может, сразу обе – это и предстоит проверить на своей шкуре. Сам Дженнардо тоже заготовил десяток ролей, теперь важнее всего выбрать единственно правильную. Капитан подавил желание еще раз обернуться к воротам и тронул поводья. Ему до смерти хотелось убедиться, что тайно отправленные в Лаццаро лазутчики не повешены на виду у всех и заняли свои места. Если тем, кого захватчики по неосторожности пустили в город, не удастся справиться со стражей, в дело вступит отряд, засевший в укрытии в двух милях отсюда. Кулеврины разнесут стены и ворота к чертовой матери, и пусть только кардинал Лаццарский попробует вычесть стоимость из жалованья его парней! Никому не нужен такой исход – слишком много прольется крови, но мерченар был готов на все. Дурак Акилле или подлец, а Лаццаро не получит ни один Реджио.

Кавалькада свернула на Перечную улицу – мимо бывших лавок еврейских купцов, что с незапамятных времен торговали здесь перцем и другими пряностями. Взглянув на глухие стены с бронзовыми табличками, еще хранившими неведомые письмена, Дженнардо невольно припомнил штурм другого города, что лежал за Пиренеями. «Неверные» грязные мавры и еще более грязные иудеи, распявшие Христа!.. Они пачкают нашу землю, своим дыханием оскверняя христианские города, они не способны ничего создать, лишь хаос и смерть! Разве не это твердили освободителям Испании добрые католические пастыри, сам епископ Сарагосский, простирая длани над коленопреклоненной толпой вояк? Юный наемник не подвергал сомнению слова ревнителей веры – до тех пор, пока во главе своего отряда не въехал во взятую Малагу. Даже нет… прозревать он начал позже, а в горячке боя ему было безразлично, кого резать… А потом часами бродил по Малаге, в компании разинувших рты соратников, не в силах принять правду. Малага – гнездо мерзких арабов и евреев – на поверку оказалась градом невиданной ими прежде чистоты и красоты. Чего там только не было! Медресе, где не только поклонялись Аллаху, но и собрали в библиотеках мудрость Эллады и Рима, давно утраченную на родине. В одном из минаретов на самой высокой площадке пришлые увидели огромный шар с нарисованными на нем морями, реками и горами, трубы, в которые ночью можно было узреть луну и звезды так, точно светила лежали на ладонях. «Обсерватория, – пояснил испуганный переводчик, – здесь изучают строение Вселенной», – а один из испанцев суеверно перекрестился и пробормотал: «Ересь! Здесь все нужно сжечь!» Вскоре Малага и впрямь потонула в дыму костров. Пепел пачкал тончайшую резьбу башенок, осквернял чистоту водоемов, поднятых на головокружительную высоту, оседал в фонтанах. Умные не стали дожидаться, пока вслед за книгами и домами станут жечь их самих, и покинули владения их католических величеств. Глупые остались. Дженнардо не нужно было видеть, что произошло в Лаццаро, когда папа Сикст, вняв просьбам инквизиторов, издал буллу об изгнании евреев из итальянских городов. Он достаточно насмотрелся на подобное в Малаге. Капитан еще помнил, как блестели на солнце разбитые в мелкую крошку витражи храмов чуждой веры и как глухие стены домов – точно таких же, как на Перечной улице, – оказались увешены страшными «плодами». Болтающиеся ноги казненных, разинутые рты – и этим еще повезло! Смрадный, жирный пепел сопровождал христианское воинство, куда бы оно ни последовало. Словно стараясь стереть жестокие следы, при папе Адриане кварталы изгнанных и убитых чужаков спешно перестраивали, и теперь лишь несколько похожих на крепости лавок напоминали о тех, кто жил здесь когда-то. А дальше – до самого собора Марии Лаццарской – тянулись сады, открытые фасады и легкие белые колонны. Дворец Орсини, где полногрудая аллегория Славы держала в руках герб Медведей, воздушные палаццо именитых горожан, запах лимонной и цветочной свежести – старый город отступил в предместья, за излучину Лацци, как напоминание о прошлом, которое вот-вот вернется.

Что ж, теперь торговля пряностями идет под покровительством святой матери церкви, Валентино подтвердит. Капитан украдкой обернулся на едущего рядом кардинала, но увидел лишь светлый затылок под красной шапочкой. Ди Марко так пристально оглядывал опустевшие улочки, что змеями вились от Перечной, будто б это ему грозили убийством исподтишка. Напряженные плечи выдавали тревогу, и прелату было от чего дергаться, черт возьми! Дженнардо и сам бы сходил с ума от беспокойства, если б за прошедшую неделю не утратил способности бояться. Пусть дьявол явится по его душу сегодня со своими пышущими жаром сковородками и раскаленными крючьями. Ха-ха, да разве он не изведал адское пламя, когда едва не сиганул в рукотворный костер вслед за Сантосом? Разве его не поджаривали годами? И не сожгли дотла, заставив выбирать между долгом и тем человеком, что единственный из всех протянул ему руку, чтобы вырвать из воющей бездны? Пусть теперь трясется святоша.

Перечная кончилась внезапно, и отряд остановился пред нагромождением камней, что перегораживали вход в Дом Святого Иво. Кто возвел это укрепление? Гасконцы Ла Сенты или купчишки из милиции в отчаянной попытке защититься от опытных наемников? Акилле вместе со своим Бальтассаре смело могут соперничать с Быком Реджио и де Кордобой – так быстро захватить город, да еще без кучи трупов, не каждому под силу! Жаль, он никогда не услышит, как бастарду удалось рискованное предприятие, – не услышит из его собственных уст. Родриго в своем Урбино, конечно же, понял намек. Ты ведь желал именно этого, Акилле? Чтобы старший брат восхитился до смертельной ненависти… доволен результатом? О твоей выходке долго будут помнить и в Риме, и здесь – в долине, вот только слишком сильное, гхм, восхищение, может уничтожить прочие чувства. И оставить лишь понимание того, что обязан сделать. В своей сосредоточенности Дженнардо вяло оглядел обитель правосудия. В узких окнах не торчат парики любопытных законников, не слышно смеха и звонкого топота копыт по плитам площади, и красотка Чинция ни за какие сапфиры не сунется сюда. Добрые лаццарцы попрятались и ждут решения своей судьбы.

Гасконцы – сплошь знакомые рожи, ближайшее окружение бастарда – приняли у них лошадей, и капитан спрыгнул наземь вслед за кардиналом. Валентино было не слишком-то приятно сидеть в седле боком, но чего не сделаешь ради красных «доспехов» – лучшей брони христианского мира. Все же едва ль Акилле отважится на убийство кардинала святейшей курии, чем бы ни обернулся сегодняшний день. Валентино повернул застывшее лицо к черно-золотым шпилям собора, медленно осенил себя крестом, потом мазнул взглядом по синим крышам замка Сант-Анжело Нуово и первым шагнул под своды дворца. Иво Кермартенский точно принял в раскрытые каменные ладони фигурку в красном облачении, и Дженнардо, глядя в прямую спину прелата, представил себе первых христиан, что точно так же ступали на арены цирков. К чему б не вела крытая старым потрескавшимся мрамором дорога, а Валентино явился не на переговоры – на казнь.

****

Красное и черное. Яростное отчаянье проигравшего – и мертвый покой правоты или обреченности. Двое мужчин, каждый из которых занимал непозволительно много места в его мыслях. Так ясно видно – теперь, когда он видит их рядом: ни с одним Дженнардо Форса более не по пути. Он не сможет ни жить в клетке, ожидая расплаты, ни тешить себя иллюзией разделенной близости. Да и кому уже к завтрашнему утру будут интересны его стремления? Они оба не простят и не забудут. Если останутся живы, разумеется.

Акилле встретил их на верхней ступени лестницы – ни единой цветной нитки не было на траурном бархате костюма. Рядом с римлянином, точно жердь, торчал тощий сержант Бальтассаре, и едва ль еще дюжина солдат охраняла своего капитана. Мало у тебя людей, проклятый шалопай, на что ты рассчитывал? На то, что Бык не послушается отца и не уберется из долины, прыгнет врагам на спину? На то, что вся банда мятежников сумеет прорваться в Лаццаро, и ты выиграешь время? Валентино предполагал сговор с венецианским Советом Дожей иль с теми, кому не по нутру ни Реджио, ни его противники. Быть может, кардинал-камерленго, смертный враг Орсини и ди Марко, с охотой бы предоставил бастарду помощь, но теперь уже никто не успеет. Ни венецианцы, ни «хитрая тварь» Ипполито д'Эсте не свяжутся с проигравшим. А бастард уже проиграл. И, увидев алые пятна на высоких скулах Акилле, опасное золото в темных глазах, Дженнардо понял: тот это знает. Их разделял стол из толстенного дуба, и пусть так и остается, ибо капитан не знал, что сделает, если они окажутся рядом. Валентино, не здороваясь и не дожидаясь разрешения, кивком приказал одному из гасконцев подвинуть ему кресло с высокой спинкой – на заседаниях совета кардинал всегда сидел именно там. И теперь показывал всем, что происки каких-то проходимцев не в состоянии изменить его привычки.

– Сын мой, отчего же вы прямо не попросили об увеличении жалованья вашей банды? – Валентино терпеть не мог традиционное обращение, поскольку не годился в отцы большинству мирян. Но теперь Тинчо – тот, что дрожал в его объятиях и защищался Писанием от очевидного, – окончательно сдался князю церкви, новому понтифику, драть его через колено! А кардиналу ди Марко нужно растоптать зарвавшегося грешника, для этого все средства хороши. – Едва ль совет Лаццаро удовлетворил бы ваши притязания, учитывая более чем скромные заслуги, но попытаться стоило. Все лучше, чем ради оплаты замка Сант-Анжело и развлечений с продажными женщинами брать в заложники именитых горожан.

Бледные пальцы тронули массивный нагрудный крест, и Валентино откинулся на спинку кресла. Небрежно повел рукой в сторону давно немытого окна, за которым лежал Лаццаро и возвышались башни помянутой твердыни:

– Ваши карманы пусты. Что если город выплатит контрибуцию, вы внесете арендную плату и избавите нас от своего присутствия? Одумайтесь, сын мой, пока есть время.

– О-ля-ля, Ваше Высокопреосвященство! – в животе мгновенно сжался жаркий ком – язвительный звонкий голос проделал с Дженнардо знакомую шутку. Рано я записал тебя в побежденные, да, Акилле? Бастард оперся плечами о стену, где на вытертой шпалере Святой Иво утешал какого-то несправедливо засуженного бедолагу, и задрал подбородок. – Давайте начнем не с моих карманов, а с такой незначительной детали, как ваши заигрывания со светлейшим герцогом Романьи. Признаться, я счел вас бледной молью, неспособной вылететь на свет и хлопающей крылышками в затхлой темноте. А вы не моль – навозная муха, что жрет из всех помойных куч разом. Знают ли синьор Форса, синьор Орсини или кардинал Лаццарский о том, как вы писали Родриго Реджио?

– Разумеется, – Валентино сухо улыбнулся. Кардинал не опустится до рыночных дрязг – он просто сейчас раздавит их обоих. Можно было перебить, но Дженнардо молчал. Он больше не верил в ад, но и в рай тоже не верил. – Синьор Форса полностью разделял мои намерения относительно вас, Ла Сента. Забавно, если вы полагали его… расположение к вам искренним. Мы ждали, когда вы выполните договор, и тогда…

– Дженнардо? – ни страха, ни стыда – прямой вопрос и вызов. Больно, да? Знать правду всегда больно! И после не станет легче – это вранье. Брат предал тебя очень давно, а ты до сих пор расплачиваешься, даже если после предавал сам. И новое предательство превратит авантюриста в фурию. Глядя прямо в сузившиеся глаза, Дженнардо произнес раздельно и внятно:

– Чего же вы хотели, синьор бастард? Церковь приказывает – я повинуюсь, – он сам себя не слышал и почти ослеп. Казалось: двинешься – и внутренности вывалятся; а боль продолжала жечь и резать. Дженнардо шагнул к креслу ди Марко, вцепился в резную спинку, обретая равновесие. Будет только одна возможность вытащить эту кудрявую башку из-под топора, или что там приготовил Валентино… ее нельзя упустить. Акилле расхохотался громко и зло. Стоял перед ними и ржал. Интересно, когда бастард поймет, что все его попытки сбежать от семьи лишь делают его настоящим Реджио? Царить в аду, чтобы не быть рабом на небесах, полагать себя достойным жребия Цезаря, небрежно отбрасывая все, не тянущее на великую и славную судьбу. Да ведь блистательный Гай Юлий плохо кончил, если уроки менторов помнятся верно… чем выше заберешься, тем тяжелее падать. Послушай Родриго папу, умей довольствоваться меньшим, и сейчас никто из них даже б стен Лаццаро не видал. Но Быку подавай все целиком, и потому он подавится – рано или поздно. Акилле свалился в ту же яму и даже не заметил. Римлянин оборвал смех и, отлепившись от стены, уперся руками в стол.

– О, как я сразу не догадался? Воистину, парочка спевшихся херувимов. Синьор Форса, какова же на вкус кардинальская задница? – оскорбление можно было трактовать двояко, но Валентино дернулся так, что кресло дрогнуло. Но Акилле продолжал безжалостно: – Вначале вы, мой слишком религиозный синьор, влезли в постель к церковнику, а затем пустились во все тяжкие. Да еще вели разговоры о грехах и содомии! Весьма изобретательно, нечего сказать. Я вам почти поверил. Браво!

Дженнардо достаточно знал римлянина, чтобы понимать – присутствие солдат его не остановит. Один только Ружерио не выглядел удивленным, прочие пялились, разинув рты.

– Ла Сента, вы забываетесь, – оставалось только догадываться, каких трудов стоило кардиналу сохранять спокойствие, – еще один подобный намек, и я возьму назад свои предложения. Вы не получите ничего, кроме последней исповеди!

– Я не нуждаюсь в вашем милосердии, – бастард огрызался б и на эшафоте, а каждое его слово дрожью отдавалось в теле Валентино. Для прелата, похоже, тайной было то, что Дженнардо понял еще в юности: склонные к мужской любви различают себе подобных. – Пока у нас в руках заложники, вы и пальцем меня не тронете. И вы мне не интересны, Ваше Высокопреосвященство. Я достаточно навидался подобных проделок, от них несет тухлятиной. Слыхали вы о покаянии епископа Тулузы? Он захотел какого-то юнца и вместо того, чтобы соблазнить его или купить, послал мальчишку вместе с любовником на костер. А после казни повесился у себя келье. Но вы не из таких, верно? Сожрете свою ревность и не подавитесь! И будете раздавать благословения направо и налево… вы жалки, только и всего! А ты, Форса, смешон.

Чего ждал этот наглец? Криков и немедленного убийства? Улыбка Акилле была страшнее гримас горгулий на фасаде Лаццарского собора, но у кардинала ди Марко слабостей не осталось.

– Мне безразличны насмешки надо мной, – Валентино встал, красное одеяние легло тяжелыми складками, – над моей верой я вам издеваться не позволю. На наших глазах вы увеличили собственные прегрешения, но я все еще готов пойти на уступки. Выдайте заложников и можете убираться.

– И во что же вы веруете? Не подскажете, Ваше Высокопреосвященство, какая глава Библии разрешает убийство наместника Святого Петра? Как мне донесли, моего отца пытались зарезать в его же покоях, в двух шагах от Санта Мария Маджоре. В какие выси удалилась совесть праведного католика, кардинала святейшей курии, когда вы отдали приказ?

Акилле кромсал Валентино на куски – не щадя ни его, ни себя. Бастард тяжело дышал и все так же скалился, а ди Марко застыл статуей. Этот бой тебе не выиграть, Валентино, и, даже если голову Ла Сенты положат сегодня к твоим ногам, голос его ты будешь слышать еще долго… или Акилле прав, и есть предел, за которым человек перестает отвечать пред людьми и только Господь ему указ? До тех пор пока и Он не отвернется.

– В каких же высях обитала совесть Адриана Второго, когда он зачал вас? Отвратительный содомит, сын греха, рожденный в преступленье…

– Ублюдок! Форса, да посмотри ты на него!..

Их голоса еще звенели, а Дженнардо вновь перестал слышать, потому что нечто грохнуло там – за мутным стеклом, за скопищем камней и кронами деревьев. Грохнуло, замолчало и вновь ударило, как будто уже ближе. Ружерио – единственный, кому капитан намекнул о своих истинных целях, – обернулся к окну, положил руку на эфес. Никто еще не слышит!.. Вот один из гасконцев насторожился, вытянулся в струнку, точно собака благородной породы. И следом за тяжким гулом громко и сильно ударил колокол Святой Цецилии, главной церкви Перечной улицы. К чему сотрясать воздух, если судьба все решила за них? Выхватив шпагу, Дженнардо рявкнул:

– Ружерио, дверь! – и свободной рукой подхватил кресло Валентино – какое счастье, что кардинал стоит на ногах! Кресло оказалось непомерно громоздким и весило, будто собор. Будь у него свободны обе руки, Бальтассаре, пожалуй, не жить, но и без того тяжеленное дерево сбило сержанта с ног. Жаль, что придется убить гасконца, Дженнардо б сам нанял этого ловкача… Двое его собратьев в комнате, прочие – за дверью, а здесь их будет двое против троих, ну, если не считать кардинала. Еще прежде чем Акилле пришел на помощь своим людям, у двери завязалась схватка, и вот один из гасконцев рухнул на вытертый ковер. Только б Ружерио смог держать створки закрытыми еще пару мгновений! Отпихнув Валентино, капитан рванулся к бастарду и замер, почти наткнувшись на клинок. В распроклятых овалах бушевало бесовское пламя, и Акилле сделал шаг вперед. Дженнардо знал – так ясно, будто письмена выступили у римлянина на лбу: сейчас тот убьет его, ни на миг не задумавшись. Пришлось отступить, и бедра коснулись огромного ларя, где законники хранили свои свитки. Чужая шпага ткнулась в горло. Вот и все. Дженнардо смотрел в перекошенное лицо своего любовника и убийцы и даже не пытался понять, где ошибся. Справа зазвенело железо, и голос, привыкший повелевать верующими во время службы, резанул по ушам:

– Ла Сента, опустите оружие!

Метнулась серебряная вспышка, Акилле чуть повернулся, отклонившись едва ль на пару волосков – все-таки бастард слишком молод! – острие шпаги царапнуло кожу. Изогнувшись, будто тряпичный паяц, Дженнардо всадил кулак прямо в загорелую скулу. И мгновенно рухнул на упавшего противника сверху, придавив своим весом. Заломил вверх руку с зажатым в ней эфесом, что есть мочи саданул о мраморный пол, но Акилле не разжал пальцы. Чертов упрямец! Дженнардо врезал еще раз и еще – так, что кисть заныла. После третьего удара кудрявый затылок бессильно стукнулся о плиты, и капитан тут же выдернул шпагу из обмякшей ладони. Если он сломал Акилле нос или челюсть, то это для его же пользы, но все равно жаль! Бальтассаре еще пытался подняться – нелегко это со сломанной ногой. Не отводя взгляда, мерченар поднял шпагу Акилле. Оружие хозяина прикончит верного слугу, хоть какая-то справедливость. Сержант даже не успел проклясть его перед смертью и вытянулся на полу. В комнате разило потом и кровью, и Дженнардо отстраненно подумал, что законники смогут еще сильней урезать жалованье его парней.

Капитан осторожно поднялся – комната плыла перед глазами, и кровь текла на воротник камзола. Потрогал шею, и тут же одернул руку – больно! Ружерио и Валентино распластались на дубовой двери, сдерживая отчаянные удары, а в шпалере со Святым Иво глубоко засел тонкий кинжал с резной серебряной рукоятью. В благословенной Италии и кардиналы носят с собой оружие!

– Что творится, Форса? – красная шапочка слетела со светлой макушки. Встрепанный, сероглазый и молодой, Валентино налегал на створки. И что-то больно отозвалось в груди, точно лопнул пузырь ненависти. – Начался штурм?

Не ответив, капитан переступил через два трупа и подошел к двери. Откашлялся, зажимая рану рукой. Голос не пропал, сознания он не лишился, значит, просто царапина. Саданул кулаком по двери – с другой стороны притихли. Верно, ищут, чем выбить мореный дуб. От души надеясь, что их охрану еще не перерезали во дворе, Дженнардо гаркнул:

– Эй, олухи! – все ж хорошо, что они так долго воевали вместе – гасконцы знают пределы его терпения. – Ваш капитан у меня в руках. Если вам дорога его жизнь и ваша собственная, советую убраться из города. Через час моя банда возьмет Лаццаро. Клянусь именем Господа, всех, кто останется, я перевешаю без суда. Давно уж пора!

Он привалился к двери, с наслаждением вслушиваясь в далекий грохот и колокольный звон. В городе едва ль полторы тысячи захватчиков, им не устоять. А вот горожанам придется худо… Стараясь не смотреть в лицо лежащему неподвижно Акилле, он приказал Ружерио связать его – и глядел, как поясной ремень стягивает смуглые запястья.

****

Кардинал Лаццарский здорово отощал за время пленения и был до смерти напуган. А вот Орсини – старый и особенно молодой – рвались в бой. Клянясь про себя, что это его последняя война на родине, Дженнардо посоветовал обоим возглавить ополчение, буде им удастся таковое сколотить. На улицах города еще шла ожесточенная драка, и, пожалуй, милиция и добрые лаццарцы будут лишь мешать его парням, но зато дадут врагу понять, что земля горит у них под ногами. Самое страшное уже кончилось, должно быть, так думали прелаты и Медведи, а капитан Форса им даже не завидовал. Кончилось еще в провонявшей кровью комнате, когда они ждали бегства гасконцев и молились на крепость столетнего дуба, защищавшего их. Или когда один из отрядов отыскал заложников – в замке Сант-Анжело Нуово, ха-ха! Учитывая, что бастард ожидал от своей банды большей слаженности и не верил в ее послушание, не так уж глупо. Но для Дженнардо все только начиналось. В Доме Святого Иво они вшестером осудили Акилле Ла Сенту на казнь, еще не всякий разбойник сможет похвастаться подобным трибуналом! Три кардинала, два Орсини и сын герцога Форса.

– Адриан велел убить моих племянников, да я сам жив еще лишь благодаря чуду! Чего ради я стану церемониться с папским выродком? – Орсини-старший расхаживал из угла в угол, точно сам геральдический зверь после спячки, и капитану очень хотелось напомнить, как зовется помянутое «чудо». Орсини были обязаны Акилле жизнью и свободой – в той же мере, что и самому Дженнардо, – но их сия мелочь не останавливала. – Под топор мерзавца. Иль что там полагается?.. Удавка? Удавить, удавить без промедления – вот мое слово!

– Отец, но ведь папа Адриан… все ж Ла Сента не чужой ему. Вдруг в каземате, целый и невредимый, он нам больше пригодится? – щенок Орсини тщился показать себя искушенным политиком. Отчего все юнцы так торопятся вляпаться во взрослую грязь? Но договорить ему не дали. Франческо Колонна, въехавший в город едва ль не со штурмовым отрядом, мягко перебил робкие попытки:

– Именно в качестве сына понтифика он и должен быть казнен, иначе Ла Сенте вообще грош цена. Обыкновенный авантюрист, зато из рода Реджио, – Франчо пошевелил толстыми, будто немецкие колбаски, пальцами, – только представьте, какой разразится скандал!

– Какое мне дело до скандала и шкуры этого проходимца? – горестно возопил кардинал Лаццарский. – Жизнь его или смерть – никто не возместит мне расходы! Удавка? Нужно уточнить в уложениях… куда мне ставить подпись, Валентино, чтобы я мог, наконец, заняться чем-нибудь полезным?

Ди Марко, слишком пристально следивший за тем, как его секретарь упражняется в каллиграфии, даже головы не поднял. Лишь обронил негромко:

– Форса, что вы скажете?

Ответ Дженнардо заготовил сразу, как только соратники завели речь о казни:

– Где мне подписать?

Красный Бык воистину благо. Ну, в некоторых обстоятельствах. Если бы старший Реджио все еще угрожал городу, младшего бы пощадили. Тронув пальцами повязку на шее, капитан склонился над свитком, старательно отводя глаза. Ди Марко должен верить в его преданность, абсолютную преданность. Даже в готовность, черт возьми, самому затянуть удавку на горле Акилле. Иначе кровь будет литься еще и еще. Но Валентино и не взглянул на него. Хмуро оглядывал стены, будто отыскивая привычное распятие. Один за другим они поставили подписи под приговором, и теперь бастарда могли убить в любой миг. Счастье еще, что Колонна и ди Марко не озаботились выведать, с кем Акилле мог договориться о поддержке. Но кто знает, вдруг мысль о пытках все же придет в головы под кардинальскими шапками?

****

Священник, всюду сопровождавший Валентино, громко и торопливо читал приговор, а шестеро судей или уж палачей – как кому больше нравится! – топтались у стены. В Доме Иво много вместительных залов, где осужденного можно надежно приковать, так удобно! Неловко вывернув руку с тяжелым «браслетом», Акилле дремал на полу и при их появлении сделал вид, будто не желает просыпаться. Размазал свободной ладонью кровь под носом, задрал подбородок так, что свисавшие на лицо темные пряди открыли налившийся синяк, и зевнул.

– Синьоры, неужели вы мне даже выспаться не дадите перед смертью? Как не по-христиански! – отчего тень гибели над буйной башкой бастарда виделась едва ль не с первой встречи? Нет, с того солнечного веселого дня, когда Акилле притащил к Дому Иво Чинцию и красовался перед ним и Валентино, а кардинал отвернулся, не протянув руки для благословения. Ла Сента не замечал паучьей возни, как никогда не видят ее те, кто дышит полной грудью, пока не стало слишком поздно. Непростительно для того, кто задумал стать тираном. И все же могло получиться! Получилось же у родителя, а ведь будущий герцог Форса начал с куда меньшего. Другие времена, другие нравы. Папа Адриан доказал всем, что лишь слово и воля Святого Престола значимы под небесами, и Валентино ди Марко… или как там будут звать нового папу?.. следует примеру предшественника.

– Выспишься в гостях у дьявола, – хохотнул Колонна, беспокойно оглянувшись на Валентино. – Брат мой, не умнее ли будет отложить казнь до выяснения обстоятельств? – кажется, Франчо заставила усомниться самоуверенность закованного в цепи узника, но ди Марко лишь холодно улыбнулся:

– Если синьор Ла Сента пожелает смягчить свою участь рассказом о сообщниках, то мы проявим милосердие, – кардинал в знак пренебрежения выставил вперед носок красной туфли, и ненависть вновь схватила за глотку. Только теперь она была обжигающе горячей, и Дженнардо испугался ее силы. Стоит поддаться порыву, и затея полетит ослу под хвост. Вместе с жизнью Акилле. – Смерть от стали в этой комнате и с надлежащим покаянием предпочтительней публичной казни, не так ли?

Дженнардо быстро шагнул вперед. Стоит прелатам вызывать городских палачей, и все будет напрасным.

– Не стоит терять время, синьоры, – боже правый, он никогда не лгал так много, как за последние сутки! – Затянем приготовления к казни, чего доброго, гасконское отребье подстроит побег своему капитану. Он должен им немало флоринов! Я бы на их месте попытался. Уверен, что Ла Сента виновен в двойном договоре, и Венеция стоит за захватом Лаццаро. Все яснее некуда…

Мучительно хотелось обернуться к тонкой фигурке у стены. Пойми же ты, дурак, хотя бы раз послушай меня!.. Хриплый смех перебил его:

– Не извольте сомневаться, Ваше Высокопреосвященство! Верный пес церкви складно тявкает, – Акилле пошевелил вывернутой рукой и оскалился с мстительной радостью. – Позволено ли мне будет последнее желание, синьоры? Оно весьма скромное.

Валентино кивнул, и бастард попытался сесть прямо. Зло смахнул ладонью слезы слабости, и Дженнардо вновь отвернулся. Громко зазвенела цепь.

– Я хочу задать вам вопрос, Ваше Высокопреосвященство… всего один маленький вопрос… За что вы хотите убить меня?

– Странное у вас желание, сын мой, – Франчо влез потому, что Валентино молчал. – Вы предали своих нанимателей; поклявшись спасением души, святотатственно нарушили договор; причинили вред честным людям… ответ очевиден! Попросите-ка лучше бутыль вина.

– Ну да, а убытки кардинала Лаццарского громче всех вопиют о расплате! – резкий голос Акилле взвился под самые своды. – Я не к вам обращаюсь, Колонна. Я спрашиваю кардинала ди Марко. Отчего вы хотите моей смерти? Клянусь, услышав искренний ответ, я и пальцем не двину, чтобы помешать вам. Сам подставлю горло, ха-ха!

– Всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся, – Валентино наконец разлепил губы – где-то Дженнардо уже слышал такие слова, но где? – Ибо возмездие за грех – смерть…

– Цитируете святую книгу, точно усердный семинарист? – бастард захохотал. – Почему бы вам не признаться, здесь нет лишних ушей – только купленные и обманутые. Вы ненавидите меня! За то, что я посмел сделать то, чего вы боитесь. Запомните, ди Марко: наступит день, когда вы проклянете свои оковы. Своего Бога и эти красные тряпки! Проклянете, отречетесь, и падение ваше увидят все! Все! Слышали?!