Текст книги "Бастард его святейшества (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Замок Сант-Анжело Нуово стоит не менее пятисот флоринов в год, – пробормотал Дженнардо. Смешно, но он как будто привык к кардиналу за время осады. Привык видеть его каждый день, ощущать рядом холодок под красной мантией. Валентино, конечно, колючка, но знакомая и иногда приятная.

– Это намек? – ди Марко смотрел туда же, куда и Дженнардо – на ласкающую расписные юбки Чинции загорелую ладонь. – Вы полагаете, что Ла Сента обманывает нас, берет деньги у кого-то другого? У врага?

– Почему бы и нет, – в сердцах бросил мерченар, – он же Реджио! Вспомните, как его папенька расправился с теми, кто был против тиары на его голове. А ведь притворялся эдаким агнцем, сыпал дары направо и налево, чтобы потом отобрать.

– Ну, так вы заблуждаетесь, синьор Форса, – процедил кардинал, – Ла Сента пока не заплатил за аренду замка ни флорина. Если хотите знать мое мнение, денег у вашего собрата нет совсем, зато паникеры, подобные вам, кричащие на каждом шагу «Реджио, Реджио!», создают ему репутацию богача…

– Вы, кажется, назвали меня трусом, Ваше Высокопреосвященство? – нужно было б оскорбиться, но прелата все едино не вызовешь на дуэль, а догадка ди Марко обрадовала несказанно. Если у бастарда нет денег, лишь сплошные обещания, тогда Чинция согласится пойти с тем, кто заплатит сразу! Нужно встретиться с куртизанкой сразу после совета и поездки в казармы и на всякий случай написать Оливии Орсини. Пригласить молоденькую вдовушку и ее братца на прием… Оливия не казалась Дженнардо красавицей, но зато древностью рода могла соперничать со всей знатью Лаццаро вместе взятой. Акилле никогда не заполучить такую спутницу! Если Чинция откажется… а почему, собственно, она должна отказаться? Принести красотке браслет с невиданной чистоты синими камнями – и она не устоит. Браслет достался мерченару при взятии Малаги – должно быть, тамошний эмир надевал его на руку своей наложнице – и оценивался ювелирами в триста флоринов.

– Вы не трус, вы слабак! – в голосе ди Марко была ярость и… нечто хлестнувшее по сердцу, будто бичом. Точно отголосок своего, давно болевшего. Какая муха укусила Валентино?! Дженнардо взглянул прелату в лицо – сомкнутые губы слегка подрагивали, на скулах выступили пятна. – Тащитесь на поводу у своего естества, будто блудница! Вы мужчина, Форса, а ведете себя…

– Что плохого в том, что мужчина смотрит на женщин? Кажется, я еще не женат и не давал монашеского обета, – быстро перебил Дженнардо. Он не хотел знать, на что намекает ди Марко. Не хотел, и все. Убивать кардиналов может лишь папа. Простому капитану наемников подобное возбраняется.

Звук летящих шагов на лестнице не дал ему договорить. Дженнардо подумал было, что Ла Сента поволок Чинцию с собой в зал совета, но следом негромко зазвенело железо – бастард, придерживая шпагу у бедра, почти бегом поднимался по ступеням. Торопится проверить, какое впечатление произвели его амуры, не иначе! Ди Марко отвернулся, явно не желая подставлять свой пастырский перстень для приветствия. Акилле это не смутило. Весело и белозубо скалясь, бастард поклонился обоим:

– Что ж вы вырядились, словно на похороны, синьор Форса? Такая жара! – на бастарде был жемчужно-серый камзол, молочные кружева щекотали шею, закрывали пальцы. – Мадонна Чинция все повторяла, как она изнемогает от зноя. Неужто вы не чувствуете весеннего тепла?

Сильный разворот плеч, дикарская грация и несокрушимая уверенность. Прилипшие стрелками ко лбу темные пряди, прячущаяся в тенях и таких «итальянских» овалах красота. Древние говорили: чтобы ненавидеть врагов, нужно их полюбить. Какая чушь, право, лезет в голову! Жарко… жарко так, что валансьенское плотное кружево давит на горло. Не в силах оторвать взгляд от пальцев, только что гладивших колени Чинции, капитан буркнул:

– Как бы весеннее тепло не обратилось для вас в адское пекло, синьор… Ла Сента.

****

Это что-то да значит, когда «порядочная женщина» назначает мужчине свидание в глухую полночь, гораздо позже, чем его приняла куртизанка? Улица Святого Юстиниана – кривая и темная – вела его в предместья. За низкой приземистой башенкой меняльного дома будет поворот в такие места, куда не заглядывает стража. Позади остались купеческие кварталы, где нанятые толстосумами вояки громыхали оружием на каждом перекрестке, а по дорожкам между более мелких лавчонок бродили ночные крикуны. Звон колокольчика и громовое: «Спите спокойно, жители славного Лаццаро! Да хранит вас Господь!» А следом – горшок помоев на голову перепившему дурню. На улице Юстиниана все грешили молча. Где-то здесь, в темных подворотнях, вербуют людей для любой работы. Где-то в душных закутках можно купить и знаменитую «кантареллу», и серо-желтый порошок дурмана, столь ценимого сарацинами, не понимающими прелести вина, и даже десятилетнюю девственницу в полное владение. Без необходимости никто не полезет на улицу Юстиниана, но именно здесь дочь могучего рода Орсини назначила ему встречу.

Вечером Дженнардо наведался к Чинции Скиллаче, и не без пользы. Куртизанке пришлись по душе сапфиры, она с такой радостью вертела камни в руках, поднося к прелестным губкам, что капитан решился говорить прямо. Ему всего лишь нужно, чтобы Чинция отказала мерченару Ла Сенте прямо перед приемом в его замке и посетила оный рука об руку с мерченаром Форсой. И тогда браслет арабской чеканки перейдет во владение красавицы. Чинция, подумав, кивнула рыжекудрой головкой – Акилле пока кормил ее лишь обещаниями да принес простенькое жемчужное ожерелье. Окрыленный успехом, Дженнардо потянулся туда, где на высокой груди лежали помянутые жемчуга, но Чинция мгновенно прикрылась веером. Чтобы купить не только сопровождение куртизанки, но и ее ночи, требовались вложения покрупнее одного браслета! Ну что ж, в наше время достаточно казаться, а не быть, согласия красотки хватит, чтобы Акилле скрипел зубами!

На ступенях дома Чинции ему подали записку от Оливии, и Дженнардо, вздохнув, решил пропустить ночную встречу с Дзотто. У хорошего наемника всегда есть резерв, таким резервом и станет пышная вдовушка. По правде говоря, он спал с Андзолетто по привычке… дурная привычка, с тем же успехом он мог бы делить постель с Чинцией, Оливией, Беллиной или подаренной отцом горничной, что знала десять способов доставить мужчине удовольствие ртом. Быть может, попадись ему женщина, способная брыкаться так же, как бастард, или загадывать такие загадки, как преосвященный Валентино, он бы полюбил ее. Но есть то, что не получишь от женщины! Удовольствие прижаться щекой к небритому подбородку, стиснуть ладонями твердые бедра, толкнуться в такую узость, что не видать дочерям Евы… любить того, кто даст столько же, сколько ты сам способен дать! И взять тоже… да-да, взять! Пусть унылые скопцы сколь угодно твердят о том, что лишь безбожник, язычник способен находить наслаждение в унижении. Никакое это не унижение, если тебя берут так, как Сантос… а ну, хватит! Иначе сейчас он пойдет и напьется в первой попавшейся таверне. Вновь вспомнит, что все, творящееся вокруг, лишь мышиная возня – Акилле, Валентино, дурацкая осада в дурацком, осточертевшем городе, наступающий Красный Бык… К дьяволу! Он не позволит вновь себя сломать. Не станет проклинать судьбу. Он никогда больше не оглянется, и демоны останутся на привязи.

А вот и дом с вывеской, на которой шаловливый скульптор изобразил кувшин с льющейся из него влагой. Странный выбор для Оливии Орсини, но в письме вдовушки значился именно кувшин! Дженнардо, едва разглядев примету в полнейшей темени, спрыгнул с коня. Не найдя у дома коновязи, он просто набросил поводья на бронзовый крюк у входа. Едва ль в Лаццаро отыщется безумец, способный украсть лошадь капитана Форсы… любой вред ему могут причинить только равные. Улица была пуста, лишь через пару домов в высоком окне теплился свет – кажется, там был игорный дом. Дженнардо толкнул дверь – в темной приемной, где горел единственный факел на стене, никого не оказалось. Неужто Оливия не поставила служанку караулить? Дочь Гвидо Орсини писала, будто сей дом принадлежит кузену ее горничной, торговцу пряностями. Хорошими же пряностями торгует этот человек, раз живет на улице Юстиниана! В такой час буржуа должны крепко спать, и потому капитан не удивился тишине и молчанию – только в конце короткой галереи горела свеча, и пол поскрипывал под ногами. Мерченар вошел в небольшую комнату с закрытыми ставнями, чертыхнулся, ударившись коленом о кресло. Оливии не было. Не было вообще никого.

– Мадонна?

Сильно пахло воском и вином… и чем-то еще, будто б железом. Никто не отозвался, и капитан попробовал еще раз:

– Почтенные! Есть кто-нибудь?

Непонятный высокий звук заставил вздрогнуть и схватиться за кинжал под камзолом. Кто-то плакал в удушливой тишине. Плакал или умирал. Рыдания захлебнулись хрипом. Правильнее всего было бы бежать со всех ног, но капитан шагнул вперед и рывком отдернул шершавую от старости занавесь. Кинжал не понадобился. Точнее, понадобился бы, но он опоздал. Прямо перед Дженнардо на полу лежала женщина. Корсаж залила кровь, пятна были и на юбке, и даже высоко закрученные косы испачканы бурым. Сдвинутый на затылок белый чепец и не по-женски массивная челюсть заставили Дженнардо торопливо перекреститься – не Оливия Орсини лежит перед ним мертвой! Взяв с поставца свечу, капитан склонился над телом. Так и есть, служанка Оливии – Карлотта, или как бишь ее… убита ударом в грудь, вон сколько крови… но где же сама Оливия? Переступив через ноги женщины, Дженнардо выскочил в галерею. Кто-то был здесь, совсем недавно! Свеча все еще горит, и во второй зале накрытый стол: блюда с холодным мясом и засахаренными фруктами, на скатерть пролито вино, будто гость, озлясь, толкнул кубок. Приподняв скатерть, капитан заглянул под стол, потом распахнул занавеси – он боялся наткнуться еще на один труп. Нужно послать кого-нибудь в казармы и обыскать весь дом. Дженнардо вернулся к двери с многочисленными засовами, но выйти за порог не успел. Дверь распахнулась, и в полутемный особняк ворвался поток света. На мостовой толпились люди с факелами, и, разглядев красно-белые полосы на их одежде, Дженнардо облегченно вздохнул – лаццарская милиция все-таки забиралась на улицу Юстиниана!

– Синьор! – старший в отряде – юнец с аккуратной бородкой, явно из тех сынков зажиточных купцов, что мнят о себе больше, чем стоят, преградил ему путь. – Вы не должны… не можете… постойте!..

Факел дергался в руке сыкуна, а сзади напирало мужичье. Дженнардо оттолкнул юнца и рявкнул:

– Здесь убили служанку мадонны Орсини-младшей! Пусть кто-нибудь вынесет тело и позовет священника. И, любезный, распорядитесь-ка послать за моим сержантом Вито Паскуале.

Нужно, чтобы Вито сумел пробраться в дом, где жила Оливия, и выяснил, что, черт возьми, случилось!

– Синьор Форса! Вы никуда отсюда не пойдете!

Дженнардо и не собирался никуда идти, но наглец позабавил его несказанно.

– Вы останетесь здесь, пока не прибудут капитаны милиции – синьор Пазолини и синьор…

– Вы предлагаете мне дожидаться приказаний ваших капитанов-купчишек? Мне? Да вы храбрец, любезный! – Дженнардо пихнул юнца в грудь и прошел мимо. Никто не посмел остановить его. На улице пахло весной и близким дождем, а еще чуть-чуть – тем порошком, что жрут сарацины. Милицейское мужичье уже ринулось в дом, зазвенело разбитое стекло, затрещали доски. Во Франции, да и кое-где в Италии, сиволапые давно взяли верх… папа Адриан, еще будучи кардиналом Фернандо Реджио, метал громы и молнии на головы зарвавшегося третьего сословия, а став понтификом, принялся жаловать вольности… но ровно до тех пор, пока городские привилегии не мешали его сыновьям прибирать коммуны к рукам.

– Э… синьор Форса!.. Мне приказано!.. Я не могу вас отпустить… Вы должны…

Дженнардо даже жаль стало сыкуна. Ну что купчишка может сделать? Да и как милиция вообще здесь оказалась? Вот тебе и свидание!

– Что вы хотите, любезный? – капитан беспрепятственно отвязал свою лошадь и приготовился сесть в седло, но слова юнца заставили замереть с поводом в руке.

– Мадонна Оливия Орсини пропала еще вчера вечером. Исчезла, не сказав ни слова родне. Благородный синьор, ее отец, обвиняет вас, мерченар Форса!

****

Тысячи мужчин на Аппенинах мечтали оказаться на месте Красного Быка, но, попав в шкуру старшего сына папы, Дженнардо впервые подумал, что это не так уж и приятно. Родриго Реджио обвиняли в похищении женщин и надругательстве над ними чуть не каждый год, Бык всякий раз оправдывался под общий смех и возмущение. Уличные поэты даже сочинили песенку на манер переписки меж Родриго и мужем одной знатной венецианки. В ней знаменосец церкви многословно и красочно расписывал свое полнейшее недоумение: «О, синьор, как всем известно, супруги вашей я не видел даже туфельки носок! Какого, говорите, был он цвета?» Припев песенки уличал похитителя во лжи: «А между тем прекрасная Лючия в слезах томится на вилле Красного Быка!» Когда же был схвачен и допрошен один из сержантов Родриго, признавшийся в похищении по приказу, его господин и тут нашел ответ. Реджио заверил рогоносца, папу и весь Рим, что, прознав о страсти, которую его офицер питает к Лючии, тут же выгнал нечестивца, дерзнувшего посягнуть на замужнюю женщину. А за дальнейшие поступки сержанта он-де не отвечает. «Мне право жаль, синьор, что так и не узрел я похищенной красы! Еще раз напишите: какого цвета мадонны Лючии власы?» Наконец пленница наскучила Быку, и он выпустил венецианку, так ни в чем и не раскаявшись. Сейчас Дженнардо даже испытывал к Родриго сочувствие, ибо никогда раньше не верил, что подобные обвинения могут быть наговором. А теперь он сам затруднился бы сказать, какого цвета «власы» Оливии Орсини, а также ее глаза, платье, туфельки и все прочее! Кровь Христова и все демоны ада, он никогда не замышлял похищение этой женщины, даже не говорил с ней наедине! Но весь Лаццаро, похоже, держался иного мнения, и, что хуже всего, в преступлении его обвиняла и родня Оливии.

К утру Дженнардо убедился, что разъяренный Гвидо Орсини превратил город в осиное гнездо. Кумушки жужжали на перекрестках, зеваки пялились на капитана, когда он проезжал по улицам. Послав людей к Орсини, мерченар уверился: Оливия действительно исчезла, а его самого не взяли под стражу лишь оттого, что магистрат помнил о численном перевесе наемников над городской милицией. И даже денег Гвидо оказалось недостаточно для того, чтобы купчишки рискнули. Нимало не сомневаясь в том, что родовая вражда между Орсини и Форса вот-вот вспыхнет вновь, Дженнардо почел за лучшее не возвращаться домой – днем он засел в казармах и выслушивал донесения одно другого ужасней: «Гвидо требует от кардинала Лаццарского приказ об аресте зарвавшегося мерченара!» – «Магистрат заседает с прошлого вечера! От мадонны Оливии никаких вестей, но на южной дороге нашли мантилью несчастной женщины!» – «Брат Оливии исповедался, причастился святых тайн и собирает друзей, дабы вызвать оскорбителя на поединок до смерти!» Единственная хорошая новость заключалась в том, что служанка похищенной выжила после удара кинжалом, однако раненая еще не пришла в себя… да и если б свидетельница происшедшего на улице Юстиниана вдруг заговорила, у Дженнардо все равно не было б случая выслушать ее признания: Орсини держали служанку под замком. Лаццаро кипел и бурлил, один лишь Ла Сента не принимал участия в общей беготне – накануне бастард выехал из города для покупки пары десятков аркебуз.

Собрав своих сержантов, Дженнардо поклялся на Библии, что невиновен в похищении, и предоставил им высказываться. Все наперебой твердили то, о чем он думал и сам: Красный Бык или его отец решили расколоть защитников Лаццаро. Стравить Орсини и Форса, и тогда либо они убьют друг друга, либо наемники бросят город. В Италии хорошо помнили, что лишь род Колонна Медведи ненавидели сильнее рода Форса, и еще дед Оливии скрестил шпагу с отцом Дженнардо. Капитан об этом обстоятельстве тоже забывать не собирался, потому и не рвался домой – приняв вызов, он неизбежно убьет брата похищенной, и уж как порадуются тогда Реджио!

Реджио, Реджио… к вечеру у капитана осталась только одна соломинка. Кардинал ди Марко никоим образом не мог рассчитывать на снисхождение Быка и его отца в случае сдачи города – Валентино должен помочь! Кардинала без оговорок пустят туда, куда у самого мерченара ходу не было: в дом Орсини, где прячут служанку. Потому, взяв с собой с десяток до зубов вооруженных солдат, капитан поехал на улицу Всех Святых, где жил Валентино. Рядом с Лаццарским собором – так удобно! Окна обиталища ди Марко выходили на площадь, и по воскресеньям служки прелата раздавали хлеб, вино и медяки прямо с балконов. Ночь была теплой, трещали первые робкие цикады, и луна смотрелась в беломраморные ступени особняка. Дженнардо оставил охрану у входа, приказав, впрочем, держать глаза открытыми. Из всех живых существ менее всего капитан верил собственному отцу, следом шел светловолосый кардинал. Слуги пропустили его без возражений, и мерченар невольно приободрился. Хоть кто-то от него не шарахается!

Наверняка, Валентино доложили о приходе ночного гостя, не могли не доложить… Но, войдя в кабинет на первом этаже, Дженнардо едва узнал сидящего за столом человека. Широкая холщовая рубака с низким вырезом, короткие штаны, обнаженные икры, босые узкие ступни, едва видные на светлом ковре… кардинал писал, отставив правый локоть, второй рукой отгоняя летевшую на свет лампы мошкару. Стены комнаты девственно пусты, и только огромное распятие прямо перед глазами – ничего лишнего, никакой роскоши. Дженнардо уставился на склоненный русый затылок. Наверное, если прижаться лицом к коротким прядям, ощутишь их мягкость… у кардинала должны быть мягкие волосы, вон как завиваются на крепкой шее – легкими, воздушными локонами. У кардинала? У Валентино! Тино, Тинчо… Дженнардо больно прикусил губу и поднял взгляд к искореженной смертной мукой фигуре на стене. Ну отчего ты так жесток, Спаситель? Тот, кто перевернул мир, сверг царей земных, одной лишь жертвою своей стал выше всех, облеченных властью, должен знать цену запретов! Ты, протянувший руку помощи блуднице, простивший отрекшихся от Тебя, не державший зла даже на кресте!.. Иисус не мог желать гибели, геенны огненной тем, кто любит, просто любит, вот только не того, кого нужно! Глядя в искаженные бронзовые черты, Дженнардо верил в это, верил, как в детстве – от всего сердца, истово и слепо. Иисус простит любой грех, но люди не простят. Истина проста и понятна, но Сантоса убили не люди. Не смертные заставили Дженнардо запомнить урок, навсегда запомнить! Разрешивший себе переступить запрет, должен знать: за преступление он заплатит потерей самого дорогого, а потом будет платить вечность…

– Я уж думал, вы не придете, – Валентино бросил перо, обернулся. Молодое строгое лицо, открытое горло… блуд можно отмолить, любовь не будет прощена. Что ж, из двух грехов выбирают меньший. Только вот связь с белокурым Дзотто не помогает уже давно, демоны рвутся на свободу. – Собирался завтра послать к вам гонца. Удивительная беспечность, синьор Форса!

Стоило ди Марко заговорить, и наваждение отступило. Обычный надменный, немного ворчливый и усталый тон. Дженнардо подавил желание перекреститься, пожалуй, рука будет дрожать.

– Ну, как вам вдовушка Орсини? – кажется, прелат злился. Иначе с чего бы следящему за каждым словом Валентино нести такую пошлость? – Быть может, завтра вы заявите, что женитесь на ней, дабы прикрыть бесчестье?

– Еще раз напишите: какого цвета мадонны Лючии власы? – пробормотал Дженнардо. Неужели ди Марко поверил в похищение? Следовало доказывать и убеждать, но Дженнардо попросту боялся открыть рот. Валентино встал, отодвинул кресло. Красная сутана защищала владельца лучше любой брони! Как посмел кардинал скинуть покровы?! В этих проклятущих штанах до колен, складках простой грубой ткани – не князь церкви, просто человек. Юный, горячий! Тинчо.

Теплый желтый свет лампы отчего-то резанул по глазам, опалил лицо. Дженнардо сделал шаг и вцепился обеими руками в шершавую рубаху. Бездумно стиснул ладони. Потом положил одну на затылок Валентино, вторая же устроилась на талии, будто ей там самое место. Молодое, крепкое тело сотрясалось дрожью в его объятиях, бесы смеялись. Выли дурными голосами и смеялись. Над слабыми людишками, позабывшими о запретах. Бездна – вот она, рядом! И как же она влечет! Дженнардо притянул послушного незнакомца к себе. Да, этого человека он не знает! Но если Валентино позволит, то все возможно… пальцы ласкали мягкие пряди на затылке – о да, действительно очень мягкие, как у ребенка! – и кровь гремела в ушах. Медленно Дженнардо опустил лицо в обнаженную впадинку на горле, прижался губами там, где грубая тесьма царапала кожу, и закрыл глаза. Сильный удар в грудь заставил отшатнуться. Валентино стоял перед ним, уронив руки вдоль тела. Застывшие черты, щеки белее стен, темное безумие во взгляде. И только губы двигаются:

– Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них! – палец уперся куда-то под ребра. Дженнардо стало страшно. Так жутко, будто сам Судия наступал на него. И, как всегда, вслед за страхом пришла ярость.

– Ну конечно! Своих слов у вас нет и не было никогда! Лицемерно прикрываетесь писанием, отче! Но минуту назад вы меня хотели, Господь свидетель! – сейчас Дженнардо сам не верил в то, что сказал. В прошедший миг он поклялся бы спасением души в том, что желанен Валентино, и желанен уже давно. А теперь перед ним было воплощение праведного гнева. Вот только чистоту негодования портил изъян. Ди Марко холоден, как воды северных морей, не задень его за живое, едва ль бы он так дрожал!

– Не пачкайте имя Господне нечестивыми устами, – кардинал провел рукой по лбу, потом поднес ладонь к лицу, воззрился недоуменно. Черт, Дженнардо и сам был весь в испарине! – Да, хотел. И что же? И Ветхий, и Новый Завет солидарны: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры…»

– Замолчите вы! – мерченар рывком подвинул себе тяжелый дубовый стул. Уселся, закинув ногу на ногу. – Лицемер и лжец! Где была ваша добродетель, Ваше Высокопреосвященство, когда вы клеветали на Фернандо Реджио по наущению родни? Иль содомия единственный грех под небом? Вам все равно гореть в аду, так зачем… зачем вы…

Силясь успокоиться, Дженнардо ударил по подлокотнику сжатым кулаком.

– Зачем вы терзаете и себя, и меня? – о несчастный остолоп, что же ты несешь? Перед глазами встала высушенная ветрами сьерра, костер до самых бронзово-серых облаков. Вопль боли, боли того, кого любил сильнее отца, матери и Бога, еще звенел в ушах. Сантос своей смертью пытался спасти и себя и любовника, но жертва была напрасной. Как напрасна и жертва того, кто смотрит на них с Валентино со стены. Спаситель умер за грехи человечества, но меньше их не стало! – Во имя чего? Какой цели?

Ди Марко отвернулся к столу, бездумно передвинул бумаги. Холщовая рубаха натянулась на худых плечах.

– Оставьте, Форса. Я священник.

– Папа Адриан тоже священник! – не помня себя, заорал Дженнардо. Неужели умный человек способен думать подобным образом? Спасение не в лживых заповедях, в чем-то ином! С какой стати ты думал, будто Тинчо знает, в чем именно?! – Священник с тиарой на лысой башке, а его бастарды заполонили всю Италию! Разве не так?

– В грехах Адриана – его гибель, запомните это, Форса!

Мерченар видел, как Валентино вцепился обеими руками в столешницу, и показалось, дерево вот-вот треснет.

– Люди прозреют и сбросят тирана. А когда наступит время, придет новый пастырь. Поднимет с колен униженных, утишит боль страждущих, накормит голодных и поведет Италию к свету. И пастырь этот должен быть чист пред Богом и людьми, – ди Марко обернулся и закончил, будто гвоздь в крышку гроба вколотил: – и перед самим собой.

Слабость навалилась, как та самая помянутая крышка последнего пристанища. Нашел чему поражаться и от чего мучиться! Будто не одна и та же страсть движет всеми. Валентино ди Марко хочет стать папой римским, как мило!

– Гордыня тоже смертный грех, отче, – Дженнардо поднялся со вздохом. Он пришел сюда по делу, а вместо разрешения своих трудностей с Орсини стал участником балагана. Капитан взглянул на прелата – и получил ответный взгляд. Спокойный, даже участливый, так смотрят на неразумных детей.

– Гордыня здесь ни при чем, просто вы этого не поймете, Форса. Но мне довольно того, что Господь читает в моем сердце. Кстати, если хотите, я приму вашу исповедь… наверняка, вы не получали полное отпущение много лет.

Валентино угадал. Возвращаясь домой из Малаги, Дженнардо напился однажды в какой-то горной деревушке и выбежал ночью на улицу. Старая романская церквушка прилепилась к скале, он так ясно видел крест на башенке, видел сквозь крупные хлопья снега… смотрел и не мог даже зарыдать. И войти не решился, хотя деревенский священник уж точно никому б не разболтал его секретов.

– Христианское милосердие, Ваше Высокопреосвященство? Благодарю покорно. И запомните, – капитан, подражая жесту прелата, ткнул того пальцем в грудь, – больше всего милосердие и прощение понадобятся вам самому.

– Так вам нужна моя помощь или нет? – кардинал со знакомой ледяной усмешкой покачал головой. – Если да, то соблаговолите выслушать меня, а потом можете отправляться в тот вертеп, где тешитесь с моим секретарем. Надеюсь, вы поняли, кто устроил вам репутацию похитителя прекрасных дев, обремененных к тому ж влиятельной родней?

Капитану оставалось лишь кивнуть. Спорить он больше не желал. Пусть Валентино отвечает за себя, а за собственные ошибки Дженнардо Форса ответит. Все равно никуда не скрыться, не спрятаться.

– У Красного Быка связи повсюду, и он нанес удар весьма ловко – тем Реджио и славятся, – прелат зябко повел плечами, ему явно хотелось натянуть на себя привычные суконные доспехи.

– Если служанка заговорит…

– Девушка пока без памяти, но я послал к Орсини моего доверенного лекаря: он услышит ее первые признания и передаст без изъяна, – кардинал небрежно махнул рукой. – Не благодарите! Мне отнюдь не улыбается остаться в Лаццаро один на один с Акилле Ла Сентой, и потому я сделаю все, чтобы отмыть вас от подозрений Орсини. А там, быть может, и беглянка себя проявит…

– Но вы же сами наняли Ла Сенту!

Что за непостижимый человек! Дженнардо хотелось вымыть руки и умыться, чтобы избавится от запаха кардинальской лжи.

– Верно, нанял, – мороза в голосе Валентино хватило б на все Пиренеи, – а вы намеревались удержать город в одиночку? Вы лучше меня знаете, что ваших солдат на это не хватит! А ни один мерченар не соглашался бросить вызов Быку Реджио – ни за какие деньги! Только Ла Сенте хватило безумия… или ненависти. Теперь слушайте, что вы станете делать, и без глупостей, Форса!

****

Ди Марко надавал ему много советов, но Дженнардо хотелось поступить с точностью наоборот. Вызвать на поединок старого и молодого Орсини разом, убить обоих и отписать папеньке, что сделал это из-за страсти к Оливии. Тогда, пожалуй, отец оставит идею завещать ему герцогство, и Джованни будет спасен. Лаццаро же может катиться ко всем чертям, пусть Красный Бык возьмет городишко без боя, со всеми его вздорными купчиками и лживыми кардиналами. Лаццаро видел десятый сон, никому не было дела до грехов и надежд Дженнардо Форсы, и он ехал по улицам во главе своего отряда, развлекаясь несбыточными мечтами. Человек проживает отведенные ему годы, будто опутанный тысячью крепких веревок, ежедневно починяясь слову «должен». Можно негодовать, пытаться вырваться, но иной раз лишь эти узы спасают от неподвижности и равнодушия мертвечины. Однажды в Испании Дженнардо видел в церкви гору небольших, искусно сделанных черепов, за которыми наблюдал отдельный смотритель. Некоторым черепушкам было сотни лет, они норовили рассыпаться прахом в неосторожных руках. Отголосок языческих времен, того отчаянного страха смерти и презрения к ней. Вытащи свой ужас на свет, сживись с ним, каждый день рассматривая провалы глазниц – и в конце концов смерть войдет в тебя, поселится, точно в родном доме. Сейчас Дженнардо чувствовал себя одним из таких свидетельств человеческого сумасшествия. Валентино точно вынул из него душу… нет, неверно. Кардинал просто вернул этот жалкий комок, что зовется бессмертной сущностью, в привычное для него место – в ничто. Завтра капитан наемников пойдет мириться с Орсини, предложит свою помощь в поисках Оливии – марионетка исполнит роль в кем-то сочиненном фарсе. Все происходит так, как должно происходить, а сейчас ему просто хочется выпить и завалиться спать. Но вначале он поедет к Дзотто… ха-ха, не имеет значения, что навестить неаполитанца предложил кардинал. Чуть ли не приказал предаться блуду! Умереть можно со смеху. Ничто не имеет значения. Они с ди Марко танцевали дурацкую фарандолу больше двух лет, когда-то должен был наступить финал. И хорошо, что все случилось именно так. С будущими понтификами ему не по пути.

Мальчишка уже не ждал его. Посапывал тихонько, и только обтянутая сорочкой задница торчала из-под сбившегося покрывала. Андзолетто приходил в палаццо Бьянко черным ходом, когда его звали, и исчезал точно так же, едва занималась заря. Вот еще одна причина, по которой стоит порадоваться объяснению с Валентино. Вершить любовь, будто убийство – под покровом ночи, пряча позор, вздрагивая от каждого шороха!.. Невозможно представить кардинала на месте Андзолетто. Стыд задушит любое искреннее чувство.

Дженнардо хлопнулся на постель рядом со спящим, обвел взглядом светлую комнату. Горят свечи, улыбаются со стен красотки с виноградными лозами в руках… сейчас он выпьет, наиграется со своей зверушкой и забудет обо всем. Андзолетто сел в покрывалах, потер сонные глаза:

– Синьор, вы поздно… что случилось?.. Аха-ха!..

Дзотто зевнул уморительно – будто котенок, показав розовое небо и верткий язычок. Потом соскочил с ложа, не позаботившись одернуть рубаху. Нарочито встав к любовнику спиной, наклонился, наполняя бокал. Пышные половинки раздвинулись, обнажая такой же розовый вход, весь в крохотных морщинках. Дзотто выгнулся сильнее, показывая, что его попка готова принять натиск. Потом ловко повернулся, подав вино, а сам присел на корточки, взявшись за застежки капитанских сапог. Дженнардо сделал большой глоток. Красное тосканское. Чудесней не бывает.

– Что случилось? Да так, пустяки… все еще разыгрываю похитителя вдовушек.