Текст книги "Бастард его святейшества (СИ)"

Автор книги: Смолка Сентябрьская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Обменявшись малозначащими замечаниями, все четверо почти в полном молчании пили принесенное слугами вино. Разумеется, мальвазия была превосходной, кто бы сомневался. Герцог рассеяно обронил, что в угоду «моей госпоже Леоне» он приказал купить двадцать бочек напитка богов у греческих торговцев. Графиня, сияя глазами, заверила, что ценит внимание к ее капризам. Красотка, легко обводящая вокруг пальца королей и пап, ластилась к ногам Красного Быка. Вот загорелые руки герцога легли на ее плечи, и белизна не тронутой солнцем кожи засветилась еще ярче. Нескромная ладонь почти проникла за корсаж – к мягким, налитым округлостям, – а Леона будто не замечала, что ее выставляют напоказ, точно призовую кобылу. Лишь быстро опустила ресницы, с греховным и тайным удовольствием следя, как хозяин ласкает ее… выставляет напоказ! Ну, конечно же! Облегчение было столь сильным, что Дженнардо прошиб пот, и бокал венецианского стекла едва не выскользнул из пальцев. Братья так похожи, что просто страшно. Акилле Ла Сента, будучи банкротом, что держится лишь за счет грабежей своих распоясавшихся молодчиков, снял замок Сант-Анжело Нуово, устроил прием с танцами, нацелился на самую красивую куртизанку Лаццаро и осыпал кастрата драгоценностями. Родриго Реджио показал им полный двор преданных ему вояк и женщину, которую не смог купить Карл Восьмой, женщину, пьющую баснословно дорогое вино, тающую в его объятиях… Какая беда висит на вороте старшего сына папы римского, что он так отчаянно пускает пыль в глаза?

Акилле в своем кресле хранил непроницаемое выражение, и трудно было сообразить, понимает ли он суть происходящего, или сходство застит ему зрение? Разливавший вино слуга скромно отошел в угол – все ясно: Бык не предложит им ужин до тех пор, пока не навяжет свои условия. А для этого мерченары должны поверить, будто человеку, принимающему их у себя, подвластно все, и даже больше. Чтобы не вздумали брыкаться!

– Мадонна, разговоры мужчин о войне скучны. Решайте, хотите ли вы остаться или позволите присоединиться к вам позже? – Родриго выпроваживал любовницу весьма настойчиво, просто-таки по-солдатски. Графиня уже сыграла свою роль, и удачно – во всяком случае, Дженнардо едва не попался на крючок. Ладонь герцога последний раз погладила высокую грудь, а Леона поставила бокал на край стола и засмеялась. Возможно, красавица так легкомысленно держится лишь потому, что любовник пояснил ей правила игры, и авантюристка приняла их с радостью.

– Позволю только в том случае, если вы обещаете мне, что столь приятное знакомство с нашими гостями будет продолжено, – графиня поочередно одарила капитанов улыбкой, полной соблазна. – Синьор Форса, я встречалась с вашей тетушкой Камиллой, она много о вас рассказывала. Синьор Ла Сента, вы удивительно походите на свою матушку, не зря она славилась красотой. Буду рада увидеть вас вновь.

– Свидание будет зависеть оттого, насколько у этих синьоров светлая голова, моя госпожа, – голос Родриго ничем не выдавал беспокойства и напряжения, но, мать пресвятая Богородица, герцог вообще не позвал бы их сюда, не будь у него неотложной необходимости закончить войну! – И насколько быстро они согласятся на мои предложения. Но не сомневайтесь, каждая минута разлуки с вами для меня мучительна.

Только Реджио мог произнести столь интимный комплимент так пренебрежительно. Ясно, он уже насытился и мог бы сменить любовницу, как делал всегда, но Леона – превосходная ширма. И все же он еще хочет эту женщину, ибо прощальный взгляд, брошенный на крутые бедра под складками бархата, был достаточно красноречив. Проводив графиню до дверей, Бык вернулся к столу и, не глядя на гостей, плеснул себе вина. Все, сейчас он отпустит и слугу. Дженнардо украдкой посмотрел на Акилле – тот сидел все так же неподвижно, будто собирался с силами, готовясь выдержать бой. И вот с мелодичным звоном герцог опустил пустой бокал.

– Терпеть не могу мальвазию. Что ж, синьоры, давайте побеседуем.

Страх и злые, завораживающие чары могущества и успеха – в этом искусстве Родриго Реджио достиг мастерства виртуоза. Красный Бык ставил спектакли для одного актера – самого себя – и на своих условиях. Неудивительно, что при всем коварстве и жестокости его считали благородным врагом и бесценным союзником. Легко прослыть таковым, предлагая незамысловатый выбор: сдаться с секирой у шеи или быть зарезанным без пощады. Мерченары Лаццаро могут считать себя счастливчиками – им сей выбор предоставили.

– Я буду говорить с вами как с умными людьми, – Родриго стоял у стола, высокий и прямой в своих черных одеждах, и на миг у Дженнардо появилось желание встать в знак уважения к титулу. Что б там не говорили ди Марко и прочие, этому «наследнику Цезаря» власть была к лицу. Но, увы, чары рассеялись, игра Быка пропала даром, и все, чего хотел капитан Форса – это уйти из замка Беневенто живым. А пока можно сделать вид, что не замечаешь уловок, с помощью которых их враг царит над иными смертными. – Но повторю свои доводы всего лишь раз. Советую слушать внимательно.

Убедившись, что он так и будет торчать над сидящими гостями, будто колокольня на пепелище, герцог опустился в кресло, в котором прежде восседала его любовница.

– Форса, ваш отец слишком далеко и не узнает, на каких условиях вы сдадите мне город. Позже вы сможете придумать подходящую историю. Акилле, мне достаточно известно о твоих похождениях, чтобы предположить: ни одной живой душе не захочется вступиться за тебя, – Бык не делал разницы между прямотой и оскорблениями – отнюдь не новость, но Дженнардо стало весело. – С тобою, брат, я хочу потолковать наедине, а пока послушаем, что скажет наш бывший родич.

Акилле протестующее вскинул ладонь, но Родриго предпочел не заметить этот жест и обернулся к Дженнардо:

– Форса, вы отведете свои войска на южный берег Лацци и здесь, в замке Беневенто, получите расчет, как если бы вас нанял не кардинал Лаццарский, а я сам. Вам также будет причитаться премия… ну, скажем… по пять флоринов за голову. Сколько у вас солдат? – низкий голос герцога звучал до крайности небрежно, и Дженнардо ответил в том же тоне:

– Мы не в лавке купца и торгуемся не за бочки с вином. Я бы не назвал вам число моих солдат, даже если бы согласился…

– В случае отказа я утоплю каждого из ваших вояк в Лацци, а сами вы будете повешены на воротах замка Беневенто. Вы резво удирали от меня по долине, не спорю, но теперь я начал утомляться, – воистину, угрозы у Быка выходили куда лучше, чем посулы. Итак, лезвие уже давит на горло, вот-вот брызнет кровь. Будь Дженнардо один на один с Реджио, он бы знал, что делать, но как поведет себя Акилле? Ясно только одно: отказавшийся от «благородного предложения» выйдет из замка лишь ногами вперед, и Бык забудет про заложников. Согласившийся станет уплетать с Быком куропаток за этим столом и пить мальвазию в обществе Леоны.

– А что вы предложите мне? – негромко спросил Ла Сента, и что-то горячее толкнулось в сердце. Акилле сидел очень прямо, склонив голову так, что кружева почти закрывали узкий подбородок. – Я хочу знать и принять решение прежде, чем мой собрат примет свое.

– Тогда я попрошу синьора Форсу подождать за дверью…

– Нет! – Акилле подался вперед, а Бык удивленно сдвинул брови – очевидно, давненько никто не позволял себе перебить знаменосца церкви! – Вы скажете все сейчас, или я не стану слушать вовсе. Годы назад вы унижали меня публично, теперь я желаю послушать, изменился ли ваш набор оскорблений. Ради этого я приехал сюда, что бы вы там себе не вообразили. Вероятно, вам показалось, что младший братец раскаялся и готов целовать вам руки, добиваясь прощения?

– А это не так? – слишком яркий здесь свет, Родриго Реджио, вот в чем твоя беда. Дженнардо отлично видел складки, что залегли у жестких губ, и знакомо сжались пальцы на нагрудной серебряной цепи. – Мне не нужно, чтобы ты целовал мне руки, будто слуга. Я хочу вернуть себе брата.

Резкий, издевательский смешок словно в клочья разорвал последнюю фразу, и Акилле вновь выпрямился, прилип спиной к резному дереву.

– И во сколько же вы оценили брата, ваша светлость? Я получу по шесть флоринов за голову? Может быть, по десять? Сколько стоит ваша братская любовь?

Дженнардо дал бы дюжину золотых за каждого наемника в банде Ла Сенты, лишь бы понять, что затеял римлянин, но тот смотрел только на герцога. А Красный Бык расхохотался – почти искренне:

– Кровь Христова! Ты все тот же горячий дурной мальчишка, Акилле! – смех вдруг пропал, и в светло-карих беспощадных глазах Дженнардо увидел, что и Родриго Реджио доступны жгучие сожаления. – Ты и твои люди перейдете ко мне на службу. Я помирю тебя с отцом, он будет ждать нас… после того, как мы войдем в Лаццаро. Разве не этого ты хотел?

Хотел?! Откуда Бык мог знать о предательских намерениях Ла Сенты? Ружерио сказал, будто пожилой священник приезжал к Родриго от имени Валентино ди Марко и, потолковав с посланцем, герцог пошел на переговоры. И сержант-гасконец, преданный Акилле до гробовой доски Бальтассаре, исчез еще из крепости, а римлянин так и не пояснил, куда тот девался. Пользуясь тем, что братья заняты друг другом, Дженнардо положил руку на эфес сабли. Одного из Реджио он успеет убить, прежде чем сюда ворвутся «красно-желтые». Лезвие бесшумно скользило в ножнах, но, сжав зубы, Дженнардо заставил себя остановиться и слушать.

– Я хотел посмотреть на тебя, – Акилле медленно цедил слова, – что ж, посмотрел. Скажи мне, Родриго, какие обстоятельства заставили тебя передумать? Не ты ли заявил мне, что брат-мужеложец тебе не нужен? Забавно, тогда я даже не знал, что означает это выражение. Мужеложец… Я всего лишь любил тебя и посмел не скрывать…

– Довольно, – герцог сжал руку в кулак, – ты потерял всякий стыд. Я не позволю тебе позорить и себя, и меня. Форса, прошу вас оставить нас наедине…

– У меня нет тайн от синьора Форсы, – сухо перебил Ла Сента, и быстрый, острый взгляд герцога сказал Дженнардо, что тот все понял, – вероятно, я никогда более не увижу тебя, Родриго, и хотел бы добиться ясности. Ты желаешь получить Лаццаро на подносе, я же желаю получить правду.

– Правду? – судя по всему, больше всего на свете Родриго сейчас хотел вновь отхлестать младшего братца по роже. – Все эти годы я убеждал себя, что заблуждения твои прошли, но вижу, как ошибался. Отодрать какого-нибудь бродяжку или обученного отдаваться за деньги, как делали древние имперцы, отчего нет? Это все равно, что сунуть шлюхе, и пусть у меня другие вкусы, я способен понять. Но самому лечь вниз, похваляться?.. Ни один мужчина, достойный своего имени, достойный носить оружие, не посмеет признаться в подобной мерзости. Даже флорентийские хлыщи, что поносят меня на всех углах, скрывают свои позорные страстишки. Черт возьми, Акилле, да меня тянет блевать от мысли, что мой брат…

– Значит, брат-мужеложец тебе по-прежнему не нужен? – Ла Сента поднялся, выдохнул сквозь зубы и взял со стола перчатки и шляпу. – Сказано ясно и четко. Полагаю, нам больше нечего здесь делать, Дженнардо. Если только ты не намерен сдать его светлости город, в чем я сильно сомневаюсь. Идем отсюда.

Римлянин обернулся к Родриго, а тот, прищурившись, рассматривал брата, будто арабскую диковинку:

– Вы ведь дадите нам уйти, ваша светлость? Вам уже случалось убивать гостей, но тогда гости не держали при себе заложников. Клянусь вам, наши люди получили недвусмысленный приказ, и ваши офицеры умрут мучительной смертью, если мы не вернемся до рассвета, – Ла Сента ловко подцепил пальцем цепочку нательного креста, и коснулся губами распятия. – Да услышит меня Господь!

Дженнардо встал с трудом – у него подкашивались ноги. Акилле не предатель – или просто набивает цену?.. Но тогда, тогда… Валентино уведомил герцога, что его брат готов пойти на переговоры, сдать город… боже правый, для чего кардиналу это было нужно?! Валентино имел основания считать, что римлянин ухватится за возможность вернуться в семью и в самом деле предаст? А капитан Форса не должен был оказаться на этих переговорах, ведь прелат заклинал его именем церкви не соглашаться на них! Успение Богородицы завтра, уже на рассвете в Риме случится нечто такое, что отвлечет Быка от Лаццарской долины. Да что там – Быку уже сейчас не сладко, иначе для чего понадобился спектакль, выставленное напоказ могущество и блистательное будущее. Очевидно, папа Адриан велел сыну вернуться в Рим и охранять престол Святого Петра, а послушный наследник торопится завершить кампанию – пусть не силой, но подкупом. Через несколько дней в замок Беневенто влетят гонцы со страшной новостью, братья Реджио останутся без поддержки родителя, капитан Форса выиграет время и спасет город. Превосходный план. Просто бесподобно, Тинчо, и ты стал бы лучшим папой из всех, кто носил тиару. Разыграно как по нотам, и даже в подлости кардинала не упрекнешь. Он не заставлял Акилле предавать, тот сам должен был выбрать судьбу, и вот тут Его Высокопреосвященство, похоже, сел в лужу.

– Так вы разрешите нам откланяться? – теперь уже Ла Сента разглядывал Быка в упор. – И засвидетельствуете наше почтение мадонне Леоне?

– Постой, – глухо бросил герцог и поднял сумрачные глаза, – в эту дверь можно выйти только раз, Акилле. И лучше иметь брата-мужеложца, чем не иметь братьев вовсе. Ты слышал меня?

– Слышал, – кивнул Ла Сента и встряхнул взмокшими у висков кудрями, – но почему?..

– Время идет, течет, проклятое, как вода сквозь пальцы, – Родриго поднял руку, словно зачерпнув из невидимого потока. Даже будь в зале толпа, сын папы говорил бы только для себя и для Акилле, и Дженнардо невольно восхитился такой уверенности и самообладанию. – Мне скоро тридцать, а время все быстрее… отец хотел, чтобы я сменил его, а Хуан стал править Италией. У нас была хорошая семья, лучшая на свете. Хуан погиб, и ты знаешь, что я отдал бы все, чтобы найти и покарать его убийц! Луса не желает меня видеть, Жофри… хм, только трус и мягкотелый подкаблучник хуже мужеложца. Я один. Меж отцом и тем, что судьба мне уготовила. У меня остался только ты, Акилле. Ты – Реджио. Ты мой брат.

Никто не смог бы смеяться над горькой силой этих слов, и Ла Сента не смог также. Поднес ладонь к губам, сглотнул тяжело и ответил:

– Тогда, в замке Святого Ангела, я и впрямь целовал бы тебе руки, Родриго… догадайся ты сказать, – римлянин отступил на шаг, железной хваткой вцепился в локоть Дженнардо, – а теперь я выйду в эту дверь. Прощай.

Герцог стремительно схватил небольшой молоточек, что лежал на столе поверх бронзового круга. Час признаний окончен, черта подведена, и «красно-желтые» схватят не брата Родриго Реджио, но злейшего врага. И незадачливого капитана Форсу вместе с ним. Прости, Тинчо, я сяду на твою идею, как неумелый всадник садится за спиной опытного наездника. Акилле не предал, и шалая кудрявая башка не полетит с плеч, если я смогу…

– Синьор Реджио! Мы действительно уйдем сейчас, но лишь затем, чтобы без помех обсудить ваши предложения и подумать, – молоток замер над кругом, губительного звона не последовало, и Дженнардо немного перевел дух. Акилле рядом дернулся, точно его ужалили, и пришлось стиснуть его кисть так, что кости затрещали. Молчи, болван, молчи, ты мне дороже… ну, не жизни, конечно, но чести – определенно. У мужеложцев, как известно герцогу Романьи, чести нет, так кто же будет виноват, если Бык клюнет на приманку? – Вы не знаете наших людей, но среди них есть те, кто может сорвать любые, самые здравые планы. Гасконцы весьма ненадежный народ, не правда ль, синьор Ла Сента? Если плата покажется им недостаточной, они останутся на службе у Лаццаро, и грош цена тогда нашим договорам.

Бык слушал внимательно. Даже не отпустил презрительной шуточки насчет мерченаров, неспособных держать в узде свое зверье, – Родриго не разменивался на мелочи. И только губы дрогнули, показывая отвращение. Дьявол знает, что думал герцог о гордости своего брата, но гордость Дженнардо Форсы в этот миг летела к бесам. Горячий юнец может швыряться выгодой и собственной шкурой ради красного словца, а старший и матерый товарищ уже все просчитал и оценил свою шпагу и кровь лаццарцев. Да будет так. Главное – дождаться Успения и гонцов из Рима. И узнать, куда все же подевался сержант Бальтассаре.

– Синьор Реджио, мы будем готовы подписать новый договор найма через… через пять дней после торжества Пречистой Девы. И заклинаю вас принести наши извинения мадонне Леоне!

****

Ночной летний ветерок гремел, будто трубы Судного Дня, и хлестал в лицо с мощью урагана в зимнем море. Мешком свалившись на влажную траву, Дженнардо чувствовал себя так, словно выбрался из утлого суденышка, что сутки швыряли яростные волны. В непроглядном небе мирно сияли звезды, от Лацци несло тиной, и громко храпели кони. Они вырвались. Живыми ушли из логова, и пусть Красный Бык ждет пятого дня… Аминь! Солдаты охраны один за другим разворачивали лошадей, спешивались, недоуменно переругиваясь, а Дженнардо растянулся во весь рост. Пусть портятся камзол и штаны из разграбленного обоза, все равно Родриго счел ниже своего достоинства заметить собственные тряпки на врагах. Напрасно Акилле старался уязвить, ха-ха! Хотелось смеяться беспричинно, как в детстве, и Дженнардо закусил губу. Запрокинул голову, потерся затылком о мягкий дерн и дышал, дышал, с наслаждением втягивая в себя речную свежесть. Стройный силуэт заслонил звезды, и острый носок сапога небольно врезался под ребра.

– Паскуда, – Акилле пнул его еще раз, – все Форса лжецы со змеиным языком.

– Уже второй раз я спасаю твою шкуру, – спорить было лень, вообще все чудовищно лень. Сейчас бы просто повалить мерзавца рядом и почувствовать его запах, ощутить непокорные бедра под собой.

– Знаю. И мне хочется убить тебя за эти благодеяния, – видно, у Господа есть особая мерка для Реджио, они скроены на один манер. Добиться своего любой ценой – и пусть огнем горят все прочие. Акилле сводил давние счеты с братом, и ему было безразлично, что он тянет Дженнардо и их людей за собой. Замок Беневенто уже пропал в ночи, даже факелы на мосту скрылись за темными ветвями. Бык не послал погоню, не передумал. Последнее милосердие для родича, не иначе. Через пять дней герцог объявит их лжецами и личными врагами, и тогда всей Италии не хватит, чтобы сбежать. В густой траве трещала какая-то ночная мелюзга, и Дженнардо, не глядя, хлопнул ее ладонью. Вытащил плащ из-под себя, растянул его рядом. Сделал Ружерио знак спешиться и расставить людей полукругом. Проследил за тем, как один из дозорных понесся к Лацци, и только потом негромко сказал:

– Сядь.

Римлянин свалился на расстеленный плащ, будто ноги его не держали. Лучшее, что они могут сделать сейчас – это убраться к своим наемникам и отслужить мессу за предприятие Валентино. А лучшее, что может сделать Дженнардо Форса… да просто никогда больше не видеть Акилле Ла Сенту!

– Тебе довольно такой мести?

Бастард ковырял каблуком землю и не отзывался.

– Ты хотел, чтобы Родриго просил тебя вернуться, и своего добился. Поверь мне, будет лучше, если ты примешь его предложения…

– Разве не слышал его слова?! – спокойствие было обманчивым, раз Акилле тут же заорал в полный голос: – Родриго презирает меня! До сих пор считает выродком, позорящим семью! Так он мне и говорил тогда: «Ты одним своим дыханием порочишь имя Реджио! В нашем роду не было содомитов и не будет, клянусь своей шпагой». Мой старший брат, понимаешь, Рино? Я готов был сдохнуть за его улыбку, за минуту разговора с ним… сидя за уроками, я думал только об одном: заглянет ли он вечером ко мне…

– Ты признался ему?

– Сказал, что люблю его, – Акилле задрал подбородок, будто брат все еще стоял перед ним, – мне было семнадцать, конечно, я нес нелепый, смешной бред… и все же…

В тишине неведомая тварь растрещалась в траве на редкость оглушительно. В такую ночь, под звездами, самое время говорить о любви. От горечи во рту захотелось сплюнуть. Они молчали и молчали, а над рекой медленно поднимался туман.

– Ну а сейчас?..

– Что «сейчас»? – да уж, байку о Хасане из бастарда не приходилось вытягивать клещами! Мужчина не задает другому мужчине подобных вопросов, но кое-что следует узнать.

– Дьявол тебя побери, Акилле! Чего еще я должен ждать? Братского примирения и счастливых объятий? Или мести Реджио? Не находишь, что после того, как ты втянул меня в это ослиное дерьмо, я имею право задавать вопросы?

– Воистину, тебя можно терпеть, лишь когда ты молчишь, – процедил римлянин, – но стоит тебе открыть рот, как я начинаю тебя ненавидеть.

– Отлично! Ты дал Быку понять, что я твой любовник. Ради того, чтобы швырнуть ему в лицо свое падение, ты, гхм, расстался со своей девственностью сзади?

– Еще слово, и ты здесь останешься навечно! Рыб кормить! – Ла Сента попытался вскочить, рука его метнулась к бедру, но Дженнардо успел перехватить горячее запястье. Притянул содрогающееся тело к себе, заставив прижаться лицом к грубой ткани камзола. Дернувшись раз, другой, Акилле смирился и пробормотал полузадушено: – Разве ты мне не любовник? – засмеялся со всхлипом. – Мне до сих пор трудно сидеть в седле! Я хотел знать, как такое бывает… а если бы не узнал, если бы тебя не было рядом, я бы не смог сказать ему то, что сказал. А теперь меня точно выстирали и выкрутили, и я не знаю, куда идти дальше…

– Для начала мы попробуем убраться отсюда, – не удержавшись, Дженнардо быстро ткнулся губами в ямку за маленьким ухом и услышал довольное сопение.

– С тобой тоже так было? – Акилле поднял к нему лицо, и захотелось сделать вид, будто вопрос задан не на чистейшем итальянском.

– Нет. Нет… со мной все случилось иначе, но я предпочел бы твою историю, – сотню раз ему приходило в голову, что открытое презрение Сантоса Аранды к любви итальянского наемника спасло бы их обоих. Родриго куда милосердней Сантоса – он не считал, что скверну очищают огнем. Все, отмеченные мерзостью, презирают и ненавидят друг друга и самих себя. И вершат грех в стыдной темноте, боясь признать под солнцем. Все ли? Гордый мальчишка, замерший в его объятиях, смеялся над постулатами Валентино ди Марко и святой матери церкви! Предпочел умереть в подземельях Беневенто за право говорить о своей любви открыто и не носить клейма позора… что бы Акилле ни задумал, одна эта храбрость стоит уважения. Ну, и помощи, конечно. Требуется удержать Ла Сенту от глупостей, до того как в Лаццарскую долину приедут гонцы.

– Родриго отказался от меня, вынудил бежать. Я потерял семью, – Акилле завозился у него в руках, потерся щекой о плечо, – ты и представить себе не можешь, как это было…

– Ну, зато Родриго дожил до этого дня, и ты мог говорить с ним. Видеть его. Знать, что на земле вы дышите одним воздухом, – довольно, наконец! Рядом с Акилле запах гари отступает, только вот пламя горит еще ярче. – Он попытался спасти тебя от ада, как и положено хорошему брату…

– Ты действительно веришь в то, что нас ожидает ад? – бастард отстранился, уже готовый спорить. Неугомонный остолоп!

– Не знаю. Иногда мне кажется, будто ничего нового я в гостях у нечистого не встречу, – со смешком Дженнардо подтолкнул римлянина в спину. – Вставай. «Кроликам» пора удирать.

****

– Отец говорил: «У меня четыре принца и одна принцесса – лучшие дети на свете!» И подзывал нас к себе, обнимал, даже не сняв одежд понтифика. Мы, младшие, кидались к нему, висли на плечах, болтая ногами и визжа от радости, а Хуан и Родриго подначивали нас орать громче. Садились вместе ужинать, и отец всегда запрещал нянькам уводить нас до того, как подадут вино и сладкое. Он уверял: «Каждый должен получать заслуженное», – и, оглядывая наши перепачканные сиропом мордашки, повторял: «Бог любит меня. Любит Реджио». Я вырос, свято веря в слова отца. Мы все верили, и Родриго до сих пор не сомневается, что б ему там не чудилось… Господь поставил Реджио править католическим миром, отец добился этого годами борьбы, великими жертвами, и мы обязаны были не растерять плоды его усилий, – Акилле таким взглядом обвел замызганные стены харчевни, будто надеялся, что старая кладка и дерюга исчезнут и перед ним откроются стены замка Святого Ангела над водами Тибра. Путая разведчиков Быка, мерченары возвращались в крепость деревенской дорогой, и придорожная остерия подвернулась весьма кстати. Накрыв на стол, хозяин с хозяйкой испарились – дабы наемники не потребовали слишком многого. В деревнях их не встречали, точно дорогих гостей, но и всадить вилы в спину не рвались.

– Они нарочно подали нам граппу, воняющую жженым сеном, как думаешь? – бастард ткнул пальцем в наполовину опустевшую бутыль и покосился на широкую хозяйскую постель, ради знатных постояльцев накрытую новым покрывалом. – Должно быть, в тряпках полно вшей…

– Зато козленок дивно хорош, – примирительно буркнул Дженнардо и вытер испачканные жиром руки о льняное полотно. – Брось, селяне боятся, что мы начнем задирать подолы их девкам, и готовы скормить нам самих себя… Акилле, ты… рассказывай дальше. Я хочу знать.

– Зачем? Чтобы сравнить мой рассказ с ворохом грязных сплетен? – бастард обернулся к нему без улыбки. – И ты поверишь мне, а не своему отцу, брату и всей Италии?

– Мне нужно понять, что делать дальше. Говори, а после мы проверим, водятся ли тут вши.

Ла Сента потер ладонями виски. Он выглядел измотанным, но Дженнардо знал, чем лечится подобная хандра.

– Так было в детстве, а потом отец почти перестал обращать внимание на меня и Жофри. Он так смотрел на нас… будто думал, что старшим его сыновьям мы и в подметки не годимся. Он хотел сделать из Хуана полководца, повелителя Италии, Родриго прочили папский престол, ну а младшие только путались под ногами до брачного возраста. Я хорошо помню, как в тринадцать лет пожалел о том, что не родился девушкой. Луизу отец любил просто так – просто потому, что она красива и добра. Однажды я увидел, как Родриго помогает Лусе с вышиванием: она распутывала нитки, наматывая целые мотки ему на руки, а он таял от счастья, точно в мире нет занятия интересней. В моем обществе Родриго через две минуты начинал зевать и злиться! Я смотрел, как он поправляет ее косы, дотрагивается до обнаженных плеч, и понял вдруг… понял, что хочу оказаться на месте Лусы. Хочу настолько, что больно в груди. Годы прошли, прежде чем я уразумел, как можно добиться внимания Родриго, Быка Реджио… нужно стать сильнее его, и только так! Или уж насолить достаточно для того, чтобы он пожелал моей смерти. А тогда… ты и представить не можешь, какие глупости я творил.

Акилле потянулся к бутылке – ничего, пусть напьется. Утром ему станет легче.

– Следил за ними – за Родриго и Лусой, за Хуаном. Жофри было наплевать, а я все видел и понимал. Им – старшим – достанутся почести и награды, мы же вечно будем в тени. Ну и… Лусе, моей сестре, моей любимой сестре… на веки вечные достанется сердце моего любимого брата. Меня не существовало для них. Вообще не существовало…

– Твои брат и сестра…

Акилле выпрямился, едва не опрокинув бутыль и тарелки. В темных овалах разлилось знакомое опасное золото.

– Ты обещал верить, хотя бы слушать! Они любили друг друга, верно. Родриго сказал однажды, что в положении кардинала есть одна хороша вещь: прелату никогда не придется жениться. А он не желал вести ни одну женщину под венец – таковы его собственные слова! – потому как в мире нет другой Луизы Реджио, а брат не женится на родной сестре. Но никакого греха, как ты выражаешься, меж ними не было. Повзрослев, я понял, что подобное даже не приходило им в голову – в чистоте и заключалась сила их любви. Телесная страсть эгоистична, разделенная постель разрушила бы чудо… но все напрасно, и сейчас Луса в своей Ферарре лишь оплакивает Родриго. Она не способна ненавидеть, хоть и Реджио по крови. Семья растоптала ее первый брак, но она не любила твоего брата, Рино, а вот Альфонсо Арагонский чем-то задел ее чувства. У них родились дети, они были счастливы. Родриго убил ее мужа, и Луса забыла того мальчика, который качал ее на качелях и дарил охапки цветов. Теперь моя сестра живет с четвертым супругом, и ей все безразлично.

– А ты еще отрицаешь грех и воздаяние, – пробормотал Дженнардо, – священник не должен иметь детей, и Господь карает его. Парочка зарезанных зятьев, и Бык никогда не отмоется от клейма убийцы брата.

– Родриго не убивал Хуана, – Ла Сента улыбнулся наконец – лицо его было серым, точно припорошенным дорожной пылью, но крепчайшее виноградное пойло давало себя знать: на скулах разгорались алые пятна. – Они могли ругаться и спорить, Родриго считал, что Хуан плохо ведет военные дела семьи, но никогда бы не подняли оружия друг на друга. Пойми, кровь Реджио – вот, что объединяло нас в войне со всеми знатными семьями Италии! Нас так ненавидят и так жаждут сжить со свету, что родня для любого из нас свята. Тем паче Родриго не мог бы убить Хуана в ту ночь – я клянусь тебе в этом нашей победой! – он до рассвета просидел в доме матери вместе со мной и Лусой. А когда тело Хуана нашли, Родриго… это выглядело так, будто его самого искромсали ножом.

– Несколько часов назад ты сам попрекнул Быка той смертью, – напомнил Дженнардо, – ты обвинил его в гибели Хуана, я слышал.

– Я хотел сделать Родриго больно, – Акилле заморгал растерянно, почти жалко, – очень больно, чтобы рассчитаться за все… ничего нельзя вернуть и поправить, Рино, а я будто проснулся. Я спал много лет!

Ла Сента поднялся и тут же, качнувшись, прислонился к испещренной пятнами стене. Откинув голову назад, он продолжал шепотом, проглатывая слова так, что Дженнардо едва понимал его:

– Я таскался за ним тенью. Боясь лошадей, выучился ездить на самых норовистых, чтобы только не отставать от него. Часами терзал учителей фехтования, чтобы брат похвалил меня! А ночами мечтал, как он дотронется до меня, как касался Луизы… с такой же нежностью и восхищением. Украл его платок и прятал под подушкой. А он лишь трепал меня по макушке при встречах! Младший несмышленый братишка… И однажды я решился на признание. Я не просил его ни о чем, только принять мою любовь. Восхищался им – каждым движением и взглядом, оттого, видно, он подумал, будто я хочу лечь под него… или любого другого… но мое тело было невинно, как у Адама до грехопадения – да что там! – ничего, кроме улыбки Родриго, я не желал… и плохо представлял себе, что еще мужчины могут делать друг с другом… до нашей встречи, Рино.

Акилле оттолкнулся от стены, засмеялся, точно помешанный. Ну да, так и есть, пьяный мальчик сходит с ума.

– Мавр Хасан… я выдумал сотни таких историй, чтобы не презирать себя! Мужеложец! Правда в том, что любая самая глупая выдумка лучше отверженности. Пусть обвинение Родриго не будет напрасным – так я думал все эти годы… и искал того, с кем мне захочется… но тогда он точно извалял меня в навозе. Отхлестал словами – и ушел. Я не мог смириться. Просто не мог жить в Риме – рядом с ним. И добился гнева отца. О, папа Адриан показал справедливость к заблудшему отпрыску! Меня отправили в монастырь, и я, точно зверь, кидался на беленые стены. Швырял монахам миски с едой, отказывался ходить на службы и поносил Бога. Они не чаяли избавиться от меня, и один монашек выпустил папского бастарда на волю. Дальше ты знаешь.