Текст книги "Несломленные (СИ)"

Автор книги: sindromdyshi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Ты как? – неожиданно возникает хриплый голос Фрэнка. Теперь, когда освободилась, могу, наконец, обернуться и вижу его. Он кое-как встает на колено и ползёт в мою сторону. Улыбаюсь кривой и вымученной улыбкой, пытается улыбнуться в ответ, но начинается приступ кашля, изо рта вытекает кровь. Фрэнк быстро вытирает её об одежду и смотрит на мою ногу, по которой струится кровь, по крайней мере, я это чувствую. Фрэнк отрывает кусок ткани от себя и завязывает выше раны, делая жгут. И как будто только сейчас замечает, что я осталась сверху в одном нижнем белье.

Фрэнк снимает толстовку и протягивает мне. Пока надеваю, он подползает к задней двери, которую можно экстренно открыть, если заедает автоматическая, и бьёт ногой, на четвертый раз выходит. Фрэнк вываливается наружу, я приползаю к нему, чтобы последовать его примеру. Помогает выбраться и встать на ноги, которые моментально подкашиваются, стоит только опереться, поэтому ему приходится взять меня на руки.

– Я… – меня перебивают.

– Нет, ты не можешь идти сама и не спорь – нет сил на это сейчас.

Прижимаюсь к его груди и даже забываю, что всё вокруг так: мы попали в аварию, мои друзья в беде и непонятно, очнутся они или нет. Растворяюсь в его запахе и силе. С ним спокойно, смотрю на него снизу-вверх и, кажется, что я теряю себя, прошлую. Не та бегущая по лезвию от своего прошлого, а совсем другая. Свободная и сильная. Открываю глаза и замечаю, что только наша машина перевернулась, из-под неё уже вытекла конкретная лужа, я не слышу звука сирен или того, что люди вышли из домов. Слишком уж напрягает эта тишина. Такое чувство, что мы в ловушке. Мы овцы, а волки уже совсем близко.

Фрэнк относит меня на приличное расстояние от аварии и сажает на асфальт.

– Сиди здесь, а я им помогу. Всё будет хорошо, – говорит он, смотря в глаза, потому что в моих явно читает обреченность. Хочется верить ему, но даже если мы спасём друзей, что дальше? Как нам убежать? Забываю о том, что у меня куплены билеты – всё отдам лишь бы они все остались живы и молю об этом вселенную. Даже готова сдаться Питеру лишь бы только всё было у них хорошо. Хоук проводит по моему лицу ладонью, чувствую шершавость от запекшейся крови, но она тёплая. Невероятно тёплая и знакомая.

– Знаю, не время, но… – Фрэнк наклоняется и целует меня. Такого со мной ещё не было. Его губы такие ласковые и властные, хочу протянуть руку, чтобы удержать его, дотронуться до волос. Но ничего не могу сделать, только целую его в ответ, потому что хочу. Наши языки сцепляются, внизу живота лопаются петарды, а от их взрыва остаётся только сладость, и он отрывается от меня медленно, а я открываю глаза.

– Тогда это был я, а не Глен, – говорит он и отходит, направляясь к друзьям. Чувствуя в себе силу, даже бегу, хотя и хромает. Его грязная фигура заставляет моё сердце болезненно сжаться – у меня плохое предчувствие. А обычно они всегда сбываются, хочу верить, что не в этот раз – всё слишком серьёзно.

«Тогда» это когда?», – спрашиваю я себя. Он достигает машины и залезает внутрь. Кажется, Фрэнк там целую вечность, даже пару раз успеваю остановиться на время, переводя дух – это получается не сразу. И вопреки тому, что он мне говорил, направляюсь ближе к машине. Медленно, приставными шагами. По ноге стекает новая струйка крови. Оставляю после себя кровавый след, но мне все равно. Рядом с машиной возникает пламя как будто из ниоткуда. Хочу закричать, чтобы Фрэнк и ребята поскорее выбирались, двигаюсь быстрее, но падаю на колени, и машина взрывается. Меня откидывает волной или частями машины на асфальт, и я опять ныряю в темноту, хотя это последнее, о чём я мечтаю.

Не знаю, сколько проходит времени. На этот раз глаза открываются легко. Меня окружает всё белое, что даже режет взгляд. Позволяю себе провалиться в темноту, чтобы избежать света, но датчики предательски пищат, и ко мне приближается незнакомец. Хочу как-то защитить себя, потому что не знаю его, даже не представляю, где я нахожусь. Хотя вся обстановка напоминает больницу. Я поднимаю руки, но выходит всего лишь на пару дюймов, на моих запястьях красуются наручники.

– Не двигайтесь, сейчас позову доктора.

Не знаю, что делать, поэтому пока его нет, всё дёргаю и дёргаю кандалы в надежде, что каким-то чудом получится их снять. Не могу терпеть неволи.

– Сюзанна, прекратите! – ругает вошедший человек. Имя случайно всплывает в памяти, теперь меня так зовут по новому паспорту. Не знаю, хорошо или плохо, что всё именно так. – Вы можете сами себе навредить.

«Да, мне наплевать могу или не могу себе навредить, главное – свобода», но вслух произношу другое:

– Где мои друзья?

– Вам не о них сейчас нужно беспокоиться, а о себе, – спокойно говорит мужчина, но я не дура и всё вижу в его взгляде. Этот проныра что-то скрывает, не нравится он мне. И снова продолжаю попытки освободиться.

– Что с моими друзьями? – настаиваю я, хотя запястья уже прилично натерло.

– Вам нельзя сейчас нервничать, – повторяет доктор, подходит ко мне и опускает руку на запястье, которое уже горит. На минуту прекращаю свои попытки, но то, как он меня касается, заставляет с удвоенной силой пытаться освободиться.

– Что с ними? – почти рычу от боли, из-за его молчания думаю о самом худшем. Сводят с ума одни только эти мысли. Но машина же перевернулась. А что дальше? Вспоминаю, как шла к ней, а потом?

– Не надо перенапрягаться, – говорит он, поглаживая руку, которую хочется отрезать.

Картинки мелькают в голове, и я нахожу необходимую. Как двигаюсь к машине, а она взрывается, у меня текут слёзы. Я хочу вытереть их, но даже это не в состоянии сделать.

– Что с ними? – метаясь по кровати как уж, спрашиваю я, боясь самого страшного.

– Они все погибли в огне, – глаза стекленеют. – Их не успели вытащить, они отравились дымом.

– Не верю… не верю… – шепчу себе под нос.

– Сейчас вам надо думать о том, как встать на ноги. У вас довольно серьёзные повреждения…

Каждая минута приближает к тому, что я закричу. Отталкиваю от себя эти новости. Я не верю ему. Но голос рассудка говорит: «А зачем ему врать?». Не слышу, что он ещё говорит. Смотрю на стену и кричу, хотя, кажется, не слышу даже себя. Бьюсь в истерике, пытаюсь выскользнуть из оков, чтобы освободиться и бежатьбежатьбежатьбежать. Так долго, пока не кончатся силы и не упаду замертво. Не могу смириться с этим чувством, оно убивает. И с каждой секундой только сильнее и сильнее.

– Мои друзья… мои друзья… – лепет изо рта похож на бред. Вспоминаю лицо каждого парня, чувствую, как схожу с ума. Тэйт… Ронан… Ноа… Глен и, конечно, Фрэнк. Хочу того или нет в голове проносятся все наши моменты. Дома у Ноа, ужин, казино в Лас-Вегасе, клуб. И потом этот поцелуй. Агония такая сильная, замечаю, как по рукам снова что-то течет – стерла в кровь запястья. Но не чувствую этой боли. Я больше не в мире, где есть физические страдания.

На моем теле оказывается не одна пара рук, меня прижимают к кровати, чтобы не двигалась. Наверняка санитары, которых позвал это доктор-слизняк. В руках у последнего шприц, пытаюсь что-то сделать, но ничем не могу пошевелить. Последнее, что сейчас нужно – это темнота. Но в третий раз отключаюсь, боясь, что следующий раз может быть и того хуже.

– Не-е-е-ет… – меня засасывает в никуда.

Когда просыпаюсь, снова повторяю свои попытки выбраться, а меня отправляют спать. Опять прихожу в сознание и не знаю, сколько вообще прошло времени. Наваливаются воспоминания, кричу, ко мне прибегают и делают укол. Я не знаю, сколько раз так повторяется, пока не понимаю, если хочу на свободу, так продолжаться больше не может.

Ко мне приходит тот же доктор.

– Сюзанна, всё ждал, когда в вас проснется рассудок, – с улыбкой произносит он, а мне вот улыбаться совсем не хочется. Молчу, он изучающе смотрит на меня, как будто его подопытная крыса.

– Ах, вы, наверное, соскучились по нормальной пище, а не капельницам.

Вот уж это последнее, о чём думала, когда я отсутствовала, но ничего из этого ему не говорю. Нажимает на кнопку на панели рядом со мной и через какое-то время к нам заходит женщина с подносом. Она ставит его передо мной, но руки связаны. Поднимаю их, насколько возможно, и трясу им перед доктором.

– Не могу поесть самостоятельно, – хотя хочется освободить их не для этого, а чтобы запястья сомкнулись на этой толстой шеи. Придушила бы этого негодяя, чтобы стереть эту мерзкую ухмылку с его лица.

– Так вы не только умеете кричать, дорогая, – причмокивая, говорит доктор, а меня всю передёргивает от его слов. – Если освобожу руки, вы обещаете хорошо себя вести?

Удостаивается одного кивка с моей стороны.

– Я не слышу вас, – издевается он. Ладно, хочешь доминировать – потерплю, лишь бы выбраться отсюда.

– Да, обещаю.

– Хорошая девочка, – опять опускает руку на меня, но выполняет обещание и освобождает одно запястье, а потом направляется к двери.

– А вторую? – произношу, пока не ушёл.

– Ещё не настолько вам доверяю. Не огорчите меня.

Кинуть бы в него чем-нибудь, но больше я не могу позволить себе такие промахи. Я и так уже очень сильно испортила свою ситуацию. Смотрю на поднос, на нём стоит тарелка супа, чай и хлеб. Не густо, но самостоятельно не ела столько времени, что и этого будет за глаза, всё это время они давали физраствор через капельницу. Оглядываю свою новую комнату, и даже не могу представить, как отсюда выбраться. Что же мне делать?

Пробую одну ложку и вспоминаю лица своих друзей, она падает из рук и, ныряя в тарелку, обливает сорочку и бельё. Ко мне молниеносно заходит санитар, как будто он видел мой казус. Ставлю все деньги на свете, что за мной они ведут видеонаблюдение.

Он в упор смотрит на меня, улыбаюсь криво и говорю:

– Ничего страшного, всё уберу, руки плохо слушаются.

Тот зыркает и выходит из палаты. Стараюсь больше не вспоминать свою жизнь, чтобы и тени не проскользнуло на лице, но это сложно. Надо вести себя … Как? Как здоровая.

У меня уходит неделя на то, чтобы убедить врача (ах да, его зовут Скотт Мюррей), что мне можно доверять. И освобождают и вторую руку, теперь медсестра не отстегивает меня каждый раз, когда нужно в туалет, однако помогает справить нужду, потому что всё ещё не могу справиться со своей ногой, которая не в ладах с телом. Замечаю, что пара санитаров всегда стоит, готовые скрутить по рукам и ногам. Они-то не представляют, что руки и ноги меня слушаются в последнюю очередь. Я слишком много лежала. Чтобы сбежать я должна быть сильной и выносливой.

Каждый раз, когда врач приходит и прикасается ко мне, хочу его ударить, но вместо этого молчу и стараюсь не вздрагивать. Всё ещё плачу в подушку, когда вспоминаю своих друзей, правда, могу позволить себе это только ночью, притворяясь спящей. Время, чёрт побери, не лечит.

Не спрашиваю у доктора, почему тут держат. Во-первых, думаю, что он соврёт. Во-вторых, могу быть не готова к такой лжи.

Проходит еще пара недель, меня переводят в другую палату. Делают это, пока сплю, точнее думаю, что они накачали чем-то через еду, или те таблетки, или вкололи чего, когда заснула. Эта палата тоже белая, но здесь нет датчиков, стоит обыкновенная кровать, а не больничная койка, и как будто бы комната выглядит более уютно, потому что напоминает детскую комнату. Но проблема в том, что я не ребенок. Тут есть стеллаж с книгами, телевизор, ванная комната и вечно запертая дверь.

Хочется выть от одиночества и всей этой ситуации, но надо быть сильной. Тут нет часов или календаря. Пугает то, что теряю счет времени. Сколько прошло времени после того, как я попала в больницу? Три недели? Месяц? Решаю, что буду вести отсчёт на стене, как бы это делали на необитаемом острове.

На ошибках усваиваю их правила: еда появляется один раз на целый день, со мной никто не собирается общаться и говорить, почему и зачем я здесь. Даже скучаю по тому мерзкому доктору, хотя что-то подсказывает – он наблюдает за мной. Если они хотят свести с ума, то через какое-то время у них может получиться. Надо держаться! Только вот зачем?

В какой-то момент, наверное, спустя месяц моих черточек, утром я их не нахожу. Не чувствую запах краски или моющего средства, значит, они переселили в аналогичную комнату. Теперь теряю и счет дней.

Мои развлечения: книги – по прочтению одной они заменяют чем-то новым – и воспоминания. Теперь у меня есть столько времени помечтать, а ещё вспомнить друзей. Осеняет спустя столько времени, слова Фрэнка приобретают смысл: «Тогда это был я, а не Глен». Конечно, как раньше не догадалась! Тот вечер, когда они меня спасли, это он лежал со мной в постели, а я-то думала. Хочу снова вернуться туда, в тот момент и ощутить боль и спокойствие.

Смотрю на шрамы, особенно внимание привлекает на ноге. Никогда не смогу это забыть. И даже спустя время, мне стало только больнее. Хочу жить той жизнью и любить. Любить Фрэнка или Глена? Не могу найти в себе силы понять, что тогда было между нами. Это больнее, чем переломы.

Через какое-то время придумываю новое занятие – тренировки. Качаю пресс, бегаю на месте, отжимаюсь, приседаю. Это не даёт времени пройти бесследно, в моём теле теперь бьёт сила. У меня никогда не было на это время, а теперь тело крепнет. Не знаю, к чему готовлюсь, потому что план побега так и не возник. За всё это время.

Наверняка проходит ещё пара месяцев, я перестала отмечать дни, точнее пытаться это делать – буду играть по их правилам. Но так не хватает человеческого общения, книги давно читаю себе вслух, чтобы наполнить комнату звуками и не отвыкать от человеческой речи.

И всё случилось как-то по-обычному: я заметила коробку перед дверью. Такого они ещё никогда не делали и думаю, они из тех, кто любит стабильность. Медленно подхожу к ней, беру в руки и сажусь на кровать. Открываю и нахожу там кассету «Посмотри меня» и письмо «Прочитай меня».

Так и держу их в своих руках, не зная, что с этим делать. Я что отупела? И кто мог такое сделать? Это новый ход врачей? Что ж давайте, с вами поиграю и в эту игру, хотя тут ещё не понимаю правил. С чего начать? Так давно ничего не смотрела, забыла, как мир может двигаться и взаимодействовать вне этой комнаты, поэтому выбираю письмо. Некоторое время рассматриваю конверт, он из дорогой бумаги, это чувствуется. Рецепторы на пальцах чуть ли не пляшут от того, что касаюсь чего-то нового.

Только сейчас приходит в голову мысль, что ведь врачи это видят. Единственное, чего я боюсь – опять заберут у меня что-то. Опускаю взгляд на лежащее на коленях письмо, волосы свисают по обеим сторонам лица – отрастают, медленно из-за того, что обрезала их куском стекла, но всё же. Как будто с длинными волосами ко мне возвращается уверенность, что мир течёт, жизнь идёт – я не в каком-то там вакууме нахожусь.

Аккуратно открываю конверт и достаю сложенный лист. Она тоже дорогая, но грязная и в пятнах. Они тёмно-красные, похожие на кровь. Опять засасывает в какой-то опасный мир, а я и хочу этого, не желаю возвращаться. Может, эта комната и не так плоха? Здесь я в безопасности, но… в клетке.

Разворачиваю листы, их три. Бегло замечаю, что первый лист написан одним почерком, а два других – иным. Начинаю читать, и у меня перехватывает сердце, я знаю, кто это пишет. Ох, как хорошо это знаю. Первая мысль – откинуть листки подальше, но не может же он добраться до меня через бумагу, верно? Однако заберётся куда глубже в душу и начнёт там жечьжечьжечь. Сейчас, после всего, что было с моими друзьями, последнее, чего хочет моя душа – это страданий. Но он знает, что я не устою, как и всегда, боюсь, что после прочтения буду совсем другой. Эти мелкие буквы слишком ярко выделяются на бумаге – нет шанса сбежать от них.

«Дорогая моя Астрид! Думала, что не найду тебя? Нет, ты же не глупая! Была уверена, что рано или позже достигну тебя. Уже почти получилось два раза, но этот раз будет особенным. Раз никак не попадаешься в руки: тебя постоянно кто-то спасает, то, может, сама захочешь прийти ко мне и молить о пощаде? О-о, я чувствую, ты готова плюнуть и порвать эти листки? Уверен, поменяешь своё мнение, хочешь того или нет. Маленькая белобрысая дрянь, вот ты кто! Я не хотел всего того, к чему принуждаешь меня, но могу сделать куда больше, если не начнёшь двигаться навстречу. Свои десять шагов я сделал, а что насчёт тебя?

Знаю-знаю, что ты бы сейчас сказала: я последний человек на Земле, к кому бы хотела прийти. О, ничего, милая, мы ещё посмотрим. Ты будешь со мной так долго, как я этого захочу и станешь делать то, что буду тебе говорить, и понесёшь наказание, жестокое, но оно тебя научит, что домашние любимцы должны быть дома, а не гулять сами по себе.

Покажу тебе, если забыла, как работает мой мир. А лучше тебе об этом расскажет один человек, с которым ты, кажется, знакома. Он почти сразу согласился сотрудничать, замечаешь, наверно, это по листкам. О, милая, я наказал его за то, что он испортил эту бумагу, и тебе приходится держать их такими. Может, тебе станет от этого лучше? Ха, наверняка нет.

Почитай, вспомни. Уверен, что говорить со мной ты захочешь, моя птичка в золотой клетке. Ключ всё ещё у меня – у тебя есть шанс.

С любовью,

Твой единственный хозяин»

Каждая строчка вызывает во мне ненависть. Хочу бить стены, а лучше лицо Питера, прям вижу, с каким выражением он пишет каждое слово. Ох, слишком хорошо его знаю. Боюсь представить, кто это написал и что он сделал. Но если мне доставили посылку, значит, он знает, где я, а это не сулит ничего хорошего. В этой ситуации у меня нет выбора, поэтому продолжаю читать в надежде, что станет чуть яснее происходящее. Размашистый почерк притягивает магнитом.

«Не знаю, зачем Питер просит писать, но не могу не подчиниться. Уже изрядно пострадал за то, чтобы скрыть информацию, хотя не понимаю, зачем ему это. Не могу тебя умолять, он запретил это. Просто читай это и сделай всё, что он говорит. Да, это слишком. Но у меня есть веские причины.

Мне было пятнадцать лет. Это было очередное путешествие на восток к родственникам моей матери. Честно? Я ненавидел эти поездки. Каждый раз хотел быть дома в то время, как мои сестры обожали дядю и тетю. Но почему-то не только я не хотел ехать, они тоже не хотели видеть меня. Да, никто это не говорил вслух, но это читалось на их лицах да ещё и так ясно.

Моей младшей сестрёнке тогда было всего два года, а старшей – семнадцать. Папа ехал сзади с ними, чтобы успокаивать Сафаю. Они обожали отца в то время, когда я предпочитал маму, мы сидели с ней спереди. Сафая успела заснуть, папа выдохнул в зеркало, от чего моя мама улыбнулась своей магической улыбкой. По крайней мере, тогда не мог думать иначе, да и сейчас тоже.

Мы уже преодолели две трети пути, когда взорвался, сам не знаю почему. Начал говорить, что не хочу туда ехать, и там меня никто не ждёт. Мама что-то говорила в защиту дяди и тети, что у них была тяжёлая жизнь, и мне это просто кажется, что они так же рады мне, как и моим очаровательным сестрам. Знал, что она не умеет врать, но не понимал, почему это делает сейчас. До сих пор остаётся тайной, хотя некоторые мысли на этот счёт есть. Но мне говорят, чтобы не отвлекался. Ты ещё здесь? Я хочу скорее написать это, и обещали, что на этом всё.

Так вот мама врала в лицо, я начал кричать, кричать, что она врунья, и я её не люблю и хочу обратно. От моих криков проснулась Сафаа, папа никак не мог её успокоить. Она просилась к маме. Она зыкнула тогда на меня и сказала то, что я помню до сих: «Может, и мне не стоило тебя так любить?». Повернулась на Сафаю, и я увидел то, что никто из нас не заметил. Синий форд, который летел прямо в лоб. Не мог ничего сказать, потому что одеревенел.

Крик стал бессмыслен, папа заорал «осторожно», мама вернулась в своё положение и развернула машину так, что весь удар пришёлся на водительскую сторону. Помню, как её откинуло, нас закрутило, и я заметил тех, кто был в том синем форде. Эта была пара, молодая пара, не старше моих родителей. За рулем была женщина, помню испуганные голубые глаза, как она посмотрела на меня, как будто извиняясь. Белые, густые волосы опутывали лицо, их машина переворачивалась и переворачивалась. Смотрел и не мог оторваться, хотя плакали Сафаа и Делия, папа кричал, спрашивал в порядке ли я и мать. Когда повернулся в её сторону, у меня пропали все слова. Я отключился в ту же секунду, как увидел. А потом… а потом была темнота.» На этом заканчивается рассказ, но я вижу приписку почерком Питера:

«Может, у вас есть связь и с другими?»

Это написал Тэйт. Откидываюсь на стену, у меня улыбка на лице. Значит, он жив – меня обманывали! Хочу прыгать и плясать. Но что-то не даёт покоя, слишком много вопросов. Я снова опускаю глаза на страницы и замечаю еще одну приписку от Питера на листах Тэйта. «Это тебе ничего не напоминает?»

Не понимаю, что должно напоминать. Поэтому прочитываю несколько раз историю Тэйта, пока не нахожу то, на что стоит обратить внимание – синий Форд. Всё держится на этой машине, да и моя жизнь когда-то держалась на ней, точнее на тех, кто в ней сидел. Теперь понимаю, как погибли мои родители и не только. Что все эти чёртовы деньги от выигрыша убили трёх людей. Трёх слишком дорогих людей. Чёрт возьми, как всё-таки мы тесно связаны. Значит, не случайно снова встретились? Вся жизнь Тэйта изменилась из-за меня. Теперь повинна в трёх смертях. Ах, ещё брат. И мои друзья. За мной как будто шлейф трупов. Укладываю ими дорогу, по которой прошла.

Хочу плакать, плакать снова и снова, чтобы боль не была такой сильной. Правда, легче не станет. И это меняет меня, меняет так, как говорит Питер. Если у него Тэйт, надо его спасти. Хоть что-то доброе я могу сделать в жизни.

Думаю, что если гублю всех тех, кого встречаю, то доберусь и до Питера и стану его погибелью. Теперь не нужно бегать от него, он прав – надо настигнуть его и разобраться раз и навсегда.

Вставляю кассету в проигрыватель, не ожидая ничего нового. Кажется, что Питер сейчас повторится, чтобы до меня быстрее дошло, но какого моё удивление, когда на экране появляется лицо. Такое знакомое, не Тэйт – этого человека не видела долгие два года. Лицо самого дорогого человека – моего брата. Не верю своим глазам, это так нечестно. Как он только мог так поступить? У меня же ничего от него не осталось, кроме браслета: ни фотографии, ни писем, ни одежды. Потом картинка пропадает, и вижу, как человек, от лица которого идет запись, приближается к телу. Знаю это тело и одежду на нём. Та самая одежда, что была на Кристофере, когда он спасал меня от Питера. Лежит на асфальте и не шевелится. Человек на записи говорит, и я вспоминаю Квентина О’Нила, лучшего друга Питера. Такого мерзкого типа я ещё не встречала. Он снимает моего умершего брата, пинает его ногой и хохочет.

– Эй, Питер, иди посмотри на это! – снова ударяет Кристофера, и тот издаёт стон. – Этот паршивец жив, – кричит Квентин и помогает моему брату перевернуться.

Картинка опять меняется, брат на койке в больнице. Я бросила его, а он был жив и теперь там, в плену у этих сумасшедших! По лицу текут слёзы, вся я вот-вот превращусь в каплю и стеку. Мне не хочется жить! Не могу жить в мире, где я бросила брата.

На видео меня знакомят с тем, как он выздоравливает от ранения. Ему показывают мои фотографии и учат ненавидеть, день ото дня. Кристофер твердит, что любит меня, ведь я вернусь за ним. Он зовёт меня. Зовёт долго и упорно, а в какой-то момент говорит, что ненавидит, я вижу по его глазам – это правда. Они обработали его так, что больше не испытывает ко мне теплых чувств, больше я ему не сестра.

Вместо того, чтобы впасть в истерику, как после потери друзей, во мне закипает ненависть. Питер позволил Квентину произвести эксперимент над братом, уверена, его дерьмовая идея. Дерьмовей не придумаешь! Сжимаю кулаки так сильно, что опять течёт кровь. Моим рукам вечно не везёт.

Вспоминаю, как Крис шепчет моё имя, потому что ему больно. На экране идут только помехи, потому что на кассете больше ничего нет. Ненавижу, ненавижу себя и Питера, а еще Квентина. Весь этот мир, который позволяет так страдать людям. Не хочу выяснять глубину моего сердца, кажется, что из Марианской впадины оно превратится в лужу. Мне больше не выдержать таких страданий.

Считала, что только я знаю Питера так хорошо, что смогу сделать больно. Но он всё рассчитал и никогда меня не отпустит. И стоит только отвлечься, как запись перестаёт быть помехами. «Эй», говорит знакомый голос. Нехотя поднимаю голову от коленей и вижу Кристофера, он повзрослел, я только заметила это, а стоило и раньше обратить внимание. Он провёл два года с Питером и теперь в их клане. Мне нужно с этим смириться, но я не могу.

– Эй, – повторяет он. – Приходи домой, или сам приду за тобой.

Хочется лечь и обдумать всё это, но впервые за пребывание здесь входная дверь щёлкает и открывается передо мной. За ней тёмный коридор, который вот-вот меня поглотит. У меня не хватает сил, чтобы встать, но понимаю, это чётко рассчитанный план. Питер хорошо считал, а ещё лучше мстил. Конечный пункт у меня теперь один, а вот как добраться решаю я. Встаю на ноги, которые крепче, чем были за всю мою жизнь. Как удивительно легко становится двигаться, когда ты не отягчен лишними мыслями. Мои теперь только о Питере, и он заплатит за всё.

========== Часть 2. Глава 1. Лоренс Мидлтон. Новое прошлое ==========

Будильник перестаёт пищать буквально после первого писка, я слишком чутко сплю, а иногда и вовсе не получается заснуть и провалиться в спасительную дрему. Хотя для меня это очередные кошмары, всегда разные, но их смысл не меняется. Рука незнакомки или незнакомца, потому что остальное тело скрыто в непроглядном тумане, цепляется за мою. Она такая маленькая и хрупкая, хватаюсь за неё из последних сил, но в самый ответственный момент не могу удержать, так сильно тянут с другой стороны. Каждое утро чувствую отрешённость, эти сновидения не дают мне покоя.

Скидываю одеяло и замечаю кровь на нём. Старая рана на боку снова открылась и никак не может затянуться вот уже несколько месяцев. Беру с тумбочки заранее приготовленный антисептик, ватные диски, стерильный бинт и лейкопластырь. Мне не составляет труда минуты за четыре обработать участок кожи и начать собираться. На часах 5:09: пора на часовую пробежку для разогрева, а потом интенсив на двадцать минут.

У меня легко выходит пробежать по неровной поверхности и корешкам в части леса, которая находится на территории. Мышцы почти не ноют от напряжения, как в первые недели. Все мои кошмары выдувает прохладный ветер, только во время бега я могу позволить себе абстрагироваться от всего и ни о чём не думать, кроме дороги под ступнями. Каждая лишняя мысль может стоить травмы. Когда я возвращаюсь обратно к дому, меня уже ждёт партнёр по борьбе – Ричард, его выход рассчитан буквально по минутам, потому что у меня нет времени на опоздания – это непростительная потеря. Время стоит дорого. И он это прекрасно понимает, мы с ним выросли вместе, одна из причин, почему он доверенное лицо и телохранитель.

Мы находимся в спарринге, уклоняюсь от его горячих выпадов и наношу ответные. Пот застилает глаза, но я не имею права просчитаться, он открывается и очередной удар, в который вкладываю всё, что во мне есть. Всю силу. Парень валится на песок, наверняка, ударяясь затылком.

– Лоренс, ты сегодня в ударе! – не сразу поднимая голову, говорит Ричард, и снова опускает её на землю, мягко массирует грязной рукой затылок.

– Давай помогу, – протягиваю руку.

– Вот уж подсоби.

На лице Ричарда улыбка, и он вряд ли обижается. Вообще не помню ни одного раза, когда он делал это, хотя ведь были причины. Отряхиваю с его спины пыль, хочется спросить, как он, не кружится ли голова, но почему-то всё равно молчу:

– Иди, тебе надо собираться.

Он каждый раз спасает нас от таких неудобств с моей стороны, киваю и захожу в дом. Поднимаюсь на второй этаж и прохожу в личную ванную. На часах 6:39, у меня остаётся всего двадцать одна минута на душ и сборы. Чертыхаясь, быстро намыливаюсь и мгновенно смываю пену. В комнате залезаю в приготовленный костюм, идеально отглаженный, который стоит как небольшая квартира.

Не доходя до лестницы вниз, дверь в комнату мамы открыта, я тихо подхожу ближе и вижу, что рядом с ней стоит недовольный Бэн Смит, глава агентов службы безопасности. Он с нами, сколько я себя помню.

– Миссис Мидлтон, вам не стоит сегодня никуда ехать, – тихо произносит мужчина.

– Бэн, сколько раз тебе можно говорить, чтобы ты перестал меня так называть. Достаточно моего имени. Ты его знаешь? – строго произносит мать.

– Не подобает так к вам обращаться, – опуская глаза вниз, говорит мужчина, который воевал и убивал людей. А теперь боится дать отпор этой женщине, я улыбаюсь.

– Тогда не стоит меня учить жизни! – мама собирает какие-то пузырьки в сумку.

Быстро возвращаюсь к лестнице и спускаюсь, я не хочу быть пойман на том, что подслушиваю за своей взрослой матерью. Настоящему англичанину это не подобает, стоит напомнить себе этикет этих мест – у меня остались старые привычки, от которых наверняка у всех здесь встают волосы на всем теле.

Стою перед входной дверью, поглядывая на часы, когда слышу шаги на лестнице:

– Не торопись, мы успеваем, – спокойно произношу я.

– Лоренс, мы должны там быть заранее, а не просто успеть. Ты хоть чему-нибудь учишься? – снисходительно говорит мама.

– Да, миссис Мидлтон, я учусь, – у неё не получится сегодня меня вывести.

Проходим на вертолетную площадку у дома, «птичка» нас уже ждёт. Поднимаюсь первый, даю руку матери, она опускает свою на мою ладонь, но вижу, чего это ей стоит. Она бы с радостью сделала это без моей помощи, но того требует этикет. Эта женщина вся ходячая книга правил. В след за ней поднимается Бэн.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спрашиваю я на её неожиданно возникшую гримасу боли на лице.

– Да, – её лицо мгновенно преображается. На смену боли приходит серьёзность и неприступность, она надевает наушники и командует взлетать.

Отворачиваюсь к окну, на мой взгляд, оно дружелюбнее моей матери. Разглядываю природу, которую не видел несколько лет. Я скучал по этим зелённым долинам, по озерам, по пасмурному небу. Тут спокойно, слишком спокойно, и у меня такое чувство, что скрыта какая-то опасность. Но убеждаю себя в том, всего лишь остаточное явления жизни заграницей.

Мы прилетаем в город на крышу нашего здания. Нас уже приветливо встречает целая команда персонала: ассистенты и секретари. Мама идёт вперёд, и она как рыба в воде, на ходу раздаёт указания, спрашивает все ли подготовлено к приезду совета директоров. Спрашивает по тому, как оформлен конференц-зал. По разговору я понимаю, что в зале не хватает того, что она говорила: