Текст книги "Мост над бездной"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

– Клянусь благим богом, святейший отец, вы должны это увидеть. – Воил снова, еще более истово очертил солнечный круг.

– Если ты пытаешься меня одурачить, то заплатишь за это, – пообещал Ршава, сверкнув глазами. Воил замотал головой. У него был вид человека, потрясенного до глубины души. Что-то случилось. Прелат неохотно кивнул: – Тогда подожди, пока я отнесу зерно.

– Да, святейший отец. Как скажете, святейший отец… – Если Воил лишь изображал потрясение, то играл лучше мимов в день зимнего солнцестояния.

Когда Ршава вышел, гончар повел его к западной стене. Подозрения Ршавы вспыхнули вновь. Именно там Токсар показал ему хаморов, когда прелат уже начал надеяться, что они минуют Скопенцану.

– И что дальше? – гневно вопросил он, когда они приблизились к стене.

– Через мгновение вы все сами увидите, святейший отец. – Воил повторял его титул, словно тот был чем-то вроде заклинания.

Они обогнули последний дом. Неподалеку от основания лестницы, по которой Ршава поднимался на стену в тот день, когда у него произошла стычка с Токсаром, собралась толпа. В основном ее составляли ополченцы, но среди них затесалось и несколько обычных горожан.

– Фаос! А вот и прелат! – воскликнул кто-то в толпе.

Люди стали расходиться: одни торопливо зашагали вверх на стену, другие шмыгнули в ближайшую улицу. Некоторые, казалось, убегали не важно куда, лишь бы подальше от Ршавы. А у стены…

– Видите, святейший отец? – прошептал Воил.

– Вижу. – Рука Ршавы невольно очертила на груди символ солнца.

На снегу лежал Токсар, неестественно вывернув голову с окровавленной правой стороной лица. Из разбитого черепа вытекала кровь, все еще испускавшая на морозе пар. Значит, трагедия произошла совсем недавно. Кровь еще не остыла – и Токсар был, несомненно, мертв.

– Как это произошло? – спросил прелат.

– Вам лучше знать, святейший отец.

– О чем это ты?

– Вы же прокляли его тогда… На этом самом месте, святейший отец. – Воил указал вверх – на стену, где стояли ополченцы, разглядывавшие тело Токсара. Встретившись глазами с Ршавой, некоторые из них осенили себя символом Фоса. – Вы прокляли его на стене, святейший отец, а сегодня он спускался по лестнице, поскользнулся на снегу или на льду и упал… и вот он лежит.

– Быть такого не может…

– Я не лгу, святейший отец. Это чистая правда, клянусь благим богом. Ваше проклятие сработало, и он мертв. Теперь никто не станет с вами спорить, святейший отец. Говорите, что надо сделать, и мы сделаем. Не сомневайтесь, сделаем. Жить-то всем хочется.

– Почему бы вам не проклясть хаморов, святейший отец? – спросил один из ополченцев на стене.

Несколько его товарищей кивнули.

– Все это чепуха, – ответил Ршава. – Простое совпадение. Люди каждый день проклинают друг друга. Токсару просто не повезло. Любой может поскользнуться. Я тут совершенно ни при чем.

– Вряд ли, святейший отец. – Воил снова покачал головой. – Очень даже при чем. Плохие люди призывают Скотоса, – он плюнул, – и темный бог их слушает. Это все знают. А если хороший человек обратится к Фосу, разве он тоже не прислушается?

Ршава все еще смотрел на искалеченный труп. Прелат не помнил, что взывал к благому богу, когда проклинал Токсара. Он всего-навсего отреагировал на слова каменщика.

– Я молился владыке благому и премудрому, чтобы он отогнал варваров, – ответил Ршава. – И об этом буду молиться еще, можете не сомневаться.

– Этого недостаточно. Совсем недостаточно, – настаивал Воил. – Вы должны проклясть их, святейший отец. Тогда мы от них избавимся.

– Ты думаешь, что я смогу сделать больше, чем могу?

– Нет, но знаю, что вы можете сделать больше, чем думаете. – Воил указал на тело Токсара. – Разве это вам ни о чем не говорит?

– Фос! Он что, так и будет здесь лежать? Унесите его, – велел Ршава. Похороны Токсара придется на время отложить, пока не оттает земля. – У него есть семья? Им надо сообщить.

– У него жена и четверо малышей, – ответил Воил. – Им будет тяжело без него.

На это возразить было трудно, но Ршава все равно повторил:

– Это не моя вина. Я тут совершенно ни при чем. Мне жаль, что он погиб. Но вы не можете винить меня в этом, и его семья тоже.

«Жена и четверо детей!..» – прелат скорбно покачал головой. – Им пришлось бы тяжело без кормильца, даже если бы хаморы не рыскали вокруг Скопенцаны…

– Все знают, что вы его прокляли, святейший отец, – не сдавался Воил. – Можете теперь говорить что угодно, но все это знают. А теперь все узнают и как он умер. Это не секрет.

– Ты сам мне сказал, как он умер, – поскользнулся. Какое это имеет отношение ко мне?

– А сколько раз он поднимался и спускался по лестнице, пока вы его не прокляли? Разве он с нее падал? Не-ет. А еще кто-нибудь с лестницы падал? Не-е-ет.

– Сколько раз он поднимался и спускался уже после того, как я его проклял? – с отчаянием спросил Ршава. – Он ведь не в тот же миг поскользнулся. Все это чепуха, вот что я тебе скажу.

– Да, святейший отец. – Воил ответил так явно не потому, что согласился с прелатом. Гончар очень боялся возражать.

Ршава еще раз взглянул на тело. Кровь уже остановилась. Летом над ним кружились бы мухи, подумалось прелату. Но зимой в Скопенцане нет мух. Насекомые зимой не летают. Если бы они попробовали, то замерзли бы…

А поверил ли сам Токсар, что проклятие сработало? И не винил ли он во всем Ршаву в последний страшный момент своей жизни? Этого уже никто не узнает.

* * *

Вестей с юга не было. В прежние зимы до Скопенцаны долетали хотя бы обрывки новостей; теперь же горожане были лишены и такой малости. Насколько широко хаморы рассеялись по Видессу? Ршава не мог этого знать. Мог лишь предполагать, и собственные догадки ему не нравились.

Чем дольше тянулась зима, тем больше снижал Зауц норму выдачи зерна. Она стала неприятно маленькой, но не настолько, чтобы грозить людям настоящим голодом. «Пока не стала», – мрачно подумал Ршава. Он каждый день молился о том, чтобы хаморы ушли от города. Они не уходили. Осада, если ее можно было так назвать, продолжалась.

Ополченцы выслали конный отряд через задние ворота. Если Скопенцана не знала, что творится на просторах империи, то все шансы были за то, что и в империи не знают о происходящем здесь, на северо-востоке. Ополченцы надеялись, что гарнизон какого-нибудь соседнего города придет на помощь Скопенцане.

Ршава подозревал, что надежде этой сбыться не суждено. Если гарнизон Скопенцаны отправили сражаться на гражданскую войну, то почему с другими гарнизонами не поступили так же? Звучит вполне логично. Но какое ополченцам дело до логики, когда ими командует Воил? Не очень-то большое – во всяком случае, с точки зрения прелата.

Но он все равно помолился за успех отряда. Слабый шанс на успех не делает задачу невыполнимой, всего лишь маловероятной…

День тянулся за днем. Ни один имперский солдат не пришел и не прискакал в Скопенцану с юга. Ни один человек из тех, кто уехал из города, так и не вернулся. Никто не мог сказать точно, что с ними случилось. Никто не мог сказать – но, опять-таки, все возможные причины Ршаве не понравились.

Люди начали шептаться у него за спиной. Они тыкали в него пальцами, когда полагали, что прелат их не видит, и быстро отворачивались, когда думали иначе. Некоторые из тех, кто годами ходил на божественные литургии в его храм, стали молиться в других местах. Взамен на его службы начали приходить совершенно незнакомые прихожане. Ршава счел такой обмен неудачным. Новые прихожане глазели на него так, словно надеялись, что он проклянет кого-то еще и невезучая жертва умрет у них на глазах.

Ршаве хотелось проклясть их. Но прелат не сделал и этого. Проклятия – дело серьезное, даже если прихожане этого, кажется, не понимают. А если бы проклятия не были делом серьезным, то они не имели бы никакого смысла – и это опять же было не то, что зеваки из его новых прихожан хотели бы услышать.

Ршава старался проповедовать и возносить молитвы как можно ближе к тому, как он говорил бы, если бы не было ни гражданской войны, ни нашествия хаморов. Но такое удавалось не всегда. Ему приходилось держать в уме крестьян-беженцев и напоминать слушателям, что эти бедняги такие же видессиане, как и те, чьи предки жили в Скопенцане последние сто пятьдесят лет.

Такие напоминания нравились не всем. Многие ополченцы вставали и уходили из храма посреди проповеди.

Так же поступали и некоторые из богатых торговцев и состоятельных горожан. Когда Ршава после литургии выходил к прихожанам для неформальной беседы, он видел, что и некоторые женщины, покидают свою галерею, не задерживаясь в храме.

Но Ингегерд всегда подходила к прелату, и он издалека видел ее солнечно-яркие волосы.

– Вы хорошо говорили, – сказала Ингегерд после одной из страстных проповедей.

Ршава поклонился, как будто не он сам, а она была родственницей императора. Неужели ее одобрение так много для него значит? Очевидно, да.

– Большое спасибо, – ответил он, стараясь ни голосом, ни взглядом не показать, насколько она затронула его чувства.

– Мы стали бы глупцами, разжигая вражду в городе, когда за его стенами варвары рыщут, – продолжила она.

Кое-кто в Скопенцане мог бы назвать варваром ее, несмотря на то что она была женой видессианина. Да и сам Ршава мог бы – до тех пор, пока не узнал ее лучше. Надо быть глупцом, чтобы разжигать вражду в Скопенцане, – такая мысль никогда не приходила прелату в голову. Но это не означало, что Ингегерд не права.

– Мы поступили бы неправильно, если бы выгнали из города беженцев, – сказал он.

– Ну да. И это, конечно, тоже, – согласилась Ингегерд. Практические вопросы значили для нее больше, чем моральные.

Это разочаровало прелата. Было бы идеально, если бы она мыслила в точности как и он.

– Если мы не станем помогать друг другу, кто же поможет нам, когда мы будем нуждаться в помощи?

– Даже в этом случае, – решительно кивнула она. – Как хочется мне, чтобы Фос заставил и мятежника, и автократора этот вопрос себе задать.

Она наверняка знала, что Ршава – троюродный брат Малеина. Прелат не помнил, чтобы говорил ей о своем родстве, но в Скопенцане это уже давно не было секретом. И тем не менее Ингегерд решительно осудила и Малеина, и Стилиана. Значило ли это, что она наивна – или просто уверена в своих понятиях о справедливости?

Если бы не Малеин, а сам Ршава носил красные сапоги, он повторил бы не все поступки автократора с момента, когда против него выступил узурпатор. И отрицать этого прелат тоже не мог.

– Как ни печально, но человек сперва поступает так, как считает выгодным для себя, – сказал Ршава. – А уж потом отыскивает – или изобретает – всевозможные способы объяснить, почему именно его поступки были единственно моральными.

– Фос осудит тех, кто так поступает, – произнесла Ингегерд с суровостью самого непреклонного столичного богослова.

– Фос будет судить всех нас, – согласился Ршава. – Любой мужчина или женщина, кто позабыл о Мосте Разделителя и живет только ради этого мира, обречен вечно расплачиваться после смерти.

– Даже в этом случае, – повторила она и сделала реверанс, которого не устыдилась бы и аристократка. – А теперь, святейший отец, прошу меня извинить… – И она направилась к выходу, покачивая шерстяной юбкой.

Ршава и не думал, что так пристально за ней наблюдает… Однако же он пропустил мимо ушей то, что сказал ему не успевший похудеть толстый купец, и был вынужден попросить его повторить. Купец понимающе усмехнулся:

– На нее стоит посмотреть, верно? Если бы она согревала вашу постель, вам не пришлось бы мерзнуть зимними ночами. – И он подтолкнул Ршаву локтем в бок.

«Епитимьи. Мне нужно больше епитимий, – подумал прелат. – Любой, кто забывает о Мосте Разделителя…» – вспомнил он свои же недавние слова. Неужели он осудил себя сам?

Он не сделал ничего неправильного. Не пытался соблазнить ее. Он даже не пытался коснуться ее руки или погладить волосы… Но мысли его, мысли были не теми, какими им следовало быть. Признать хотя бы это – уже лучше, чем пытаться сделать вид, будто он чист. Разве не так?..

Обычно храм казался ему убежищем от мирской суеты. Теперь же Ршава едва не выбежал из него. Он ощущал себя грязным, недостойным высокого церковного звания, которого сумел добиться, и еще более высокого звания, к которому стремился. Если он не в силах обуздать свое животное начало, на что он вообще годен?

На площади между храмом и резиденцией эпарха что-то происходило. Люди отовсюду сбегались к месту суматохи, что-то выкрикивая, как если бы завидели драку двух школьников. Но там были не школьники, а взрослые мужчины: они размахивали руками и яростно ругались. Пока Ршава бежал к ним, на солнце уже блеснуло лезвие первого выхваченного меча.

Прелату хватило секунды, чтобы понять, что происходит. Ополченцы сцепились с крестьянами, нашедшими убежище в Скопенцане. Увиденный им меч находился в руке крестьянина; мгновение спустя ополченцы тоже выхватили оружие.

– Стойте! – рявкнул прелат. – Именем владыки благого и премудрого, стойте! Опустите оружие, все! Опустите, я сказал!

Они повиновались, и это показало, какую власть Ршава имел в городе даже над ополченцами, которые его презирали. Как и в драке на школьном дворе, противники тыкали пальцами друг в друга и кричали: «Это они начали!» Потом обе стороны одновременно завопили: «Лжецы!» – и едва не начали свалку заново.

– Кто смеется, когда мы деремся между собой? – вопросил Ршава. – Кто выигрывает, когда мы ведем себя подобно глупцам? Я вам скажу, если вы настолько слепы, что не видите этого сами. Хаморы выигрывают, а Скотос смеется! – Он плюнул. – Разве вы не слышите его смеха? Вы хотите, чтобы он восторжествовал над благим богом? Вы этого хотите?

– Нет, святейший отец, – негромко ответили крестьяне и ополченцы.

Сейчас они очень напоминали мальчишек, пойманных учителем во время потасовки.

Но тут один из крестьян сказал:

– Нам надоело, что эти мешки с навозом смотрят на нас свысока и оскорбляют, потому что мы растим еду, чтобы они не сдохли от голода. И не зарабатываем на жизнь, обманывая своих соседей.

Услышав это, ополченцы загорланили сильнее прежнего. Крестьянину не стоило произносить оскорбления, жалуясь на то, как другие оскорбляют его и его друзей. И ополченцы подробно и гневно втолковывали ему это.

– Довольно! – крикнул прелат. – Именем благого бога, замолчите все! Ибо не должно быть врагов внутри Скопенцаны. Мы должны быть едины против варваров за нашими стенами. А если мы деремся между собой, то что мы делаем? Помогаем кочевникам!

– Уж лучше варвары, чем эти сволочи, – буркнул крестьянин. – Степняки, по крайней мере, относятся плохо ко всем.

– Предатели! – завопили ополченцы. – Вонючие хорьки!

Они добавили немало и других отборных эпитетов, и крестьяне не остались в долгу. Противники снова потянулись к оружию.

Ршаве пришло в голову, что в такой ситуации следовало бы прибегнуть к власти Зауца. Если бы в распоряжении эпарха имелся гарнизон верных имперских солдат, прелат бы так и поступил. Но если бы у эпарха имелся такой гарнизон, то и нужды в ополченцах не возникло бы… Ршава вздохнул. Действовать придется ему. Он ткнул пальцем сперва в ополченцев, потом в крестьян:

– Вы не поднимете оружие друг на друга. Вы не будете оскорблять и бранить друг друга. Мы все видессиане. Мы не дикие степняки. И мы будем вести себя так, как положено видессианам. Вы меня поняли? Поняли?

Крестьяне и ополченцы угрюмо кивнули.

– Они навлекут на нас беду, – все же буркнул один из ополченцев.

– Все, хватит! Вы и так уже наболтали слишком много, – заявил Ршава. – Похоже, вы не хотите принимать меня всерьез. Так я докажу, насколько я серьезен, господа. Если вы поднимете оружие друг на друга, мое проклятие падет на вас. Если вы станете оскорблять и бранить друг друга, мое проклятие вновь падет на вас. Я понятно сказал?

До смерти Токсара они не обратили бы на слова Ршавы никакого внимания. И он это знал. Отлично знал. Но сейчас он не постеснялся воспользоваться их суевериями ради блага Скопенцаны. И угроза сработала даже лучше, чем он надеялся. Ополченцы и крестьяне ахнули от ужаса, сунули оружие в ножны и попятились друг от друга.

И от прелата тоже. Их примеру последовали горожане, сбежавшиеся поглазеть на драку. Когда Ршава заговорил о проклятиях, никто не пожелал остаться поблизости. И очень скоро прелат остался один на опустевшей площади.

Это его и опечалило, и нет. Он сделал то, что собирался, – заставил ополченцев и крестьян прекратить стычку и не оскорблять друг друга. И он не сомневался, что, до тех пор пока они будут оборонять Скопенцану плечом к плечу, никакая беда не ворвется в город.

«Я очень вовремя напомнил им о гневе Фоса», – подумал Ршава. Если тот крестьянин считал, что хаморы лучше ополченцев, то ситуация в Скопенцане воистину накалилась.

Когда он произносил в храме очередную проповедь, скамьи оказались наполовину пусты. Те же, кто пришел на богослужение, пялились на Ршаву примерно так же, как жители столицы таращились на слонов, привозимых иногда из варварских земель за морем Моряков, – зверей странных, умных и могучих, на первый взгляд спокойных, но готовых в любое мгновение вырваться на волю и разнести все вокруг. Когда прихожане очертили на груди знак Фоса, у прелата возникло чувство, что они берегутся от него.

Он заговорил о необходимости примирения.

– Мы все верим во владыку благого и премудрого, – заявил он, с трудом сдерживая отчаяние в голосе. – Мы все видессиане. И когда из-за городских стен нам грозят варвары, то сдерживать их, конечно, гораздо важнее, чем тешить свои разногласия.

«Конечно…» Это слово прозвучало для него как насмешка. Ршава знал, насколько он далек от истины. И мужчины в храме, и каждая женщина на верхней галерее – все это знали. Борьба группировок была плотью и кровью империи Видесс. Нынешняя гражданская война стала лишь самым явным симптомом этой болезни. Видессиане мгновенно разбивались на группы и фракции и страстно отстаивали свое мнение независимо от сути спора: теологии, беговых лошадей, кто на какой улице живет… Они упивались спорами, и если все старые темы им надоедали, тут же находили новую. Ссора между крестьянами и ополченцами была тому живым доказательством.

После службы к прелату подошел Зауц:

– Клянусь благим богом, святейший отец, каждое ваше слово требовалось сказать. Каждое слово. Людям необходимо слышать такое, и провалиться мне в лед, если я не прав.

– Рад, что вы так думаете, почтеннейший господин. Боюсь, люди слышат эти слова каждый день. Но их надо повторять снова и снова.

– Что ж, если они не прислушаются к вам, то не станут слушать никого, – усмехнулся Зауц. – В конце концов, если они не обратят на вас внимание, вы заставите их об этом пожалеть – и в этом мире, и в следующем.

– Только не говорите, что и вы верите в эту идиотскую чушь насчет проклятий! – огрызнулся Ршава, уже готовый впасть в отчаяние. – Это вздор, и не более того. И любой здравомыслящий человек это понимает.

– Несомненно, – согласился Зауц. – Но много ли вокруг здравомыслящих людей?

И он направился к выходу раньше, чем Ршава сумел отыскать ответ. И этот ответ прелату не понравился.

Матрона, спустившаяся с женской галереи, отпустила комплимент: «Какую очаровательную проповедь вы произнесли, святейший отец». Ршава много чего мог бы сказать в ответ, но решил оставить свое мнение при себе.

С другой стороны, она, похоже, понятия не имела, что так много горожан его боится. Сам человек здравомыслящий – во всяком случае, он в это верил, – прелат даже не мог представить, что простое невежество может стать таким утешительным.

А поскольку оно было таким утешительным, он слушал женщину дольше, чем стал бы при других обстоятельствах. И все же прелат отвернулся от матроны, когда к нему подошла Ингегерд. Матрона пробормотала что-то о варварах и шлюхах, причем достаточно громко. Она так никогда и не узнала, как Ршаве захотелось ее проклясть – и как ей повезло, что он этого не сделал.

– Вы говорили очень хорошо, святейший отец, – сказала Ингегерд. – Но это у вас почти всегда получается.

– Спасибо. – Ршава поклонился. – Большое тебе спасибо. Как ты думаешь, кто-нибудь учтет мои слова? Это и есть истинная мера того, хорошо ли я говорил.

Жена командира гарнизона лишь пожала плечами:

– Этого я не могу сказать. Но хотела бы. Люди могут услышать, когда желают слушать, не более и не менее. А вы, видессиане, уж извините, склонны между собой ссориться.

– Как я могу обижаться на правду?

Ингегерд снова пожала плечами:

– Многие это без труда делают. – Это тоже было правдой, хотя прелат снова пожелал обратного. – Вы пытаетесь вести этих людей в нужную сторону. За это вы заслуживаете уважения, а они заслуживают осуждения, если за вами не идут.

– Не мне наказывать их, если они не следуют за мной. Хаморы отстегают их бичами со скорпионьими жалами.

– Так и будет, если Фос решит, что они этого заслуживают. – Хотя Ингегерд и была обращена в веру в благого бога, ее убеждения были тверды.

– Да, если Фос решит, что они этого заслуживают, – согласился Ршава, устыдившись того, что Ингегерд пришлось напомнить ему о владыке благом и премудром, стоящем за действиями варваров.

Ингегерд очертила на груди символ солнца. Если Ршава и обратил больше внимания на ее округлую грудь, чем на сам символ… если и обратил, об этом знал только он сам. И он уже назначал себе епитимью за подобное. А раз так, он всегда может назначить еще одну.

«Давай старайся, – зло подшутил он над собой. – Грех тебя волнует больше, чем епитимья. Чем больше ты простираешься ниц и молишься перед алтарем, тем больше ты желаешь кое-чего иного».

Он надеялся, что эти мысли не отразятся у него на лице. Скорее всего, так и вышло, поскольку Ингегерд не отпрянула от него, охваченная гневом или отвращением.

– Святейший отец, в городе что-нибудь сделали на случай, если в него хаморы ворвутся?

– Насколько мне известно, нет. До сих пор делалось все, чтобы удержать их за стенами.

Она кивнула:

– Мы должны все, что в наших силах, делать, чтобы сдержать их. Но надо быть готовыми и на случай, если этого мало окажется. Или вы полагаете, что я не права? И я там беду вижу, где ее нет?

– Не знаю, – мрачно ответил прелат. – Клянусь владыкой благим и премудрым, я просто не знаю. И военного опыта у меня тоже нет. Об этом тебе лучше поговорить с Зауцем или Воилом. Ты жена командира гарнизона и можешь кое-что понимать в этих делах. Что касается меня… Они верят, что я проклял их командира. Что бы я ни сказал, вряд ли они ко мне прислушаются.

– Они могут вас не любить, но я думаю, что они к вам прислушаются. Потому что они глупцами будут, если поступят иначе.

Она поклонилась и вышла из храма. А Ршава уже не впервые с трудом перевел внимание на следующего подошедшего к нему прихожанина.

* * *

После того что сказала Ингегерд, Ршава уже не мог воспринимать стены Скопенцаны как барьер на пути хаморов. Не могут ли они стать и капканом? Если варвары прорвутся в город, как жители смогут защититься, спастись от врага? И прелат направился с этим вопросом к Зауцу, хотя и сказал Ингегерд, что не пойдет.

– Если они ворвутся, святейший отец? – Эпарх уставился на Ршаву. – Если они ворвутся, то мы обречены. Все очень просто. Мы будем сопротивляться как сможем или прятаться как сможем… Это не важно, в любом случае результат окажется тем же. Или вы считаете иначе?

– Нет, – печально согласился прелат. – И это очень жаль.

– Стены нужны, чтобы сдерживать варваров. – Эпарх даже воодушевился. – Стены удерживают их снаружи, а цивилизованных людей внутри. Именно они делают столицу особым городом, ее стены лучше, чем у любого города в мире. И людям там не приходится мучиться бессонницей, опасаясь, не убьют ли их варвары на улицах.

– Воистину так, – с ледяной вежливостью согласился Ршава. – Вместо этого они могут опасаться, не убьют ли их на улицах видессиане-бунтовщики. Видите, какого прогресса достигла наша замечательная цивилизация?

– Вы неправильно к этому относитесь, святейший отец, – с упреком возразил Зауц.

– Неужели? – Ршава пожал плечами. – А я-то думал, что так поступают хаморы и предатели Видесса. Это лишь доказывает, что заранее никогда не поймешь, кто прав. Доброго вам утра, почтеннейший господин.

И он покинул резиденцию эпарха, обойдясь без всяких церемоний. Зауц молчал, но прелат спиной чувствовал его буравящий взгляд.

Когда Ршава пошел через площадь к храму и своей резиденции, от морозного ветра у него на глазах выступили слезы. Зима стала бы суровым испытанием и без варваров за городскими воротами. А осознание того, что неподалеку рыщут хаморы, бросало в дрожь уже иного рода…

Впереди, за статуями в центре площади, сходились две небольшие группы мужчин. Слезящиеся глаза не позволяли Ршаве разглядеть, кто они такие. И времени, чтобы подойти ближе, он не получил. Едва мужчины, кем бы они ни были, заметили его небесно-голубой плащ с золотым солнечным диском, один из них воскликнул:

– Фаос! Это же прелат!

Обе группы растаяли, и в мгновение ока центральная площадь Скопенцаны опустела – если не считать самого Ршавы.

Прелат вздохнул, покачал головой и пошел дальше. Он не мог точно сказать, что крестьяне и ополченцы вновь намеревались устроить стычку. А поскольку он этого не знал, то и не обязан был что-либо предпринимать по этому поводу. И ни на одну из сторон не обрушатся его проклятия.

Ршава жалел, что не может столкнуть упрямыми и пустыми головами Воила и самого задиристого крестьянина. Это принесло бы больше пользы Скопенцане – и уж точно больше пользы самому прелату, – чем все его проклятия и анафемы.

Два дня спустя к нему в резиденцию пришел Воил. Новый командир ополченцев злобно уставился на прелата:

– Вы уже слышали последние новости, святейший отец?

– Вероятно, нет, – признал Ршава. – И не думаю, что многое потерял. Но раз уж ты пришел, чтобы меня просветить, то давай расскажи последние новости. Не стесняйся.

– Еще больше этих вонючих крестьян заявляет, что они лучше будут жить под властью дикарей, чем в городе, – злобно процедил Воил. – Почему они так говорят? Почему? Скажите же мне, во имя владыки благого и премудрого!

– Потому что они вас ненавидят? – предположил Ршава. – Потому что твои ополченцы обращаются с ними хуже, чем это делали бы варвары?

Воил ахнул, как будто прелат плюнул ему в лицо.

– Но это же чушь! – воскликнул гончар. – Что мы такого сделали?

– Первое: начнем с того, что вы пытались не пустить их в Скопенцану. Второе: вы пытались их вышвырнуть, как только они укрылись в городе. – Говоря, Ршава загибал пальцы. – Третье: вы считаете, что им не следует выдавать пайки, хотя именно они вырастили ту пищу, которую вы едите. Четвертое: ополченцы задирают их при любой возможности. Пятое… Мне продолжать?

Новому командиру ополченцев Скопенцаны не хватало физической внушительности Токсара. Однако он был сообразительнее: Ршава заметил в его взгляде расчетливость.

– И что, по-вашему, нам следует с этим сделать? – спросил Воил, облизнув губы.

– Сделать-то вы можете не очень много, верно? Если бы вы оставили крестьян в покое после несчастного случая с Токсаром, – Ршава намеренно избегал слова «проклятие», считая его вздором, – это принесло бы немного пользы. Если вы оставите этих людей в покое начиная с сегодняшнего дня, это будет не самым глупым поступком. Но провалиться мне в лед, если я поверю, что это сильно изменит дело.

– Если они предатели, то нам нужно выгнать их из города, глянусь благим богом, – со злобой произнес Воил. – Как еще нам обеспечить безопасность Скопенцаны?

– А тебе не кажется, что от этого станет только хуже? Ты уверен, что вы отыщете всех крестьян? Ты уверен, что ни у кого из них нет родственников в городе? Неужели не понимаешь? Ты заставишь и этих людей ненавидеть тебя, но уже не будешь знать, кто они, и не сможешь за ними приглядывать.

– Не очень-то вы помогли, святейший отец, – пожаловался Воил.

– Почему? Потому что не разрешил тебе сделать то, что ты хотел? Я и минуты сна из-за этого не потеряю. Лучшее, что тебе остается, – это приглядывать за самыми шумными возмутителями спокойствия. И может быть, за некоторыми из самых тихих, потому что они могут быть достаточно умны, чтобы делать гадости, не предупреждая о них заранее. Ты меня понял?

Воилу явно не хотелось прислушиваться к словам прелата. Но столь же явно он сознавал, что выбора у него нет. Его рука опустилась на рукоятку меча, но он понял, что и так не добьется желаемого. И тогда он проговорил сдавленным от ярости голосом:

– Помните, святейший отец, что вы призвали проклятие на свою голову, если в городе что-либо пойдет не так. На вашем месте я бы упорно молился, чтобы этого не произошло.

Он протопал к двери и вышел быстрее, чем Ршава успел хотя бы попытаться что-то ответить. Лицо прелата скривила жуткая гримаса, но в кабинете он был один, и никто не мог ее увидеть. Даже если бы Воил остался, что бы мог сказать ему прелат? Он сам этого не знал. Его правая рука очертила солнечный круг.

– Я молился, – произнес он. – Я молюсь. И буду молиться.

Каждое его слово было правдой. Но много ли пользы принесет она ему – или Скопенцане?

Прелат возненавидел Воила за то, что тот заставил его так думать. Приехав в этот провинциальный город, Ршава и представить не мог, что простой гончар сможет пошатнуть его веру гораздо сильнее любого умного и блистательного столичного богослова.

* * *

Первые шесть недель после дня зимнего солнцестояния, или даже немного дольше, погода в Скопенцане оставалась мягкой для северного края. Да, землю покрыл снег, и было очень холодно для любого, кто вырос в столице, но на город не обрушивались сильные метели, как нередко случалось в этой части света.

А потом все резко изменилось. Три дня подряд воздух в Скопенцане наполнялся воющим ветром и вихрящимся снегом. Поначалу, когда в городе закружила метель, Ршава надеялся, что она отгонит хаморов или заморозит их на месте. Но вскоре он понял, насколько тщетны его надежды. В степях Пардрайи кочевники выживали и в более суровые зимы. И эта метель не стала для них чем-то необычным только потому, что застигла их на территории Видесса.

Жителей Скопенцаны она тоже не удивила и не испугала. Они просто начали выкапываться из снега, как поступали всякий раз, когда зима преподносила им подарочки вроде этого. Они даже испытывали некую сардоническую гордость, терпеливо снося все худшее, что могла обрушить на них погода.

– Ты еще жив? – приветствовал горожанин соседа, прокапывая дорожку в снегу.

– Уже нет, – отвечал тот. – Я позавчера замерз насмерть.

И они, отсмеявшись, снова брались за лопаты.

После двухдневной передышки новая метель ударила по городу, и через два дня после нее – другая. К тому времени даже старожилы не смеялись. Скопенцана привычна к холодам и метелям, но даже здесь слишком много зимы может убить.