Текст книги "Мост над бездной"

Автор книги: Sgt. Muck

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

– Отлично сказано. – Зауц поклонился. Как и любому толстяку, ему пришлось для этого приложить некоторое усилие. Выпрямившись, он добавил: – Вы пример для всех нас.

– Я хотел бы стать примером для автократора и бунтовщика, – печально ответил Ршава. – Они сражаются за трон и позабыли об империи, которой правят.

Эпарх снова поклонился:

– Это тоже хорошо сказано. – Он на секунду задумался. – Скажите, святейший отец, раз вы родственник автократора, вы никогда не думали о том, чтобы написать его величеству письмо и изложить свои мысли?

– Думал ли я об этом, будучи тем, кто я есть? Да, конечно, думал. И решил не писать его. И это никак не связано с трудностями доставки письма в такие неспокойные времена. А связано с трудностью того, кто я есть. Одна из вещей, которую усваивает человек в моем положении, – это то, что мой родственник-автократор скорее потерпит вмешательство от почти незнакомого человека, чем от меня. Он предположит, что незнакомец просто не понимает, куда лезет со своими советами, а я все понимаю, но стремлюсь получить для себя выгоду, несмотря ни на что.

– Э-э… понятно. – Зауц подергал себя за бороду и печально вздохнул. – Должен сказать, что в ваших словах больше смысла, чем мне хотелось бы. Вы показали, что знаете, как работает логика тех, кто облечен властью. – Он повернулся, собираясь уходить, но вновь обратился к прелату: – Все равно очень жаль, правда? – И, не став дожидаться ответа, эпарх побрел к выходу.

Лишенный возможности ответить, Ршава поймал себя на том, что кивает. Зауц сказал чистую правду. Если бы Ршава полагал, что автократор обратит хоть какое-то внимание на его предложения, он и секунды бы не промешкал, чтобы написать Малеину. Ршаву сдерживала лишь уверенность, что его усилия окажутся бесполезными.

Кстати говоря, он понятия не имел, есть ли вообще у Малеина солдаты, которых тот смог бы послать в Скопенцану, если бы захотел. Ведь хаморы наверняка угрожали и другим городам, расположенным ближе к столице. Какую часть территории империи варвары уже захватили?

И какая ее часть все еще будет находиться в руках видессиан к тому времени, когда эта самоубийственная война завершится? И будет ли тот огрызок, который достанется победителю, достоин называться империей?

«Малеин и Стилиан думают, что будет, – мрачно подумал Ршава. – И до тех пор пока они так думают, ничье другое мнение не имеет для них веса».

С храмовой галереи спустились женщины. Некоторые из них посещали храм, чтобы все могли видеть, как они в него входят и выходят, хотя обычай и скрывал их от посторонних глаз, пока они молились. Некоторые из молодых мужчин тоже приходили в храм, чтобы показать себя. Но некоторые из женщин относились к происходящему за городскими стенами столь же серьезно, как и мужчины. И кое-кто из них был столь же умен и проницателен.

– А не можем ли мы откупиться от варваров? – спросила Ршаву одна матрона. – Послать им золото, лишь бы они оставили город в покое?

– Возможно. Это дипломатический прием слабой стороны, и обычно он становится плохим прецедентом, но такое возможно. Однако что помешает хаморам взять деньги, а потом все равно напасть?

– Разумеется, надежда снова получить от нас деньги, – ответила она.

– Над этим следует подумать, – признал Ршава.

Женщина кивнула и направилась к выходу из храма, обертывая шею горностаевой накидкой.

Когда Ршава увидел золотые волосы Ингегерд, ему показалось, будто в храм заглянуло солнце. Она подошла к нему и одобрительно кивнула:

– Вы хорошо говорили, святейший отец.

– Спасибо на добром слове. Но я хотел бы, чтобы у меня не возникала нужда молить благого бога о помощи в столь тяжелые времена.

– Мы делаем то, что должны делать. Мы просим благого бога помочь нам, и делаем все, что в наших силах, чтобы сами себе помочь.

– Ты благоразумная женщина. – Ршава покачал головой. Ему не хотелось относиться к ней снисходительно. Внезапно это стало для него важно. – Ты очень здравомыслящая. Гимерию с тобой повезло.

От этих слов ее словно высеченное из гранита лицо удивительно смягчилось.

– Если после молитв за Скопенцану в вашем сердце осталось немного места, прошу вас, за Гимерия помолитесь. Всякий раз, когда автократор и бунтовщик сражаются, внутри меня умирает частичка меня. А теперь Малеину придется и с варварами сражаться.

Стилиану тоже придется с ними сражаться. Ингегерд умолчала о нем, потому что ее муж служил автократору. Пытаясь утешить ее как можно лучше, Ршава сказал:

– Не думаю, что хаморы в ближайшее время нападут на имперскую армию. Первым делом они займутся тем, что сделать легче, а уже потом – всем остальным.

– Это лишь откладывает зловещий день. И это не означает, что он не наступит, – ответила Ингегерд. Ее трезвый, ясный разум легко добирался до сути вещей. И та суть, которую она видела сейчас, разбивала ее сердце. Пытаясь сохранить тот железный самоконтроль, который Ршава всегда в ней видел, она добавила: – Боюсь, Гимерий еще очень не скоро домой вернется, в Скопенцану.

– И что ты будешь делать?

Ингегерд ответила не сразу. Прелат осознал, с каким напряжением ждет ее ответа, лишь когда заметил, что затаил дыхание. Наконец она сказала:

– Буду делать все, что смогу, святейший отец. Что еще я могу сделать?

«И это все?» – подумал Ршава, но спрашивать не стал. Будучи женщиной благоразумной, она ответила бы, что не знает сейчас, но узнает, когда придет время. А стоит ли задавать вопрос, когда ответ очевиден? Вместо этого прелат сказал:

– Ты настолько же мудрая, насколько…

– Насколько что, святейший отец? – спросила Ингегерд, прямолинейная, как всегда.

«Насколько прекрасная…» – хотел он сказать. Но Гимерий просил Ршаву присмотреть за женой не ради него, а ради себя. И еще Ршаву ограничивали принятые обеты, знание того, чего он делать не должен и чего он решительно поклялся не делать.

– Насколько здравомыслящая, – ответил он, помедлив только секунду.

– Мой здравый смысл кажется бессмыслицей. А мудрость, какова она есть, меня подводит. Его здесь нет, а из-за того, что его здесь нет, день зимнего солнцестояния словно и не наступал. – Ингегерд взяла себя в руки. – По доброте вашей, вы можете и за меня помолиться, но только когда помолитесь за Скопенцану и за Гимерия. Они важнее. – Ингегерд склонила перед ним голову и направилась к выходу, держа спину прямо и глядя только вперед.

Когда она ушла, к Ршаве подходили и другие прихожане. Наверное, прелат говорил им то, что требовалось сказать, а люди, наверное, были удовлетворены его ответами. Он совершенно не помнил, с кем и о чем говорил. Все его мысли были только об Ингегерд. «Я буду молиться за тебя, – подумал он. – О да». И если Гимерия изрубят на куски сабли варваров, если от Скопенцаны останутся одни сгоревшие руины, он будет молиться о том, что важно для него.

Он понимал, что это неправильно. Но понимать и быть в состоянии что-то с этим сделать – вещи совершенно разные. И значит, ко всем его многочисленным молитвам Ршаве придется добавить молитву и за себя.

* * *

Через несколько дней после этого богослужения в Скопенцану начали стекаться беженцы – крестьяне с окрестных ферм. Некоторые, чудом уцелевшие, после того как хаморы ограбили их и соседние фермы, рассказывали жуткие истории. Другие, более мудрые или просто напуганные тем, что может с ними случиться, побросали свои дома, не дожидаясь, пока на них обрушится беда.

Зауц начал размещать беглецов в казармах, где прежде находился гарнизон. Вскоре казармы оказались набиты до отказа. Кое-кого приютили в храмах Скопенцаны. Других эпарх расселил по домам горожан, добровольно вызвавшихся помочь. Но добровольцев не стало, когда одного из крестьян-беглецов поймали во время попытки продать украденные из дома хозяев серебряные подсвечники.

С этой восхитительной новостью Зауц и явился в кабинет Ршавы.

– И что мне теперь прикажете делать, святейший отец? – вопросил близкий к отчаянию эпарх. – Люди на улицах уже кричат мне, чтобы я закрыл ворота и больше не пускал в город крестьян. Клянусь благим богом, мне даже кричат, чтобы я вышвырнул за ворота в снег всех крестьян, что уже находятся в Скопенцане.

– Станете ли вы наказывать вместе с виновными и тех, кто не совершил ничего плохого? – спросил Ршава. – Где же в этом справедливость?

– Командир ополченцев, которые заменяют нам настоящих солдат, говорит, что гости едят наш хлеб и ничего не дают взамен, – сообщил Зауц. – И еще он говорит, что из-за них нам будет труднее выдержать осаду, если до нее дойдет, поэтому нам следует их выгнать.

– Могут ли хаморы осадить нас? Можем ли мы хоть что-нибудь сделать, если они так поступят, кроме как молиться и надеяться на лучшее? Если они могут и мы можем, то сможем ли мы продержаться настолько долго, что съеденное крестьянами будет иметь значение?

Зауц лишь трижды пожал плечами на каждый из вопросов.

– Святейший отец, я не знаю, что сказать. И вряд ли кто-либо в Скопенцане это знает. Но вот что я вам скажу: мне не нужны проблемы в городе, особенно сейчас. Я не хочу, чтобы эти крестьяне-оборванцы крали у людей, которые пытаются сделать им добро. И я также не хочу, чтобы толпа начала охотиться на крестьян, убивать их и насиловать ради развлечения.

– Тут я с вами согласен, – признался Ршава. – Ну хорошо. Передайте командиру ополченцев, чтобы он пришел сюда ко мне. Пожалуй, нам стоит поговорить с глазу на глаз.

– Передам, – быстро согласился Зауц. – Надеюсь, вам удастся его вразумить. Фаос свидетель, что мне это не удалось.

Человеком, возглавившим ополчение Скопенцаны, оказался каменщик по имени Токсар. По всей вероятности, ему и пришла в голову идея сформировать ополчение. У Токсара была густая черная борода с редкими ниточками седины, грубовато-красивое лицо и покрытые шрамами мозолистые руки, характерные для людей его ремесла. Прелату он был почти незнаком: каменщик не имел привычки молиться в главном храме.

Мацук провел его в кабинет Ршавы. Токсар с изумлением уставился на обилие книг, и младшему священнику пришлось кашлянуть, напоминая, что гостю не мешало бы поклониться прелату.

– Святейший господин, – произнес Токсар низким хрипловатым голосом и обвел рукой свитки и рукописные книги: – Вы все это прочитали?

Ршава не отказался бы получать медяк всякий раз, когда слышал этот вопрос. Теперь этих медяков накопилось бы на несколько золотых, которые он, разумеется, пожертвовал бы на благотворительность…

– Какая от них человеку польза, если он их не читает? – ответил он вопросом на вопрос.

– А есть ли от них какая польза, ежели их прочесть?

Не успев разгневаться, прелат понял, что каменщик спрашивает всерьез.

– Думаю, да, – ответил Ршава. Судя по тому, как скривились губы Токсара, ответ его не убедил. – Я полагаю, что ты провоцируешь в городе беспорядки, – продолжал прелат.

– Не я, святейший отец. – Токсар покачал головой. – Нет, не я, клянусь благим богом. Это все проклятые ворюги-крестьяне. Все беды от них. Я просто хочу, чтобы нас от них избавили.

– То есть ты хочешь оставить их на милость хаморов. Но единственная беда в том, что хаморы не знают жалости.

Токсар нахмурился, сведя у переносицы кустистые брови:

– Вы из меня делаете злодея и бессердечного человека. Но я не любитель Скотоса. – Он сплюнул на пол, Ршава тоже. – И я не злодей, – продолжал Токсар, все еще хмурясь. – Но я живу в Скопенцане. И желаю своему городу только добра. А когда я вижу, как эти люди едят наш хлеб и крадут у тех, кто их приютил, и когда я вижу, что ни один из них не вступил в ополчение, то я считаю, что они все подвергают нас опасности. И еще я не понимаю, как кто-то может думать иначе. – Он с вызовом уставился на прелата.

Когда речь идет о борьбе добра со злом, сделать правильный выбор – детская игра. Но все усложняется, когда сталкиваются две враждебные друг другу версии добра. Что важнее: укрыть этих крестьян в Скопенцане или защитить город одновременно от них и от кочевников? Ответ был гораздо менее очевидным, чем хотелось бы Ршаве.

Вздохнув, он сказал:

– Если человек ворует, никто не будет спорить, что его нужно выгнать из города. Но как ты можешь говорить подобное о мужчинах, не совершивших ничего плохого? О женщинах, которые пострадают от похоти кочевников? О детях, наконец, которых эти кочевники будут убивать смеясь? В чем справедливость их изгнания?

– Они едят, святейший отец, – терпеливо произнес Токсар. – Если в Скопенцане будет людей вдвое больше обычного, то и еда в городе кончится вдвое быстрее. А из-за этого и опасность нам будет грозить вдвое большая, чем если бы их не было.

– Нет, – резко возразил Ршава. – Это могло бы создать вдвое большую опасность. Но крестьяне не увеличили число наших жителей вдвое, их намного меньше половины. А поскольку их меньше, то и опасность даже близко не удвоилась.

Если бы Токсар попытался оспорить эту логику, то ему пришлось бы пожалеть. В столичной Коллегии Ршава считался лучшим студентом. Но каменщик не стал пытаться. Пожав широкими плечами, он сказал:

– Говорите что хотите. Но сейчас в Скопенцане больше людей, чем должно быть. А это означает, что мы в большей опасности, чем могли быть. И это означает, что мы должны выгнать крестьян.

Ршава скрестил на груди руки:

– А я говорю, что риск приемлемый.

– Может, он был бы таким, если бы из города не ушел гарнизон. А сейчас? Я-то знаю ополченцев. Мы сделаем все, что сможем, и это правда. Но мы не настоящие солдаты, как бы я этого ни желал. У нас нет оружия, нет доспехов, нет сплоченности, как у обученных солдат. Да, мы сделаем все, что сможем, хотя крестьяне нас за это даже не поблагодарят. Но должен вам сказать, что не знаю, насколько хорошо у нас получится.

– Но результат будет таким же независимо от того, есть ли в городе беженцы, – возразил Ршава. – Вот что я тебе скажу как прелат Скопенцаны. Если ты выгонишь людей, которые не сделали ничего, чтобы такое заслужить, я во всеуслышание предам тебя анафеме в храме. Никто после этого не станет иметь с тобой дел, а после смерти тебя будет ждать лед Скотоса. Ты сказал, что не любишь темного бога. Теперь у тебя появился шанс это доказать.

Гневный взгляд каменщика смог бы растопить лет на мили вокруг.

– Ладно. Ладно, – мрачно процедил он. – Пусть будет по-вашему, святейший отец. – Он произнес титул Ршавы с презрением, даже с ненавистью. – Да, пусть будет по-вашему. Но вот что я хочу вам сказать: если Скопенцана падет, да будет в этом ваша вина. Ежели хаморы осадят город, да падет это на вашу голову. Ежели они изнасилуют мою жену и убьют моих малышей, да падет это на вашу голову. И ежели они зарежут всех ваших драгоценных крестьян, да падет и это на вашу голову. Я сделал все, что мог, ради Скопенцаны. А вы делаете, что можете, для Скопенцаны. – Он вскочил и протопал из кабинета.

Через несколько секунд уличная дверь резиденции прелата с грохотом захлопнулась.

Ршава обратил мысленный взгляд к небесам. Потом медленно кивнул, как будто торгуясь на базарной площади.

– Владыка благой и премудрый, я поступил так, как считал правильным, – сказал он. – Даруй же милость спасения нашему городу, в котором я служу. И если Скопенцане суждено пасть под ударами варваров из-за моей ошибки, то пусть вина за это падет на мою голову. Не возлагай ее на других. Да будет так.

Он подождал, слегка наклонив голову и вопросительно приподняв бровь, как будто ожидал услышать ответ благого бога. Разумеется, прелат его не дождался. У Фоса не было привычки отвечать на молитвы словами. Ход событий покажет, какие молитвы благой бог услышал, а какие – отверг.

«Не ради меня, – подумал прелат. – Не ради меня, а ради города». Эта часть молитвы не была произнесена, но Фос, конечно, услышит ее столь же ясно, как и те слова, которые Ршава высказал вслух.

В кабинет заглянул Мацук:

– Правильно ли я угадал, что Токсар не был рад услышать то, что вы ему сказали?

– Боюсь, ты прав. Он абсолютно со мной не согласен, но сделает так, как я его попросил. Крестьяне останутся в Скопенцане. Никого не выгонят из города без веской причины. Никого, слышишь?

– Конечно, слышу, святейший отец. – Младший священник очертил напротив сердца солнечный круг. – Да будет все так, как вы пожелаете.

– Да. Пусть будет так. – Ршава поднялся.

На него навалилась усталость – не только тела, но и духа. Он чувствовал себя так, словно дрался с Токсаром физически, а не противопоставил ему свою волю. И у прелата не было полной уверенности, что он в этой схватке победил, хотя командир ополченцев и подчинился ему.

Ршава привык добиваться своего во всем – отчасти из-за высокого происхождения, но во многом благодаря силе своей личности. Сейчас он вновь добился своего, хотя для этого ему пришлось пригрозить Токсару анафемой. Да, он одержал верх, но не овладел волей другого человека. Токсар остался убежден в своей правоте в той же степени, что и Ршава – в своей.

Прелат вздохнул, потянулся и снова сел.

– Будь любезен, принеси мне чашу вина, – попросил он. – Хочу смыть неприятный привкус во рту.

– Конечно, святейший отец. Я сейчас вернусь. – Мацук торопливо вышел.

Когда Ршава взял вино, то для успокоения нервов положился на сопровождающий его ритуал в той же мере, что и на сам напиток. Воздеть руки, плюнуть, отрицая Скотоса… Сколько раз он это уже проделывал, прежде чем выпить? Не сосчитать. Сама привычность ритуала… напоминает ли она то, чем наслаждаются муж и жена, прожив вместе многие годы? Об этом прелат не мог судить с точностью. Зато этот ритуал он, пожалуй, знал лучше, чем собственное имя.

Однако сегодня ни ритуал, ни сладкое вино не принесли Ршаве спокойствия, на которое он надеялся. Несгибаемость Токсара все еще будоражила прелата. «Я не ошибся, – мысленно повторял Ршава вновь и вновь. – Я не ошибся».

Не в силах усидеть на месте, он вышел из кабинета, надел самый теплый плащ и покинул резиденцию. На площади мужчина в поношенной и драной одежде, разинув от изумления рот, разглядывал огромную бронзовую статую Ставракия. Вероятно, он никогда прежде и не видел такого чуда: это явно был один из столь презираемых Токсаром крестьян.

«Ты останешься здесь и будешь в безопасности, – мысленно поклялся Ршава. – Будешь. А если нет, да падет вина за это на мою голову».

ГЛАВА 4

Хаморы не приближались к Скопенцане дольше, чем Ршава или горожане могли надеяться, после того как местные маги и прелат вернулись в город, потерпев неудачу во время попытки отогнать кочевников колдовством. В один из таких дней, полных тревожного ожидания, Кубац пришел в кабинет Ршавы и сказал:

– Возможно, наша магия принесла больше пользы, чем мы полагали. Да, хаморы ударили по нам, но и мы в долгу не остались.

– Может быть, – ответил Ршава. – Я не посмел бы утверждать, что это не так, чародейный господин. Но вот что я вам скажу: я предпочитаю считать причиной тому молитвы, которые весь город возносил владыке благому и премудрому.

– Возможно, вы и правы, святейший отец, – отозвался Кубац тем же тоном, что и Ршава несколько секунд назад. В нем прозвучал вежливый, но откровенный скептицизм.

– Почему вы не верите мне?

– Я верю. – Теперь Кубац встревожился. И тревога его была понятна: церковная и правительственная иерархии всей своей громадой обрушатся на человека, который скатится в ересь или отступничество. – Верю, – повторил чародей еще более взволнованно. – Но люди множество лет возносили молитвы с различнейшими просьбами, и они не были услышаны. Откуда вы знаете, что именно эти молитвы дошли до благого бога?

Да, это был резонный вопрос.

– У меня два ответа, – начал Ршава. – Первый: эти молитвы были чрезвычайно важны и для города, и для всей империи Видесс. Мы поклоняемся Фосу правильно и потому можем надеяться, что он нас услышит. Мы ничего не можем требовать от благого бога – лишь смиренно просить его. Мы можем, и мы попросили.

Кубац заерзал на стуле, и Ршава поднял руку:

– Я еще не закончил. А вот и второй мой ответ: если наши молитвы не были услышаны, то где же варвары?

– Я уже дал вам иное возможное объяснение, святейший отец, – напомнил Кубац. – Но если вы полагаете, что я стану спорить или жаловаться, то подумайте вот о чем. Я не знаю, где варвары. Но знаю, что совершенно не стремлюсь их увидеть.

– Насчет этого я тоже не стану спорить или жаловаться, чародейный господин, – согласился Ршава. Когда Кубац ему не возражал, они пребывали в хороших отношениях.

У Ршавы появилась новая привычка – прогуливаться по городским стенам в те дни, когда погода стояла достаточно ясная, чтобы видеть окрестности, и не настолько холодная, чтобы разогнать всех праздных людей по домам.

Разумеется, ополченцы патрулировали улицы в любую погоду. Некоторые, завидев Ршаву, приветствовали его шутками.

– Немудрено, что вас вчера не было, – сказал один из них после весьма студеного (даже по суровым местным представлениям) дня. – Вы бы сразу отморозили себе макушку.

Ршава на секунду откинул капюшон и продемонстрировал до блеска выбритую тонзуру. Сегодня тоже стоял изрядный мороз.

– Кажется, она еще на месте, – сказал прелат, и ополченцы рассмеялись.

Однако Токсар и некоторые другие горожане не улыбались и не шутили, завидев прелата. Они не позволяли себе откровенной грубости: ведь Ршава мог наказать их анафемой. Но они проявляли свое отношение, держась от него как можно дальше и изображая глухоту, когда прелат задавал им вопросы. Они так и остались при мнении, что Ршава допустил ошибку.

Поэтому он удивился, когда в один из дней Токсар пришел в его резиденцию и попросил:

– Будьте так любезны, святейший отец, поднимитесь со мной на стену, пожалуйста. Вам следует кое-что увидеть.

– Да? – Ршава встал. – Конечно, я пойду. Но вы можете сказать, что случилось?

– Сами поймете, когда увидите, – ответил каменщик, неприязненно взглянув на Ршаву из-под кустистых бровей.

Прелат со страхом подумал, что, кажется, догадывается, зачем его зовут на стену. Но он также не сомневался, что Токсар ждет повторных вопросов, и потому промолчал, не желая доставлять удовольствие командиру городских ополченцев.

Судя по тому, как хмурился Токсар, пока они шли из центра Скопенцаны к западной стене, каменщик ожидал, что прелат засыплет его вопросами. Молчание Ршавы его раздражало, но чувства Токсара волновали прелата меньше всего.

Они поднялись на стену по лестнице. Токсар одолел подъем почти без усилий, а Ршава ближе к концу немного запыхался. Ополченцы на стене выглядели более настороженными, чем когда он видел их в прошлый раз. Никто уже с ним не шутил. Угрюмые мужчины разглядывали заснеженные окрестности города.

– Ну, топайте сюда, – грубо предложил Токсар, едва ли не подталкивая Ршаву к наружному краю стены. – Вот вам и толк от ваших любимых молитв, святейший отец. Вон они, хаморы. Взгляните сами.

Медленно, как в кошмарном сне, Ршава приблизился к краю стены. Вопреки логике и здравому смыслу, он до последнего момента надеялся, что Токсар ошибся. Разумеется, командир ополченцев был прав: Ршава увидел кочевников в меховых шапках и куртках. Растрепанные бороды хаморов сливались с мехом одежды. Ее дополняли кожаные штаны и фетровые сапоги, ноги в которых, наверное, не мерзнут даже в сильный мороз. Невысокие степные лошадки, на которых разъезжали кочевники, были мохнатыми, с длинными гривами и хвостами, и сами варвары верхом на своих лошадках казались такими же животными.

– Да, я их вижу, – негромко сказал Ршава. – Они здесь.

– Теперь вы удовлетворены своей работой?

– Моей работой? – Ршава покачал головой. – Я не имею ни малейшего отношения к тому, что они здесь. В этом надо винить гражданскую войну. Я сделал все, что мог, лишь бы держать их подальше от Скопенцаны. Очевидно, это выше моих сил.

Токсар моргнул. Предъявив Ршаве такое серьезное обвинение, он явно включил в него и кое-что, за что прелат отвечать не мог. Теперь он пожал плечами:

– Они здесь, а в городе полно вонючих крестьян. И как нам теперь выдержать осаду?

– Не знаю. Как они будут осаждать такой город, как наш? Никогда не слышал, что они используют тараны, катапульты и осадные башни.

– А кто говорит, что они им нужны? Хаморам надо лишь окружить город и ждать, пока мы не сдохнем от голода.

Ршава опять взглянул на степняков. Никто из них не приближался к стенам на расстояние выстрела из лука и даже из катапульты. Они просто сидели в седлах, разглядывая Скопенцану с таким же, наверное, задумчивым интересом, с каким Токсар и другие ополченцы разглядывали их.

– Им тоже надо есть, – заметил Ршава. – Чем они будут питаться, дожидаясь, пока мы станем голодать?

– Своими стадами. И тем, что смогут украсть у нас.

– Хватит ли им этого?

– Откуда я знаю? И откуда вы знаете, что такого не будет? У нас появилось бы больше шансов, если бы в городе осталось меньше бесполезных ртов.

– Кто же тогда варвары? – осведомился Ршава. – Те, кто за стенами, или те, кто внутри них?

– Святейший отец, я не собираюсь с вами спорить. Вы можете говорить на эту тему бесконечно, и мы оба это знаем. Но я скажу вам еще кое-что из того, что знаю точно. Я знаю, на чьей я стороне. И знаю, что вы не принесли тем, кто на моей стороне, никакой пользы. – Токсар плюнул, отвергая Ршаву, как если бы тот был Скотосом.

Позабыв о достоинстве и святости, Ршава замахнулся на каменщика. Удар оказался неловким, и Токсар нырнул под него. Охваченный слепой яростью, Ршава неумело ударил вновь. Токсар отбил его кулак левым предплечьем и замахнулся сам. Через мгновение Ршава сидел на холодных камнях, задыхаясь и жадно хватая ртом воздух после удара в живот.

– Вставай, – процедил Токсар, тяжело дыша. – Вставай и проваливай отсюда, да сожрет тебя Скотос! Я не хотел этого делать. И куча свидетелей подтвердит, что ты начал драку, а я даже не сразу тебе ответил. Все, убирайся! Если опять увижу тебя на стене, у меня будет искушение тебя убить.

Ршава не мог даже вздохнуть как следует, не говоря о том, чтобы подняться. Дождавшись, пока хоть немного утихнет огонь в животе, он встал и проковылял несколько шагов, сгорбленный, как старик. Остановился, заставил себя выпрямиться и побрел в указанном Токсаром направлении. Никогда еще прелат не испытывал такого унижения, но ничего иного, как уйти, ему не оставалось. Гордость может стать непосильной ношей для любого мужчины, даже если он – священник.

Подойдя к лестнице, Ршава обернулся и ткнул пальцем в Токсара:

– Я проклинаю тебя так же, как ты проклял меня!

Командир ополченцев расхохотался и ответил жестом уличной шпаны, известным в видесских городах с незапамятных времен. Ршава едва не повторил его, но сдержался. Один раз он уже низвел себя на уровень Токсара, и ничего хорошего из этого не вышло.

Он начал спускаться по лестнице. Каждый шаг причинял боль; на последних ступеньках Ршава кусал нижнюю губу, чтобы не стонать. Но спину он держал прямо. Да, гордость воистину может стать жестоким учителем.

– Святейший отец?

– Что? – Сейчас прелат ни с кем не желал говорить. Ему хотелось вернуться в резиденцию и сделать вид, что все, недавно происшедшее, было лишь страшным сном. Конечно, он знал, что это не так. Лучше самый страшный сон, чем эта отвратительная реальность…

Но стоящий перед ним крестьянин не знал мыслей прелата, да и не мог знать. Все в нем: и блеклая одежда, и деревенский акцент, и простонародная манера держаться – красноречиво свидетельствовало о том, кто он такой.

– Да благословит вас Фаос, святейший отец, вот и все, что я хотел сказать, – продолжал крестьянин. – Я слыхал, как вы за нас заступались, вот и подумал, что надо бы вам знать, как мы за то благодарны.

Никогда еще Ршава не ощущал, что владыка благой и премудрый благословляет его настолько мало. Но крестьянину он об этом не сказал. Тот стремился выразить свою признательность как умел, поэтому заслуживал, чтобы и с ним обращались так же. Прелат неохотно склонил голову:

– Благодарю тебя.

– Нет, святейший отец, это я благодарю вас. – И, неуклюже очертив на груди солнечный круг, крестьянин повернулся, чтобы уйти.

– Пусть и тебя благословит Фос, – добавил Ршава то, что следовало бы сказать в первую очередь.

Крестьянин помахал ему и отправился по своим делам. Аристократ от рождения, Ршава лишь смутно представлял, какими они могут быть.

Он все еще с трудом передвигал ноги, когда вернулся в свою резиденцию.

– С вами все в порядке, святейший отец? – спросил Мацук.

– Хаморы подошли к Скопенцане, – ответил Ршава. – И как теперь кто-либо в городе может быть в порядке?

Молодой священник испуганно вскрикнул. Он больше не спрашивал Ршаву, как тот себя чувствует, и от этого прелату немного полегчало.

* * *

Синяк на теле Ршавы из фиолетового постепенно стал зеленовато-синим, потом желтым. Рана в его душе затягивалась куда дольше. Он даже усомнился, заживет ли она когда-нибудь вообще.

Когда они с Токсаром встречались на улицах, оба одновременно отворачивались – как будто никто из них не ручался за себя в присутствии другого. Насчет себя Ршава знал это точно.

Несмотря на сказанное Токсаром, он все же время от времени поднимался на городскую стену взглянуть на степняков. Иногда при этом командира ополченцев рядом не оказывалось. Время от времени хаморы подъезжали ближе и пускали несколько стрел в людей на стене. Те стреляли в ответ. Несколько ополченцев получили ранения, но всего лишь несколько. Осада была несистематической, но никто уже не приезжал в Скопенцану. Впрочем, и покинуть город также никто не стремился.

Зауц стал нормировать зерно. Нормы оказались меньше, чем хотелось бы людям, но вполне достаточными, и вскоре горожане к ним привыкли. Токсар, однако, яростно не одобрял саму эту идею и хмурился всякий раз, когда видел крестьян в очереди за порциями зерна – рядом с людьми, чьи семьи жили в Скопенцане уже поколениями.

Ршава предпочитал не замечать ни этого, ни перешептывания, которое начиналось при его появлении. Токсар не был единственным, кто возмущался его отношением к крестьянам. «Да пошли они все в лед!» – гневно думал прелат.

Он возвращался в резиденцию, получив свою норму продовольствия, – гордость не позволяла Ршаве посылать за ней Мацука, – когда его кто-то окликнул. Прелат обернулся и пригляделся сквозь завесу снегопада. Он узнал Воила, гончара, второго по рангу командира ополченцев после Токсара.

– Да? В чем дело? – Голос Ршавы был холоднее зимнего ветра. Воил никогда не скрывал, что во всем согласен с Токсаром.

Но теперь гончар очертил на груди символ солнца, прежде чем заговорить:

– П-п-пожалуйста, п-пойдемте со мной, святейший отец. – Ему пришлось сделать три попытки, чтобы выдавить первое слово. Лицо у него было белым как снег.

– Зачем? – рявкнул Ршава. – Что ты покажешь мне на сей раз, лишь бы терзать мою душу?