Текст книги "Все, что захочешь (СИ)"

Автор книги: Seguirilla

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Вот и я об этом думаю.

– Хочешь, схожу? – все-таки, когда Том не старается быть задницей, он прекрасный парень, – я скажу ему, что ты уже ушел.

Ага, щас.

– Нет, я сам, – бросил я, вставая из-за стола, – и не мешай мне, ок?

– Как скажешь, – пожал плечами Веллинг, утыкаясь в какой-то журнал, – только имей в виду – если что, избавляться от тела будешь сам.

Шутка была абсолютно не смешной, но из всех моих знакомых только Веллинг на самом деле имел право так шутить.

***

Медсестра ожидала меня возле палаты Падалеки, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Вот черт, только компании мне сейчас не хватало.

– Сестра э… Смит, – я наконец додумался прочитать бейджик, – будьте любезны, вернитесь на свой пост и, пожалуйста, проследите, чтобы нас не беспокоили.

– Хорошо, сэр, – ее ушки трогательно вспыхнули. Согласен, грубить не следовало, но мне сейчас было не до хороших манер. Я уже просто с ума сходил от беспокойства.

Я вошел в палату, и у меня немного отлегло от сердца – развалившийся на кровати Джаред спокойно листал газету. Все же мой голос прозвучал достаточно нервно, когда я спросил, закрывая дверь:

– Малыш, что случилось?

Джаред поднял на меня глаза, и его лицо расплылось в довольной улыбке.

– Чува-ак, мне это кажется, или ты беспокоишься обо мне? – поинтересовался он. На мой взгляд, с явной издевкой.

– А если и так? – черт, такими темпами я вообще разучусь убедительно врать! – Джаред, что случилось?

– Ничего, – пожал плечами Падалеки, откладывая газету в сторону и вставая с кровати. – Пошли.

Все еще не вполне понимая, что происходит, я послушно последовал за ним в ванную комнату. Джаред включил свет, повернулся ко мне и улыбнулся. Я продолжал тупить. Дошло до меня только тогда, когда Падалеки опустился на колени и стал расстегивать мои брюки.

– Твою мать! – вырвалось у меня, когда Джаред вобрал еще мягкий член в рот.

Возбудился я в рекордно короткие сроки, и все, что мне оставалось потом, это упиваться совершенно нереальными ощущениями. Джаред – действительно бог минета. И, кажется, я сообщил об этом вслух, потому что он на секунду сбился с ритма, поперхнувшись от смеха.

– Тогда не мешай божественному промыслу, – невнятно пробормотал Падалеки и продолжил свое занятие.

Кончая, я укусил себя за руку, чтобы не закричать. Потом потянул Джареда вверх, к себе, и уже не испытывая никаких сомнений, принялся благодарно вылизывать этот обалденный рот.

– Ты за этим меня позвал? – выдохнул я, не в силах оторваться от Джареда.

– А иначе ты бы пришел?

– Не знаю, – черт, он на меня действует, как сыворотка правды!

– Вот поэтому я и позвал.

– Ты всегда получаешь то, что хочешь?

– Почти.

Переплетение языков, одно дыхание на двоих.

– Ты недоволен? – мягко прикусывая мою губу.

– Еще как доволен, – вновь не смог солгать я.

Джаред разорвал поцелуй, посмотрел мне в глаза и очень серьезно сказал:

– Я схожу с ума от одной мысли, что сейчас ты уйдешь туда, за ворота, а я останусь здесь. Я боюсь, что к понедельнику ты меня опять забудешь. Я надеюсь, что это поможет тебе продержаться хотя бы до вечера.

Я уткнулся лицом в его шею, содрогаясь от беззвучного смеха.

–Ты восхитительный, – сообщил я, почти касаясь губами уха Джареда, – тебя невозможно забыть.

– Это обещание? – уже твердо, почти жестко. Звереныш.

– Я никогда и никому ничего не обещаю, малыш, – он был прекрасен, помрачневший, с губами, сжавшимися в упрямую тонкую линию и потемневшими глазами. – Я просто говорю тебе, что в принципе не смогу тебя забыть. Никогда.

Ну все. Я исчерпал лимит честности на месяц вперед.

Джаред выдохнул и вновь приник к моим губам.

Мне было действительно трудно уходить. Пока я приводил в порядок одежду, Падалеки, как и ночью, вновь не спускал с меня глаз. Какая-то странная ирония судьбы – он словно расплачивался за то, что пережил я, провожая его глазами в наше самое первое утро.

Мы вышли из ванной комнаты, я молча шагнул к двери. Это тоже становилось традицией – я вновь не знал, что сказать. Блядь, ну не желать же ему хороших выходных?

– Знаешь, Эклз, – раздалось за моей спиной задумчивое, – пожалуй, я тоже хочу, чтобы было так.

– Как – так? – я обернулся.

– Чтобы ты был только мой. Чтобы никого, кроме меня. Ни мужчин, ни женщин, – дерзко, с вызовом, глядя мне прямо в глаза.

– Посмотрим, – отозвался я, не желая ни врать, ни говорить правду.

***

Весь день я отсыпался, а вечером позвонил Стиву и предложил сходить куда-нибудь выпить. Мне надо было убедиться, что я – это все еще прежний я. Мы пошли в «Акапулько» – неплохое заведение с предсказуемо мексиканской кухней, ненавязчивой музыкой и сговорчивыми официантками. Я много пил, ничего не ел, и неестественно громко смеялся над морально устаревшими шутками Карлсона, чем, в конечном итоге, не на шутку напугал его. Но в целом посидели неплохо. В начале второго ночи я завалился домой, изрядно поддатый, с какой-то нетрезвой барышней подмышкой, и решил, что имею моральное право успокоиться. Я остался тем, кем был всегда – лживой трусливой сукой, крайне неразборчивой в сексе. Вновь я занервничал уже в постели, когда, наконец, разглядел свое приобретение. Девица была высокой, с довольно коротко остриженными темными волосами и почти полным отсутствием груди. Я трахал эту жалкую пародию на Джареда и злился. Для разнообразия, в этот раз – на себя. Впервые в жизни секс не доставил мне удовольствия, кроме краткого мига чисто физиологической разрядки. Итак, все было очень плохо. Даже еще хуже, чем я предполагал с самого начала. Нет, конечно, оставалась надежда, что со временем я перебешусь и остыну, так, как остывал всегда – в один момент и окончательно, но, блядь, сколько его может понадобиться, этого времени? Тут девица, по всей видимости, совсем заскучала и решила разнообразить эту и без того полную огня ночь, отсосав мне. Я понял, что с меня хватит. Лучше я всю оставшуюся жизнь проживу вообще без минета, но отныне только губы Джареда могут касаться моего члена.

Я спихнул эту богиню секса с себя и, поднимаясь, сообщил, что вызову ей такси.

Девица на миг изумленно замерла, потом спрыгнула с кровати и стала лихорадочно одеваться, не забывая выдавать в мой адрес такие эпитеты, что в другой ситуации я бы заслушался.

Когда за ней захлопнулась входная дверь, я вздохнул с искренним облегчением.

Я подошел к окну и закурил. Я смотрел на спящий город и думал о Джареде.

***

– Привет, малыш. Скучал?

Когда я закрывал за собой дверь, мне показалось, будто я провожу невидимую границу между двумя мирами.

Джаред сидел с ногами на кровати, спиной ко входу, и был чем-то увлечен настолько, что даже не повернул головы.

– Привет, Дженс, проходи, – торопливо произнес он.

Я почувствовал, что помимо воли расплываюсь в улыбке. Можно подумать, я нуждался в его приглашении. Я уселся в кресло, закидывая ногу на ногу, и понял, что Джаред что-то вдохновенно рисует карандашом на листе бумаги, прикрепленном к врачебному планшету.

Моя улыбка стала еще шире.

– Стащил? – спросил я.

– Что? – Джаред растерянно поднял голову.

– Планшет.

– Нет, выпросил. Во, Дженс, посиди так минутку, ладно?

Я чувствовал, что согреваюсь. Что вечная мерзлота в груди, которую я давно воспринимал как часть себя, потихоньку оттаивает. Я не вполне понимал, как относиться к этому странному факту, но угрозы пока не ощущал. Поэтому до поры просто позволил себе наслаждаться необычным ощущением.

– Эй, только не говори, что рисуешь меня.

– Угу, – Джаред сосредоточенно кивнул головой, – я не видел тебя двое суток, должен же я как-то сублимировать свои неудовлетворенные желания.

– В таком случае, боюсь даже представить, в каком я там виде, – пробормотал я.

– В нормальном, – отозвался Джаред, вновь поднимая на меня смеющиеся глаза, – здесь постоянно трется хренова туча народу, я не мог позволить всем пялиться на мои сокровенные воспоминания.

Он прошелся по моему лицу задумчиво-отстраненным взглядом, и, попросив потерпеть еще пару минут, вновь погрузился в работу.

Мне было нетрудно выполнить его просьбу. Я любовался тем, как скользит над бумагой его рука, как уверенно длинные пальцы сжимают карандаш, как падает на глаза непослушная прядь и Джаред пытается ее сдуть, смешно наморщив нос.

Внезапно мне в голову пришла одна мысль. Я достал из кармана халата мобильный, перевел в режим фотосъемки и направил объектив на Джареда. Вот, отличный кадр. А теперь, чтобы лицо было видно….

– Джей! – негромко произнес я.

Падалеки поднял голову. Отлично!

– Ты что делаешь? – с недоумением спросил он.

– Рисовать я не умею, так что каждый сублимирует, как может, – хмыкнул я. На самом деле я весь месяц мучился, понимая, что постепенно забываю это красивое лицо. Я знал, что скоро жизнь снова разведет нас в разные стороны, и просто заранее заботился о том, чтобы выполнить так и не данное Джареду обещание – никогда его не забывать.

– Ну-ну, – пожал плечами Падалеки, возвращаясь к работе. – Сублимируй. Только не испачкайся.

Вот сучка.

– Готово, – заявил Джаред через минуту, удовлетворенно разглядывая результат.

Потом он кошкой соскользнул с кровати и устроился на полу возле меня. Я сел ровно. Джаред улыбнулся, устроил руки на моем колене и уперся в них подбородком, глядя на меня снизу вверх сверкающими глазами.

– Ну? Что скажешь? – нетерпеливо спросил он.

Я наконец смог перевести взгляд на планшет.

Я никогда не испытывал особых иллюзий по поводу собственной внешности. Возможно, в другом месте и в другое время, доведись мне, к примеру, стать актером, из меня бы сделали конфетку, но здесь и сейчас я был довольно заурядным, в меру симпатичным парнем. Правильные черты лица с лихвой компенсировались немного искривленным носом, красивые зеленые глаза в минуты волнения слегка косили, а пухлые губы для мужика нормальной профессии – это вообще сущее наказание. Про кривые ноги, веснушчатую кожу и рыжую щетину я вообще промолчу.

На рисунке Джареда я был невзъебенно, охуительно хорош. Я сидел за столиком, подозрительно напоминающим столик в том баре, где мы впервые встретились. Поза – немного напряженная, точно у хищника перед прыжком, руки лежат на столе, обманчиво расслабленные, под рубашкой четко выделяется рельеф бицепсов. Красивое, почти идеальное лицо сосредоточено, взгляд – слегка исподлобья, в глазах – голод. Бля, ну вот не понимаю, как так можно нарисовать? Чтобы я сам себя захотел?

– Знаешь, с таким собой я трахнулся бы, не задумываясь, – я решил, что эта мысль заслуживает того, чтобы быть озвученной.

Джаред заржал. Он одним движением ввинтился между моих ног и оперся руками о бедра.

– Ну, вот я долго и не думал, – прошептал он, запрокидывая голову и бросая на меня такой взгляд, что по моему телу прокатилась волна жара.

За дверью палаты, в другом мире, ходили врачи, сновали медсестры, раздавались чьи-то голоса. В этом мире я наклонился и медленно, вдумчиво поцеловал своего пациента.

– Джей, я хотел тебя спросить, – негромко произнес я чуть позже, когда наши губы разъединились. Джаред стоял передо мной на коленях, я держал его лицо в руках и любовался этой необычной, хищной красотой.

– Спрашивай.

– Зачем ты так долго, так упорно и, главное, так бездарно симулировал шизофрению? – мои пальцы напряглись, не позволяя ему отвернуться.

Падалеки прекрасно владел собой. Но я смотрел очень внимательно, а усилием воли контролировать сокращение мышц радужки никому еще не удавалось. Зрачки Джареда на миг расширились, так что глаза стали почти черными. Интересно. Он не разозлился в ответ на мое заявление. Он испугался. И не надо было быть доктором Лайтманом, чтобы понять – Джаред собирается солгать.

– Парень, не зли меня, – тихо посоветовал я. – И не ври. Я хочу знать, за каким чертом ты пять блядских лет изображаешь из себя долбаного психа.

Падалеки на секунду закрыл глаза, словно обдумывая ответ. Когда он вновь посмотрел на меня, я увидел Джареда, какого не знал прежде. Жесткого, холодного, расчетливого. Если максимум, что мог я, это в запале вмазать пациенту, то человек с таким взглядом одним росчерком пера способен обречь на голод какую-нибудь страну третьего мира. И не испытывать угрызений совести.

– Не надо, Дженс, – негромко произнес он, – если ты не хочешь слушать, как я вру – просто не спрашивай.

Не разрывая взгляда, он поднес мою внезапно расслабившуюся ладонь к своим губам и поцеловал. Коротко и сухо.

– Я хочу знать, – упрямо повторил я.

– Я не хочу, чтобы ты знал, – почти мягко, словно уговаривая капризного ребенка. – Прости, Дженс. Если бы я мог, я рассказал бы тебе. Но сейчас будет лучше для нас обоих, если я промолчу.

Еще почти секунда глаза в глаза, и Джаред первым разорвал зрительный контакт. Он просто отвернулся. Я его не удерживал.

– Это из-за денег? – напрямую спросил я.

Джаред застонал и сел передо мной на задницу, согнув колени.

– Нет, Дженс, это из-за моей работы секретным агентом, – съязвил он. – Разумеется, из-за денег. Потенциально, у меня такая хуева прорва бабла, какую ты, Дженс, себе даже представить не можешь.

– Потенциально? – уточнил я.

– Вот именно.

Он поднялся на ноги неуловимым кошачьим движением и стал нарезать круги по палате. Я никак не мог понять, как это, казалось бы, обязанное быть неуклюжим высокое тело, умудряется настолько грациозно перемещать себя в пространстве.

– Дженс, через две недели мне исполнится двадцать один, – Джаред говорил уверенно, так, словно выступал перед советом директоров, – если все пойдет, как надо, а именно так все и пойдет, я просчитал и учел абсолютно все – через месяц я получу очень много денег. Если не вмешается что-то, какой-нибудь блядский внешний фактор, а он не вмешается, через месяц я забуду эти стены, как страшный сон. Я, наконец, буду свободен и охуительно богат.

Я мог только пожать плечами.

– Не вижу никакой связи. Скорее наоборот.

Джаред внезапно остановился передо мной и, нагнувшись, легко коснулся моих губ. Его глаза горели.

– Тебе и не надо, – прошептал он, – достаточно того, что эту связь вижу я.

Мне очень захотелось сменить тему разговора.

– Ты не желаешь прогуляться? – спросил я.

Джаред упал на кровать, и, когда он вновь посмотрел на меня из-под растрепанной челки, это вновь был обычный Джаред.

– Ты можешь вывести меня на улицу? – осторожно поинтересовался он.

– И вывести, и выгулять, если у тебя найдутся поводок, ошейник и намордник, – подтвердил я.

– Чува-ак! – расплылся в улыбке Падалеки, – это же свидание!

–Ты такой сентиментальный долбодятел, что переубеждать бесполезно, – хмыкнул я.

– Но никто из моих лечащих врачей раньше не предлагал мне прогулку, – парировал Джаред, ослепительно улыбаясь.

– Никто из твоих врачей с тобой не трахался, – отозвался я, и осекся, увидев, как помрачнел Падалеки.

Я вспомнил и мысленно дал себе по роже.

– А если и трахался, что тогда? Ты в самом деле убьешь меня? – напряженно поинтересовался Джаред.

Блядь, он что, это понял? Ой как все плохо-то…

– Малыш, я знаю про Тига, – натянуто улыбнувшись, произнес я, стараясь, чтобы это прозвучало по возможности беспечно, – не могу сказать, что я в восторге от этого знания, но постараюсь как-нибудь пережить.

Джаред вновь соскользнул с кровати и встал на колени между моих ног, заглядывая мне в лицо.

– Ты ревнуешь? – с искренним интересом спросил он.

Еще как ревную. Ко всем, кто был, ко всем, кто будет.

– Ревную, малыш, – признался я, приподняв пальцами его подбородок, причем неожиданно сказал абсолютную правду, – к прошлому и к будущему, ко всем губам, что касались и еще коснутся твоих, ко всем рукам, что ласкали и еще будут ласкать тебя.

Блядь, это что, я сказал? Охуеть.

Джаред покачал головой.

– Твой. Только твой, – прошептал он.

Это было единственное, что я хотел услышать. Нет, не так. Это было единственное, что я был способен услышать и не впасть в бешенство.

А потом я пошел к Эрику договариваться насчет прогулки. У меня были все основания подозревать, что это будет нелегко, но я тоже умел добиваться того, чего действительно хотел.

***

Крипке настолько был удивлен моей просьбой, что, ради разнообразия, перестал говорить на манер Дельфийского оракула.

– Доктор Эклз, вы понимаете, о чем просите? – поинтересовался он. – Падалеки – это своего рода стихийное бедствие, а вы хотите, чтобы я, фигурально выражаясь, выпустил эту стихию на свободу?

Я кивнул.

– Понимаю, сэр. И, уж если продолжать выражаться фигурально, полагаю, что стихийное бедствие, запертое в четырех стенах, способно натворить гораздо больше бед, чем та же самая стихия на открытом пространстве.

Эрик заинтересовался.

– Поясните, Эклз.

– Я проанализировал его прошлые госпитализации. Падалеки каждый раз начинал вести себя неадекватно на исходе второго месяца пребывания у нас, плюс-минус неделя. Судя по записям в историях болезни, к тому моменту какой-либо психотической симптоматики у Джареда не наблюдалось уже достаточно длительное время. Это однозначно говорит о том, что схема терапии была подобрана правильно и работала. Таким образом, я не могу поверить, что все эти выходки совершались в состоянии возбуждения или под влиянием голосов. Кроме того, все действия Падалеки были слишком хорошо продуманы, чтобы счесть их проявлениями импульсивности.

– И?

Вот блядь, кажется, мне удалось на самом деле привлечь к себе внимание великого и ужасного. А это так же разумно, как расчесать себя до крови, купаясь рядом с белой акулой.

– Парню просто становилось скучно, сэр.

– Смелая теория.

– Зато полностью подтверждаемая заключением психолога об особенностях личности нашего пациента. Падалеки соответствует всем характеристикам диссоциативного расстройства – он игнорирует социальные нормы, он крайне безответственен, он не умеет извлекать уроки из прошлого опыта и не способен чувствовать вину за содеянное. А принимая во внимание низкую толерантность к фрустрации, мы получаем именно то, что получаем. Ему становится скучно – он начинает развлекаться.

– И как, по-вашему, столь яркие проявления личностного расстройства успешно сосуществуют с психотической симптоматикой? Разве за пять лет болезни, особенно с учетом возраста начала, личность Падалеки не должна была претерпеть необратимые изменения?

Самое ужасное, что Эрику действительно стало интересно. А если ему стало интересно, то он придет к тем же выводам, что и я, причем значительно быстрее. Пожалуй, раньше, чем я успею дойти до двери. Вот теперь мне надо быть очень осторожным.

– Я думал над этим, сэр. По всей видимости, дело в изначальной гипертрофированности этих самых черт, а также в лекарственном патоморфозе. Его начали лечить, причем лечить хорошо уже с первых дней дебюта болезни. Пожалуй, Падалеки – живое подтверждение способности атипиков успешно нивелировать негативную симптоматику. Может быть, нам стоит показать его на очередном съезде АПА?

В точку. Крипке с трудом терпел коллег и органически не переносил, так сказать, посторонних психиатров. Одно упоминание про Американскую Психиатрическую Ассоциацию – и он скривился, словно разжевал лимон. А то обстоятельство, что загадку Падалеки можно успешно объяснить банальным лекарственным патоморфозом, окончательно заставило Эрика потерять интерес к этому вопросу.

– Так что вы хотели, доктор Эклз? – он посмотрел на меня так, словно увидел впервые за последние десять минут.

Постараемся перезагрузить эту светлую голову.

– Я просил вас позволить пациенту Падалеки прогулки по больничной территории в моем сопровождении.

– Как это связано с тем, что вы рассказали мне раньше?

Нет, он не вырубился, просто на пару секунд ушел в режим гибернации. Данные сохранены, но я еще не знал, хорошо ли это.

– В настоящее время проявления продукции у Падалеки отсутствуют, я в этом не сомневаюсь. Полагаю, чем больше мне удастся его занять, тем меньше желания и возможности пакостить у него будет. Думаю еще запихнуть его в группу психотерапии, и буду гонять в тренажерном зале до седьмого пота.

И тогда началось.

– Разумно. Сегодня Падалеки попросил у сестры планшет, бумагу и карандаш. Зачем?

– Он рисовал, сэр.

– Что именно?

Врать без необходимости никогда не стоит, особенно без необходимости не стоит врать Эрику Крипке.

– Мой портрет, сэр.

– И как?

– Он мне польстил.

Разговор двух дебилов, право слово.

Несколько секунд Эрик просто меня разглядывал. Надо сказать, очень внимательно.

– Вы слышали о Тиге?

– Да, сэр.

– Вы понимаете, о чем я пытаюсь вам сказать?

– Нет, сэр.

– Тогда почему вы называете своего пациента просто Джаредом?

Блядь, когда?!!

– Возможно, потому что его так зовут, сэр? – а теперь просто выдержать взгляд Крипке и не упасть ему в ноги, каясь во всех грехах.

Эрик хмыкнул.

– Хорошо, Эклз, – Крипке демонстративно вернулся к изучению статьи, давая понять, что аудиенция закончена, – идите, и угуляйте этого паскудника так, чтобы он забыл не только свое имя, но и фамилию. Рекомендую заставить его побегать кроссы.

Я кивнул и направился к двери.

– Может, и правда угомонится? – проворчал Эрик, переворачивая страницу.

***

Осень в Далласе очень сильно отличается от осени здесь, в Делавэре. И – нет, я не тренируюсь для участия в телевикторине «Скажи банальность и получи блендер». Просто на некоторые вещи обращаешь внимание только в такие моменты, как этот, когда просто бредешь по парку, без цели, никуда не торопясь, никуда не опаздывая. И тогда вдруг замечаешь в листве первые желтые листья. И ловишь себя на мысли о том, что там, где ты родился, ночные температуры, наверное, все еще не опускаются ниже 68 градусов.

Я покосился на Джареда. Интересно, он думает о чем-нибудь подобном? Он ведь живет южнее, а в Сан-Антонио, должно быть, еще жарче.

Падалеки был бледным, выглядел измученным, но при этом невероятно, невозможно счастливым. Он шел, засунув руки в карманы куртки больничной пижамы, и дышал так глубоко, что я забеспокоился насчет гипервентиляции. Его глаза были полузакрыты, ноздри раздувались, словно он наслаждался недоступными для других ароматами, на губах играла легкая улыбка.

– Черт, парень, сколько же времени тебя не выпускали на улицу? – вырвалось у меня.

Джаред открыл глаза и удивленно посмотрел на меня.

– Ну…. Если не считать выходом на улицу тот момент, когда меня запихивали в машину и везли сюда, около месяца.

Я, разумеется, ужасная свинья, но в этот момент я испытал что-то похожее на удовлетворение. Значит, он действительно не смог приехать. Еще мне стало интересно, где и каким образом он добыл кокаин, находясь под домашним арестом, но потом немного подумал, и решил не проявлять неуместное любопытство. Насколько я успел узнать и понять Джареда, если ему что припрет – из под земли достанет.

– Дженс, ты не представляешь, что для меня сделал, – Падалеки вновь счастливо зажмурился и с наслаждением втянул носом воздух. Мне впору было начинать ревновать – таким расслабленным, умиротворенным, счастливым Джаред не выглядел ни во время, ни после секса. – Спасибо. Ты просто не знаешь, что значит сидеть взаперти.

Не знаю. Да и расширять кругозор большого желания не испытываю. Но этому парню точно не место в клетке. Достаточно посмотреть, на что он сейчас похож.

– Без проблем, Джей, – пожал плечами я. – Сказал бы раньше…

– Не поверишь. Наверное, я стал привыкать – даже мысли такой не возникло, – развел руками Джаред.

Вот в это точно не поверю, потому что это неправда.

– Падалеки, ты как тот хомяк – зверь слишком дикий, чтобы жить, но слишком редкий, чтобы сдохнуть, – рассмеялся я, – ты никогда не привыкнешь к неволе.

– Ты сейчас какую-то редкостную херню выдал, – заметил Джаред, но глаза его смеялись.

Мы шли по дорожке больничного парка, над нашими головами шумели и роняли первые пожелтевшие листья клены. Джаред был счастлив, а рядом со счастливым Джаредом мне почему-то тоже становилось как-то спокойно и тепло. Я вообще странно себя чувствовал в обществе Падалеки. Я словно… менялся, что ли? Становился другим, более открытым… более человечным? Самое ужасное, что, пожалуй, это мне даже нравилось.

– Кстати, Джей, а почему именно сюда? Не слишком ли далеко от дома?

Джаред пожал плечами.

– Наверное, чем я дальше, тем проще поверить, что меня вообще нет в живых.

Я понимающе кивнул.

– А как ты очутился в Хикори? Это тоже не близко, а уж на одну ночь…

Джаред вздохнул.

– Мы были у родственников отца в Милсборо. Семейные ценности и все такое.

Понятно.

Падалеки все же решил развить тему. Впрочем, кажется, это нормальное занятие для гуляющих людей – разговаривать.

– А ты откуда?

Вот что значит тот же вопрос в правильном контексте. Учись, Крипке.

– Из Далласа.

– То-то я думал, откуда у тебя иногда такие знакомые техасские интонации проскальзывают… Даллас тоже неблизко. Как тебя занесло в эти края?

Я невольно поморщился.

– Почти та же фигня, что в твоем случае. Потом, чем дальше от дома, тем меньше искушение вернуться.

Падалеки был не только неглупым парнем, он был еще и геем, а потому безошибочно вычислил причину моего разрыва с семьей.

– Они не приняли твою ориентацию, – не спросил, просто уточнил он.

– Это Техас, парень, – я произнес это с нарочито южным акцентом. – Не приняли – еще мягко сказано.

Если коротко, то когда отец застукал меня с соседским парнем, он врезал мне по лицу и пожелал, чтобы ноги моей больше в его доме не было. Я быстро собрал вещи и вернулся в общежитие колледжа, откуда приезжал домой на каникулы. Собственно, вот и все. Ни отец, ни мать, ни разу не пытались со мной связаться. Должно быть, когда в семье трое детей, потеря одного относится к разряду допустимых. Джош и Мак периодически звонили в течение первого года, но я сбрасывал их звонки, а потом вообще купил новую симку. Уходить, так уходить, в этом вопросе я всегда был максималистом. Возможно, я просто вымещал на брате с сестрой обиду на родителей, но, как бы там ни было – мы не общались уже около пяти лет, и я не собирался ничего менять.

Падалеки не стал задавать больше никаких вопросов по этому поводу, за что я был ему искренне благодарен.

Минут через пятнадцать я стал ловить на себе заинтересованные взгляды Джареда. Он явно хотел еще о чем-то спросить.

– Ну? – не выдержал я.

– Слушай, Эклз, а как ты меня вычислил? Догадался про симуляцию?

Я позволил себе смерить Падалеки снисходительным взглядом.

– Малыш, я как бы психиатр, если помнишь.

– Нет, ну правда. Я хочу понять, в чем облажался, – взгляд Джареда стал серьезным.

– На хрена тебе это нужно? Если я правильно понял, ты больше не планируешь попадать в психушки, – лениво поддел я.

– Я должен понять, в чем моя ошибка, – упрямо повторил Джаред. – Раз я не смог что-то сделать идеально, мне просто необходимо выяснить, в чем причина.

– Ты всегда такой дотошный?

– Когда это касается дела – да.

В самом деле, почему нет. Чего я сучусь-то?

– Хорошо. Твои предположения? – начал я, невольно подражая моему преподавателю психиатрии из колледжа, который искренне считал, что новое знание можно обрести только в том случае, если оно дойдет до головы в муках и своим ходом. Мистер Гаррисон покончил с собой на последнем году моего обучения. Нормальные люди просто не идут в эту профессию.

Джаред ответил быстро и сразу, должно быть, в самом деле долго размышлял над вопросом.

– Мне абсолютно снесло голову, когда я увидел тебя, и я забыл про необходимость играть, – это была констатация факта, никаких соплей, – я не боялся преследователей, я не прислушивался к голосам, я не начинал биться головой об стену, хотя сестра Дорис готова присягнуть в обратном.

– Еще, – кивнул я.

– Я выдавал невозможные для шизофреника с ранним началом болезни эмоции, я пытался суициднуть, не замотивировав этот шаг правильным образом, – четко выдал Джаред и вопросительно посмотрел на меня. – Я прав?

Я откровенно любовался Падалеки. Этот пацан не только охуительно красив, он действительно способен к быстрому синтезу и анализу информации. Уважаю.

– Более чем, – согласился я, – только еще один момент не учел.

– Какой? – подобрался Джаред.

– Ты забыл про мимику, – пояснил я. – У тебя слишком подвижное лицо, причем мимика абсолютно отражает то, что ты чувствуешь. Мало того, что эмоций много и они вполне адекватные, так еще все они моментально отражаются на твоей смазливой мордашке. Для человека, который болен с пятнадцати лет и постоянно жрет нейролептики, это, по меньшей мере, странно. Мой тебе совет – следи за лицом. Ну и вообще, по жизни.

– О-о, я действительно не подумал об этом! – Падалеки огорченно ударил кулаком в раскрытую ладонь, – все совсем плохо?

– Не знаю, – пожал плечами я. – Когда ты разговариваешь со мной, все более чем плохо, не представляю, как ты общаешься с остальными. Давай, изобрази, будто говоришь с Крипке.

Лицо Падалеки застыло, словно где-то внутри внезапно выключили свет. Полное равнодушие к окружающей действительности, полная погруженность куда-то в свой, болезненно искаженный, изуродованный мир. Пустые глаза. Актер, блядь.

– Хьюстон, мать твою, у нас проблемы! – я дернул парня за ухо. Я никогда и никому в этом не признаюсь, но на какой-то блядский миг я действительно испугался. Что все так и останется.

Джаред победно ухмыльнулся.

– Я все же невзъебенно хорош, когда играю! – самоуверенно заявил он.

– Ты невзъебенно хорош, когда не играешь, – не согласился я, – а когда ты играешь, ты безбожно переигрываешь.

Быстрый, внимательный взгляд.

– Это ты сейчас, типа, признался, что неравнодушен ко мне?

– А ты сейчас, типа, пытаешься изобразить приступ острого чувственного бреда? – рассмеялся я. – Пошли уже, Сара Бернар.

Падалеки что, помрачнел? Ведь только что говорил идиоту – следи за лицом.

– И еще один момент, – произнес я, когда мы продолжили прогулку. – Эти дурацкие выходки абсолютно не вписываются в концепцию твоей болезни. Они говорят только о том, что ты заскучал и решил развлечься.

– Но мне, в самом деле, становилось скучно, – огрызнулся Джаред.

–Ты просил объяснить, где ты прокололся. Я объясняю, и твои оправдания меня ни разу не интересуют, – пожал плечами я. – Уж если берешься играть, выдерживай роль до конца, несмотря на «скучно», «грустно» и «жрать хочется». Больше всего вопросов вызывает именно непоследовательность поведения, если человек изо дня в день действует, думает, чувствует по-разному. Это заставляет заподозрить, что только одна из моделей реагирования настоящая, а все остальное – простая маскировка.

Джаред промолчал.

– Кстати, хотел тебя спросить – как ты, в самом деле, умудрился столько лет пить нейролептики и сохранить возможность выражать лицом больше пары примитивных эмоций? Уж вторичная негативная симптоматика точно должна была развиться.

Джаред усмехнулся.