Текст книги "Черно-белое кино (СИ)"

Автор книги: Scarlet Heath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Ты чего так долго? – спросила она, накрывая меня своими тёплыми объятиями. Но мне всё равно было холодно. – Я так устала ждать.

Я стояла как столб и никак не реагировала на то, что Вика повисла на мне. Можно сказать, что у меня было какое-то полушоковое состояние.

– Холодная, – она усмехнулась. – Ничего, я быстро тебя отогрею. Давай помогу раздеться.

Я молча смотрела, как её ловкие пальцы расправляются с пуговицами моего пальто, развязывают шарф. А потом я увидела на её безымянном пальце золотистую окружность блеснувшего в темноте кольца и уже больше ничего не видела.

– Эй, ты онемела, что ли? Скажи хоть что-нибудь! – шутливо упрекала она.

– А ты всё смеёшься, – сказала я.

Её улыбка чуть померкла, словно она испугалась той безжизненной пустоты, наполняющей мой голос.

– А ты всё такая же серьёзная! – она снова хихикнула, чем уже начинала меня раздражать. Я не хотела её смеха, не хотела её прикосновений, мне всё это стало вдруг до дрожи и тошноты неприятно, и я уже не понимала, что здесь делаю. Хотелось оттолкнуть её от себя, ударить, чтобы она перестала уже наконец смеяться.

– Ты только посмотри! – говорила она и тащила меня за собой в комнату. – Я расставила везде свечи. Ты ведь любишь всякую романтику, вот я и решила сделать тебе сюрприз. Нравится? М-м-м? Ладно. Раз ты всё равно молчишь, хотя бы поцелуй меня, – она потянулась к моему лицу, но я отвернулась. Её чуть приоткрытые губы навеяли явный запах крепкого алкоголя. – Дуешься на меня? – Вика снова хихикнула, только на этот раз уже не весело. Напуганная и уязвлённая моей холодностью, она только повисла на мне, обжигая жаром дыхания мочку моего уха.

– Да ты пьяна, – вздохнула я.

– Нисколько! Просто я немного простудилась в дороге, вот и решила выпить коньяка. Совсем чуть-чуть!

– Да ты на ногах не стоишь.

Она снова пьяно засмеялась, довольная, что я наконец-то заговорила с ней.

– А ты не отпускай меня. Держи меня крепче, чтобы я не упала.

– Так ты поэтому позвонила мне? В трезвом уме ты бы этого ни за что не сделала.

– Ди, не надо, – она уже не шутила. Видя, что я не играю сегодня по её правилам, она снова заговорила тем тоном, каким сказала: «Ты нужна мне».

– Чего не надо?! Чего? Я просто не понимаю тебя, Вика! Не понимаю, как бы ни старалась! Чего же ты хочешь от меня?!

– Ничего. Ничего. Просто побудь так со мной. Вот так, как ты сейчас стоишь. Не двигайся. Мне так хорошо сейчас, что я хотела бы умереть.

Моя оборона дала трещину. Плечи дрогнули, как будто на них упало что-то неимоверно тяжёлое. Обнять её. Я снова могу обнять её.

– Я не понимаю, – повторила я. – Ты… сказала, что хочешь быть счастлива и не оставила мне выбора. Мне просто пришлось отпустить тебя. Ты сказала, что любишь его и хочешь жить «нормальной» жизнью, – каждое слово давалось мне с большим трудом. В горле стояли слёзы, слёзы моей слабости, за которые я себя ненавидела. – Ты ясно дала понять, что я больше не нужна тебе. Что я только мешаю. И я отступила. Так почему же теперь ты говоришь всё это? Не понимаю…

– Глупенькая, – шепнула она, и я вдруг с ужасом ощутила её горячие слёзы на своей коже. Она плакала беззвучно. – Глупенькая ты моя девочка. Ты знаешь, какой же ты ещё ребёнок, Ди? Я сказала, что больше не люблю тебя, чтобы ты смогла спокойно отпустить меня. Я хотела обидеть тебя, чтобы ты начала ненавидеть меня и поскорей забыла. Я просто хотела, чтобы тебе было легче, Ди.

И это было шоком. Это было настоящим ударом. Земля в буквальном смысле уплывала у меня из под ног. Огни свечей расплывались перед глазами, казалось, затем, чтобы поглотить собой всю комнату.

– Ну, тогда я совсем не понимаю… – я уже сама плакала и не стеснялась этого. – Если ты его не любила, тогда почему? Почему разрушила всё?

Её ногти больно впились в мою спину. Она плакала навзрыд.

– Прости. Прости, если сможешь, прости, любимая, прости. Прости за то, что я сделала. Мне по-другому нельзя было, может быть, ты поймёшь когда-нибудь. Только прости… Если ты не простишь, я не смогу дальше жить. Простишь ведь? – умоляла она, разрывая мне беспощадно сердце.

– Да. Да. Конечно, я прощаю.

– Я люблю тебя, – сказала она. – Я вдруг подумала, как редко говорила, что люблю тебя. Только в особенные моменты. Ты знаешь, какие, – она усмехнулась сквозь удушливые слёзы, и я усмехнулась в ответ, крепче прижимая её к себе. – Поэтому я хочу сегодня наверстать упущенное. Сказать тебе миллионы миллионов раз, как я люблю тебя, как любила всегда. Чтобы ты запомнила и никогда больше не забыла.

Ноги меня больше не держали, и я стала медленно оседать на пол. Вика вместе со мной. Она положила руку мне на грудь, туда, где колотилось сердце, и я чувствовала, как его стук отдаётся в её ладонь, и мне казалось, будто она держит моё сердце в своей руке, и стоит ей только отпустить – оно сразу перестанет биться. И мы сидели так и плакали.

– И что с нами теперь будет? – спросила я через какое-то время.

Если бы мне не было так больно, я, быть может, начала бы смеяться и иронизировать, как всегда делала раньше. Во всех тех драматических фильмах, что мы смотрели вместе с Викой, одна из героинь чаще всего выходила замуж, чтобы не идти против устоев общества. И я всегда радовалась, что те времена уже прошли, что сейчас-то всё по-другому, и любовь всего важнее. И уж тем более, я никогда не думала, что сама окажусь в такой же ситуации. Даже представить не могла. Какая ирония, однако. И я бы смеялась, но это было не кино, это была моя жизнь, которая летела сейчас ко всем чертям.

– Что теперь будет… – эхом повторила Вика. – Да ничего. Мы просто будем жить.

– Но как?! Я не знаю, как мне жить! – и я заплакала ещё сильнее.

Видя, что у меня начинается истерика, Вика быстро поцеловала меня, не дав ничего сообразить. Её губы были солёными от слёз, или это были мои собственные слёзы – я уже ничего не понимала.

Голова кружилась, на меня накатила вдруг невозможная слабость, и я легла на спину под её настойчивыми поцелуями. Она что-то шептала мне на ухо, что-то, отчего я успокаивалась, и целовала. Она никогда не любила, чтобы я много болтала и задавала лишние вопросы. Она всегда знала, как заставить меня замолчать.

– Люблю тебя, – повторяли её губы на выдохе и на вдохе. – Люблю…

И мне больше ничего и не нужно было. Большего я уже не смела просить. Она и так дала мне слишком много.

А на потолке надо мной танцевали причудливые тени пламени свечей. Когда лежишь на полу, привычные предметы вдруг обретают совершенно новые формы, и всё кажется волшебным, ненастоящим, сюрреалистичным.

Господи, в тот момент я действительно готова была поверить в Его существование, потому что это было чудом. Господи, как же это было красиво.

И я забываю. Забываю её лицо, прикосновения её пальцев под одеждой, её губ, целующих ключицы. Какими они были? Эти ускользающие ощущения. Я не знаю. И в конечном итоге я не помню ничего кроме пляшущих на стенах и потолке теней, её тихого надрывного «люблю» и огромного, накрывающего меня чувства потери.

В свои двадцать лет я впервые осознала, что значит утрата. Что всё когда-нибудь заканчивается, и это жизнь.

Только имя осталось у меня. Вика.

Мы были вместе три года. Целых три года. Всего три года.

4

Я проснулась от того, что на меня легло мягкое тёплое одеяло. Шторы были по-прежнему плотно задвинуты, но я видела пробивающуюся в комнату неровную полоску тусклого утреннего света. Я так и лежала на полу и совсем замёрзла.

– Прости, что разбудила, – сказала Вика. Она снова сидела надо мной. Глаза её были чуть красные и припухшие от вчерашних слёз, но это было единственным, что осталось от той Вики, что была со мной вчера.

– Сколько времени? – я попыталась привстать, и в тот момент мне показалось, что у меня переломаны все кости. С болезненным вздохом я снова опустилась на пол. Голова загудела.

– Ещё совсем рано. Можешь поспать ещё, если хочешь. Но ты замёрзла, так что лучше перебраться в кровать.

Я вдруг подумала, что она не курит. И даже запаха дыма в комнате нет. Почему? Спать больше не хотелось.

Я сделала ещё одну попытку встать, на этот раз успешную. Но всё тело по-прежнему болело, как будто меня пропустили через какую-то адскую машинку. В растерянности я посмотрела на валяющиеся рядом собственные брюки. Стало вдруг стыдно.

– Кофе хочешь? – спросила Вика и, не дождавшись моего ответа, сказала: – Одевайся пока, я пойду приготовлю.

И она быстро ушла, словно не желая видеть меня без одежды. Я прижала к груди одеяло и какое-то время сидела так, слушая, как Вика на кухне гремит посудой. Меня колотил озноб.

Отовсюду на меня смотрели чёрные скорченные фитили догоревших свечей, и они казались мне безжизненными трупиками в массивных гротескных подсвечниках.

Я оделась, дрожа в холодной комнате, и пошла в ванную. Меня тошнило, голова была тяжёлой и как будто не моей, и кофе мне совсем не хотелось. Хотелось поскорее уйти. Чтобы не видеть лжи на её лице.

Когда я вернулась, она сидела на диване, а на столике рядом стояли две дымящиеся чашки и какие-то лакомства в вазочке. Кофе пах очень вкусно, и я почувствовала себя чуть лучше.

– Садись, – сказала Вика и потянулась к своей чашке, помешала кофе, вытащила маленькую ложечку и со звоном положила её на блюдце.

Я села.

– Когда он вернётся? – спросила я, хотя совсем не хотела этого спрашивать.

– Время ещё есть, не дёргайся, – ответила она.

Сегодня она снова была трезвой, спокойной, рассудительной и брала все заботы на себя. Такой я её и запомнила. Наверное, вчерашняя Вика мне приснилась. И нет ничего, кроме пустоты.

– Выпей же кофе. И съешь что-нибудь, а то до дома не доедешь, – сказала она.

Наверное, я действительно ещё совсем ребёнок. Слабый и беспомощный. Потерянный.

Так мы и позавтракали. Даже поговорили о чём-то, а потом она спросила у меня разрешение закурить. Я опешила. Раньше она никогда не спрашивала. А потом я поняла, что этим Вика раз и навсегда давала понять, что теперь мы чужие. Что нет больше ничего, что могло бы связывать нас.

А потом я ушла. И не было больше никаких истерик, которых я опасалась. Я всё надеялась, что она хотя бы обнимет меня на прощание, но она не стала. А сама я не решалась. Теперь я думаю, что, наверное, она тоже боялась. Боялась, что я снова заплачу. А поэтому мы простились подчёркнуто холодно и совсем не так, как хотели бы. Теперь я думаю, что надо было всё-таки обнять её тогда и ничего не бояться. Это единственное, о чём я жалею.

Я почти не помню, как шла и куда. Перед глазами словно было мутное запылённое стекло. И мне было по-настоящему плохо. Плохо – это когда болит всё, а к горлу подкатывает навязчивая тошнота, и заплетаются ноги, и не хватает воздуха, и в груди, на том месте, где было сердце, открывается одна сплошная рана. Это был всего лишь невроз от сильного нервного перенапряжения, но в тот момент мне казалось, что мне вогнали кол в сердце, и я истекаю кровью. Может, в какой-то степени так оно и было.

Домой мне идти совсем не хотелось. Дома было пусто и никто не ждал. Никто в целом мире больше не ждал меня. И, наверное, тогда сам Бог привёл меня к подъезду Ани. И там я вдруг решила остановиться, потому что идти больше не могла. Сейчас мне кажется, что меня точно вёл кто-то Высший, потому что, если бы я не остановилась там, неизвестно, что случилось бы со мной. Скорее всего я попала бы под машину, и у моих родителей стало бы на одну дочь меньше.

Да. Кто-то вёл меня. Может, сердце. Сердце, которое помнило, что с Аней связано всё самое чистое и светлое. Сердце всё помнило и знало, в то время как сама я окончательно запуталась. Лабиринт жизни загнал меня в тупик, и везде я натыкалась только на голые стены.

Выход был совсем рядом, но мне казалось, что я навечно заперта в этой тюрьме. Я устала, я была разбита и раздавлена, и все мои лучшие чувства оказались втоптаны в грязь.

Грязь. Окружала меня повсюду, и мне казалось, что здесь мне самое место. И что никогда мне не проснуться в том мире, где все будут счастливы. Ну и пусть. У меня больше не было сил, чтобы что-либо желать, и я проваливалась в забытьё, подобное безумию.

Я больше ничего не слышала. Больно не было.

========== Глава 9. Никогда ==========

1

Существуют в нашей жизни такие моменты, которые принято называть переломными или критическими. Раньше мне доводилось только что-то слышать о них краем уха, а переживать нечто подобное не приходилось ни разу.

Но теперь я думаю, что в ту ночь, после того как Диана ушла к Вике, со мной случился этот самый переломный момент. Ибо что-то во мне вдруг изменилось, но так, что сама я заметила не сразу. И только теперь, оглядываясь назад, я ясно вижу, что за эту бессонную ночь я стала чуть взрослее.

Возможно, мне удалось немного разобраться в своих чувствах, а это было уже большим плюсом к моему тогдашнему состоянию. Когда Диана была рядом каждый день, мне казалось, что она никогда не исчезнет. Так и будет всё время водить меня куда-нибудь, рассказывать что-то смешное и покупать мне милые безделушки. Что я вот-вот смогу коснуться того желанного мира, который она с такой тщательностью оберегала от чужих вмешательств. Но, как выяснилось, мне по-прежнему не удавалось понять её. Я воспринимала всё это всерьёз, все наши встречи. А как она их воспринимала? Играла со мной, просто хорошо проводила время, чтобы сразу уйти, когда надоест?

Нет. Конечно, нет. Диана не была такой, хоть это я знала точно.

Но она действительно не воспринимала меня серьёзно. Иначе не спрашивала бы про мальчиков. Да кто же я для неё в конце-то концов?! Машина подруга? Знакомая? Просто подруга? Я не знала этого, точно так же, как и не знала, кто она для меня. Я по-прежнему не знала, пока чужой голос в телефоне не отобрал её у меня. И тогда у меня не было больше сомнений.

И я осталась одна, а всю ночь на меня из разных углов смотрели подаренные ей игрушки-сувениры. Одной из них был большой мягкий смайлик с улыбкой до ушей и на тоненьких смешных ножках. А ещё была фигурка белого котёнка с одним опущенным ухом и умильным выражением недоумения на усатой мордочке. Была заколка для волос с простеньким красным цветочком и стразами. Диана сказала, что она очень подошла бы к моей красной блузке, в которой я была на Новый год.

Я расставила все подаренные ей вещи на письменном столе, и получилось нечто наподобие алтаря, которому я теперь поклонялась. И я так и плакала над этим алтарём, перебирала игрушки и с тяжёлой пронзительной ясностью осознавала, как она далека от меня. Мои чувства, крепнущие с каждым днём, не находили в ней отклика.

И хотелось обвинить. Хотелось кричать в пустоту тёмной комнаты: «Ведь ты сказала, что у вас всё кончено!». Но я же сама видела, что не кончено. Что бы там она ни говорила. Эта усталость и боль сквозили в каждом её движении, даже когда она, казалось бы, полностью расслаблялась.

Да и к тому же, я никогда не могла её обвинить. Потому что знала, что ничего плохого она никогда мне не хотела. И поэтому, если я и плачу сейчас, то это только моя вина.

А когда наступило утро, я собралась и отправилась в школу. Честно вытерпела три урока, а потом мне стало совсем плохо, и, отпросившись, я ушла домой. И, наверное, так хотела Судьба, если она была.

Что-то точно хотело, чтобы обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Чтобы мы непременно встретились в тот день.

Она сидела на лестнице под моей дверью, прислонившись к перилам. Сначала я даже не сразу узнала её – так сильно она изменилась за прошедшую ночь. Так сильно, что я испугалась.

Её веки были прикрыты, но она не спала, а словно была без сознания. Под глазами её расплывались болезненные тени. Губы утратили свой естественный цвет и теперь почти не отличались от бледной кожи лица. Мокрые непричёсанные волосы беспорядочными патлами падали на голую грудь. Все верхние пуговицы пальто были расстёгнуты, и обнажённая шея казалась фарфоровой.

В какой-то страшный момент мне показалось, что она не дышит. Я упала на лестницу рядом с ней, но Диана даже не шелохнулась и не подала никаких признаков жизни. Дрожащими пальцами я коснулась её лица – ледяная кожа. Я стала звать её, взяла её холодные руки в свои, и она с видимым трудом открыла глаза. Обратила на меня свой пустой взгляд и ещё долго, очень долго как будто не узнавала меня.

– Диана? – позвала я, отпуская её руки. Я была не уверена, что мне позволено прикасаться к ней.

– Аня, – сказала она, и я готова была разрыдаться от облегчения. – Аня.

– Что случилось? Почему ты здесь?!

– Я не знаю.

Её голос бесцветный, безжизненный. Что же она сделала с тобой?

– Тебе плохо? Что-то болит? – спросила я.

– Не знаю.

А потом я вдруг заметила свернувшуюся тёмную кровь на её ладонях.

– Что с твоими руками?

– М-м-м? – она в растерянности посмотрела на кровь и содранную кожу, попыталась сжать руки в кулаки и поморщилась, приходя в себя от боли. – Наверное, упала. Я не помню.

– Пойдём в дом, скорее! Ты простудишься, если будешь сидеть на камнях, – я хотела помочь ей встать и потянула к ней руки, но она вдруг сжалась и отпрянула, как будто я хотела ударить её.

– Не надо! Не трогай!

Сердце упало. Как же так? Почему…

– Ты испачкаешься, Аня. Я грязная. Не трогай.

– Да что с тобой?! Никакая ты не грязная!

– Нет. Я вся в грязи. Тебе лучше держаться от меня подальше.

– Ты с ума сошла?! Мы ведь уже говорили об этом! Давай же, иди сюда, я помогу тебе.

Она не двигалась с места. Взгляд горел болью и недоверием. А ещё – безумием.

– Да что же мне с тобой делать?! – воскликнула я, пододвигаясь к ней. – Иди сюда.

– Лучше не надо, – прошептала она слабым, неуверенным голосом. – Я не достойна быть с тобой рядом.

– Нет, ты точно заболела. Придётся мне принять суровые меры.

– Суровые меры? – переспросила она чуть испуганно.

– Ага, очень суровые меры, чтобы вылечить тебя, – и я порывисто обняла её, крепко прижимая к себе, не давая возможности сопротивляться. – Что бы там у тебя с ней ни случилось, теперь это закончилось. Слышишь? Всё закончилось. И я больше никуда тебя не отпущу.

И тогда она заплакала. Тяжело и навзрыд, цепляясь за меня. А я всё повторяла какие-то утешительные глупости спокойным голосом, в то время как сердце моё разрывалось.

– Теперь всё будет хорошо, – пообещала я.

– Правда?

– Правда. Всё у нас будет хорошо.

И сказав это, и я сама вдруг поверила. Не отпущу. Больше никому не позволю обидеть тебя.

Так я решила в тот день. И ещё ни разу мне не пришлось изменить своему решению.

2

Проплакавшись, Диана почувствовала себя лучше и сразу смутилась от своей слабости. Раньше она никогда не плакала при мне. Можно сказать, что она вообще старалась не плакать, а при мне особенно. Хотела быть сильной.

И эти слёзы стали ещё одним звеном в цепи нашей связи. Она как будто стала ко мне ближе. А может, я просто хотела в это верить.

– У тебя родители дома? – спросила она, неуверенно размыкая объятия.

– Сегодня же понедельник. На работе они.

– Да, конечно. У меня все дни перепутались. Тогда… можно мне в ванную сходить?

– Ну наконец-то! – воскликнула я. – Я тебя уже давно пытаюсь отодрать от этой лестницы!

Она усмехнулась, виновато шмыгнула носом.

– Извини, – и поднялась самостоятельно, проигнорировав мою попытку помочь.

– Промой свои ссадины на руках, – сказала я, впуская её в квартиру. – Потом забинтуем.

– Да ладно… Это просто ссадины…

– Делай, что говорю!

– Хорошо, – она вдруг с благодарностью улыбнулась, повесила пальто и, чуть прихрамывая, ушла в ванную.

Я в это время судорожно помчалась греть чай, искать аптечку и, мельком заметив своё бледное осунувшееся лицо в зеркале прихожей, невольно ужаснулась. Пожалуй, выглядела я ничуть не лучше Дианы.

Диана вернулась чистой, с убранными в хвостик волосами, и какой-то успокоенной.

– Времени ещё мало, – сказала она, усаживаясь на диван рядом с открытой аптечкой и засучивая рукава. – Почему ты не в школе?

– Э-э-э… Учитель заболела, – соврала я. Не хотелось говорить про своё недомогание. И, если уж на то пошло, мне тоже всегда хотелось быть сильной для неё.

– Вот как… – она вздохнула и протянула мне раскрытые ладони. – Я в ваших руках, доктор.

Сердце у меня подпрыгнуло, хоть это и была всего лишь шутка. Я осторожно взяла её руку в свою, боясь хоть одним неверным движением причинить ей боль. В другой руке у меня была ватка, смоченная йодом, но я никак не могла решиться коснуться её израненной кожи.

– Сильно ты упала, – выдохнула я, пытаясь успокоиться.

– Весьма омерзительное зрелище, – поморщилась она, глядя на свою руку.

– Ну что ты…

– Отвратительно, – повторила она.

– Я…

– Не бойся. Чего ты ждёшь?

– Угу, – я вздохнула поглубже и начала осторожно прижигать ссадины.

– Ну вот, теперь ещё противнее, – усмехнулась она, едва заметно морщась от боли.

– Я забинтую, и ничего не будет видно, так что не волнуйся. А ты, когда будешь падать в следующий раз, не забудь надеть перчатки.

– Мудрый совет. Но, похоже, я их потеряла.

– Не страшно. Купим новые.

Она низко опустила голову. Чёлка падала на глаза, которые, кажется, были закрыты.

– Аня… Послушай. Я невыразимо благодарна тебе за всё, но я не заслужила твоей заботы.

– Это ещё что за глупости?

Какое-то время пока я возилась с бинтами, она молчала. Руки её по-прежнему оставались холодными, и я никак не могла их согреть.

– Ты плохо меня знаешь, – сказала она, наконец. – Если бы ты знала всё то, что знает моя сестра, ты тоже возненавидела бы меня.

Я замерла. Нет. Лучше не продолжай. Я не хочу знать, я буду любить тебя такой.

– Чепуха! – я хохотнула.

– Нет.

– Не думай сейчас об этом. Тебе нужно отдохнуть и согреться уже наконец. Я почти закончила, сейчас принесу чай.

– Извини. Мне что-то совсем не хочется, – она так и не поднимала головы.

Я испугалась. Как же она далеко от меня сейчас. Сколько ещё преград мне предстоит сломать, чтобы стать ближе? Хватит ли у меня сил?

– Я, наверное, лучше домой пойду, – вздохнула Диана.

– Нет! – я вдруг сжала её руку, забыв про раны. Я просто чувствовала, что если она сейчас вот так уйдёт, то может уже никогда не вернуться. Вобьет себе в голову какую-нибудь чушь, и переубеди потом попробуй.

– Не отпущу, – сказала я уверенно.

Она подняла глаза.

– Ты в этом уверена, Аня? Уверена, что я не мешаю тебе? Что не злоупотребляю твоей добротой и гостеприимством? Уверена, что не будешь потом жалеть?

Я была поражена, откуда только в её голове берутся подобные мысли. Что должно было с ней случиться, чтобы она начала мыслить подобным образом? Пожалуй, я предпочитала не знать. Слишком тёмной и глубокой была бездна в смотрящих на меня глазах.

– Ну конечно, я уверена!

– Хорошо, – она расслабилась, и плечи её опустились. – Тогда неси свой чай.

– Правда? – я встрепенулась, заулыбалась. – Я мигом!

В тот день мне особенно нравилось наблюдать за тем, как она оживает. Как согревается. Чай был горячим, и она тихонько дула на него, держа чашку в забинтованной руке, так изящно, как будто у неё ничего и не болело. От чашки поднимался невесомый пар, и в воздухе веяло лёгким ароматом бергамота и макового печенья. И вскоре на её мертвенных щеках проступил румянец, а обескровленные губы вновь обрели свой естественный цвет.

Но она по-прежнему оставалась молчаливой, а я не знала, о чём с ней сейчас можно говорить, и тоже молчала.

А потом она вызвалась помочь мне убраться. Мы сложили медикаменты в аптечку, чашки и блюдца я понесла на кухню, а Диану попросила отнести ножницы в мою комнату и положить на стол.

Я сполоснула чашки, убрала их в шкаф, а Диана всё не возвращалась. Забеспокоившись, я пошла проверить, в чём дело.

Диана стояла у моего письменного стола, на котором я расставила вчера вечером свой «алтарь», посвящённый ей. Фигурки, безделушки, любые вещички, связанные с ней, лежали здесь, и выглядело это всё, мягко говоря, немного странно.

В испуге и смущении, заливаясь краской, я замерла на пороге. Она оглянулась на меня, и взгляд её был взволнованным и… понимающим. Она всё поняла. Абсолютно всё.

– Это… это… – залепетала я, пытаясь оправдаться, но ничего не лезло в голову.

Она сделала шаг мне навстречу. Остановилась.

– Прости, – сказала она и повторила с самым искренним сожалением: – Прости.

Я могла сделать вид, что не понимаю, за что она извиняется. Но я понимала. Мы обе теперь понимали.

– Ничего, – отозвалась я тихо.

– Нам, кажется, нужно поговорить, – сказала она.

Я кивнула, потому что издать какой-либо звук была уже неспособна. Я онемела.

– Я попробую многое тебе объяснить, – она вздохнула, положила злополучные ножницы на стол рядом с белым котёнком. – Ты выслушаешь меня?

Я сделала над собой усилие и снова кивнула.

Так Диана начала свой самый длинный с момента нашего знакомства рассказ. А, может, вообще самый длинный. Этим она подпускала меня к себе, в свой мир, которого я так жаждала. Ей было тяжело говорить, но мне было ещё сложнее. Мне предстояло научиться принимать её. Такой, какой она была на самом деле.

3

Мы лежали на моей кровати и смотрели в потолок. Диана сказала, что её повествование будет долгим, пожаловалась на усталость и попросилась прилечь. Мне ничего не оставалось, как лечь рядом с ней.

Она теребила прядь своих волос, то скручивая её в жгут, то раскручивая, и не отрываясь разглядывала потолок. Уж не знаю, что она там видела, но явно не витые узоры потолочной плитки. Быть может, она видела своё прошлое. Её голос был ровным и спокойным, текущим непрерывным плавным потоком.

– Я хочу быть честной с тобой, Аня, – говорила она. – С тобой больше, чем с кем бы то ни было. Потому что ты заслуживаешь полной искренности и доверия с моей стороны. Но раньше у меня никогда не было подруг, поэтому, что это такое, я представляю лишь в теории. Знаешь, ты первый человек, который так быстро проникся симпатией ко мне, который начал мне доверять так просто и без оглядки. Я очень ценю это. И мне хочется ответить тебе тем же, поверь. Поэтому я постараюсь.

На моих глазах вдруг выступили слёзы и не упали только потому, что я побоялась, как бы они не попали в уши. Нет. Ты не можешь ответить мне тем же, думала я. Потому что ты даже понятия не имеешь. В горле стояла безысходность, и дышать вдруг стало трудно.

– Я знаю, ты уже давно хочешь узнать всё это, – продолжала она. – Потому что, что бы там ни говорила Маша, есть вещи, которые тебе лучше услышать от меня. Кстати, что она тебе говорила?

– Когда говорила? – спросила я осипшим голосом.

– Ну, вообще. Что она говорила обо мне? Только честно.

Я вздохнула. Честно, так честно.

– Она сказала, что ты постоянно водишь к себе девушек, постоянно разных, и обманываешь своего парня, который даже не догадывается ни о чём.

– Ух ты! Ничего себе! – искренне поразилась Диана. – Продолжай, очень интересно.

– Говорила, что ты легко располагаешь к себе людей, а потом отталкиваешь их, когда они надоедают тебе.

Диана молчала. Мне показалось, что это замечание сильно задело её, намного сильнее, чем про девушек и обманутого парня.

– Ладно, – сказала она. – Достаточно пока. Скажу вот что: это ложь. Можешь верить мне или Маше, это твоё дело. Но это действительно не так.

– Я верю тебе.

– Во-первых, у меня нет никакого парня. И никогда не было, потому что мужчины мне абсолютно безразличны. Но это ты уже знаешь. Единственный мужчина, с которым я поддерживаю хорошие отношения – это Максим, мой одногруппник. Мы с ним просто друзья, но он часто приходит ко мне в гости, мы гуляем вместе, делаем всякие фотки и другие штуки, которые интересны только фотографам. В общем, проводим много времени вместе. Но, конечно, Маша могла сделать свои выводы.

Во-вторых, я действительно часто привожу к себе домой девушек. Опять же по учебным делам. Делаю фотки, болтаю с ними и пою их чаем, как платой за то, что похищаю их образы и бесконечно слеплю вспышками. Знаешь, позировать на камеру не всем нравится. В общем, с этими девушками у меня отношения исключительно деловые.

В-третьих, девушка у меня была всего одна. И ты её видела. Её зовут Вика.

И тут она замолчала и молчала какое-то время, словно собираясь с силами. Я не торопила её. Имя «Вика» так и повисло в комнате. Оно как будто висело между нами.

А потом Диана продолжила, и голос её показался мне каким-то странным. И я поняла, что молчала она так долго, потому что сдерживала слёзы.

– Её зовут Вика, – снова повторила она. – В июне ей исполнится двадцать пять. Она любит чёрно-белые фильмы и Одри Хепберн. И бельгийский шоколад. И сигареты с чёрным кофе без сахара.

Мы познакомились, когда я заканчивала школу. В то время я была влюблена в свою одноклассницу, без всякой надежды на взаимность, и очень переживала по этому поводу, потому что мы собирались поступать в разные вузы. Я бегала за ней, она – от меня. Я чувствовала себя отвергнутой лесбиянкой, ненавидящей весь этот гетеросексуальный мир, слушала тяжёлую музыку и со всеми дралась, вела себя как мальчишка, выражая таким образом свой протест. Короче говоря, глупо и бездарно проводила время, пока мои сверстники в поте лица готовились к вступительным экзаменам.

Был замечательный весенний день, и я прогуливала уроки, потому что была не готова к контрольной по алгебре. Настроение у меня было прескверное, ибо накануне меня в очередной раз отвергли, и я шла теперь по улице, со свирепым видом пиная камешки и всякий мусор.

А потом кто-то вдруг спросил над самым моим ухом:

– Неудачный день?

Я оглянулась и увидела её. Потом я узнала, что Вика уже давно шла за мной и с улыбкой наблюдала, как я злюсь. Ей казалось, что когда я начинаю злиться, я становлюсь очень забавной.

Она смотрела на меня и улыбалась. А мне казалось, что я перенеслась в прошлое лет на пятьдесят. Вика выглядела так, словно сошла с чёрно-белой фотографии шестидесятых годов. Первое, на что я обратила внимание – это её стрелки на глазах и длиннющие пушистые ресницы. У неё был гипнотизирующий взгляд. Одета она была в лёгкую белую блузку из какой-то летящей ткани и чёрные брюки с широким блестящим поясом с огромной пряжкой, подчёркивающим тонкую талию, хрупкость и худобу. Она вся была такой тоненькой и изящной, как веточка.

И я пялилась на неё во все глаза, в открытую разглядывала, как ещё никого не разглядывала.

Она подняла голову, щурясь от солнца и убирая пряди с лица, и сказала:

– Посмотри на небо.

С трудом я оторвала от неё взгляд и тоже подняла голову. Небо было чистым-чистым, голубым, ясным. И по небу летели птицы. Большая стая птиц, шумная, крикливая, такая далёкая и какая-то по-настоящему весенняя.

– Красиво, правда? – спросила она.

И я думала, что да, очень красиво, но, посмотрев в её глаза, снова не смогла ничего сказать. Такого со мной никогда не было.