Текст книги "Черно-белое кино (СИ)"

Автор книги: Scarlet Heath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Да. В таких ситуациях люди порой ведут себя совершенно непредсказуемо. И я не думаю, что у меня есть право винить её за то, что случилось. И всё же… Всё же мне хотелось бы, чтобы это случилось не так. Неважно как, но только не так. Не в этой ситуации, не в этот день. Просто по-другому.

Она поцеловала меня так, что сразу стало горячо, и захотелось ухватиться за что-нибудь. Я нащупала край раковины и вцепилась в него, но рука соскальзывала. И я была уверена, что сейчас упаду. Но почему-то не упала. Диана очень крепко держала меня.

А вода всё шумела, и я думала, что нужно закрыть кран. А потом я перестала думать, и остались только поцелуи, поцелуи повсюду, мои отрывистые стоны, быстрые пальцы по животу, по груди, по бёдрам. Горячие влажные пальцы и высокий шатающийся потолок. И я думала, что если закрою глаза, ничего не останется.

– Не бойся, – шепнула она, целуя мои ключицы.

Но я боялась. И на глазах вдруг выступили слёзы. Я боялась. Я не могла расслабиться, я дрожала, я стыдилась своей беспомощности и не знала, что мне делать.

– Не бойся, милая, – повторила она, и я чувствовала, как её прерывистое дыхание щекочет мне кожу. – Люблю тебя.

И это был первый раз, когда она сказала это. Я заплакала, закусила губу, чувствуя во рту солоноватый привкус крови. А Диана всё повторяла, какая я красивая.

Долго, мучительно, слишком сильно, слишком много для меня. Слишком люблю.

Вода текла, шумела, падала, разбивалась. Умирала.

3

В моей комнате было тихо. Секундная стрелка будильника застыла на цифре восемь – села батарея. А дождь закончился.

Я лежала на спине в собственной кровати, на смятых влажных простынях, а Диана лежала рядом, положив голову мне на живот. Ленивыми пальцами я играла с кончиками её ещё не просохших до конца волос.

Мы молчали. Веки мои тяжелели и опускались, а холод выстуженной комнаты подбирался к разгорячённому телу, и мельком я подумала, что неплохо было бы поднять с пола одеяло и укрыться нам обеим.

И вдруг Диана спросила слабым, испуганным голосом:

– Ты ведь не злишься?

– За что? – удивилась я, разглядывая её обнажённое плечо.

– Ну… за то, что всё так, – она вздохнула. – Может, ты думаешь, что мы не должны были…

– Всё нормально. Я ничего не думаю. И ты не думай.

– Угу.

И мы снова замолчали. Но я знала, что она думает. Её вечное чувство вины, её страх перед Богом, которого она отрицала, чтобы хоть как-то унять этот страх. Её грех. Очередной грех, вгоняющий её в отчаяние, грех перед Машей, которая умирала, грех перед Машей, которая была её собственным маленьким Богом.

И я знала, что со всем этим ничего поделать не могу. И в тот момент мне казалось, что как бы близки мы ни были, мне никогда не коснуться самой её сути, со всем её расцветающим маревом кошмаров. Никогда.

Больно, но пережить можно.

– Аня…

– Да?

– Я боюсь. Я так боюсь того, что будет. Я не знаю даже, могу ли я что-то сделать, – зашептала Диана, и я почувствовала, как её ресницы касаются моей кожи.

– Хочешь, я завтра схожу к ней с тобой? – спросила я, забыв про Машину просьбу не приходить. – Просто побуду с тобой. Хочешь?

– Не знаю. Я уже не знаю, чего хочу. Мне просто страшно и хочется, чтобы ничего этого не было. Я не хочу к ней идти, боюсь видеть её. Но… пожалуй, я не против, если ты будешь со мной.

– Хорошо. Я приду. Как она вообще?

– Плохо. Очень плохо. Сегодня я просто не узнала её.

– И… – я сглотнула. – Неужели ничего нельзя сделать?

– Если делать операцию, то это либо сразу убьёт её, либо оставит овощем на всю жизнь. Врач сказала, что так, на лекарствах она поживёт ещё немного.

– А… она сама знает?

– Нет. Мы ещё не говорили с ней. Боль такая сильная, что если становится легче, Маша сразу засыпает. Она почти не встаёт с кровати. Мне кажется, что заговорить с ней об этом в таком состоянии – это всё равно, что убить её. Я… так запуталась. Не знаю, что делать.

– Т-с-с… Тише, – я вытянула руку, коснулась её затылка и погладила Диану по волосам.

Она шумно вздохнула.

– Ты ведь будешь со мной? – спросила она с такой надеждой, что у меня защемило сердце. – Что бы ни случилось?

– Конечно. Куда ж я денусь, – я слабо улыбнулась.

Позднее Диана ещё много раз задавала мне этот вопрос. Как будто всё никак не могла поверить, что я действительно никогда не брошу её. Иногда мне кажется, что она до сих пор не верит.

– Это хорошо, что никуда не денешься. Хорошо, – Диана приподнялась на локтях и тоже улыбнулась слабой, но такой тёплой улыбкой. – Знаешь… у тебя такой замечательный пупок! – заявила она.

И после общего напряжённого разговора это прозвучало так нелепо, что я засмеялась. И Диана прыснула вслед за мной, и мы смеялись так долго, что заболел живот. Мы никак не могли остановиться. Мы словно освобождались от чего-то.

А потом ещё долго смотрели с улыбкой друг другу в глаза. Это было время, когда мы только учились разговаривать взглядом.

– Иди сюда, – вздохнула я тихонько.

И Диана пододвинулась ко мне и легонько поцеловала одним лишь касанием губ. И такой близкой она была сейчас. Я провела пальцами по её щеке, и Диана закрыла глаза, вздохнув. А я думала о том, какие же длинные и красивые у неё ресницы, и как же я люблю их.

Что же мне сделать для тебя? Что сделать, чтобы тебе было легче?

Я не знала. Я просто обнимала её.

– Дождь закончился, – сказала Диана.

– Да, – ответила я.

– Мне пора собираться.

– Но у тебя одежда мокрая. Хочешь, дам что-нибудь из своей?

– Ну… только если на меня что-нибудь налезет.

– Конечно налезет!

– А вообще, мне немного неловко…

– Да всё нормально. Оставь свои вещи у меня, я их постираю и высушу.

– А что твоя мама скажет, когда увидит их?!

– Да ничего. Скажу, что ты под дождь попала. Поверь, моя мама слишком наивна, чтобы до чего-то подобного додуматься.

– Не уверена…

– Вот увидишь.

– Ну, хорошо. Спасибо, Аня. Большое спасибо.

На том и порешили. Я быстро оделась и выгребла из шкафа наиболее подходящую для Дианы одежду. В итоге мы остановились на бежевом свитере из ангоры и чёрных брюках. Диана сходила в ванную, переоделась, а я вдруг обнаружила, что жутко хочу есть. Я ничего не ела с самого утра и подозревала, что Диана тоже. Когда она вышла из ванной, такая милая и родная в моей одежде, я улыбнулась и спросила робко:

– Хочешь есть?

Она немного смутилась, неуверенно улыбнулась, одёргивая свитер, и ответила:

– Ну… может, немного…

– Тогда иди сюда, что-нибудь сейчас придумаем, – я довольно хихикнула.

И Диана тоже захихикала, словно расслабившись, что никто не гонит её и ни в чём не винит. Я знала, что раньше ей часто приходилось убегать, и не хотела, чтобы это повторилось и теперь. Мне хотелось, чтобы со мной у неё всё было иначе.

В итоге мы придумали себе хрустящие вафельные хлебцы, плавленый сыр, свежие помидоры с солью и яблоки. А ещё песочное печенье и ароматный земляничный чай. В тот момент мне казалось, что ничего вкуснее я в жизни не ела.

А потом я проводила Диану, договорившись о времени завтрашней поездки в больницу. В дверях Диана снова легонько поцеловала меня в губы и шепнула:

– Ты у меня чудо. Спасибо за всё.

И как же мне не хотелось её отпускать. Но я только улыбнулась и чуть сжала её руку, думая, что завтра увижу её снова. И каким же далёким казалось это завтра.

Я закрыла за Дианой дверь и отправилась стирать её рубашку и джинсы. Я слышала, как вернулась с работы мама, но не стала выходить ей навстречу и заперлась в ванной. Потом вернулся и отец, а я всё не выходила, набрав себе полную ванну тёплой воды, и сидела в ней до тех пор, пока вода не остыла и меня не начал колотить озноб.

Я думала, что нужно выйти и сказать маме про Машу. Но я почему-то не могла. Я сидела в ванне, снова слушая, как бежит вода и почему-то плакала.

4

Следующие два месяца своей жизни меня преследовала одна и та же неуёмная и неистощимая мысль: «Когда же я проснусь?». Когда же это закончится?

Мы все ждали, когда это закончится. И в то же время отчаянно боялись этого дня. Мне казалось уже, что болеет не только Маша, но и Диана, и их родители. Все они превратились в измученных и напуганных, оглушённых и ослеплённых горем людей.

Диана перестала улыбаться. Почти перестала говорить. И наше общение состояло из моих монологов и полного безразличия и безучастия Дианы, когда она лишь смотрела в одну точку, а изредка просто кивала. Нет, конечно, она не всегда была такой. Не все два месяца. Бывали дни, когда Диана словно просыпалась и начинала рассказывать что-нибудь, расспрашивать меня о школе, вызывалась помочь с очередным сочинением и приглашала к себе в гости.

А пару раз мы даже сходили в кафе, и один раз Диана осталась у меня на ночь. Но всё-таки она слишком уставала, физически и морально. А я не знала, что делать, как помочь ей в то время как у меня самой сердце разрывалось.

Но, наверное, я всё-таки что-то делала, потому что позднее Диана сказала, что если бы меня не было с ней тогда, она точно сошла бы с ума.

Это случилось в конце октября, перед осенними каникулами. Мне задали написать сочинение о роли воспитания в романе Гончарова «Обломов» на примере Обломова и Штольца, и я пришла к Диане посоветоваться.

Мы сидели в её комнате за столом, при свете настольной лампы и с двумя дымящимися чашками. Я пила чай, а Диана свой кофе без сахара и сливок. В те дни она пила много кофе, так много и так часто, словно боялась заснуть при мне.

Диана сделала короткий глоток, едва заметно поморщилась, поставила чашку на стол и зачитала мне цитату из открытой книги:

– «Ты философ, Илья! Все хлопочут, только тебе ничего не нужно!». Вот, смотри. Это реплика Штольца. Как думаешь, что это говорит о его характере?

Я замялась, с тоской заглянула в свою чашку и подумала, как же я всё-таки ненавижу эту литературу с её размышлениями да рассуждениями.

– Ну… Штольц… практичный.

– Правильно. А почему он такой? И почему Обломов философ? Ну-ка рассказывай мне, как их воспитывали.

Нехотя я начала рассказывать всё, что помнила из прочитанного, и очень обрадовалась, когда зазвонил телефон. Но Диана вдруг побледнела, и я подумала, что, возможно, она ждёт плохих вестей. Я представила, каково это – всё время вздрагивать от каждого телефонного звонка в страхе, что голос из трубки вдруг сообщит, что всё закончилось.

И снова я сидела, не дыша, и слушала едва различимый голос Дианы из зала, как когда-то давно. И снова я боялась встать и пойти к ней, когда стало тихо, но Диана не возвращалась. За эти короткие секунды я чего только не успела передумать, и поэтому, когда я на дрожащих ногах шла в зал, я была уверена, что Маша уже умерла.

Диана сидела на диване, обхватив голову руками и запустив пальцы в волосы, которые ниспадая до колен, почти закрывали её лицо. Рядом валялась небрежно брошенная телефонная трубка и издавала ритмичные короткие гудки. Не зная, что делать, я села на пол у ног Дианы и спросила:

– Кто звонил?

– Отец, – её голос был спокоен и холоден. Я думала, Диана заплачет, но она не плакала.

– Что сказал?

– Снова…

– Что «снова»? – я не хотела пытать её, но в тот момент струны моих нервов вот-вот готовы были лопнуть.

– Снова кома.

– Кома… – эхом повторила я.

И мы замолчали. Мы просто молчали. Мы обе знали, что на этот раз Маша не вернётся. Никакие молитвы и новогодние желания уже не вернут её. Потому что за Машей прилетели птицы и потому что они ждут её.

Чёрные голуби. Иногда я вспоминаю этот Машин сон. Представляю этих голубей во всех подробностях. Как они сидят на карнизе и тычутся острыми клювами в стекло, уставив на меня то один, то другой безразличный красный глаз. Они затаились, и они спокойно ждут, никак не выказывая своего нетерпения. И они дождутся.

Иногда я думаю, что когда-нибудь они, возможно, приснятся и мне. И тогда я спрашиваю себя: «А что же остаётся после смерти человека? Что оставляет он после себя?». И что оставим мы с Дианой, когда умрём?

После Машиной смерти у нас остались фотографии. Много фотографий, где мы все вместе, и где Маша одна, и где она то ли улыбается, то ли щурится от солнца. У нас остались её книги, её вещи, которые Машина мама сама сложила в коробки со страшным криком, что никого к ним не подпустит. У нас осталась наша память и наши сны. И наша боль, огромная неизбывная боль, и все наши так и не высказанные слова, которые приходят по ночам и червем точат наше сердце, когда мы вдруг случайно вспоминаем забытое, оказавшись в больнице или увидев проезжающую мимо машину скорой помощи.

Вот и всё. Это всё. Больше у нас ничего нет.

========== Глава 14. Память ==========

1

Иногда я думаю, что, наверное, у всех нас было своё дерево. Под кроной которого мы сидели когда-то и говорили о важных вещах или о не менее важных глупостях.

И на днях, сидя в аудитории и дожидаясь, когда вернутся с перерыва мои студенты, я смотрела в окно на желтеющие листья тополей, чьи ветви почти касались оконных стёкол. И я вспоминала то, своё дерево. Оно осталось где-то в прошлом вместе с душной весной моего восьмого класса.

Дерево росло в школьном дворе, и когда уроки проходили в восточном крыле, мы точно также могли видеть его из своих окон. И на большой перемене или после занятий мы часто отдыхали в тени этого дерева вместе с Машей и Леной. Нас было трое, и у нас не было никаких забот, кроме домашних заданий или мальчиков из параллельного класса. Ну, по крайней мере, у нас с Леной точно. А что заботило Машу, мы не знали или, скорее всего, не хотели знать. Просто люди не всегда готовы проникнуть во внутренний мир другого человека.

Тогда мы лишь обсуждали прошедший день, учительницу алгебры, которая несправедливо отнеслась к Маше, новые туфли Лены и планы на летние каникулы. Иногда мы смеялись, иногда делались серьёзными и просто молча смотрели на плывущие по ясному небу облака. И, конечно, тогда мы даже не задумывались о том, кто из нас уйдёт первым.

Но проходит лето, и наступает осень, и опадают листья, и люди, которые были вчера так близко и сидели с тобой плечом к плечу, сегодня уходят. Кто-то раньше, кто-то позже. А под тем деревом сидят сейчас другие дети, другие судьбы, и, быть может, они тоже думают о своём будущем, как и мы когда-то.

Кто-то ушёл навсегда, как Маша, кто-то остался, но просто исчез из моей жизни, как Лена, и, возможно, единственное, что объединяло нас – это тёплый весенний день в тени огромного дерева. Просто разные дороги.

Недавно мы с Дианой забрели в тот район, где была моя школа. И я снова увидела это дерево. Но сначала я даже не узнала его. Почему-то оно уже не казалось мне таким огромным, как раньше.

Когда перемена закончилась, и вернулись студенты, я очень обрадовалась, отвернулась от окна и снова начала говорить о своей любимой физике и писать на доске формулы, радуясь даже скучающим физиономиям студентов. Всё это помогало мне забывать. И часто я радовалась, что преподаю в университете, а не в школах, как многие мои однокурсники. Здесь просто было меньше напоминаний о том времени.

А когда до конца пары оставалось около десяти минут, в аудиторию постучали три раза, и в двери показалось улыбающееся лицо Дианы. Я смутилась и пошла к ней, а мои скучающие слушатели оживились и зашептались.

– Привет! – Диана уже стояла на пороге и с любопытством поглядывала на студентов.

– Ты чего? – спросила я шёпотом.

– Чего-чего, встретить тебя пришла! Раз уж такое несчастье, и ты работаешь в субботу, я решила не сидеть дома, задрав ноги, а прийти за тобой, – она улыбалась вызывающей и заманивающей улыбкой. И я подумала, как же это здорово, что она пришла. Именно сегодня, именно сейчас. Как здорово.

– Ещё десять минут! – шикнула я.

– Всего лишь десять минут. Отпускай их и пошли, – Диана помахала студентам. – Привет, дети! Вы не против, если я украду вашу учительницу?

По аудитории прокатился довольный хохот. «Дети», которые в большинстве своём были здоровенными бугаями, очень любили Диану, которая частенько наведывалась за мной, если только у неё появлялось свободное время. Её знали и пропускали даже самые вредные охранники, не устояв перед её обаянием. И, чёрт возьми, иногда это жутко злило меня.

– Не против! – заорали студенты с улыбками до ушей.

– Ну, тогда я вас отпускаю! – торжественно объявила Диана, и студенты снова засмеялись, начав собирать вещи.

Мне оставалось только вздохнуть.

– Подожди меня внизу, – сказала я. – Я буду через минутку.

– Хорошо, – Диана подмигнула мне и исчезла.

Спускаясь в холл, я улыбалась. Диана о чём-то болтала со старенькой вахтёршей Галиной Евгеньевной. А я вдруг подумала: «А что было бы, если бы все они знали, что мы живём вместе не как подруги?». Шептались бы? Смеялись? Осуждали за спиной или просто отвернулись от нас?

Иногда я боюсь. И часто раздражаюсь, если Диана за мной приходит. И часто ненавижу себя за это.

Мы вышли на улицу, и я с наслаждением вдохнула вечерний холодный воздух. В голове вдруг стало совсем пусто, и я подумала, что устала.

– Если ты будешь всё время отпускать моих студентов, они перестанут уважать меня, – сказала я, когда мы спустились с крыльца и свернули к воротам.

Ветер подул в лицо, и на секунду я закрыла глаза.

– Да брось. Они тебя любят. Ты молодая и красивая, – отозвалась Диана беззаботным тоном. Я давно не слышала её такой.

– Неправда. Я зануда, – сказала я.

– Что есть, то есть!

Диана ухмыльнулась, и я пихнула её локтем.

– Прогуляемся? – предложила она вдруг. – Мы давно не гуляли.

И не знаю, почему, но это нехитрое предложение очень обрадовало меня.

– Давай, – согласилась я. – Только не долго, а то у меня ноги устали от каблуков.

Диана покосилась на мои ноги и вздохнула.

– Если честно, я не очень люблю, когда ты на каблуках.

– Почему же? – удивилась я.

– Потому что ты меня выше, – ответила она, смутившись.

– А ты надень старые сапоги на каблуках и тоже будешь выше.

– Нет. Не хочу.

Я подумала, что за то время, пока мы с Дианой были вместе, она прошла заметную трансформацию. Разумеется, не сколько внешне, сколько внутренне. Первый год она по инерции жила по программе, заложенной Викой, но после Машиной смерти что-то в этой программе дало трещину.

Всякий человек ищет себя на протяжении жизни. И Диана тоже начала искать. Не знаю, насколько у неё это получилось, но, по крайней мере, она задумалась над тем, чего хочет на самом деле.

Мы выясняли всё это вместе. И я тоже была первооткрывателем. И мы много чего открыли, включая и то, например, что Диана не любит носить сапоги и туфли на каблуках.

– Фотку? – спросила Диана, когда мы дошли до набережной и остановились на мосту.

Я смотрела вниз на чёрную воду, по поверхности которой изредка пробегала мелкая рябь.

– Вместе? – спросила я.

– Давай сначала я тебя, а потом вместе.

И мне было холодно, ветер трепал волосы, а подошвы противно ныли, но я всё равно улыбалась, когда Диана присела на корточки, чтобы сфотографировать меня. И Диана тоже улыбалась, прищурив один глаз. И мне вдруг стало спокойно и светло.

А потом мы попросили проходящую мимо пару снять нас вместе. И получилась очень хорошая фотография, которую мы решили повесить дома в рамочке.

Да. Это наше настоящее. Но ведь однажды и эти фотографии, которые мы сейчас делаем на прогулке, на мосту, под деревом в парке, тоже станут памятью. Просто памятью. И возможно, когда-нибудь я буду вспоминать и это время тоже. И буду говорить, что была тогда счастлива.

Разные судьбы, одна дорога.

И когда мы уже подходили к дому, я вдруг схватила Диану за руку и остановила. Она удивлённо вскинула брови.

– Ди… Скажи, ты счастлива? – спросила я.

– Счастлива ли я? Вот прямо сейчас?

– И сейчас, и вообще… Счастлива ли ты? – спрашивала я почти с ужасом.

– Ну… Смотри сама, – она улыбалась. – Сейчас мы зайдём в дом, и там будет тепло. И мы засунем руки под горячую воду и будем смеяться. А потом приготовим что-нибудь вкусненькое на ужин. А ещё у нас есть вино, и завтра воскресенье. Поэтому да, сейчас я счастлива. И так каждый день. Случается что-нибудь приятное, например простое sms от тебя, чтобы по дороге домой я забежала в ларёк и купила пару апельсинов. И я счастлива. Каждый день.

– Ди! – воскликнула я и кинулась ей на шею, крепко обнимая и вдыхая такой родной запах её волос.

– Да что с тобой? – смеялась она, обнимая меня одной рукой.

– Ты так здорово это сказала! И я тоже так счастлива теперь!

– Вот и отлично. Мы счастливые. А ещё голодные…

– Да… – смеялась я сквозь слёзы. – Сейчас пойдём. Что приготовить?

– Что угодно, только не рыбу в духовке. А то в прошлый раз от неё остались одни угольки…

– Хорошо. Тогда, может, лазанью и блинчики? Хочешь?

– Хочу. Даже очень. Ты меня уже раздразнила.

– Ну, тогда пойдём, – улыбнулась я.

– Пойдём, – она быстро поцеловала меня в щёку.

И мы пошли домой.

2

Маша так и не дожила до весны, как она хотела. Не дожила даже до своего шестнадцатилетия. Она умерла 4 ноября.

Мне до сих пор тяжело вспоминать то время, и до сих пор мы с Дианой никогда не говорим об этом. Однако Маша всё равно появляется в наших разговорах, в наших снах и мыслях.

Она умерла, так и не приходя в сознание, и когда врач сообщила об этом, Машина мама упала в обморок, а отец тихо заплакал. Не плакала только Диана, и это пугало меня. После той истерики в ванной она не плакала больше ни разу, словно утратила вдруг эту способность, словно окаменела.

Я была с ней всё время, почти не отходила. Я потеряла подругу, но вся моя боль, неверие, шок были несравнимы с тем, что испытывали Диана и её родители. Я помогала им как только могла, и с похоронами, и с поминками, загоняя свою боль как можно дальше, не позволяя ей пускать корни и мучить меня ночами. Потому что ночами со мной рядом мучилась Диана, и мне нужно было найти силы и найти слова для неё.

Мне было всего шестнадцать, когда я осознала вдруг, что близкие люди умирают, и что это случается навсегда. А Диане был всего двадцать один. И тогда я поняла, что в этой жизни нет ничего страшнее, чем погребальный венок, на чёрной ленте которого написано: «Любимой дочке от мамы, папы и сестры».

И я смотрела на этот венок у изголовья гроба, и мне казалось, что я смотрю в глаза самой смерти. Холодной и безразличной к страданиям живых.

А рядом был венок поменьше от одноклассников. На похороны пришёл не весь наш класс, и не все учителя, и не все те, кто пришёл, плакали. Была и Лена. Я стояла рядом с Дианой и держала её за руку, когда она подошла. И мы немного «поговорили» впервые за долгое время.

– Я не могу поверить, – шептала Лена.

– Да, – ответила я.

– Мне так жаль. Так жаль…

– Да, – снова сказала я.

И на этом наш разговор закончился. Мне хотелось тогда кричать ей в лицо: «Да ни хрена тебе не жаль! Ты даже в больницу к ней не приходила! Даже не могла позвонить и спросить, жива ли она! И не надо изображать, что тебе жаль! Тебе же плевать, и всегда было плевать на всех, кроме себя!».

Конечно, я ничего такого не сказала. Просто с того дня Лена окончательно перестала существовать для меня.

А после похорон началась бесконечная полоса серых однообразных дней, наполненных ночными кошмарами Дианы и подготовкой к поминкам, уборкой и очередной готовкой. Это было время, когда Диана начала бояться спать одна. И не только. Она боялась всего. Темноты, оставаться дома в одиночестве, шорохов, громких и резких звуков, зеркал и всех отражающих поверхностей.

Мои родители разрешали ей ночевать у меня, и мы спали в моей комнате в одной кровати, хоть и было немного тесно. Мама предлагала разложить для Дианы кресло, но, видя её перепуганный, отчаянный взгляд, я говорила, что нам и так неплохо. Мама только пожимала плечами. Она жалела Диану, хоть и не могла понять всю глубину её боли, потому что за всю жизнь моя мама никогда не теряла близких людей.

Мы спали при свете настольной лампы, которую я поворачивала к стене, чтобы не светила слишком ярко. Диана сворачивалась клубочком и обнимала мою руку, а я рассказывала ей что-нибудь до тех пор, пока она не засыпала. Диана боялась тишины и просила меня всё время говорить. И я несла совершенную околесицу, которая только приходила на ум, про своё детство, поездку на море, про то, как меня ужалила медуза, про запах солёной воды и тёплый песок под ногами, про рассветы и закаты, про весну и зиму, про книги и музыку.

Однажды мне показалось, что она уже уснула, и я замолчала. Тогда я жутко не высыпалась, потому что бывали дни, когда мы не спали до самого рассвета. Я очень уставала. А Диана наоборот. Казалось, она могла не спать вообще.

Я уже проваливалась в спасительное забытьё, когда приоткрыла вдруг глаза и заметила нависшую над собой тёмную фигуру. Вздрогнув, я сразу проснулась и обнаружила, что Диана сидит на кровати, подобрав под себя ноги, и дрожит так, словно в комнате минусовая температура.

– Что такое? – я поднялась и положила руку ей на плечо.

Диана молчала и продолжала дрожать. Я испугалась.

– Тебе плохо? – я крепко обняла её за плечи, в надежде унять эту ужасную дрожь.

– Я всё время вижу её лицо, – сказала Диана, сглотнув. – Я закрываю глаза и вижу, какой она лежала в гробу.

Мурашки ледяного страха пробежали у меня по спине.

– Я… подумала, может, если я не буду закрывать глаза, я не буду видеть её, – шептала Диана сбивчиво.

– Так нельзя! Ты же свалишься от усталости! – воскликнула я, чуть не плача от своей беспомощности. – Ну, давай, ложись!

– Нет! Нет… – она стала отмахиваться от меня и забилась к стене. И так просидела до самого утра.

Сама я окончательно выбилась из сил и была уже на грани истерики.

Утром после той ночи Диана пожаловалась на боль в сердце. Я запретила ей пить кофе, но понимала, что мои запреты ничего не значат для неё. Диана всегда думала, что сама лучше знает, что ей нужно, и никого не слушала.

Тогда же у неё начали дрожать руки, как у паралитика. Я всё пыталась уложить её отдохнуть, но она кричала, что боится спать, кричала, чтобы я оставила её в покое.

Мы начали ругаться. И однажды Диана просто схватила свои вещи, покидала их в сумку и ушла. Я не стала останавливать её, не пыталась позвонить, чтобы помириться, и вообще уже ничего не хотела делать. Ну, разве что спать. Я устала с ней бороться.

Три дня от Дианы не было никаких вестей, и на четвёртый день я начала волноваться, плюнула на свою гордость, которая в данной ситуации была совершенно неуместна, и позвонила, решив сама сделать первый шаг к примирению.

Диана не отвечала, и вечером я собралась с силами и приехала к ней домой. Я злилась, я не понимала, что Диана о себе возомнила, в конце концов! Тогда же я начала понимать, что Диана тоже эгоистка, как и многие. Я считала раньше, что она из тех, кто больше думает о других, ведь она так заботилась обо мне. И я уже готова была поверить, что заботилась она в каких-то своих, корыстных целях.

Я запуталась.

Дверь мне открыл отец Дианы. Я так и замерла с поднятой рукой и сразу забыла, зачем пришла. Под его тяжёлым, испытующим взглядом я не могла даже дышать.

– Проходи, – сказал Виктор Николаевич, уступая мне дорогу.

Я переступила через порог, остановилась. Было очень тихо. И холодно.

Отец Дианы закрыл за мной дверь.

– Я ждал тебя, – сказал он.

– Меня? – я опешила.

– Да. Перед уходом Лариса сказала, что ты можешь прийти и велела мне сидеть дома. Она была права.

Я ничего не понимала. Откуда мама Дианы знала, что я приду? Что происходит?

Тугой комок страха свернулся в животе. Я слышала, как на кухне равномерно тикают часы.

– Где Диана? – задала я, наконец, главный вопрос.

Виктор Николаевич вздохнул.

– Может, выпьешь чаю? – спросил он.

Но я не хотела чаю.

– Где Диана?! – повторила я громче.

– Она в больнице, Аня.

– Что… В больнице? – я прислонилась к стене, потому что поняла вдруг, что не могу стоять.

– Не бойся. Ничего серьёзного, – сказал он и стал сразу каким-то уставшим. – Но она здорово напугала нас.

– Но что случилось?!

– Может, всё-таки присядешь? – он указал на кухонную табуретку. – Можешь не разуваться, если не хочешь…

Теперь я уже была не против посидеть, сняла сапожки и со вздохом прошла на кухню. Мне показалось тогда, что я постарела лет на пятьдесят.

Виктор Николаевич сел напротив меня, на всякий случай ещё раз предложил чай, а когда я отказалась, проговорил:

– Вчера она упала в обморок. Мы вызвали скорую, и врачи забрали её. Они сказали, что это нервное истощение. У Дианы сильное нервное перенапряжение, и сейчас ей нужно как можно больше отдыхать. Она будет принимать лекарства, и скоро всё пройдёт.

Я слушала его, широко раскрыв глаза. Конечно, я понимала, что Диана на грани нервного срыва, но даже не думала, что всё настолько серьёзно.

– Я поеду к ней, – заявила я. – Прямо сейчас…

– Подожди, – оборвал он меня спокойно, и я подумала, что сейчас он скажет самое главное. – Диана просила передать, что никого не хочет видеть и просила никого к себе не пускать.

И я поняла, что под этим «никого» Диана подразумевала в первую очередь меня. И я не заплакала в тот момент только потому, что рядом сидел взрослый и суровый мужчина, который как будто что-то знал обо мне, и которому я не хотела показывать свои слёзы.

– Но, если хочешь, я всё равно отвезу тебя к ней, – продолжал он. – Несмотря на её слова, я думаю, с тобой ей будет лучше, чем одной. Она очень дорожит тобой, Аня. Постарайся понять её и потерпи.

И эти слова настолько потрясли меня, что я смогла только кивнуть с открытым ртом. Если раньше я только боялась этого человека, то теперь прониклась к нему неожиданным уважением.

И мы поехали. Виктор Николаевич не только подбросил меня до больницы, но и остановился по дороге у цветочного ларька, предложив мне деньги на розы. Я поблагодарила его, удивившись про себя этому предложению, и сказала, что деньги у меня есть.

Вообще-то, денег у меня было не так уж и много, а потому я купила всего одну красную розу, завернутую в прозрачную фольгу с серебристой каймой. И подумала вдруг с какой-то пронзительной пустотой в голове, что так и не решила, что буду говорить.

Холодный ветер подул в лицо, а лепестки розы затрепетали.

3

Отец Дианы проводил меня до самых дверей палаты, а потом ушёл, сказав, что вечером всё равно ещё приедет с женой. Я стояла и сжимала розу дрожащими руками, сминая фольгу и слушая стихающие тяжёлые шаги Виктора Николаевича по коридору.

А потом я решилась.

Диана сидела на кровати в своём голубом свитере со снежинками и без всякого интереса листала толстую книгу с обтрёпанными жёлтыми страницами. В палате было холодно.

Увидев меня, она уронила книгу на колени. Страницы замялись.

Сама Диана была бледной, испуганной, больной. Далёкой и чужой.

«Да что же ты с собой делаешь? Что ты с нами делаешь?», – хотела спросить я, но сдержалась.

– Это тебе, – сказала я, положив розу на постель рядом с ней.