Текст книги "Черно-белое кино (СИ)"

Автор книги: Scarlet Heath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

В тот вечер меня уложили спать в Машиной комнате, но уснуть там я не смогла бы даже после пачки снотворного. Я просто не могла лежать в её кровати после того, как услышала это: «Не прикасайся ко мне! Ты грязная». У меня, в самом деле, появился какой-то параноидальный страх испачкать Машину постель. И я лежала в таком ужасе и оцепенении, слушая тиканье настольных часов, что когда дверь приоткрылась и ко мне заглянула Диана, я подскочила на кровати, швырнув одеяло на пол.

Диана тихонько хихикнула.

– О, как ты рада меня видеть! Я польщена.

Краснея, я опустила задравшуюся длинную футболку, которой Диана со мной любезно поделилась.

– Пойдём, – шепнула Диана. – Они спят.

Я поспешно выбралась из постели, подняла одеяло и положила на место. Неистовый ночной ветер дул в окна, и пол был ледяным. На цыпочках, словно воры, мы прокрались в комнату Дианы, закрыли дверь и нырнули под одеяло, стуча зубами.

– У тебя ноги как у лягушки, – прошептала Диана и снова захихикала.

Я смутилась и с ворчанием уткнулась носом в её голое плечо.

– Лягушонок ты мой, – сказала Диана тихо, и столько нежности было в её голосе, что на глаза мои навернулись слёзы. В последнее время я стала почему-то очень впечатлительной и часто плакала.

Диана нашла под одеялом мои холодные руки и сжала их.

– Не хочу быть лягушонком, – прошептала я.

– А кем ты хочешь быть? – она улыбалась.

– Ну, не знаю… Я не мастер на всякие романтические прозвища.

– М-м-м? Романтические, значит?

Я ещё больше засмущалась и вздохнула.

– Да всё равно уже…

Но Диана только вошла во вкус этой глупой и такой безумно милой игры.

– Тогда, может, котёнок? Зайчонок? Собачонок?

– Собачонка не хочу.

– А вот и зря. Они же такие милые, сплошная романтика. Маленькие и пушистенькие, беззащитные щеночки. Что может быть лучше?

– Не подходит мне, – упёрлась я.

– Не хочешь быть беззащитной? Ну, тогда зайчонок тебе подойдёт. Ты такая же пугливая.

– А вот и нет!

– Ладно, ладно! – Диана засмеялась. – Так и быть. Будешь ты котёнком.

– Что значит «так и быть»?! Я так не хочу!

– Капризная, – она поцеловала меня в ухо, и стало щекотно. – Капризный и своевольный котёнок. Так хочешь?

– Хочу.

А потом она нашла мои губы, и был долгий неторопливый поцелуй. И снова шёпот. И хихиканье. И разговоры о всяких глупостях. Как же мы любили их тогда.

Мы были такими несерьёзными. Мы снова забыли, что где-то в больнице лежит Маша, и возможно, это её последние дни. Эта мысль билась где-то на грани сознания, но мы были глухи и мы были слепы. Мы были влюблены.

А над нами шёл дождь.

3

На следующий день я втайне от Дианы решила съездить навестить Машу. Конечно, можно было поехать вдвоём, но я не хотела наступать снова на те же грабли. Я всё надеялась, что мы с Машей снова сможем поговорить как раньше. А потому решила, что если всё получится, я расскажу Диане. А если нет… А если нет, то не буду лишний раз расстраивать её.

День был ветреный и по-осеннему промозглый. По дороге я купила пакет яблочного сока и во что бы то ни стало решила отдать его Маше до того, как она выставит меня за дверь.

Я сама не понимала, почему меня так тянет к человеку, который оскорбляет, унижает, отталкивает меня. Но я всё время как будто что-то хотела доказать ей. Всё хотела оправдаться за что-то.

Я искала в ней того человека, которого знала с детства. И пусть наши отношения никогда не были по-настоящему близкими, мне казалось, что мы неплохо ладили. Мы сидели вместе, вместе шли домой и ждали автобус на остановке, вместе разглядывали яркие обложки журналов за пыльной витриной киоска. И сменялись времена года, а мы были вместе. И я наивно верила, что так всегда и будет.

Мы говорили о разных вещах. Если Маша была в настроении, разговоры эти выходили очень интересными. Маша была девочкой начитанной, много всего знала и многое запоминала и рассказывала мне. Бывало, что я слушала её развесив уши и забывала обо всём на свете.

Маша была умной и соображала быстро, но всё-таки к математике у неё не было таланта. Она была сильна в исторических предметах, где нужно было запоминать даты, факты и события, а вот примеры и задачи решала с трудом, хоть и на пятёрки. Одноклассники считали её вундеркиндом, но только одна я знала, каким трудом ей это давалось.

На контрольных она никогда не принимала мою помощь. Я всегда быстро расправлялась со своим вариантом и успевала помочь ещё доброй половине класса. Всем, кроме Маши, которая сидела рядом.

Зато, какие она писала сочинения! Учительница литературы зачитывала нам вслух почти каждую её работу. И я всегда по-доброму восхищалась ей. Никогда не завидовала, просто понимала, что мне так ни в жизнь не написать. Признаюсь, что в десятом классе мои сочинения улучшились, потому что Диана мне помогала. Нет, не писала за меня, конечно, просто наводила на нужные мысли.

Но после того, как Диана начала принимать в моей жизни активное участие, Маша решительно перечеркнула все те годы, что связывали нас. Весной девятого и осенью десятого класса она уже ни разу не села со мной. Выбирала самую последнюю парту и садилась туда. Я знала, что оттуда она почти ничего не видит даже в очках, но, видимо, Маша готова была пожертвовать даже своей успеваемостью лишь бы только не сидеть со мной.

Говорят, что школьные друзья никогда не забываются. Я думаю, это правда. Точно так же, как никогда не забываются и школьные обиды.

В тот день в её палате пахло мятой, апельсинами и спиртом. Маша полусидела на постели и держала в руке что-то блестящее. Позднее я разглядела, что это серебряный крестик на цепочке. Я видела её в школе всего пару дней назад, но мне показалось, что за эти пару дней она очень похудела, побледнела и как-то вытянулась. Больше всего мне запомнились её глаза, огромные, сверкающие каким-то пугающим потусторонним огнём, единственно живые в этом таком юном, но таком больном теле. И я посмотрела в эти её глаза и сразу всё поняла. И она знала, что я понимаю.

– Привет, – сказала я и подошла ближе.

– Садись, – вздохнула Маша, отодвигая ноги в сторону. – Если не боишься меня.

Я очень удивилась этому предложению, но виду не подала и присела на краешек кровати. Потом вспомнила, что принесла сок и достала пакет.

– Вот… Если хочешь, я принесла тебе…

– Поставь на столик, – сказала она и неопределённо махнула рукой в сторону прикроватной тумбочки.

Я поставила и поймала себя на том, что избегаю смотреть ей в лицо. Наверное, я действительно немного боялась этого вида абсолютной болезни, этого серовато-жёлтого цвета кожи, коричневых водянистых теней под глазами, приоткрытых сухих губ, с которых срывалось отрывистое тяжёлое дыхание. Я боялась, как боится любой здоровый человек, как человек, который хочет жить и делает вид, что никогда не умрёт.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– А ты не видишь? – Маша усмехнулась. – Отвратительно. Чувствую, что доживаю свои последние дни. А жаль. Мне хотелось бы дотянуть хотя бы до весны.

– Да ладно тебе, – пробормотала я с нервной усмешкой, не зная, что ещё здесь можно сказать. – Тебе всего пятнадцать. В этом возрасте не умирают от болезней.

– Если того хочет Бог, он забирает человека независимо от возраста. Значит, такова Его воля относительно меня.

– Да брось! Это просто последствия травмы головы! Со временем всё пройдёт!

– А знаешь… Я сегодня видела во сне чёрных голубей. Никогда раньше не видела таких. Но это точно были не вороны и не какие-то другие птицы. Это были голуби. Они прилетели ко мне в палату, сели на карниз и смотрели на меня своими красными, ничего не выражающими глазами. И во сне я знала, что они ждут меня. Они прилетели за мной.

Мне стало так страшно, что в горле пересохло.

– Это же просто сон… – сказала я, но уверенности в моём голосе не было. Это не просто сон, и я знала это.

– Только не пытайся меня утешать, – сказала Маша. – Ты же знаешь, я этого не терплю. Я гордый человек, и времени исправляться у меня уже нет. Но ты не переживай из-за этого, Аня. Я же знаю, какая ты жалостливая. Просто так получилось. Тем более, что после моей смерти вам с Дианой будет легче.

Несмотря на возмущение от этих слов, я всё равно успела заметить, что Маша назвала Диану по имени, а не просто «сестра», как она всегда говорила.

– И не спорь, – сказала Маша твёрдо. – Я для вас двоих всегда была обузой, всегда мешалась.

– Это не правда! Ты моя подруга и ты сестра Дианы! Мы же любим тебя!

– А вот этого не надо. Без вашей любви я как-нибудь обойдусь.

– Да откуда в тебе всё это?! – воскликнула я в отчаянии. – Почему ты никак не можешь простить её?! Какое право ты имеешь осуждать её?!

Маша усмехнулась.

– Как вы любите друг друга защищать. Просить друг за друга. Оправдывать друг друга. Ещё немного, и я поверю, что кроме похоти вас связывает что-то ещё.

Слова застряли в горле. Обида. Очередная обида, солёная, колкая, тяжёлая.

За все те годы, что мы с Дианой вместе, на нас вылили немало грязи. Больше, чем достаточно. Но ничьи оскорбления не задели меня так, как Машины.

– Почему ты так цинична? – спросила я едва ли не со слезами.

– Я не циник, Аня, я – реалист. Посмотри на вещи трезво. Тебе пятнадцать, это возраст, когда подросткам хочется любви. Когда они склонны видеть любовь везде, и быть влюблёнными в любовь. И как только подворачивается подходящий объект, все томящиеся эмоции достаются ему. Но никакой романтики и любви здесь даже близко нет. Это зовётся намного проще – половое созревание. Гормоны и созревшее тело требуют своё. Диана привлекает тебя своей сексуальностью, своим обаянием, атмосферой искушённости и некоторой испорченности. Ты привлекаешь её своей невинностью и наивностью. Сама она уже успела искупаться в грязи и хочет теперь чего-то незапятнанного. Классический случай. Вами обеими руководят лишь сексуальные побуждения, которые вы в силу своего юного возраста склонны возвышать и романтизировать. Только и всего. Причём, надо заметить, что раньше ты бы со мной согласилась. Раньше мы были в одной лодке, пока ты не придумала себе любовь. Но я более чем уверена, что ты понятия не имеешь, что это такое на самом деле. Ты не знаешь, что такое любовь.

И я готова была кричать, что всё это не правда. Что не дано ей понять, что творится в наших душах, но Маша говорила так убедительно, что в какой-то момент страшная мысль пронзила моё сознание: «А что если она права?». И хуже всего то, что мне даже нечего было возразить.

– Ты не веришь мне сейчас, но со временем ты поймёшь, что я была права, – сказала Маша. – Вижу, я расстроила тебя. Но ты же знаешь, я всегда прямо говорю то, что думаю. Я устала… Тебе лучше уйти.

Я молча встала, одёрнула юбку и пошла к выходу.

– И ещё, сделай одолжение, не приходи больше, – сказала Маша мне вслед. – Мне тяжело видеть тебя.

Я чувствовала её пронизывающий взгляд у себя между лопаток, и на какой-то миг мне вдруг очень захотелось оглянуться и снова посмотреть ей в глаза. Но я этого не сделала. Я просто ушла, не сказав больше ни слова.

Это был последний раз, когда я видела Машу в сознании.

4

Я так и не рассказала Диане о том визите в больницу. Как не рассказала и о том, что выйдя из палаты, я очень долго плакала в коридоре этажом ниже. А потом сидела в туалете и приводила себя в порядок, потому что мне сразу нужно было ехать к Диане домой. Мы договаривались сходить в уютное кафе у её дома, чтобы немного развеяться и сменить обстановку, но тогда я сильно сомневалась, что мне вообще хоть что-то способно помочь развеяться.

Однако, встретившись с Дианой, я вела себя как ни в чём не бывало, смеялась и даже болтала больше, чем обычно. Я просто дала себе слово, что она не узнает. Мне хотелось тогда подарить ей спокойный вечер.

Но мыслями я была далеко. Мыслями я была в пропитанной спиртом и болезнью палате, и в ушах у меня звучал Машин ровный спокойный голос: «Ты не знаешь, что такое любовь». Я смотрела на Диану, на её плавные движения, когда она перемешивала маленькой ложечкой кофе в чашке с цветочным узором, на её усталые плечи, на движения её губ и слабые улыбки, и всё спрашивала себя: «А люблю ли я?».

Я ведь и сама прекрасно знала, что желание любви и любовь – не одно и то же. Так что же это такое – любовь? Что это?

Я не знала этого тогда, не знаю и сейчас. Ответ на этот вселенский вопрос временами всплывает у меня в голове, когда мне бывает очень хорошо, и я нахожусь в расслабленном состоянии. Этот ответ бродит на границе моего сознания, вот-вот готовый оформиться в слова, но меня постоянно что-то отвлекает, и я снова забываю.

Вот недавно например, мы лежали с Дианой в постели при мягком рассеянном свете включенного ночника. Время уже перевалило за полночь, и я почти уснула в этом блаженном тепле и уюте, а Диана дочитывала книгу «Жизнь в розовом цвете. Однополая семья: о себе и не только». Я положила голову на её тёплое плечо и думала, что, наверное, вот сейчас, я очень люблю её. Люблю, как она читает, как держит книгу, как убирает чёлку со лба. Всё в ней люблю. И что ответ, который я искала всю свою жизнь, где-то совсем близко, где-то в её спокойном ровном дыхании, в этом безумно приятном запахе её всё ещё влажных после купания волос, где-то прямо в сердце, где тепло.

Но Диана вдруг воскликнула так громко, что у меня пропал не только ответ на вопрос, но и вообще желание спать:

– Да что ж столько проблем с этой искусственной инсеминацией?!

Я вздрогнула от испуга. Ну вот. Всегда она так!

Прищурив один глаз, я сказала с досадой:

– Слушай, закрывай уже свою книжку. Завтра дочитаешь.

В последнее время Диана как-то чересчур озаботилась проблемами воспитания детей, а в магазинах стала обращать внимание на всякие детские игрушки и не могла пройти мимо пинеток без возгласа: «В-а-а-а-а! Ты только посмотри, какие они миленькие!». Не то чтобы меня это как-то нервировало, просто немного настораживало.

Наверное, затикали её биологические часики. И ничего с этим не поделаешь.

– Нет, я ещё чуть-чуть почитаю… – сказала Диана.

– Нет, не почитаешь! – разозлилась я вдруг. – Или ты тушишь свет, или валишь в зал и там читаешь сколько влезет!

– Вредина, – заключила Диана, захлопнула книгу, потушила свет и отвернулась к стенке.

Я тоже повернулась к ней спиной. И куда, спрашивается, вся любовь подевалась?

Тогда Маша говорила, что со временем я всё пойму. Но, по-моему, я так ничего и не поняла. Мы с Дианой вместе слишком долго, чтобы нас связывал только секс, как Маша думала. Не знаю, может это какое-то родство душ, я не очень разбираюсь в этих вещах. Может, это что-то, даже большее, чем только одна любовь.

Маша говорила, что я не знаю, что такое любовь. Ладно, пусть так. Быть может, она и права. Быть может, я так никогда и не смогу дать внятного ответа на этот вопрос. Меня волнует другое. А сама Маша знала? А если она знала, то почему мы, проведя вместе девять лет, до сих пор не знаем? Почему я продолжаю задавать себе один и тот же вопрос, который так и остался без ответа, что девять лет назад, когда мы сидели в кафе и ели круассаны с карамелью, что сейчас? Я до сих пор не знаю.

Утром, провожая Диану на работу, я спросила вдруг, сама не зная, как у меня вылетели эти слова:

– Что такое любовь?

Диана посмотрела на меня как на психа и даже отложила в сторону помаду с вопросом:

– Ты здорова?

Я обиделась и провела весь день в расстроенных чувствах, снова ощутив себя пятнадцатилетней, ничего в этой жизни не понимающей. Мы с Дианой редко говорили о любви. Ей не нравилась эта тема, а я начинала смущаться. И теперь я иногда думаю: «Неужели всё это зря? Неужели она была права?».

Вечером, когда Диана вернулась с работы, я сидела на табуретке за кухонным столом и листала телефонный справочник. Я слышала, как она раздевается, но не хотела идти встречать её, а когда Диана бросила пиджак на спинку стула, я с раздражением подумала, что снова мне придётся вешать его в шкаф.

Но она вдруг подошла ко мне сзади и обняла за плечи. Так неожиданно, так порывисто, так крепко, что мне вдруг стало нечем дышать.

– Вот, – прошептала она. – Ответ на твой вопрос. Вот, что это такое.

И я шмыгнула носом, потому что на глаза вдруг навернулись слёзы, а Диана поцеловала меня в щеку. И я счастливо улыбалась сквозь эти слёзы. Теперь я точно знала. Да, вот она, любовь. Я знаю, что это такое.

И я накрыла её руку своей ладонью и крепко сжала её холодные с улицы пальцы.

Пожалуй, любовь, как и человек, тоже подобна кристаллу. Даже спустя девять лет я продолжаю открывать всё новые и новые её грани.

========== Глава 13. Птицы ==========

1

Как-то раз отец сказал, что я выбрала тернистый путь. Тогда я придала его словам ровно столько значения, сколько придают значения подростки напутствиям родителей. Тернистый мой путь или какой, мне было, в общем-то, всё равно, потому что я наконец-то, быть может, впервые в жизни сделала свой собственный выбор. А потому, даже если он тернистый, он всё равно мой.

Конечно, отец был прав. Я и тогда своим ещё детским умом понимала это, но осознавать, пожалуй, не осознавала. Я могла бы прожить свою жизнь значительно легче. Могла бы избежать многих неприятных моментов. Но я никогда не думала об этом, не пыталась избежать и найти лёгкий путь. Я просто принимала всё как есть и справлялась с этим. Мы справлялись. Вместе с Дианой.

Тем более что в сравнении с тем, что мы пережили той осенью, все последующие проблемы казались незначительными шалостями заскучавшей Судьбы. Я всегда говорила, что раз мы выстояли тогда, то справимся и теперь.

Пожалуй, единственным светлым пятном того времени было моё шестнадцатилетие. Простой и тёплый день, когда Диана смогла развеяться и по-настоящему отвлечься. Я позвала на праздник только её, потому что с Леной мои более чем прохладные отношения окончательно развалились после того, как Маша перестала связывать нас. Лена рассталась со своим парнем и связалась с дурной компанией якобы, чтобы отомстить ему. Во все эти подробности я не вникала, они казались мне грязными и пошлыми, как кричащие заголовки жёлтых газет. И так получилось, что Лена незаметно и мягко растворилась где-то в прошлом, совершенно безболезненно исчезла из моей жизни, не оставив после себя ничего.

Я помню, как долго Диана смущалась этому моему приглашению на семейный праздник. Наверное, она всё-таки чувствовала за собой какую-то вину перед моими родителями. Она не любила лгать, но делать это ей приходилось частенько.

В конце концов, Диана «уломалась», но «только на часик-два». В итоге часик-два растянулся на целый день, а ближе к вечеру мы пошли гулять. Мама испекла нам шоколадный торт и даже немного поболтала с Дианой о рецепте его приготовления, давая ценные советы. Мне нравилось смотреть, как Диана общается с моими родителями, мне нравилось, что они друг другу нравятся. Конечно, где-то билось неприятное и горькое предчувствие скандала, который неминуемо разразится, когда родители узнают подоплёку наших «дружеских отношений». Но это предчувствие растворялось в атмосфере абсолютного домашнего уюта и звона бокалов. Да, в тот день родители официально разрешили мне выпить белого вина, сказав, что я стала совсем большой девочкой. При этих словах Диана многозначительно подмигнула мне, отчего мне сразу стало жарко, а краска прилила к лицу.

Диана подарила мне тогда французские духи. И хоть убейте, названия я не вспомню. Но запах был убийственно приятный. Один из таких, от которых сносит крышу, как мы любили тогда говорить. Таким образом, будучи страшной фанаткой всяких запахов, Диана сделала подарок ещё и себе.

Но это был не весь подарок. Были ещё серебряные серёжки и колечко. Диана сказала, что уже давно хотела подарить мне колечко, но решила, что в комплекте с серёжками это будет выглядеть менее подозрительно. Я тогда была и смущена, и счастлива, любуясь на тоненькое изящное кольцо, и всё проверяла, как оно сверкает при различном освещении. Диана только улыбалась. В тот день она улыбалась так по-настоящему.

А вечером мы гуляли, держась за руки. На протяжении всего дня нам хотелось прикоснуться друг другу, но мы неестественно избегали даже случайных прикосновений. А на улице снова ощутили свободу.

Но большего, чем держание за руки, мы не могли себе позволить. Я помню, как с чёрной завистью смотрела на воркующие парочки обнимающихся и целующихся парней и девушек, и задавалась одними и теми же весомыми вопросами: «Да чем же, черт возьми, мы отличаемся от них? Почему им дозволено, а нам нет? Чем отличаются наши чувства?».

Дул пронзительный осенний ветер, принося с собой опавшую листву, которая с тихим шелестом замирала у нас под ногами и продолжала свой бег, а мы лишь крепче сжимали свои руки, чтобы не замёрзнуть.

Диана вздохнула, коротко усмехнулась:

– И всё-таки, это непринуждённое общение с твоими родителями для меня большое испытание.

– Почему же? Мне показалось, вы очень хорошо ладите.

– Да, но чего мне это стоит! Как представлю, что однажды мне придётся предстать в роли «этой-нехорошей-девицы-которая-совратила-нашу-дочку», меня аж в дрожь бросает.

Я тоже усмехнулась.

– Не волнуйся так. Они это переживут.

– Ты уверена? – спросила Диана слабым голосом.

– Уверена. Я же знаю своих родителей. Пошумят немного да успокоятся.

– Хорошо бы…

– Просто верь мне. Так и будет.

– Верю, – она улыбнулась.

А потом, нагулявшись и замёрзнув как следует, мы вернулись в подъезд и долго целовались там в темноте, потому что лампочку снова кто-то разбил. Мы вздрагивали от каждого шороха, готовые бежать в любую секунду, и приглушенно смеялись, когда тревога оказывалась ложной.

Мы совсем забылись. Мы были просто рядом. И это были хорошие моменты, очень дорогие нам. Это было маленькое затишье для нас двоих.

Иногда я думаю, что Бог специально даёт людям некую передышку перед какими-то тяжёлыми испытаниями, подобно тому, как мама будит своего ребёнка чуть позже обычного, чтобы дать ему поспать лишние пять минут.

Это был наш последний светлый день и, возможно, последняя ночь для Дианы, когда ей не снились кошмары. Тогда, обнимая её в подъезде, я как будто хотела подарить ей в ответ хоть зыбкую, но уверенность в завтрашнем дне и в том, что всё будет хорошо. Тогда я окончательно убедилась, что Диана всё-таки слабее меня. Обычная девушка, обычные страхи и сомнения, с которыми она сама не в состоянии справиться, раз и навсегда расшатанные нервы, нетвёрдые ноги и приглушенные стоны, которые до сих пор стоят у меня в ушах. Слабая и такая милая в своей слабости. Любимая.

И запуская пальцы ей в волосы и слушая её отрывистое дыхание, я просто решила для себя, что пора мне стать сильной.

Я должна стать сильной для неё.

2

Всё случилось 13 сентября в понедельник. Утром я проснулась с давящим ощущением в голове, а посмотрев в окно, убедилась, что виной всему отвратительная погода. Казалось, что дождь не шёл, а висел в воздухе, застыв, превратив всё в сплошную холодную, мутную влагу.

В голове всё ещё всплывали какие-то образы из беспокойных ночных снов, но они были нечёткими, оставляющими после себя лишь смутное ощущение чего-то неприятного, тяжёлого, болезненного. Во сне я как будто видела Диану, но она была не такой, как обычно, а какой-то холодной, безжизненной, а где-то кричали птицы – вот единственный запомнившийся образ. Всё остальное тонуло в безликой серости.

У меня было всего четыре урока в тот день, но высидела я их с трудом. Даже не потому, что чувствовала себя неважно, а просто потому, что кто-то словно говорил мне: «Ты сейчас должна быть дома».

А дождь в это время из нудно моросящего перешёл в ливень, и даже старый широкий папин зонтик, который я взяла сегодня вместо маленького своего, не спасал. На небе не было ни единого просвета. Неба не было.

Уже подходя к дому, я почувствовала в кармане телефонную вибрацию, и пока ехала в лифте, читала сообщение Дианы. С моего зонтика капала вода, растекаясь на полу.

Диана спрашивала, дома ли я уже, и можно ли ей зайти. Недоумевая, зачем ей тащиться ко мне в такую погоду, я всё же разрешила и не стала ничего спрашивать. А Диана больше ничего не написала, даже «итогового» смайлика, как она всегда делала.

Невнятное предчувствие всё усиливалось, когда я вошла в пустую квартиру, привычным движением повесила куртку, прошла на кухню, включила чайник. Всё было по-старому, но что-то изменилось.

Я привела себя в порядок, даже смочила шею и запястья новыми подаренными духами, посмотрела на своё колечко, но сегодня оно показалось мне каким-то тусклым. Я думала, что сегодня мы можем побыть наедине до самого вечера. А потом до меня дошло. Ясная мысль мгновенной вспышкой осветила моё сонное сознание: «А почему Диана не на парах?». И в самом деле, почему? Она же сегодня до четырёх учится.

Дождь бился в стёкла, а я стояла посреди комнаты и смотрела в окно, слушая стук собственного сердца. В груди вдруг стало тесно.

А потом пришла Диана. Я открыла дверь и с трудом узнала её в этой бледной, сгорбившейся, мокрой фигурке.

– Ты без зонтика! – ахнула я.

Диана ничего не ответила и не шелохнулась. Мне пришлось взять её за руку и втянуть за собой в коридор. Казалось, она промокла насквозь, а волосы прилипли к щекам, губам, и первым делом я убрала навязчивые пряди, с которых на мои руки тут же побежали капельки ледяной воды.

– Да что случилось? – прошептала я. – В чём дело?! Прошу, не пугай меня!

Она посмотрела на меня так, словно вспомнила о моём существовании и оглядела коридор, как будто не соображала, как она оказалась здесь. Понимая, что в таком состоянии от неё ничего не добиться, я расстегнула и сняла с неё мокрую куртку, наклонилась и развязала шнуровку на её сапогах, помогая ей разуться. Её руки, её кожа были ледяными.

В панике, не зная, что ещё делать, я побежала в ванную и на всю катушку открыла кран с горячей водой. Меня уже и саму трясло.

– Скорее в душ! – шептала я, толкая её в сторону ванной. – Если не прогреешься, схватишь воспаление лёгких!

Но в ванной Диана продолжала молча стоять, и руки её безжизненно висели. Я начала расстёгивать пуговицы на её прилипшей к телу и пропитавшейся влагой рубашке, но пальцы мои так дрожали, что я здорово намучалась, пока дошла до последней.

– Она умирает, – сказала вдруг Диана.

– Что?

Время для меня остановилось. И пауза между звуком моего слабого голоса и ответом Дианы была полна бесконечно страшным звуком хлещущей в ванну воды, была тяжёлой, была живой.

– Моя сестра умирает, – сказала Диана и заплакала в голос. Это был истерический, рвущий грудь плач. И ни до, ни после Диана никогда не плакала так сильно.

В первую секунду я не поверила, как это всегда бывает.

– Маша… – выдохнула я. – Но как же…

И голос мой дрогнул, и я поняла, что сейчас заплачу тоже.

– Он-ни ск-к-азали, она не выживет, – скороговоркой пробормотала Диана, пытаясь вытирать слёзы тыльной стороной ладони, но их было слишком много, они всё текли и текли.

Неверие, неприятие, отчаянное отторжение и нестерпимая горечь застывших в горле слёз. Я всхлипнула, хватая ртом воздух, я даже не знала, что мне сейчас тяжелее: весть о неизлечимости Машиной болезни или боль Дианы, абсолютная, чистая боль, которая заставляет её так плакать.

Я обняла её, а она обняла меня. Я чувствовала её холодную кожу, её мокрую одежду и волосы, её слёзы, её ногти, впивающиеся мне в спину. Больно. Так больно, что я не могла даже дышать. Не плакать, не плакать, не плакать, не смей, повторяла я себе. Плакать нельзя. И я закусила нижнюю губу до крови и гладила Диану по обнажённой спине, запустив руку под влажную рубашку, которую мы так до конца и не сняли.

Мне казалось в тот момент, что я готова отдать свою жизнь, своё счастье, всю себя, только чтобы уменьшить её боль, только чтобы ей стало легче.

– Всё пройдёт, всё пройдёт, – шептала я, подавляя всхлипы, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно. – Всё пройдёт…

– Я не понимаю… – сбивчиво шептала Диана в ответ. – Не понимаю, как же так… Она же поправилась. С ней всё было хорошо… Так почему же снова? Почему сейчас? Почему именно сейчас…

– Тише, тише…

– Ну почему?! Почему…

Я заполнялась её болью, задыхалась её слабостью. Мне было всего шестнадцать, а в этом возрасте я полагала, что все мы будем жить вечно. Мне было всего шестнадцать, и я сама была простой девочкой, слабой, выросшей в своеобразном инкубаторе, где любящие родители всячески огораживали меня от возможных проблем. А потом мне вдруг пришлось столкнуться с жизнью и гладить Диану по спине, говоря ей пустые слова утешения.

Когда слёзы закончились, Диана чуть отстранилась и заговорила спокойнее, изредка всхлипывая:

– Я не знаю, как быть с мамой. Она сойдёт с ума, мне кажется. А я сама никакая и понятия не имею, что ей надо говорить.

Я вдруг почувствовала, что дрожу от холода и потянулась за висящим рядом полотенцем.

– Лучше ничего не говори, – осмелилась посоветовать я. – Что бы ты ни говорила, ей будет только хуже. Может… хотя бы вытрем твои волосы?

Диана промолчала и отстранилась, словно говоря: «Делай, что хочешь», и снова стала далека, как будто провалилась куда-то. У меня же словно заработал некий инстинкт самозащиты, который просто отключил мысли о Маше. А может, я просто никак не могла поверить. Может, мне казалось, что завтра утром, когда я проснусь, ничего этого не будет, и я снова увижу худую Машину фигурку в бесформенной юбке на последней парте.

Я вытерла кончики её волос, шею, грудь, талию. А потом вдруг ощутила, что она смотрит на меня. Диана остановила на мне немигающий, больной и измученный взгляд. Я испугалась, руки с полотенцем так и застыли на уровне её талии.

– Ты такая красивая, – сказала она вдруг. – Ты просто не представляешь, какая ты красивая сейчас…

И я снова заметила блеснувшие на её ресницах слёзы. Она коснулась моего лица и провела по щеке самыми кончиками пальцев, отчего стало немного щекотно, и мурашки побежали по спине. Вторую руку она запустила мне в волосы и стала осторожно перебирать пряди.

Полотенце мягко упало на пол.

– Красивая… – шептала она.

Что-то не так. Сердце моё заколотилось. Её руки опустились на шею, на плечи. Я выдохнула. Сегодня её прикосновения были не такими как обычно. Они пугали меня. Сильные, жадные, словно Диана хотела убедиться, что я в самом деле стою перед ней.

Она склонилась ко мне и горячо зашептала на ухо, в то время как пальцы её уже скользили у меня под рубашкой:

– Ты так вкусно пахнешь…

– Это твои духи, – выдала я в какой-то тупой растерянности.

– Нет… Нет. Это не духи. Так пахнет твоя кожа. Твой особенный, неповторимый, живой запах… Живой, – со странным усилием повторила она. – Я так устала…

Да. Она устала. От болезни, от боли. Она только что вернулась из больницы, где всё было пропитано атмосферой безысходности и смерти. Быть может, тогда ей просто хотелось убедиться, что она жива. Что я жива. А я была такой здоровой, тёплой. Наверное, ей хотелось всё-таки именно этого.