Текст книги "Черно-белое кино (СИ)"

Автор книги: Scarlet Heath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Примерно через год после того, как мы с Аней начали жить вместе, я снова встретила Вику. Был холодный пасмурный день, наполненный тоской и безысходностью поздней осени, и я выбралась прогуляться до ближайшего магазина и аптеки – Аня приболела, и нужно было купить ей капли для носа и апельсинов, которые она уже третий день у меня выпрашивала.

Я как раз выходила из аптеки, с пакетом апельсинов в одной руке и коробочкой с «Назолом» – в другой, когда увидела её. Я не сразу узнала её. Просто как будто что-то отдалённо знакомое, как дежа-вю, на чём я невольно задержала взгляд.

Наши взгляды встретились, и мне показалось в тот момент, что я смотрю в глаза себе самой, как если бы я встретила вдруг себя двадцатилетнюю. В её глазах – бесконечное отражение преломляющихся образов меня прошлой.

– Ди… – выдохнула она, и сердце моё вздрогнуло, словно сухой лист на ветру, и упало.

Вика нисколько не изменилась, и все эти милые и когда-то любимые черты создавали иллюзию встречи с призраком. А потом я опустила взгляд и увидела, что Вика держит за руку девочку лет трёх в смешной розовой шапочке с ушками. Девочка с любопытством смотрела на меня, а я в каком-то ужасе и смятении находила в её маленьком и гладком детском личике Викины черты.

Всё это пронеслось в голове за какую-нибудь долю секунды.

– Твоя дочка? – зачем-то спросила я, хотя и так это знала.

– Да. Маришка, – ответила Вика как-то рассеянно.

Я смотрела, как маленькая девочка сжимает своей крохотной ручонкой в пушистой полосатой перчатке Викины пальцы, и не могла поверить.

«Вот этого ребёнка родила Вика», – думала я как-то отстранённо и не верила. Это ребёнок Вики. Она родила. И я подумала, что боюсь этой девочки и любопытного взгляда её светлых глаз. Мне не хотелось, чтобы она смотрела на меня.

– Как ты? – спросила Вика, и голос её показался мне взволнованным, а её рука в чёрной кожаной перчатке быстрым нервным движением смахнула пряди волос, запавших на лицо. – Как вообще живёшь?

– Живу, – сказала я.

– Я слышала про твою сестру. Мне очень жаль.

– Да. А ещё бабушка умерла.

– Как?! Не может быть! – Вика вздохнула, и, кажется, искренне огорчилась. – И давно?

– Полтора года назад. Инсульт.

– Соболезную.

– Угу. Спасибо, – я вдруг улыбнулась. – Да что это мы о грустном? Всё-таки четыре года не виделись! Расскажи, как живёшь.

– Тоже живу, – она улыбнулась, и улыбка вышла усталой.

И только теперь я заметила, что всё-таки она изменилась. Нет, её прекрасная внешность осталась прежней, но что-то в ней самой как будто угасло. Какой-то огонёк, маленький, вёселый и смешливый, живой огонёк, за который я когда-то её полюбила.

– Отец болен, – сказала она. – Поэтому я приехала.

– Серьёзно?

– Да. У него рак. Мы поживём здесь, пока… Ну, пока…

– А сама-то ты как? – перебила я, не желая продолжать расстраивающую её тему болезни.

– Потихоньку.

«Потихоньку», – эхом отозвалось у меня в голове, и я подумала: «И это говорит Вика?». Вика говорит «потихоньку» и опускает глаза? Наверное, мир слетел со своей оси, а я не заметила.

– Как с мужем? Нормально? – спросила я.

– Да… – сказала она совсем тихо.

– Не обижает тебя? – прошептала я.

Она улыбнулась горькой холодной улыбкой, похожей на полуусмешку.

– Ты же знаешь, я не позволю себя обидеть.

И что-то сразу промелькнуло в её бледном лице, в поджатых ярких губах, в бархатном голосе от прежней Вики, но оно исчезло так же быстро, и, кажется, бесследно.

– Да, – я вздохнула. – Ты не позволишь.

– А как у тебя? – спросила она, обратив на меня пристальный взгляд, и тут же снова отвернулась почему-то. – Есть кто-нибудь?

– Есть, – ответила я.

– Любишь?

– Люблю.

– И… она тоже любит тебя?

– Да. Она любит.

– Значит… ты счастлива?

– Счастлива.

– Это хорошо. Я рада.

– Угу, – снова сказала я.

И я не стала спрашивать у неё, счастлива ли она. Потому что не нужно было это. Потому что я и так видела, что несчастлива. Видела, что она жалеет. И стало вдруг очень больно.

– А ты изменилась, – сказала Вика.

– Правда? Неужели так заметно? – я в шутку потрогала своё лицо.

Она улыбнулась

– Ты… – она вдруг запнулась и с явным усилием продолжила. – Ты снова стала такой, как когда мы только встретились. Стала свободной.

В горле вдруг образовался колючий комок. Я молчала.

– И я правда очень рада, – надрывно улыбалась она. – Что наконец-то нашёлся человек, который не делает тебе больно. Она ведь хорошая?

– Очень. Она замечательная девушка.

– Хорошо. Хорошо… – повторила Вика.

А я думала, что совсем не это она хочет сказать.

– Ну… ладно. Мы пойдём, наверное, – вздохнула Вика, сжимая ручонку своей дочери.

– Да. Мне тоже пора, – сказала я.

– Может, ещё встретимся как-нибудь.

– Да. Может быть.

– Ну, пока.

– Пока.

И я смотрела, как её тонкая фигурка скрылась за дверью аптеки, и я хотела закричать: «Постой! Мне так много нужно тебе рассказать! Подожди…».

Подул холодный ветер, и я поняла вдруг, как сильно замёрзла, а пальцы, держащие пакет с апельсинами, окоченели и не разгибались.

И я пошла домой. И дома было тихо. Аня спала на диване, подобрав под себя ноги и положив руку под голову. Я накрыла её одеялом, которое валялось рядом, сбившись в кучу, и тихонько вышла из комнаты. Зашла на кухню и положила пакет с апельсинами на стол. Один апельсин выпал и покатился по полу. Я смотрела на него какое-то время невидящим взглядом, а потом ушла в ванную, заперла дверь, опустилась на холодный кафельный пол и заплакала.

Я плакала долго и никак не могла остановиться, словно раз и навсегда оплакивая те чувства, что я так и не смогла до конца отпустить. Оплакивая всё то, что я утратила, все те надежды, мечты и какие-то цели, что я постоянно ставила себе в юности. Свою наивность. Свою чистоту и чистоту первых чувств, которые бывают лишь однажды.

И я так и не рассказала ничего Ане.

А Вику я больше не видела.

Сейчас я уже почти не вспоминаю ту встречу. Вспоминаю только маленькую дочку Вики. И думаю: «А на что вообще похожа моя жизнь? Ради чего я живу? Ради кого? И что я оставлю после себя, кроме бессчётного количества фотографий? Что я оставлю?». Вика живёт ради своей дочери. А я?

Я люблю Аню. Моя любовь к ней со временем обрела странные формы и стала похожа на болезненную зависимость. И я точно знаю, что если вдруг Аня уйдёт от меня, моя жизнь закончится. Потому что без неё я уже никто. Нет. Даже ничто.

Но сейчас я почему-то начала вдруг замечать, что чего-то в моей жизни не хватает. Чего-то очень важного. Какого-то света. Потому-то внутри у меня по-прежнему темно.

Есть только чёрное и серое.

========== Глава 16. Белое ==========

1

Могут ли люди стать по-настоящему близкими друг для друга? Я часто слышу всяческие волшебные истории о людях, которые, только встретившись, понимают друг друга без слов и заканчивают фразы друг за друга. Про таких говорят «родственные души».

Я готова поверить, что подобное на самом деле возможно. Но мы с Дианой никогда не были такими. Мы были разными, и совершенно разные мысли вертелись у нас в голове. Мы тяжело шли к пониманию друг друга, спотыкались, недоговаривали и ругались.

Но и чужими мы тоже не были. Да, за девять лет мы научились и понимать без слов, и заканчивать фразы, и читать взгляды друг друга, отслеживать мельчайшие изменения в оттенках настроения. И мы привыкли друг к другу. Но мы по-прежнему разные. И есть вещи, которые я так и не смогла понять в ней до конца.

Моя любовь лёгкая, прозрачная, свободная и ничем не сдерживаемая. Любовь Дианы тяжёлая, иступленная, как мучительно сдерживаемое рыдание, как беспросветное чёрное небо, как неистовый ливень, бьющий в стёкла.

Иногда её любовь пугает меня. И я начинаю задыхаться, как будто что-то неподъёмное опускается мне на грудь и давит, давит. Её такие крепкие объятия, её беспричинная ревность и страстное, всепоглощающее желание обладать мной безраздельно.

И когда она вдруг падает передо мной на колени, цепляясь за мою одежду и обнимая мои ноги с такой силой, что кажется, я вот-вот потеряю равновесие, мне становится страшно и хочется убежать.

– Ну чего ты? – шепчу я в испуге.

– А давай ты сегодня не пойдёшь на свою работу, а? – шепчет она в ответ, пряча лицо.

– Как это не пойду? А есть мы что будем?

– Просто позвони и скажи, что заболела…

И мне хочется, чтобы она скорее отпустила, чтобы скорее дала мне уйти.

– Ну, перестань. Я же опоздаю. Пусти…

– Не пущу, не пущу, – и она с жадностью сминает мои только что отглаженные брюки.

Иногда мне кажется, что будь на то её воля, Диана заперла бы меня в комнате, или того лучше – накрыла стеклянным колпаком. Чтобы только она могла смотреть на меня, касаться меня, говорить со мной. И фотографировать.

И при всём при этом я знаю, что если я вдруг скажу, что хочу уйти, она отпустит. Тяжело, но отпустит.

И в тот же вечер умрёт. Мы обе это знаем.

– Займись делом, – говорю я потеплевшим голосом, стараясь скрыть свой страх. – У тебя выставка на носу, работы много. Взрослая тётка, а ведёшь себя как девочка.

– Просто я всё время боюсь, что ты вдруг не вернёшься…

– А это ещё что за глупости? Конечно я вернусь. И сегодня даже раньше обычного. Заскочу в магазин. Тебе купить чего-нибудь?

– Нет… нет. Ничего не надо, – и она с усилием отпускает меня, опускает руки и так и остаётся на полу, глядя в сторону.

А мне сразу становится легче. И тогда мне кажется, что я начинаю понимать, почему Вика ушла от неё. Возможно, она тоже начинала задыхаться.

Близкие люди. Что же всё-таки значит это понятие? Живём вместе, давно друг друга знаем, но близкие ли? В такие моменты, как этот, мне кажется, что мы неимоверно далеки друг от друга, и что всегда так было.

Сейчас я называю её «Ди» и знаю, что кроме меня это больше никому не позволено. И даже мне было позволено не сразу. Я помню, что когда первый раз назвала её так, она скользнула по мне своим холодным взглядом и переспросила:

– Как ты сказала?

– Ди… Ну, так короче и удобнее. Тебе не нравится? – растерялась я.

– Да нет… Почему же… Мне всё равно, в общем-то.

И поначалу она дёргалась, а потом машинально начала отзываться на мои оклики «Ди, сюда иди!» или «Ди, мороженого купить?».

Я знаю, некоторые вещи она до сих пор скрывает от меня, и я могу только догадываться, какие именно.

И когда я ухожу на работу, оставляя её наедине с неизменной чашкой остывающего кофе и испорченным настроением, мне вдруг безумно хочется что-то изменить. Потому что так нельзя. Потому что не этого мы обе всегда хотели.

Возможно, наши отношения просто зашли в тупик. Так бывает. И если не выбраться, если не найти выход – то всё.

Да, я по-прежнему люблю её. Но все мы когда-нибудь понимаем, что одной любви часто бывает недостаточно.

2

Мои родители очень тяжело переживали мою гомосексуальность. И, по-моему, они до сих пор надеются, что я встречу хорошего парня, брошу Диану и выйду замуж. Но сейчас они надеются уже не так сильно и отчаянно, как раньше. Может, они немного смирились.

Когда Диана со слезами предложила мне жить вместе, мне, конечно, пришлось раскрыться. Я знаю, что могла бы сказать, что просто хочу пожить у неё как подруга, тем более что до института от квартиры Дианы намного ближе. Но надоело мне врать, вот в чём дело. И ей тоже надоело.

Прошло уже немало времени, но мне всё равно никак не удаётся забыть все те обидные, жестокие, злые слова, брошенные матерью и отцом в мой адрес, и что ещё хуже – в адрес Дианы. Тогда мне казалось, они никогда не простят ни её, ни меня.

Но, наверное, они всё-таки простили.

Первым в нашу с Дианой квартиру пришёл отец. Может, потому что был умнее матери, а может, потому что я любила его больше, чем маму, и он всегда знал об этом. Когда в детстве мне задавали традиционный вопрос: «Кого ты больше любишь, маму или папу?», я как честный ребёнок отвечала, что папу. Думаю, он помнил об этом.

В тот день папа пришёл без предупреждения, и мы с Дианой были немного в шоке. Был выходной, я валялась в кровати с книжкой, а Диана возилась на кухне с обедом. Пахло чем-то очень вкусным, и я улыбалась и ждала, когда она позовёт меня, рассеянно просматривая который раз одну и ту же страницу.

Кто-то позвонил в дверь, и я слышала, как Диана пошла открывать. Я лежала и прислушивалась, но никаких голосов из прихожей не было слышно. А потом Диана вошла в комнату, и на лице у неё была написана крайняя степень растерянности и волнения, а в руке она держала десертную ложечку, а другую руку вытирала о фартук.

– Там твой отец пришёл, – сказала она.

– Чего? Мой отец?! – я вскочила, роняя книгу на пол.

– Шорты надень, – сказала Диана, и я сообразила, что нельзя встречать отца в одной футболке.

Быстро схватив и натянув на себя валявшиеся в кресле шорты, я пригладила волосы, отряхнула футболку.

– Ну?

– Нормально. Пойдём, – и Диана подтолкнула меня к двери.

Мне стало страшно, и ладони вспотели.

Отец стоял в коридоре, неловко переминаясь с ноги на ногу, и, увидев нас, явно смутился. Я смотрела на его пальто и неумело завязанный шарф, и думала, что соскучилась по нему за эти два месяца.

– Привет, пап, – сказала я.

– Здравствуй, дочь, – он оглядел прихожую, бросил быстрый взгляд на Диану и тут же отвернулся. – Я тут… пришёл проверить, как вы, девочки, живёте.

– Всё хорошо, – и я вдруг совершенно естественно улыбнулась. – Да ты не стой, раздевайся.

– Пообедаете с нами? – спросила Диана. – Я как раз рыбку пожарила.

Папа немного помялся, но в итоге мы стащили с него пальто и провели на кухню. И поначалу мы втроём смущались, но через час от неловкости не осталось и следа, и отец улыбался, шутил и хвалил стряпню Дианы.

Мы говорили об очередной намечающейся выставке Дианы, о моей сессии, и мне казалось, что отец совершенно искренне интересуется нашей жизнью. Он был рад, что я поступила в институт, как он и хотел, а потому и закрывал глаза на многое. Так было всегда, потому что я любила его больше. И он знал об этом.

Уходил он заметно подобревшим и довольным, и обещал, что в следующий раз приведёт с собой маму. И когда я закрыла за ним дверь, Диана сползла по стенке на пол и выдохнула:

– Слава Богу! Я думала, он пришёл меня убить!

Я рассмеялась

– Похоже, он решил перевалить это дело на маму.

И с того дня Диана начала вздрагивать от каждого шороха в коридоре, и ей всё время казалось, что кто-то стучит в дверь.

– Зачем стучать, у нас же звонок есть! – недоумевала я.

Но Диана продолжала вести себя так, словно к нам на квартиру в любой момент мог явиться сам президент с женой. Не знаю уж почему, но ей было очень важно мнение моих родителей о ней.

Но мама так и не пришла. И нам пришлось первыми идти к ним в гости. Нас позвал отец, но по его голосу я чувствовала, как он нервничает, и что с мамой будет не всё гладко.

Помню, что я еле дотащила Диану до квартиры родителей. Она всё норовила сбежать, говоря, что у неё то живот заболел, то голова закружилась. Но я была непреклонна, и в итоге Диана, бледная и перепуганная предстала перед моей мамой.

Мама была холодна и обижена, а на Диану смотрела как на предательницу, но она всё-таки была не железной. И видя, как мы обе мучаемся, в итоге немного смягчилась. А потом стало ещё легче, потому что обаяние Дианы в очередной раз взяло над ней верх.

Сейчас родители частенько навещают нас, и не только мои. Приходят и родители Дианы, и мы собираемся все вместе, как одна большая семья. Как-то так вышло, что наши родители неплохо сошлись и оказались даже чем-то похожими. К тому же, их теперь объединяло ещё и общее «горе».

Да, время порой творит удивительные вещи. И люди прощают своим близким то, что им поначалу кажется, они никогда не смогут простить. Так было всегда. Все смиряются.

И часто я думаю вот что. А если бы Маша была сейчас жива, она простила бы? Смирилась бы? Иногда мне хочется верить, что время и здесь бы всё расставило по местам. Что Маша помирилась бы с Дианой, и они снова стали бы не просто сёстрами, но ещё и близкими подругами. Что Маша тоже приходила бы к нам в гости, быть может, даже вместе со своим парнем, и мы все вместе пили бы чай с поджаристыми булочками с кунжутом и свежим сливочным маслом.

Я представляю эту картинку так ярко, что кажется, будто всё это на самом деле. Будто это возможно. Я представляю нас вчетвером за нашим маленьким кухонным столиком, и даже этого Машиного парня представляю. Почему-то мне кажется, что это был бы опрятный темноволосый молодой человек в чистой наглаженной рубашке и с аккуратными ногтями. Я представляю, как мы с Машей вспоминали бы школьные годы и свои прошлые обиды со смехом, а парень чувствовал бы себя немного скованно в обществе трёх молодых девушек.

А потом я открываю глаза, и что-то холодное и безнадёжное сжимается в груди. Наше воображение порой бывает очень жестоко.

Я открываю глаза и понимаю, что даже если бы Маша была жива, всего этого никогда бы не было.

3

Много приятных моментов связано у меня с тем временем, когда шесть лет назад мы только начали жить вместе. Это было замечательное время, когда всё нам казалось в новинку.

Я помню, как проснулась однажды рано утром в выходной день и пошла в туалет, а когда возвращалась, взгляд мой случайно упал на трельяж и расставленную на нём косметику Дианы. Обычно она убирала её в шкафчики, но вчера мы опаздывали в театр, и Диана так и бросила всё, уходя. Здесь была её тушь, её помада, пудреница и резинка для волос. А ещё была гигиеническая помада с ароматом клубники.

И тут меня как будто что-то накрыло. Я взяла эту помаду в руку и заплакала. Я вспомнила, как когда-то очень давно, Диана предложила мне почти такую же помаду в больнице. И как тогда мне хотелось украсть её на память. А сейчас я могу держать её сколько угодно, могу видеть её каждый день и даже сама могу пользоваться. И я стояла, сгорбившись и сжимая несчастную помаду в руке, и размазывала слёзы-сопли по лицу. Я никак не могла поверить.

Плакала я негромко, но Диана спала очень чутко, и, проснувшись, испугалась.

– Что такое, Ань? Ты плачешь? – спросила она сонным голосом и приподнялась на кровати.

– Нет, – сказала я, продолжая рыдать и всхлипывать, только теперь уже громче. И я даже не могла понять, от счастья или от горя плачу. Мне было и больно и как-то судорожно сладко, как будто я впервые после долгой зимы съела мороженое в тёплый весенний день. И я улыбнулась. – Я не плачу, я просто…

Диана уже хотела встать и подойти ко мне, но я бросила помаду обратно на столик, и с виноватой улыбкой пошла обратно в постель.

– Извини, я разбудила тебя в такую рань.

– Нет, не извиню! Пока ты не расскажешь мне, в чём дело! – и в её голосе была такая милая беспомощная растерянность, такая искренняя забота обо мне.

– Ничего. Ничего не случилось, – и я обняла её, такую по-утреннему тёплую, и повалила на кровать.

– Ну, как это ничего? – прошептала она. – Ты так плакала, словно у тебя случилось какое-то горе непоправимое.

– Скорее, счастье непоправимое, – улыбалась я, уткнувшись в её плечо. – Просто я очень счастлива. Вот и всё.

– Странная ты, – Диана улыбнулась, и больше ничего не стала расспрашивать.

Мне кажется, она поняла.

А потом был капитальный ремонт квартиры, и мы вместе выбирали обои, занавесочки, коврики и всё тому подобное. И только одна мысль, что мы покупаем всё это для нашей квартиры, заставляла нас вдруг смеяться без причины и просто молча улыбаться друг другу.

И были месяцы, которые я про себя окрестила «месяцами спокойствия», когда ничто не нарушало наше безоблачное счастье, и когда мы даже не ругались из-за бытовых мелочей. Но на смену им всегда приходило другое. Другое – это кошмары Дианы. Другое – это пустые упаковки от лекарств, незакрытые пузырьки снотворного, стеклянные стаканы с вечно недопитой водой. Это множество чёрно-белых фотографий, которые умные дяди-критики называли «концептуальными», а я – просто «жуткими». Другое – это непонятные, надуманные обиды, затянувшееся молчание, необоснованная ревность, пугающие слова.

Иногда мне кажется, что Диана стоит на краю пропасти и вот-вот шагнёт туда. Мне кажется, она всегда была такой. Как будто что-то в ней есть чёрное, как дно колодца и такое же холодное и сырое, такое место в душе, куда никогда не проникает солнечный свет. И тут я бессильна.

А может, такое место есть у каждого из нас.

4

Сегодня, когда я вернулась домой, Диана сидела в кресле в зале и тихонько подпевала песне Милен Фармер, звучащей из колонок. Год назад Диана закончила курсы французского, и я сходила с ума от её мягкого произношения, от её тихого голоса, шепчущего непонятные, но такие красивые слова.

И сейчас я просто остановилась на пороге и залюбовалась ей, заслушалась. Её губы едва заметно шевелились, глаза были прикрыты, и длинные ресницы изредка вздрагивали. Слабый свет из окна падал на её лицо и шею, высвечивая гладкую кожу, а локоны волос, спускающиеся на лоб, образовали тень у глаз. Одну руку она положила под голову, а другая расслабленно и свободно лежала на ручке кресла. Тонкие пальцы застыли в неподвижности, и мне вдруг очень захотелось коснуться её руки. Я подумала, какая же она красивая. Не рука, а вся Диана. Именно сейчас, в этот самый момент.

За девять лет в её внешности и манерах не произошло сколько-нибудь значительных перемен. Просто она стала использовать меньше косметики, и уже не подводила так ярко глаза, и весь её макияж состоял из одних намёков, а часто и отсутствовал вовсе, отчего она казалась совсем юной девочкой. Её голос стал немного тише, а интонации – спокойнее и мягче. И сама она стала как будто мягче.

В любом случае, мне, как человеку, который видит её каждый божий день, трудно подмечать все эти изменения. Их замечают люди, которые не видят Диану неделями и месяцами, как Максим, например. Он говорит, что со студенческих времен Диана сильно изменилась, как будто, наконец, успокоилась, найдя то, что всегда искала.

Иногда я тоже думаю, что да, сильно изменилась. А иногда мне кажется, что нет, и что она осталась всё такой же легкомысленной.

Но мне нравится та Диана, которую я вижу сейчас перед собой.

У её ног разбросаны фотографии – результат небольшого отпуска, связанного со сменой места работы. Все снимки цветные. И они тоже очень нравятся мне. Её стиль угадывается и здесь, и в то же время, работы стали как будто светлее, ярче и многограннее. Мне хочется, чтобы она продолжала.

Песня закончилась. Диана открыла глаза и вздрогнула, заметив меня.

– Эй! Нехорошо так пугать! – пробормотала она в смущении.

– Извини, – я улыбнулась. – Не хотелось тебе мешать.

– И давно ты там стоишь?

– Минуты две. А ты хорошо поёшь.

– Да ладно тебе, – Диана махнула на меня рукой и наклонилась собрать фотографии.

Я тоже присела на пол, чтобы помочь ей.

– Спасибо, – Диана взяла стопку из моих рук и убрала в конверт.

А потом встала, чтобы отнести конверт в комнату, но я поймала её за рукав.

– Подожди. Я хочу поговорить.

– Сейчас?

– Да. Сядь рядом, пожалуйста.

Она села на пол и положила конверт, а я подумала вдруг, что многие наши важнейшие разговоры происходили на полу. И то, что началось когда-то давно с мягкого пола в комнате Дианы и «Римских каникул» на фоне, привело нас сюда, в эту комнату, в этот день.

Диана смотрела на меня с прежним спокойствием, терпеливым ожиданием и как-то отстранённо. Я могла бы подумать, что она всё ещё обижается за тот случай, когда я ушла на работу, несмотря на её уговоры и страхи, но она не обижалась. Что-то здесь было другое. Холодное, безразличное и тёмное, как отражение серого неба на поверхности воды в дождливый день.

– С тобой что-то не так, – сказала я и произнесла это как утверждение, а не как вопрос. Устраивать допросы я никогда не любила и лезть к ней в душу тоже не хотела. Но я знала, что мы обе стоим у глухой высокой стены, за которой ничего нет. И перебраться через неё нельзя, да и незачем. Нужно просто искать другой путь.

Диана не стала оспаривать это утверждение и просто молча смотрела на меня.

– Я прокручивала в голове все события последних дней, – вздохнула я, собираясь с силами. – И не нашла никаких существенных причин, по которым ты могла бы дуться на меня. Но, если дело всё-таки во мне, то лучше мне сейчас об этом узнать, потому что я просто уже не знаю, что и думать.

– Я не дуюсь, – Диана вздохнула, опустила взгляд и стала теребить пальцами ворсинки ковра.

– Тогда что? – не выдержала я. – Я что-то сделала не так?

– Нет.

– Или может, я просто надоела тебе? Хочешь, поживу у родителей недельку-другую?

– Ну что ты… Что ты. Не в тебе дело. Извини, что заставила тебя так думать.

– Но что тогда? – я уже отчаялась и ждала самого страшного.

А Диана всё молчала.

– Милая… – прошептала я. – Я помогу всем, чем смогу, ты только скажи, что тебя тревожит. Я не могу видеть, как ты мучаешься…

Она подняла на меня быстрый взгляд, и он уже не был пустым и равнодушным. Он был напуганным, отчаянным, и в то же время какая-то крошечная надежда как будто загорелась в нём. Как будто Диана хотела что-то сказать мне, но не верила, что я смогу помочь ей и боялась моей реакции.

– Аня… я… – и снова замолчала, и лишь через долгую секунду закончила: – Хочу родить ребёнка.

– Ребёнка? – я удивленно заморгала.

– Да, – она снова в смущении опустила взгляд. – Если честно, я никогда не думала, что захочу этого и всё такое, но…

Я слушала её сбивчивое неловкое бормотание и думала: «Чёрт! Ну, какая же я дубина! Могла бы и сама догадаться!». Всё это её увлечение проблемами зачатия в однополых семьях, пинетками и многозначительные взгляды на прогуливающихся по улице молодых мамаш… Мне двадцать четыре года, и, наверное, материнский инстинкт ещё не проснулся во мне, поэтому я не всегда понимала и замечала чувства Дианы.

– Тебе двадцать девять. Время ещё есть, – сказала я как можно мягче. – Мы можем пока обдумать это дело.

– Правда? – теперь настал её черед удивленно хлопать ресницами.

– Ну да. До тридцати пяти точно родишь.

– То есть… ты не против?

– А с чего бы мне быть против? Ребёнок – это же здорово!

– И ты… ты смогла бы относиться к нему как к своему собственному?

– Ну, разумеется. Ведь мы бы воспитывали его вместе.

Но Диана всё ещё смотрела на меня с недоверием, как будто хотела сказать: «Ты серьёзно что ли? Подумай хорошенько! Я ведь не в теннис тебе предлагаю сыграть!».

– То есть… – она запнулась, подбирая слова. – Ты не думаешь, что у этого ребёнка была бы ущербная семья? Не думаешь, что детей можно заводить только в нормальных семьях?

– В нормальных? А у нас ненормальная? Разве у нас уже не семья?

– Ну, не знаю… – она растерялась, избегая моего внимательного взгляда.

– Ты знаешь, – я горько улыбнулась. – Просто боишься верить.

Да, она боялась. И мне не в чем было её упрекнуть. Потому что когда-то любимый человек бросил её под предлогом «нормальной семьи», и от этого какой-то мутный чёрный осадок остался на её сердце. И я думала, что помочь здесь может только время. И я тоже смогу. Пусть и не сразу.

– Ди… Я хочу, чтобы у нас был ребёнок. И может, даже не один, это уже как Бог даст. И когда мне захочется родить, я не уйду от тебя к мужчине, обещаю. У нас нормальная семья, пусть и не совсем стандартная, да… Но никакой другой семьи мне не надо. И хочу только эту, только нашу с тобой. Да, конечно, поначалу с ребёнком будет тяжеловато… Меня не так давно взяли на работу, и у тебя тоже нет постоянных заработков сейчас, так что…

Но Диана уже не слушала меня. Она плакала.

И мне стало вдруг очень больно за неё. Мне нестерпимо хотелось повернуть время вспять и стереть все обиды, всю причинённую ей боль. Даже забрать её себе, если потребуется. Но я ничего не могла сделать. Эта боль принадлежала только ей, и это были только её раны.

Я подсела к ней ближе и осторожно обняла, поглаживая её волосы.

– Глупенькая… – шептала я. – Ну что ты расплакалась? Всё у нас будет хорошо. Всё у нас ещё будет.

– Спасибо. Спасибо за это, – шептала она в ответ, крепко прижимая меня к себе. – Мне теперь легче. Мне теперь так легко, словно я снова могу дышать. Я теперь знаю. Всё знаю и понимаю. И кто я, и чего мне всегда хотелось. Я знаю. Спасибо тебе, Аня.

И мне показалось, что эти слова были лучшими из всего, что когда-либо произносила Диана.

– Да… – сказала я, и губы мои дрогнули. – Это хорошо. Я рада, что ты поняла.

– Да. Всё благодаря тебе, Аня. И… возможно, для тебя… Возможно, ради тебя я снова смогу увидеть мир во всех цветах.

И сейчас уже поздний вечер, и Диана спит рядом со мной. Её лицо во сне спокойное, а дыхание ровное, и одной рукой она обнимает меня, так что я теперь боюсь шевельнуться. Мне кажется, нет, я уверена, что сейчас она видит прекрасные сны, и я улыбаюсь.

Это наше настоящее. А что будет дальше, я не знаю.

27 ноября 2009 – 19 марта 2010