Текст книги "Черно-белое кино (СИ)"

Автор книги: Scarlet Heath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Диана смотрела на цветок какое-то время, а потом просто опустила голову, словно желая спрятаться от моего взгляда. Она продолжала мучительное молчание.

– Почему ты не отвечала на мои звонки? – спросила я, чувствуя лишь подступавшее раздражение.

– Просто хотела побыть одна, – ответила Диана тихим хриплым голосом.

– Хорошенькое же ты выбрала для этого местечко!

– Тебе отец сказал?

Я растерялась, не зная, можно ли выдавать Виктора Николаевича. Но Диана, казалось, и не ждала моего ответа.

– Аня… – она вздохнула. – Тебе не стоило приходить.

– Но почему?! – спросила я с нескрываемым отчаянием и показалась вдруг сама себе невероятно жалкой. До смерти напуганной. Напуганной её холодностью и безразличием.

В тот момент мне казалось, что всё у нас прямо здесь и закончится.

– Пожалуйста, уходи, – сказала Диана.

Я смотрела на её дрожащие руки и изредка вздрагивающие плечи.

– Ты не хочешь даже просто поговорить? – я ненавидела свой вдруг севший голос, но не могла заставить себя говорить твёрдо и с достоинством, как хотела.

– Лучше уйди, – сказала Диана, повысив тон.

Да что же это?

Губы мои дрожали. Совсем как у маленького ребёнка, думала я, продолжая люто ненавидеть свою слабость.

Но я была уверена, что если продолжу, Диана сорвётся на крик. А я сразу начинала плакать, когда она кричала на меня.

Какая же я глупая, жалкая. Просто дура.

Нет. Наши миры так и не стали друг другу ближе, как я посмела когда-то надеяться. И сейчас, она возможно ещё дальше от меня, чем была в начале. Я смотрю на неё и не понимаю, просто не понимаю, что творится в её голове.

Неужели мы ошиблись? Неужели я ошиблась?

Я вышла из палаты, спустилась на негнущихся ногах на нижний этаж, села на кушетку и заплакала. Я плакала долго, горько, сильно. Хорошо, что в больницах никто не обращает на это внимание, потому что там положено плакать.

Впервые я плакала не только от обиды и боли, но и от злости, от раздражения, от глухой отвратительной ненависти к себе, неспособной понять. Почему она так со мной? Ну что я сделала? Я старалась как могла, из последних сил поддерживая её, оберегая, любя. А в ответ получаю холодное «уйди».

Так неужели всё это зря? Все наши прогулки, объятия, шёпот, признания, её лукавые игривые улыбки, её подарки, и все наши мечты и даже секс. Для неё это ничего не значило?

И в который раз я вспоминала страшные Машины слова, убивающие во мне последние, крохотные ростки хрупкой надежды. В который раз я вспоминала Машу, рисующую передо мной образ легкомысленной и эгоистичной Дианы, которая бросала так же легко, как и привязывала к себе.

И прокрутив всё это в голове, я вдруг перестала плакать. Я встала и поехала домой, умылась, выпила крепкого чая, закрылась в своей комнате и села за стол. Я сидела так очень долго, и то решение, к которому я пришла, стоило мне нечеловеческих усилий.

Передо мной снова был выбор, чёткий и ясно разграниченный. Легче всего было поверить Маше, и мне хотелось этого. Я могла бы принять это, принять её слова, смириться, что она была права, а я оказалась наивной девочкой, не понимающей, в какое болото сунулась. Я могла бы бросить всё, отпустить Диану, со всеми её страхами, со всеми её комплексами и бзиками, которые мне не под силу было не то что излечить, но и просто понять. Я знала, что переживу это. И какая-то часть меня отчаянно хотела этого, хотела дышать свободно и не хотела больше этих глупых слёз.

Но была и другая часть, другая дверь. Просто была Диана, которую я любила. Была Диана, которой я верила, которая прижимала меня к себе и в исступлении всё просила повторять, что я никогда не брошу её. Была Диана, которая лишь один раз, но всё же сказала обжигающим кожу шёпотом, что любит меня. Была Диана, которая укрывала засыпающую меня одеялом и смотрела на меня с дрожащими на ресницах слезами. Диана, мятущаяся между своим чувством ко мне и страхом испортить мне жизнь. Странная, так и не понятая мной Диана, такая сильная и такая слабая, далёкая и близкая, моя любимая. Любимая.

– Я обещала, что никогда не брошу тебя, – сказала я в гулкую пустоту комнаты.

А на следующее утро я отправила Диане в больницу букет кроваво-красных роз.

Я решила.

4

Прошла неделя. Я больше не плакала, не звонила. Я просто посылала ей цветы. А когда закончились деньги (увы, мои карманные средства были не безграничны), я взяла себя в руки и снова поехала к ней.

Мне казалось, что я всё сделала правильно. Во всяком случае, сделала всё от меня зависящее. А потому мне было как-то ненормально спокойно. Ничто не тяготило меня, когда я шла по пустынной аллее, решив пешком прогуляться до больницы. Ничто не дёргало, не тянуло сердце, не ныло в груди. И даже нескончаемая боль после Машиной смерти как будто немного отпустила.

Я подняла голову к небу и подумала вдруг, что есть где-то Бог, который предоставляет человеку право выбора. И я подумала, что это хорошо и это правильно. Что так всё и должно быть.

Я просто почувствовала себя взрослее.

В её палате пахло моими розами. Нежный и лёгкий, едва уловимый аромат.

Два букета стояли на прикроватной тумбочке, а один, уже начавший вянуть, – на полу.

Диана снова сидела со своей толстой книгой (и, похоже, так нисколько и не продвинулась в прочтении), и мне показалось, что сегодня она выглядит лучше. Как будто она тоже отчего-то успокоилась.

Она увидела меня, и на щеках её проступил розоватый румянец какого-то виноватого смущения.

– Привет, – сказала я, подходя ближе и останавливаясь перед её кроватью.

– Привет, – сказала Диана и закрыла книгу, загнув уголок страницы. Позднее я ещё много раз буду ругать её за эту дурацкую привычку.

– Как ты тут?

– Лучше. Немного, – она быстро подняла на меня взгляд, тут же опустила и добавила: – Спасибо. Розы очень красивые.

Я присела на край кровати, и кажется, Диана не была против.

– Рада, что понравились, – сказала я, не сводя с неё глаз.

– Извини, – Диана вздохнула. – За то, что накричала тогда на тебя, за то, что не отвечала на звонки. Сейчас меня регулярно кормят таблетками, и я уже не такая буйная, – она усмехнулась, и столько скрытой боли было в этой усмешке, что я вдруг сразу всё поняла.

Просто, как вспышка. Я поняла её.

– Здесь нет твоей вины, – сказала я.

– Что? – Диана снова подняла на меня свой испуганный взгляд.

– Здесь нет твоей вины, – повторила я твёрдо, точно так же, как когда-то мне говорила Диана. – Ты ни в чём не виновата. Ты не виновата в Машиной смерти.

– Что ты… – Диана хотела перебить меня, но голос её ослабел и дрогнул. Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза, и в глазах этих была адова бездна вины и греха, на который Диана себя сознательно обрекала.

– Ты не сделала ничего плохого, – продолжала я. – Мы не сделали ничего плохого. Мы ни в чём не согрешили.

– Но мы же… – Диана снова сделала слабую попытку возразить, но я не позволила ей.

Я коснулась её руки, сжала её.

– Я люблю тебя, разве это грех? – прошептала я.

– Но мы же… Пока моя сестра умирала, мы…

– Это нормально. Ничего плохого в этом нет. Мы ведь просто любили, – говорила я. Никогда бы не могла подумать, что однажды мне придётся убеждать Диану в этом. Как же глубоко вросло это в неё. Как тяжело.

– Нет… это было неправильно, – Диана вдруг всхлипнула, вздрогнула всем телом. – Маша говорила, что это страшный грех… Говорила, что Бог никогда не простит меня. Она никогда не простит меня…

И она заплакала. Снова рвала мне сердце.

– Иди сюда… Иди сюда, милая, – я привлекла её к себе, крепко обнимая.

Диана вцепилась в меня и плакала навзрыд, а я думала, что прямо сейчас и здесь уж точно умру. Что больше не выдержать мне этого.

Но я выдержала.

– Ты ни в чём не виновата, милая, – шептала я. – Бог не наказывает тебя. Бог вообще не наказывает. Он любит. И Маша тебя любила… Она очень любила тебя, просто никогда не показывала этого. Она никому не показывала себя настоящую, но она любила тебя больше всех на свете, я это точно знаю…

– Правда? – она судорожно вдохнула, подавляя тяжёлое рыдание.

– Конечно правда.

– И я правда ни в чём не виновата?

– Правда. Ты ни в чём не виновата. Да ты и сама это знаешь. Сердцем ты знаешь.

– Аня… Я правда люблю тебя…

– Я знаю. Знаю. И я люблю. И ничего плохого в этом нет.

– Да… Да, я знаю… Всегда знала, что нет. Но… Но как же хорошо, что ты мне сказала это.

– И ты веришь мне?

– Верю. И всегда верила.

– И ты веришь даже, что я никогда не брошу тебя? Никогда не предам?

– Теперь верю… Теперь точно, – она всхлипнула, успокаиваясь.

– Всё ясно. Значит, тебе просто надо дарить больше цветов.

Она усмехнулась, и я тоже заулыбалась, впервые за долгое время.

– Они замечательные. Спасибо, милая. Твои розы меня спасали всё это время.

– Я рада, – прошептала я, и тоненькая слезинка вдруг скатилась по моей щеке и исчезла где-то в волосах Дианы. – Но теперь пришла я, и буду сама тебя спасать. И если потребуется, я залезу даже в твои сны и разгоню всех монстров, что пугают тебя.

И Диана смеялась, продолжая плакать. И я смеялась и тоже плакала. И, наверное, мы были немного похожи на сумасшедших в тот момент.

Но в тот момент наши миры, наконец, пересеклись и сплелись воедино.

Я просто чувствовала её.

А через пару дней Диану выписали из больницы.

========== Глава 15. Черное ==========

1

Я по-прежнему люблю наблюдать. Это то, что осталось со мной. Это то, что было со мной с самого начала. Я люблю людей, люблю их совершенную красоту, люблю их такими, какими они были созданы. Люблю и мужчин, и женщин. Но в силу кое-каких причин, женщин всё-таки больше.

И думаю, что это хорошо. Любовь к людям не угасла, не увяла во мне. Её невозможно отнять и подарить. Она просто всегда была со мной.

Иногда Аня подтрунивает надо мной, что вроде я могу обольстить любого в своих корыстных целях, а именно – сфотографировать. И, конечно, я говорю, что это не правда и притворяюсь обиженной, но в каком-то смысле она права. Я люблю людей, но не пытаюсь заполучить какую-то их часть на плёнку. Я просто хочу оставить память.

И все стены нашего зала завешаны моими работами. Какие-то из них часто меняются, какие-то – висят уже много лет. Фотографии приходят и уходят точно так же, как и люди. Здесь есть фотографии моих друзей, больше новых, чем старых. Из «старичков» остался только Максим, и это не удивительно, ведь он у меня монолитная скала. Все институтские подружки схлынули, а он остался и висит теперь над диваном вместе со своей хорошенькой женой Катюшей.

Максим познакомился с ней на четвёртом курсе, а в конце пятого они уже поженились. Признаюсь, сначала я даже немного ревновала, ведь раньше всё его внимание было обращено только на меня. Я боялась, что он тоже исчезнет, а потому вела себя немного эгоистично, и сейчас мне очень стыдно за это.

Но и Максим тоже хорош. Он долго отказывался знакомить меня со своей невестой, объясняя это примерно так: «Вот ещё! Я познакомлю, а ты у меня её уведёшь!». Сейчас я смеюсь, вспоминая то время и наши бесконечные шуточные перепалки, и мы часто видимся с Максимом и Катей. Я люблю смотреть на эту их совместную фотографию, где они вечно будут улыбаться и вечно будут счастливы. Они оба такие хорошие и так любят друг друга, а заодно и нас с Аней, что у меня на душе становится теплее лишь при одном воспоминании о них. А потому они на моей стене надолго. И я счастлива.

А не так давно на противоположной стене появилась фотография Оли и Наташи. Наверное, невозможно быть лесбиянками и не общаться с себе подобными. И эти молодые девочки очень быстро стали нашими подругами. Им обеим всего по двадцать, они влюблены, веселы и заразительны в этом безудержном веселье. Жить вместе они только начали, но в будущее смотрят с оптимизмом, и это хорошо. Оптимизм им понадобится.

Мы с Аней любим их и надеемся, что эта фотография повисит у нас подольше. Мне не хочется, чтобы они исчезли из нашей жизни. Мне хочется задержать, в который раз попытаться остановить мгновение. Потому что, по каким-то причинам, из нашей жизни уходит куда больше людей, чем остаётся.

Аня говорит, что так и должно быть, что это нормально. Но меня это всё равно пугает.

А несколько дней назад, когда я за чашкой кофе пересчитывала всех ушедших и оставшихся, мои ленивые мысли прервала Аня, вернувшаяся из магазина.

– Иди сюда скорей! – крикнула она ещё с порога.

Я отложила стопку фотографий, накрыв сверху конвертом, чтобы не заляпать, и поставила чашку рядом.

– Да где ж ты провалилась?! Быстрее! – кричала Аня.

– Ну что стряслось? – пробурчала я, выходя в коридор.

А стряслось вот что: у Ани на руках сидел пушистый белый котёнок с огромными синими глазищами, и, прижав уши, трясся всем телом. Увидев меня, котёнок пискнул и дёрнул хвостом.

– Что это?! – я обомлела, глядя на крохотное чудо.

– Котёнок, не видишь что ли! Давай помоги мне, что стоишь столбом?!

Я заметила, что на руке у Ани висит тяжёлый пакет и поспешила его забрать. Котёнок пищал. Именно пищал, даже не мяукал.

– Ты где его взяла? – спросила я, хлопая глазами и ставя пакет и Анину сумочку на пол.

– В подъезде, – Аня вздохнула. – Какие-то выродки подбросили. Обалдеть! Когда я шла в магазин, его ещё не было!

– Ух ты батюшки… – я заулыбалась и взяла малыша на руки, пока Аня раздевалась. – До чего же ты славный!

Так мы и провозились с ним весь вечер, сюсюкая, грея молоко и завязывая бантики. А когда котёнок наелся, наигрался, успокоился и заснул, я обняла Аню одной рукой, и она с усталым вздохом положила голову мне на плечо.

– И что делать будем? – спросила я.

– Понятия не имею, – она начала играть с манжетой моей рубашки. – Можно объявление в газету дать. Или на работе спросить у кого-нибудь…

– А помнишь, как раньше? – я улыбнулась. – Как мы пристраивали тех котят, которые родились в подвале моего старого дома?

Аня тихонько усмехнулась.

– Помню. Мы носились с ними, как с собственными детишками! Помнишь, как мы обзванивали всех соседей и предлагали котят? И как нам открыла злая старушенция, и как она ругалась?

Я тоже рассмеялась.

– Помню! Она жутко перепугала нас. Я даже думала, она запустит в нас сковородкой, которую держала в руках!

И мы посмеялись ещё немного, вспоминая, а потом Аня спросила:

– А может… оставим себе?

Я знала, что она спросит, и ждала этого.

– Может быть, – я обняла её крепче. – Почему бы и нет, в конце концов? Давай ещё завтра об этом подумаем, хорошо?

– Угу. Давай.

– Я тебя с ним сфотографирую завтра. Ты не против?

– А у меня есть выбор?

– Нет.

– Садистка.

– Ещё какая, – я улыбнулась, зная, что Аня довольна, что она ждала и хотела, чтобы я сфотографировала её.

И мы легли спать, и я уже не думала о тех, кто ушёл и тех, кто остался. В ту ночь мне казалось, что жизнь моя полна. И я была счастлива лишь тем, что у нас есть это завтра.

2

Мне снятся разные сны. Красивые и безобразные, светлые и мрачные, серые. Мне снится настоящее и прошлое. Но прошлое почему-то чаще.

Мне снятся пустые комнаты и пустые улицы, пустые лестницы и безлюдные площади под высоким небом. В моих самых страшных кошмарах никогда нет людей.

Я помню, как примерно через год после Машиной смерти, она приснилась мне лежащей на кровати в моей комнате, сложив руки, как когда лежала в гробу. Я вхожу в комнату и вижу, что она лежит, но как это часто бывает во сне, не могу даже шевельнуться от сковывающего страха. А Маша вдруг резко встаёт подобно игрушечному Ванька-встаньке и молча смотрит на меня, и глаза у неё совсем чёрные, а надето на ней старое жёлтое платье с рукавами-фонариками, которое она носила ещё в семь лет.

После этого я прибежала к Ане, умоляя пустить меня переночевать, и ещё долго я не могла спать в своей кровати и даже заходить в собственную комнату боялась. Если честно, я просто не представляю, как Аня сама не спятила в моей компании.

Первый год после смерти было особенно тяжело, а потом стало отпускать. Я думаю, лечит нас не время, а повседневность. Она затягивает, отвлекает, создаёт впечатление беспрерывного течения жизни. У меня был пятый курс и выпускная квалификационная, а у Ани – одиннадцатый класс и подготовка к поступлению в вуз. Нам не хватало времени даже на встречи друг с другом, не то что на всякие мысли о смерти.

Я заметила, что родителям тоже стало легче. У матери это проявлялось в том, что она снова начала следить за собой, как раньше и придумывать себе новые стрижки каждые три месяца. А у отца просто как будто немного потеплел взгляд, и он стал больше возиться со своей любимой техникой и меньше смотреть телевизор.

И я снова чувствовала жизнь, снова любила её. Иногда я со слезами прижимала Аню к себе, благодаря всех Святых за то, что она со мной.

Я жила и любила, а от Маши остались только сны. Со временем их остаётся всё меньше, и до недавнего момента мне казалось, они пропали и вовсе. Быть может, поэтому меня так и перепугал этот последний сон, где у меня сломался фотоаппарат.

И всякий раз, когда я просыпаюсь, мне хочется кричать: «Ну что?! Что тебе нужно?! Оставь меня в покое!». Но иногда мне хочется увидеть её и просто поговорить. Увидеть её живой и попросить наконец прощение, высказать всё то, что долгие годы лежит на сердце камнем и не даёт вздохнуть. Или хочется сказать что-нибудь вроде: «Вот видишь, ты была не права! Мы любим друг друга и до сих пор вместе! Я не бросила её, и Аня не бросила меня!».

Вот только сказать уже некому.

А иногда очень хочется вообще ничего не говорить и просто прижать её к себе, почувствовать, что она живая и тёплая, здоровая, невредимая, и хоть на минуту поверить, что ничего этого не было.

Мне просто хочется, чтобы она знала. Что я очень люблю её. Что все те злые слова были просто от обиды, оттого что я любила.

Знает ли она?

Когда мне уже начало казаться, что я окончательно смогла пережить всё это, очередная потеря надолго выбила почву из-под ног. Умерла моя бабушка. Машина смерть сильно подкосила её здоровье, и всё же мы надеялись, что она поживёт подольше, ведь до конца своих дней моя бабушка оставалась оптимисткой.

И снова Аня была со мной. За три года она успела познакомиться с бабушкой и тоже полюбить её. Мы приходили к бабушке вдвоём, и она поила нас чаем с блинчиками с клубникой и сгущёнкой и рассказывала весёлые случаи из своей молодости. А в последнее время она вдруг начала сильно скучать по дедушке и часто вспоминать его.

Конечно, когда умирает старенькая и больная женщина, это не так шокирует, как скоропостижная гибель пятнадцатилетней девочки. Но мне было больно. Мне казалось, что сердце моё не выдержит очередных страданий, но Аня обнимала меня, гладила по голове и шептала, что всё пройдёт, что скоро будет легче. И действительно, становилось легче. Боль стихала, и Аня всегда была рядом, и её руки внушали уверенность. И я могла жить дальше.

Бабушка завещала свою квартиру мне одной. Не то чтобы я обрадовалась этому (в те дни радоваться у меня получалось с трудом), но эта мысль почему-то грела меня. Как будто у меня появился вдруг какой-то тыл, место, где я всегда смогу укрыться.

А через пару месяцев я решила, что время пришло. Я долго тянула и порядком устала за все эти годы, а потому я выбрала вечер, когда оба родителя были в относительно спокойном настроении, усадила их перед собой и сообщила, что я лесбиянка.

Мамина реакция нисколько меня не удивила. На меня обрушилось море визгов-писков, ругани и обвинений в том, что я решила и её тоже в гроб загнать. А вот отец меня поразил. Он вынес всё стоически, со словами:

– Я всегда знал, – и сказал он это так, словно и сам был доволен, что угадал.

– Правда? И как же ты догадался? – заинтересовалась я.

Он вздохнул, а мать, обидевшись, что он не вторит её истерике, вышла из комнаты и хлопнула дверью.

– В юности у меня была подруга, очень похожая на тебя, – сказал отец, откинувшись на спинку дивана. – Она мне нравилась, но я никак не мог добиться её расположения. И она дружила с другой девочкой и проводила с ней всё своё свободное время, отказывая влюблённым в неё мальчикам. А когда выяснилось, что у них за дружба такая, на мою подругу посыпались насмешки всех озлобленных и решивших отомстить ухажёров, вплоть до того, что ей пришлось перевестись в другой институт. И я тоже перестал общаться с ней, так что не знаю, как сложилась её судьба, и жива ли она вообще. Но её манеры, привычки, характер, её образ мыслей запомнились мне, и уже много лет я вижу всё это в тебе.

– Вот как… – я тоже вздохнула, удивлённая этой историей. Стало вдруг грустно и тяжело. – Ты, наверное, и про Аню догадывался?

– Да… – он с усталым видом прикрыл на секунду глаза. – Вы вдруг так неожиданно, быстро и близко сдружились. И если раньше ты всё время проводила с той женщиной, с Викой, то теперь только с Аней. И даже твой Максим на роль потенциального парня для тебя тоже как-то не тянул.

– Что есть, то есть, – я вдруг смутилась. – И… что ты теперь думаешь обо мне?

– Что я думаю? Не знаю… Но всё-таки, когда я только догадывался об этом, мне было легче. Потому что всегда была надежда, что я могу ошибаться.

И снова я почувствовала себя виноватой. Виноватой за то, какая я есть. Я поняла вдруг, что причинила ему сильную боль, и на сердце тёмной склизкой массой расползалось чувство отвращения к себе самой. Как будто вернулась Маша и снова унизила меня до слёз и глухой ненависти к себе.

– Извини, – сказала я.

– Нет, – он покачал головой. – Ты правильно сделала, что рассказала.

И я смотрела на него и думала, как сильно он постарел.

Бабушка часто говорила, что нельзя прожить жизнь так, чтобы всем угодить. В те дни я часто вспоминала её слова, но легче почему-то не становилось. Для близких людей нам всегда хочется быть лучше, чем мы есть на самом деле.

В тот же вечер мама выгнала меня из дома. Она всегда быстро вспыхивала и быстро остывала, а потом не раз жалела, что я ушла. Отец просил подождать хотя бы до утра, но я и сама не хотела там больше оставаться. Как будто подошёл к концу очередной этап моей жизни.

Второпях я бросила в сумку самые необходимые вещи, в число которых входила и фотография Ани с белым котёнком на плече. Именно тогда я и разбила рамочку. За всем остальным я решила приехать утром, когда родители будут на работе. Отец вызывался даже подвезти меня, но я сказала, что не стоит. Его участие причиняло мне куда большую боль, чем мамины крики и обидные слова. Тогда мне было просто стыдно смотреть ему в глаза.

Я помню, как страшно мне было ночевать первую ночь в пустой бабушкиной квартире, но я не стала звать Аню.

Мне казалось, что я вполне заслуживаю того, чтобы остаться наедине со всеми своими страхами, призраками умерших и просто ушедших навсегда.

В ту ночь мне снова снилась Маша.

3

Мы с Аней долго шли к тому, что сейчас имеем. Мы часто мечтали о будущем, о том, какими будем через десять лет или в старости. Но на самом деле мы понятия не имели, как будем жить. Для нас совместная жизнь всегда была чем-то из разряда «когда-нибудь это случится, а сейчас просто надо потерпеть». И те три года тайной любви, которые я называла «хочу тебя всегда и везде», дались нам нелегко.

Но настал момент, когда «когда-нибудь» превратилось в «сейчас». А случилось это примерно через пару недель после того, как я окончательно переселилась в бабушкину квартиру, перевезла все свои вещи и обустроила всё так, что комнаты стали более-менее похожи на жилое помещение. Квартире не помешал бы ремонт, и я думала, что обязательно займусь и им, как только дойдут руки, и как только обзаведусь постоянной работой, а не заработками от случая к случаю.

Тот вечер мы с Аней провели очень весело, устроив себе настоящее свидание. Мы сходили в кино на добрый комедийный фильм, а потом в кафе, где помимо кофе выпили по коктейлю. Мы беспрерывно обсуждали что-то весёлое и смеялись. Мы просто очень соскучились друг по другу после напряжённой недели. И нас пьянила одна только мысль, что завтра долгожданное воскресенье, что Аня остаётся у меня, и вся ночь в нашем распоряжении.

А когда мы уже подходили к моему подъезду, к нам привязались явно подвыпившие парни с пошлыми и откровенно жалкими попытками завлечь нас с собой. Пока я лениво размышляла, куда и как их послать, Аня заявила:

– Мы лесбиянки! Так что идите лесом!

Парни явно не ожидали такого услышать, и после мы долго хохотали над их вытянувшимися физиономиями. А пока они не успели придумать достойный ответ, Аня схватила меня за руку и утянула в подъезд.

Если честно, и я сама немного удивилась Аниной реакции и тому, как быстро мы оказались в тёмном подъезде, потому что перед глазами у меня всё ещё плыло после коктейля, словно в замедленной съёмке.

Я слышала Анино прерывистое дыхание в темноте, а потом она вдруг засмеялась. Так заразительно и звонко, как умела только она.

И я засмеялась тоже, и мы хохотали до боли в животе, цепляясь друг за друга, чтобы не свалиться, и никак не могли остановиться, потому что как только затихала Аня, меня пробирал новый приступ смеха и наоборот.

– Ох… ты видела их лица? – хохотала я.

– О да!

– Мы лесбиянки! Ну надо же…

– Лесбиянки… Вот неожиданность…

И так продолжалось ещё долго. У меня из глаз полились слёзы, а Аня говорила, что сейчас описается, и я хохотала ещё сильней. В конце концов, испугавшись, что кто-нибудь из соседей выглянет проверить, что за идиоты ржут на весь подъезд, мы поспешили подняться на свой седьмой этаж, успокоившись немного по дороге.

А потом я долго не могла попасть ключом в замочную скважину – у меня почему-то ослабли руки, а голова приятно кружилась.

– Быстрее! – шептала Аня. – Я хочу в туалет!

Я хихикала и начинала нарочно медлить.

– Садистка! – она пихала меня локтем в бок.

– О, да! Я такая! – я изображала маньячный смех.

И как же было хорошо.

А после того, как Аня наконец-то дорвалась до туалета, мы продолжили свою безрассудную пьянку с бутылкой мартини и сока. Сейчас мы уже почти не пьём, и мне даже немного стыдно вспоминать, что мы вытворяли друг с другом под действием алкоголя, на что Аня со смехом отвечает: «Стареешь!».

Я помню, что тогда мы обсуждали свой «первый раз». Раньше мы никогда не говорили об этом, потому что то время было тяжело вспоминать, и потому что мы ещё сильно смущались (да-да, и я тоже). Но в тот вечер мы как будто вдруг решили обсудить всё самое неприличное, окончательно смирившись с тем, что всё-таки мы извращенки.

Аня заглянула в свой стремительно пустеющий бокал, а я любовалась её красивым лицом и тонкой шеей, кожа которой казалась фарфоровой в полутьме комнаты.

– Я вдруг подумала… – сказала она. – Как всё-таки хорошо, что наш первый раз случился в трезвом состоянии.

– Ты думаешь? Если бы ты хоть немного выпила, могла бы чуть-чуть расслабиться. А то тяжело мне пришлось…

– Сама виновата! Ты мне даже времени подготовиться не дала!

– Да… – что-то холодное кольнуло меня в области сердца. – Извини. Я правда виновата.

– Эй, ты чего? – Аня подсела ближе. – Я же не всерьёз. Я ведь… хочу сказать, что наоборот рада, что у нас всё так было.

– Правда? – по привычке переспросила я. И не то чтобы я не верила ей, просто меня постоянно мучили мысли вроде: «Всё могло бы быть лучше, если бы я сделала то-то и не сделала это».

– Правда, – она нашла мою руку и сжала её. – И хоть я чуть от страха не умерла, но мне этого никогда не забыть. И это здорово.

Я улыбнулась, поставила свой бокал в сторону и наклонилась к Ане.

– Тогда хочешь, я устрою тебе ещё один незабываемый раз?

Её щеки вспыхнули, а глаза заблестели, и мне захотелось её всю, сейчас, здесь, навсегда. Моя.

А после долгих часов любви, когда мы обе окончательно выбились из сил, мы лежали на тесном старом диване и смотрели друг на друга. Слабой рукой я коснулась её горячей кожи, провела кончиками пальцев по щеке, спустилась на шею. И Аня сделала то же самое, убирая попутно пряди волос с моего лица. Она всегда говорила, что очень любит мои волосы, и только из-за этого я до сих пор не подстриглась коротко, как всегда хотела.

– Аня…

– Да?

Я запустила пальцы в её волосы, задержала их там, набираясь смелости, и сказала:

– Переезжай ко мне.

Её глаза широко раскрылись, а пальцы замерли на моём плече. Я ждала её ответа, как ждут пощёчину, а она всё молчала и молчала.

А мне хотелось зажмуриться и умереть. Да, пусть Аня никогда и не обещала мне вечной любви, но она хотя бы сказала, что не бросит. И я верила.

– Ты уверена? – спросила она взволнованным шёпотом.

– Должно быть уверена, раз предлагаю, – я вымученно улыбнулась.

– Но… ты действительно хочешь? Ведь это всё-таки серьёзный шаг. Уверена, что не выгонишь меня через неделю?

– Уверена, – сердце вдруг забилось чаще. – Ты только соглашайся, и я стану для тебя кем угодно. Я на всё готова.

– А вот этого не надо, – она улыбнулась. – Будь собой, мне этого достаточно. И если я вдруг начну забывать закрыть тюбик с зубной пастой или не помою посуду, можешь смело выбрасывать мои вещи с балкона.

Я засмеялась и почувствовала неожиданные слёзы, застилающие глаза и готовые вот-вот упасть на подушку.

– Значит, ты согласна? – спросила я.

– Шутишь? Как я могу отказаться? – Аня улыбнулась и смахнула мои слёзы кончиками пальцев, а я поймала её руку и начала быстро целовать её тонкие пальцы, ладонь, запястье – всё, что находили губы.

Аня вздохнула, коротко и судорожно, и на ресницах её тоже заблестели крошечные слезинки.

– И можно будет больше не прятаться, не убегать, – шептала она.

– И не бояться, что родители вдруг вернутся, – добавила я с улыбкой.

– Да… И засыпать вместе…

– И просыпаться.

– И даже завтракать…

– И обедать, и ужинать.

– И держать зубные щетки в одном стаканчике…

–И даже вместе сидеть в ванной.

Аня рассмеялась, вытирая слёзы:

– Боже, да мы через месяц видеть друг друга не сможем!

– Ну… ты сама сказала, что я могу выгнать тебя в любой момент…

Аня влепила мне шуточный подзатыльник, а я её поцеловала. И мне не верилось, что всё это происходит с нами на самом деле, я всё боялась проснуться в своей холодной по утрам комнате с мыслью, что никого у меня больше нет, что все, кого я любила, умерли, ушли, просто исчезли.

Но вместо этого я день ото дня просыпалась в счастливом мире, где была весна и была Аня, которая улыбалась. Где был вкусный кофе по утрам, и Анины кофточки, которые она вешала сушить на прищепках в ванной. Такое простое выстраданное счастье.

– Только наше с тобой, – шепчу я ей на ухо, когда она засыпает.

И Аня улыбается во сне и тянет ко мне руки, находит и обнимает. Такая близкая, тёплая.

И я глухо плачу, беззвучно хватая воздух, чтобы не разбудить её.

4

Иногда бывает так, что люди, которых мы считали навсегда исчезнувшими из нашей жизни, вдруг снова появляются. И тогда нам кажется, что время повернулось вспять. И это страшно.