Текст книги "Черно-белое кино (СИ)"

Автор книги: Scarlet Heath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Стало полегче, и я слабо улыбнулась.

– Ты вчера говорила с ней?

– В основном с ней говорила мама. Мне она уделила не больше внимания, чем обычно, то есть, предпочла сделать вид, что меня не существует.

– Я рада, что она осталась прежней, – мне хотелось подбодрить Диану, потому что улыбка её стала печальной.

– Я тоже. Она даже ныла, как плохо ей без очков, и маме пришлось ехать забирать их из ремонта.

Я тихонько засмеялась.

– Узнаю Машу!

Какое-то время мы молчали, а потом я решилась спросить первой:

– Ну что, зайдём к ней?

Диана вздохнула. Её пальцы теребили манжет рубашки.

– Вместе?

– Ну да. А почему бы и нет?

– Не знаю. Ну ладно.

Я подумала, что она что-то знает, но как будто стесняется сказать. Сейчас я понимаю, что она просто хотела уберечь меня. В конце концов, Диана знала свою сестру куда лучше меня, даже несмотря на то, что мы много лет просидели за одной партой.

– Я принесла ей апельсины, – сказала я.

– Я тоже.

И мы снова засмеялись. У Дианы тогда был последний шанс предупредить меня о чём-то, но она не стала. Потому что в глубине души она всегда верила. Верила во всё хорошее, в то, что всё обойдётся.

Она всегда старалась уберечь меня. От дурных слов и косых взглядов, от боли и обид. Люди ведь очень любят высказывать своё мнение, даже если их об этом не просят. Люди считают, что они вправе уколоть, клюнуть или даже просто шептаться за спиной. Почему-то это доставляет им какое-то извращённое удовольствие. И Диана знала обо всем этом, она не хотела этого для меня и старалась уберечь всеми силами.

Но у неё не всегда получалось.

4

Маша полусидела на постели и поправляла сползающие из-за бинтов очки. Какую-то часть бинтов уже сняли с её лица и головы, но оставшееся повязки всё равно мешали очкам нормально держаться. А я вдруг заметила, что у неё больше нет волос. И, если честно, немного испугалась.

– Привет, – сказала я, подходя ближе.

Она ничего не ответила, и в лице её ничего не изменилось.

– А я апельсины принесла…

Что ещё сказать, я не знала, поэтому поставила пакет с апельсинами на прикроватную тумбочку рядом с вазой, в которой стояли белые розы в блестящей обёрточной бумаге. Помню, я ещё подумала, что без всего этого украшательства розы смотрелись бы куда лучше.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я, отчаявшись дождаться хоть слова от Дианы. В горле пересохло.

Маша не отвечала, и я совсем потерялась, испугалась. Стала говорить какую-то ерунду, беспорядочно и быстро.

– На днях обещала зайти Лена, она сейчас у бабушки, но сказала, что скоро вырвется… Каникулы ведь длинные. Ты как раз успеешь поправиться…

Я замолчала, и в палате повисла тяжёлая тишина. Что-то происходило, но я не хотела этого замечать.

– Бабушка связала тебе зелёный свитер, – сказала вдруг Диана, остановившись за моей спиной. – Он пока у меня, но я не трогала его. Просто знаю, что он зелёный. Ты сможешь забрать его, когда тебя выпишут.

Маша долго смотрела на сестру, а потом слегка опустила голову, отчего её очки сползли на нос. Её стекла всегда были слишком толстыми и тяжёлыми. И она пыталась снова вернуть их на место, но руки были слишком слабыми и не слушались. И Маша была такой хрупкой и жалкой с этим сползшими на кончик носа очками, что мне было и больно и страшно смотреть на неё.

– Давай я помогу! – я протянула руку, совершенно инстинктивно. Я просто хотела помочь. Только помочь…

Но Маша вдруг с неожиданной силой ударила меня по руке, и на её мертвенно-белые щеки наполз болезненный румянец гнева и обиды.

– Не смей! Не прикасайся ко мне!

Я отступила назад и упёрлась в Диану. Рука горела огнём, я и прижала её к груди.

– Маша…

– Ты ведь спуталась с ней, да? – шипела Маша, и в её глазах не было жалости.

А я сначала даже не поняла, о чём она говорит.

– Прекрати. Ты бредишь, – услышала я над собой ледяной голос Дианы.

– Да я-то как раз в здравом уме. Не думай, что если я ударилась головой, то вышибла себе последние мозги. И я не слепая.

– Да откуда ты только берешь всю эту чушь? – голос Дианы дрогнул. От еле сдерживаемой злости.

И я смотрела на них и боялась. Потому что это была не Маша. И это была не Диана. Этих людей я не знала.

– Мать проболталась, что на Новый год вы были вместе, – сказала Маша, и губы её искривила змеевидная улыбка. На белом лице, при обескровленных губах, она выглядела по-настоящему жутко. – Одни, в пустой квартире. А я смотрю, вы хорошо спелись, пока я валялась здесь. Вам было хорошо и свободно там, пока меня не было, да?

– Маша… – у меня в горле уже стоял комок слёз, а рука снова инстинктивно поднялась, будто хотела коснуться её, убедиться, что эта та самая девочка, которую я знала с первого класса, к которой я приходила каждый день в больницу. Что это действительно моя Маша.

– Не смей! – снова закричала она. – Ты такая же грязная, как и моя сестра. Она ведь трогала тебе везде, да?

Я снова попятилась. На этот раз в ужасе.

– Да ты просто больная! – закричала Диана. – Ты чокнутая!

Диана побледнела, и губы её дрожали, когда она выплевывала эти слова. Мне показалось, что она тоже напугана. И я снова начала узнавать хоть одного человека в этой комнате. Это снова была Диана. Моя Диана.

– Грязные, вы обе грязные! – повторила Маша, и в тот момент она действительно казалась безумной. Но она говорила всё это сознательно. – Я вас ненавижу!

– С меня хватит, – Диана схватила меня за рукав и потянула за собой. – Уйдем отсюда. Ноги моей больше здесь не будет!

Я шла за ней, и ноги мои заплетались, а губы всё дрожали, и сама я вся дрожала, как будто меня колотил сильнейший и безжалостный озноб. Мне не хватало воздуха, и в коридоре я начала громко всхлипывать и остановилась, потому что мне казалось, что сейчас, вот сейчас я просто упаду.

Эти слова, её слова грохотали в моей голове снова и снова, как непрекращающееся эхо, которое сводит с ума. В глазах всё плыло от застилающих их слёз, и всё для меня стало белым. Белый снег, белая рубашка Дианы и белые бинты на белом Машином лице, белые и как будто искусственные розы.

– Она… она, – шептала я, но рыдания сдавливали грудь и не давали вырваться словам. – Она ведь не со зла? Она…

– Аня… Аня, послушай, – Диана что-то шептала мне, но я ничего не понимала и продолжала плакать.

Наверное, до этого, за всю мою недолгую жизнь, ещё никто не говорил мне столь обидных слов, никто так не унижал меня. И я не понимала всех этих «за что» и «почему», но эти вопросы в пустоту прожигали чёрные дыры в моём больном сознании.

– Я только хотела помочь! – выдохнула я в отчаянии.

– Аня… Аня! – она вдруг схватила меня за запястья и крепко сжала их. – Послушай. Ты ни в чем не виновата! Понимаешь? Здесь нет твоей вины!

И всхлипы прекратились, и я как будто застыла и смотрела в её глаза. Её спокойный и решительный взгляд меня гипнотизировал.

– Ты не сделала ничего плохого! Понимаешь меня? – её голос срывался, и мне казалось, что она сейчас тоже заплачет.

– Да… – прошептала я. – Да.

Она судорожно вздохнула и немного ослабила хватку на запястьях. Но не отпускала. Мы молча смотрели друг на друга.

Меня в первый раз так несправедливо обвинили. Обвинили. Но в чём? Я не понимала, в чём, потому что те чувства, которые я испытывала к Диане… То, что я чувствовала к ней. Самое ужасное, что мне показалось, будто Маша в чём-то права.

– Я…

Выдох. Вдох. Я смотрела на неё и думала, что если сейчас не обниму её, умру. Глупо, но я была в этом абсолютно уверена. Мне просто хотелось её обнять. И я точно знала, что в этом ничего плохого нет.

И она как будто что-то поняла по моему взгляду, потому что отпустила мои запястья, и я обняла её, обхватывая дрожащими руками её тоненькую талию, сминая её прекрасную белую рубашку, прижимая её к себе так крепко, как только была способна.

От неожиданности она покачнулась и коротко выдохнула. Но мне было всё равно. Всё равно, что она будет думать, всё равно на её недоумение, всё равно, что я, быть может, пугала её.

Я стояла так и зажмурившись ждала, что будет, вдыхая её запах, от тоски по которому проплакала всю ночь.

А потом её пальцы легонько коснулись моих волос, от чего по коже побежали мурашки, и опустились на плечи, и она сначала неуверенно, а потом всё крепче обняла меня в ответ.

– Аня, – прошептала она. – Аня…

И мы стояли вот так, молча, обнявшись посреди пустого больничного коридора. И я подумала тогда, что вот он, мой мир, то, что принадлежит только мне, та самая часть меня, без которой меня нет, без которой я это уже не я. Неотрывная часть меня самой. Она прямо здесь, и я обнимаю её.

За окнами неистовствовал ветер, обрывая, ломая, ударяясь порывами в стёкла.

Мы стояли так очень долго.

========== Глава 7. Доверие ==========

1

У каждого человека в голове целая Вселенная. Раньше мне не приходилось об этом задумываться, быть может, потому, что мои орбиты никогда ни с кем не пересекались. Лишь только соприкасались слегка. Родители, немногочисленные подруги, внутренний мир которых был подобен тонкой ледяной поверхности замёрзшего озера – можно ходить по ней, но самой воды коснуться нельзя, нельзя погрузиться в неё с головой – лёд не пустит.

И впервые мне захотелось провалиться под этот лед, быть может даже утонуть в мире Дианы. Я не боялась холодной воды, не боялась задохнуться и потерять способность двигаться. Ибо я устала ходить по одной поверхности. Мне хотелось превратиться в крошечную песчинку в огромной, необъятной Вселенной её мыслей. Просто быть там.

Но врываться вот так в чужой мир, нагло разбивать лёд, влезать туда, куда тебя никто не хочет впускать – всё это эгоистично. Я могла сколько угодно мечтать проникнуть в её внутренний мир, но она не хотела, она прятала его за всеми возможными замками, и больше того, от меня она его прятала особенно. Словно боялась вдруг стать слишком близкой.

Тогда она сказала, что ноги её больше не будет в больнице. Диана всегда держала слово, старалась во всяком случае. Из упрямства ли, из принципа, или ещё как, но она действительно больше не пришла. Да и я за следующую неделю зашла туда всего два раза, надеясь всё-таки встретить её, но натыкалась только на родителей. Мама Дианы сказала, что та сидит дома и готовится к экзаменам.

Дни каникул текли однообразной чередой одинаково серых вечеров под бубнящий где-то телевизор и наполненного горечью кофе и каким-то мрачным отупением утра. После того случая в больнице мы попрощались как обычно, и за «пока» больше ничего не последовало. Она не звонила мне и никак не напоминала о своем существовании. И я как-то жила с этим.

А потом мне подключили Интернет, где я стала просиживать долгие холодные ночи, накинув на плечи пуховую шаль, щёлкая кнопкой мыши и щурясь перед мерцающим в темноте монитором, потирая пальцами уставшие глаза.

Тогда я и решила начать изучение мира Дианы, хотя бы издалека. Я вспоминала всё, что интересовало её, и о чём я не имела ни малейшего представления, искала об этом какую-нибудь информацию и читала её с такой маниакальной жадностью, что перед глазами начинали прыгать чёрные точки.

До того, как я нашла в её комнате пыльную коробочку с фильмом «Детский час», я вообще не задумывалась, что, быть может, Диана интересуется подобным кино и любит его. Все, что ассоциировалось у меня с лесбийской темой – это какие-то извращённые гадкие фильмы, которые нормальный родитель ни за что не позволит смотреть своему чаду. Почему-то я была уверена, что кроме порнографии в них нет ничего, и уж тем более нет никакой возвышенной идеи и художественного вкуса.

И я стала искать эти фильмы на тематических сайтах и тогда же узнала, что и фильмы эти называются тематическими. А всё это дело называется коротко и ёмко – «тема». Про девушек нетрадиционной ориентации говорили, что они «в теме». Но мне это почему-то жутко не нравилось. «Свои и чужие», «темные и нетемные девушки» – мне хотелось только скривиться, когда я читала всё это. Я была явно не в теме.

Но Диана была такой. И пусть у меня язык не поворачивался сказать что-нибудь вроде «Диана в теме», но ведь она наверняка интересовалась всем этим и хорошо в нём разбиралась. Быть может, даже посещала какие-то клубы, встречалась с друзьями, похожими на неё, читала тематическую литературу. А всё, что интересовало Диану, автоматически становилось интересным и для меня.

И я смотрела все эти фильмы по ночам, когда в комнате родителей гас свет, при слабом звуке и прилепившись носом к экрану. Фильмы были разные, какие-то нравились, какие-то не очень, а некоторые потрясали до глубины души и заставляли меня плакать. Я плакала, когда смотрела «Если бы стены могли говорить 2» и «Потерянные и безумные». И даже над веселым «Представь нас вместе» точила слёзы в платочек. А потом я долго не могла уснуть, мне всё хотелось поделиться с кем-нибудь впечатлениями, но увы, никого темного под боком не оказывалось. Я знала, что всегда могу обсудить эти фильмы с Дианой, но не представляла, как начался бы этот разговор, если бы начался. «Знаешь, я тут посмотрела много фильмов про лесбиянок», так что ли?!

Всё это казалось мне каким-то неправильным и глупым. Ведь это просто Диана. Просто Диана, которая кормила меня корзиночками с клубникой, поправляла мой шарф и вытирала потёкшую тушь с лица. Которая принесла мне стакан воды, когда я никак не могла проплакаться, которая накрыла меня своим одеялом, которая всегда улыбалась мне, даже если было больно. Которую мне так хотелось обнять. И какая ещё тема?! Причём здесь всё это…

К концу второй недели каникул мне стало совсем тоскливо, а телефон мой, казалось, онемел, и только изредка я бросала на него злые взгляды. А потом и вообще забыла, и просто путешествовала по сети, открывая случайные ссылки, ни о чём уже не думая.

Тогда же я зарегистрировалась на пресловутом «В контакте», и нетрудно догадаться, кого я стала искать там первым.

Мне очень понравилась фотография Дианы, которую она поставила себе на аватарку. Чёрно-белая, разумеется. Не знаю, кто её снимал, но явно не меньший профессионал и талант в этом деле, чем она сама. Сердце привычно заныло, когда я смотрела на неё, такую узнаваемую, но другую, не такую, какой я привыкла видеть её в жизни. Я перерыла все её альбомы, но натыкалась только на бесконечные фото чужих людей. Тогда я бережно сохранила эту единственную маленькую фотографию в отдельную папку на компьютере, которую так и назвала «Диана». И даже улыбнулась от мысли, что теперь всегда смогу на неё посмотреть. А потом снова стало больно.

В Контакте у Дианы было много друзей, уже перевалило за сто пятьдесят, но это меня нисколько не удивляло. Она же крутая. Для них для всех она была крутой. А для меня – просто Дианой. Машиной старшей сестрой.

Последней записью на её «стене» была открытка с розами от некой Виктории Симоновой. Сердце бабахнуло в груди, когда я перешла на её страницу, но она оказалась закрытой, а добавляться в друзья к этой особе меня не тянуло.

Она была красивой. Эта Вика. Я долго смотрела на её фотографию, сделанную в таком узнаваемом стиле. Это Диана снимала её.

И сразу стало как-то пусто, Диана была «оффлайн», и я с тоской, облегчением и лёгкой досадой выключила компьютер. А потом долго смотрела на чёрный монитор, в котором отражалось моё усталое осунувшееся лицо. Я очень похудела в те дни.

Вика. Вика. Я начинала ненавидеть это имя. Я пыталась понять, сколь значительное место занимала эта молодая женщина в жизни Дианы. Когда Диана говорила в тот вечер на кухне, что у них всё кончено, её голос не выражал ничего. Казалось, что ей было абсолютно всё равно, что случится с этой Викой завтра.

Но я-то знала, что ей не всё равно. Потому что я видела, как изменилось её лицо, когда Вика пришла к ней домой, видела, как она побледнела и лепетала что-то невнятное, как прислонялась к бетонному проёму входной двери и тщетно пыталась унять мелкую дрожь в руках.

Эта женщина сильно обидела её. Настолько сильно, что Диана, быть может, даже от самой себя скрывала свою боль под маской равнодушия и пустых бессмысленных улыбок. Обидела Диану. Уже только за это я ненавидела её.

И я легла в свою холодную, пахнущую стиральным порошком постель, но выпитый недавно крепкий кофе не давал забыться. Я сминала в пальцах грубоватый материал простыней, слушала их шелест, кусала губы и позволяла слезам свободно стекать по щекам на подушку.

Я не понимала, почему плакала.

2

Тусклые каникулы уже подходили к концу, когда она позвонила. Тогда я уже была похожа на еле ползающую по квартире собственную тень. Моё утро всегда начиналось с того, что я выходила «В контакт», убеждалась, что Дианы там нет, и отправлялась пить кофе. Изредка в течение дня я подбиралась к монитору, проверяла, а потом забывалась в постели с какой-нибудь невыносимо скучной книжкой из школьной программы.

В то утро я поздно встала, потому что почти всю ночь смотрела какие-то фильмы сомнительного содержания и теперь заваривала себе кофе, вялой рукой зачерпывая гранулированный дурман из большой пластиковой банки, когда мой телефон зазвонил.

И мне показалось, будто что-то тяжёлое ударило меня в спину и столкнуло с места, и я выронила чайную ложечку и опрокинула банку, но уже не слышала, как кофе высыпается на стол и на пол. Я сильно ударилась локтем об угол шкафа, но не почувствовала ничего, кроме покалывающих кожу иголочек. Только через пару дней я обнаружила на этом месте жуткий жёлто-бордовый синяк, на который даже подуть было больно. Но тогда я не заметила.

Телефон лежал где-то на столе, среди книг, ручек и тетрадей, половину которых я смахнула, пока искала его. Я так боялась опоздать, что даже перестала дышать, а когда нашла, громко выдохнула в трубку:

– Да! Я слушаю!

Секундное молчание, а потом её тихий сбивчивый голос:

– Привет.

– Привет, – ответила я.

И снова молчание, во время которого я слушала её взволнованное дыхание. И тогда я поняла, чего стоило ей решиться на этот звонок.

– Ты как? – спросила она.

– Нормально. А ты?

– Тоже. Я…

– Я…

И мы хотели сказать что-то одновременно и засмеялись. После этого сразу стало легче.

– Ты первая говори, – сказала Диана, и я слышала, как она улыбается.

– Нет, ты первая!

– Хорошо, – она тихонько усмехнулась в трубку, и мне показалось, что её дыхание щекочет мне ухо. На глазах вдруг выступили слезы. – Я хотела спросить… У тебя есть немного свободного времени?

– Да! Да! У меня очень много времени! – воскликнула я и тут же смутилась.

Короткий вздох, секундное молчание.

– Тогда… Может быть… Мы могли бы…

– Да!

– Да? – она засмеялась. – Я ведь ещё даже ничего не сказала.

– Всё равно «да», – отозвалась я громким решительным шепотом.

– Хорошо, – она снова улыбалась, и на этот раз я уловила в её голосе лёгкое смущение. Быть может, сейчас она даже опустила глаза и теребила воротничок или манжет. – Тогда когда и где встретимся?

– Всё равно. Где угодно. Когда захочешь.

– Тогда я за тобой зайду, а там вместе решим, идёт?

– Да! Было бы здорово!

Мы поговорили ещё немного, ни словом не упомянув Машу и то, что случилось в больнице почти две недели назад. Мы просто говорили и смеялись.

А когда я положила трубку, моя серая, наполненная бледным светом зимнего утра комната вдруг расцвела всеми красками радуги, а когда я увидела рассыпанный на кухне кофе, я засмеялась и никак не могла остановиться.

Диана хочет встретиться со мной! Встретиться просто так, а не потому что так сложились обстоятельства, не потому что мы вдруг случайно оказались вместе, как было раньше.

И я продолжала хохотать, до боли в животе, пугая бедную старенькую соседку. А потом я, кажется, запела.

Сейчас у меня нет ничего дороже тех воспоминаний. Я буду беречь их, как берегут коллекционеры свои экспонаты, смахивая с них пыль, регулярно перебирая и пересматривая каждый предмет коллекции. И я буду улыбаться, как в те дни, потому что это тепло живёт в моём сердце, и мне кажется, оно не умрёт никогда. Но я не буду произносить этих страшных слов. «Всегда» и «никогда» в нашем быстротечном мире теряют свой смысл и свою подлинную красоту. Я не буду клясться и обещать.

Я просто буду помнить.

3

Она была нервной, и, наверное, если бы она курила, то в тот день не выпускала бы пачку из рук, то и дело чиркая зажигалкой и выпуская в холодный искрящийся воздух белые облачка то ли пара, то ли дыма. Но Диана не курила, и я всегда радовалась этому.

Её движения были какими-то неровными, угловатыми, надломленными в тот день. Если раньше она двигалась плавно и легко, и каждый жест её был словно тщательно спланированная и изящная часть какого-нибудь танца, то теперь она словно потеряла равновесие и балансировала на тонком канате над пропастью.

Я тогда сразу подумала, что она и пришла ко мне только за тем, чтобы восстановить это утраченное равновесие, почувствовать под ногами твёрдый пол. Я сразу поняла это по её улыбке, беспечной, холодной, фальшивой и тоже какой-то надломленной, как и она сама.

Она пришла ко мне не потому что захотела вдруг увидеть или заскучала, как я позволила себе думать. Вполне возможно, что ей просто некуда было пойти, ей нужны были чья-то поддержка и помощь, чтобы снова обрести уверенность. Вот и всё.

Это было непростое время, когда её присутствие приносило мне больше боли, чем удовольствия и покоя, но я так соскучилась за эти две недели (да что там, едва не спятила), что мне некогда было думать о собственных неприятностях. Неважно, почему она пришла. Важно только, что ей не хватает тепла и участия, и если я могу помочь, сделать её хоть немного счастливее, этого для меня будет достаточно.

– Вот уже который раз думаю, что мне безумно нравится твой шарф, – сказала она, когда увидела меня.

Я смотрела, как ветер развевает её выбившиеся из-под шапки волосы, и улыбалась.

– Обычный шарф. Полосатый.

– Мне лучше знать. Это совершенно особенный, исключительный полосатый шарф.

И я смеялась, потому что она так забавно всё это говорила, что я неизбежно начинала ей верить. И уж не знаю, как там всё было во всех этих фильмах, но к Диане я точно чувствовала что-то особенное. Это было похоже на первую любовь, чистую и не требующую ничего взамен. Да, наверное, так и было.

А потом мы очень долго гуляли, смеялись, и под ногами хрустел снег. Мне нравилось выбирать самые глубокие сугробы и заходить туда по колено, а потом наблюдать, как теплеет её улыбка. Как к ней возвращается всё утраченное. Мне было приятно, что я могу ей что-то дать.

– Вылезай, а то промокнут сапоги! – говорила она со смехом.

– Иди сюда! – упиралась я. – Это здорово!

Мы стояли посреди заснеженного парка, и всё казалось мне таким чудесным и замечательным, а над нашими головами возвышались вековые ели, укрывая нас своими большими пушистыми лапами.

Я набрала в руки горсть снега и смяла его в ладонях. Перчатки промокли, и кожу начал покалывать приятный холодок. И я с хихиканьем кинула получившийся мягкий шарик в Диану и попала ей в плечо, оставив на чёрном пальто неровный, рассыпающийся белый след.

– Ах так! – закричала она. – Сама напросилась! – и побежала за мной в снег.

Я с визгом бросилась от неё, но снег был такой глубокий и тяжёлый, что передвигать ноги стоило большого труда, но это только распаляло ещё больше. В спину мне сыпались снежки, и я визжала ещё громче, слыша догоняющий меня смех.

Наша возня продолжалась довольно долго, пока мы обе окончательно не выбились из сил и тяжело дыша грохнулись в снег. Над нами плыло чистое небо с проседью редких облаков, и мне казалось, что мы тоже плывём по этому небу, а Диана лежала рядом со мной, и я видела, как поднимается в воздух и растворяется пар её дыхания. А потом я повернула голову и увидела, что она смотрит на меня. На губах её всё ещё блуждает довольная и спокойная улыбка, но в глазах уже зародилось что-то серьёзное и глубокое.

– Ты не представляешь, как давно я так не веселилась, – сказала она. – Уже даже не помню, когда последний раз играла в снежки.

– Ещё бы. Если учесть, сколько ты уже живешь на этом свете, промышляя отрубанием головы…

Она расхохоталась, вспомнив наш тогдашний нелепый разговор в больнице. А я вдруг подумала, как это здорово, что у нас есть общие воспоминания.

– Конечно, я понимаю, что отрубание голов – это очень тяжёлая работа, – продолжала я с серьёзным видом. – Но всё-таки иногда тебе нужно отдыхать, откладывать топор… или что ты там используешь, и играть в снежки, например, в перерывах.

Диана ещё пуще залилась смехом, своим замечательным звонким смехом, таким заразительным и милым. У неё был очень мягкий смех.

А когда мы устали смеяться, то просто лежали и смотрели друг на друга. Она ничего не говорила, но глаза её светились счастьем. Я знала, что ей хорошо со мной, и читала в её взгляде благодарность, которую совсем не обязательно было выражать словами. Мы и так неплохо друг друга понимали. Нам было хорошо молчать вдвоём.

А где-то высоко над нами плыло чистое хрустальное небо.

4

Пожалуй, я никогда не была очаровывающимся человеком. Несмотря на всю симпатию к человеку, я всегда подмечала своим цепким взглядом и его недостатки. Мама говорила, что у меня математический склад ума. Может, так оно и было.

Так и с Дианой. Быть может, она и показалась мне сначала идеальной: красивой, умной, талантливой, доброй и тому подобное. И она действительно воплощала в себе все эти качества. Но чем ближе я узнавала её, тем яснее проступали и неровности в её характере, а иногда и комплексы. К примеру, при всей своей показной храбрости, она на самом деле была очень нерешительной и часто боялась сама делать какие-либо первые шаги. Она часто пыталась показать себя лучше, чем на самом деле, потому что в глубине души страдала от того, что она не такая, как все, и боялась, что её бросят. Таким образом она как бы старалась возместить один свой «недостаток» множеством достоинств, иногда и мнимых.

Конечно, всё это я замечала далеко не сразу, ибо Диана маскировалась так хорошо и умело, что тут не помогал даже мой цепкий глаз и аналитический ум. Но, чем больше подобных неровностей мне удавалось найти, тем более интересной и привлекательной она становилась для меня. Тем глубже мне удавалось проникнуть в её мир, разглядеть, что плавает в воде, скрытой слоем льда, на котором я пока что обречена была топтаться.

Тогда, когда мы валялись в снегу и были так просто, мило и наивно счастливы, Диана случайно коснулась моей руки. Я помню это тёплое, почти невесомое прикосновение, когда я подумала, что вот сейчас она отдёрнет руку, как было всегда, когда она случайно прикасалась ко мне. Но она этого не сделала. Она взяла мою руку в свою и чуть сжала со словами:

– Холодная. Ты замерзла, а перчатки промокли. Вот незадача.

– Да всё нормально, – сказала я бодрым тоном, какой всегда придавала своему голосу, если сердце вдруг начинало биться слишком часто. – Не беспокойся обо мне.

– Но я не могу не беспокоиться, – сказала она, чуть крепче сжимая мою руку. – Ты теперь для меня не чужой человек.

Я шумно вдохнула холодный воздух. Я думала, что вот прямо сейчас так и умру от этих слов. Я не чужая. Не чужая для неё.

– За эти две недели мне многие вещи пришлось обдумать, – продолжала она. – Это вещи, от которых нельзя отмахнуться, как я обычно делаю, если не хочу что-то решать. Я хочу, чтобы ты знала, что мне стоило большого труда просто позвонить тебе. Это правда. Я думала о том, как общение со мной может на тебе сказаться. Потому что будет ещё много людей, которые, как Маша, будут тебя подозревать и показывать пальцем, если ты продолжишь общаться со мной. Поэтому лучше тебе сейчас решить, готова ли ты ко всему этому. Мое общество всегда будет бросать тень на тебя.

Вот он. Выбор. Один из самых важных в моей жизни, если не самый важный. В тот день я могла просто высвободить свою руку, сказать, что замерзла, что мне не нравится весь этот разговор, и лучше нам разойтись по домам. И тогда всё бы закончилось, а Диана больше никогда бы не позвонила мне. Я бы стала просто очередным человеком, который отказался от неё, бросил, причинил боль.

Вместо этого я сжала её руку в ответ, и наши пальцы впервые переплелись.

– Глупости, – сказала я. – И ты мучила себя этим две недели?

– Нет… это очень важно, пойми, – прошептала она, немного растерявшись от того, что я делала с её пальцами.

– Я понимаю.

– Правда?

– Конечно. Я всё понимаю. В тот раз в больнице я повела себя как ребёнок и рыдала от обиды. Сейчас мне стыдно за это. Я напугала тебя, и тебе пришлось меня утешать. Но такого больше не повторится. Впредь я буду готова к любым нападкам. И потом… я очень даже неплохо себя чувствую в твоей тени.

Она тихонько, неуверенно и с облегчением засмеялась, а моё сердце наполнилось нежностью и трепетом.

– Так что… Не переживай об этом больше, хорошо?

– Хорошо, – отозвалась она.

Так я сделала свой выбор. И до сих пор не жалею об этом.

– А теперь мой долг согреть и высушить тебя, – сказала Диана немного погодя, когда наше взвешенное молчание раз и навсегда поставило точку на этом разговоре. – Зайдёшь? Я повешу тебя на верёвку в ванной, закреплю прищепками и буду сушить.

Я засмеялась, живо представив эту картину.

– Конечно, предложение очень заманчивое… – ответила я. – Всегда мечтала о чём-нибудь таком. Но… может быть, сегодня ты зайдёшь ко мне? Просто я всё время хожу к тебе в гости и даже Новый год справляла у тебя, а сама не звала тебя ни разу.

– Правда? – она в изумлении посмотрела на меня. – Ты правда хочешь, чтобы я пришла?

– Правда. Хочу, – я смутилась и тут же добавила поспешно. – К тому же верёвка есть и у нас в ванной. Так что, ты всегда сможешь меня… повесить.

– Отлично! – просияла она. – Тогда пойдём скорее!

И хотя до моего дома было всего ничего, мы сели на первый же автобус, чтобы хоть немного согреться и добраться поскорее. Мы без конца о чём-то шептались, и Диана грела мои руки. И мы чуть не проехали свою остановку, а потом долго смеялись.

А самым главным было то, что теперь Диана улыбалась просто потому, что хотела этого. Из её улыбки исчезли те фальшь и надломленность, что так встревожили меня вначале. Теперь она вся как будто светилась, а мне было немного неловко и боязно признавать, что все эти приятные перемены – моя заслуга. Я боялась переоценить себя.

Диана была просто в восторге от моей квартиры.

– У тебя так уютно! – пропела она, заглядывая сначала в зал, потом в мою комнату.

– Да неужели? – удивилась я, закинув шарф на вешалку и проходя за ней следом.– А по-моему обычно. Мне у тебя куда больше нравится.

– У меня слишком чисто, – она поморщилась. – Единственное место в доме, где можно жить, это моя берлога… пардон, комната.

– Берлога? – я прыснула. – Неужели ты так не любишь порядок?