Текст книги "Черно-белое кино (СИ)"

Автор книги: Scarlet Heath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Ну почему же… – она вздохнула.

А я подумала вдруг, что идеальную чистоту Диана не терпит потому и только потому, что она связана для неё с сестрой. Точно так же, как Маша не любит Одри Хепберн из-за того, что та нравится Диане.

– Просто я люблю, чтобы квартира была похожа на жилое помещение, – сказала Диана. – Люблю, чтобы передавала какие-то черты характера и увлечения хозяина. Например, здорово, когда на диване лежат мягкие игрушки, а на столе стоят какие-нибудь фотографии в весёлых рамочках или ещё какие-то памятные вещички, понимаешь?

– Понимаю, – я улыбнулась.

– Правда?

– Ага. Пойдём пить чай и сушиться.

– Пойдём, – она тоже заулыбалась, немного смутившись.

– Я положила твои шапку, шарф и перчатки на батарею, – сказала я.

– Спасибо.

– Что будешь? Чай?

– Чай, если можно.

– Конечно. Садись давай, – я напустила на себя деловитый вид, хотя на самом деле жутко разнервничалась из-за того, что сегодня мне самой нужно ухаживать за ней и угощать её. Я боялась своей неловкости, боялась чего-нибудь рассыпать или разбить.

Она сидела за столиком, склонив голову набок и подпирая щёку рукой, и наблюдала за мной, улыбаясь. Её спокойный умиротворенный взгляд неторопливо исследовал меня, следил за каждым движением. А у меня от этого почему-то перехватывало дыхание, и дрожали руки в ещё большем страхе что-нибудь расколотить. В какой-то момент этого пристального молчания я не выдержала:

– Чего ты так смотришь? – пробормотала я, поворачиваясь к ней и краснея.

– Ничего, – отозвалась она, не переставая улыбаться.

Ну, ничего так ничего. Всё равно правду она никогда не говорит, думала я, переводя дыхание. А потом вдруг улыбнулась. Мне нравилось видеть её такой спокойной и расслабленной. Очень нравилось.

– Вкусно, – сказала Диана, попробовав чай.

– Вот и хорошо, – с облегчением выдохнула я.

Её волосы были ещё чуть влажные от снега и немного завивались, и Диана постоянно убирала навязчивые пряди с лица. И так легко, изящно и красиво у неё это получалось, что я забывала про чай и хотела просто смотреть на неё.

– У тебя красивые волосы, – сказала я вдруг.

– Правда? – она заулыбалась смущённо. И мне так нравилось её смущать, потому что она сразу становилась до безумия милой. Мне нравилась сама мысль, что я могу её смутить и заставить вот так улыбаться.

– Правда. Мне очень нравятся.

– Спасибо, Ань. Вообще-то я стала носить их распущенными не так давно. А раньше заплетала в косы или убирала в хвостик.

– А коротко когда-нибудь стриглась?

– Было дело. Классе, кажется, в седьмом что-то ударило мне в голову, и я вдруг подстриглась под мальчика.

Я попыталась представить Диану с короткими волосами, похожей на мальчишку, и почему-то увиденное мне очень даже понравилось. Мне казалось, что ей пойдёт любая прическа.

– А фотографии остались? – продолжала допытываться я. – Хотелось бы увидеть тебя школьницей.

– Остались. Как-нибудь обязательно покажу тебе.

И мне очень понравилось это обещание. Почему-то оно показалось мне куда более значимым, чем любые клятвы в вечной дружбе или любви. Она покажет мне свои детские фотографии, а это уже не просто так. Это значит, что мы не случайные люди друг для друга. И это лучше любых слов о вечности.

– Ты только не смейся. А то я там сама на себя не похожа, – сказала Диана.

– Конечно, я не буду смеяться, – заверила я.

– Правда?

– Правда-правда. Допивай чай, я тебе ещё налью.

А потом мы вдруг как-то заговорили о Маше. Не помню, вроде это получилось само собой, очень естественно, и впервые за сегодняшний день. Я спросила, как она себя чувствует, а Диана ответила, что она быстро идёт на поправку. А потом, немного помолчав, спросила:

– Ты сильно злишься на неё?

Я покачала головой.

– Я не могу сильно на неё злиться. Она дорога мне, даже если ненавидит меня теперь. И всё же…

– Всё же больно.

– Да. Больно. Она непростой человек, но она всегда была моей лучшей подругой. А теперь, кажется, я потеряла её уже навсегда.

– А я потеряла сестру. Но, знаешь, чем больше я думаю об этом… Ведь это Маша отказалась от нас, а не мы от неё. Мы же в свою очередь ничего ей не сделали. Просто она так решила. Я всегда думала, что если кого-то любишь, прощаешь ему многое… – она запнулась, вздохнула.

– Послушай, я не думаю, что Маша тебя не любит, – осторожно сказала я. – Просто она очень упрямая. Я уверена, ты очень дорога ей, просто она даже себе в этом не может пока признаться.

Диана печально улыбнулась.

– Спасибо, Ань. Ты говоришь такие слова, от которых мне становится легче дышать.

Я всегда поражалась, как от всяких пустяков и шуточек мы могли так просто переходить к серьёзным вещам и говорить о них с такой легкостью, как будто знали друг друга очень давно. Может, это называется родственные души, но я не уверена, что верю во всё это. Я верю во многое, но есть всё-таки вещи, которые я не решаюсь признать из страха обмануться и разочароваться.

На улице стемнело, и Диана засобиралась домой. Моя мама должна была вернуться с работы с минуты на минуту, и мне не очень хотелось, чтобы они встретились. Однако чему быть, того не миновать.

Мама тут же накинулась на Диану с расспросами о Маше, на которые та отвечала со своей спокойной улыбкой. Слушая её, даже представить было нельзя, что они могут быть в ссоре – с такой любовью и нежностью говорила Диана о сестре.

– Ты напоила гостью чаем? – суетилась мама.

Я ворчала в ответ что-то нечленораздельное.

– Да, Аня меня напоила и накормила, – улыбалась Диана маме и подмигивала сердитой мне. – Всё было очень вкусно.

И мама тоже улыбалась и расцветала, сражённая наповал её обаянием.

– Заходи к нам ещё, – ворковала она. – Если бы Аня предупредила заранее, я бы сама приготовила вам что-нибудь вкусненькое!

– Хорошо. Я обязательно приду ещё как-нибудь.

– Я провожу, – сказала я, схватив шарф с полки и поспешно обматываясь. Не хотелось прощаться с Дианой под пристальным и любопытным маминым взглядом. Я схватила её за руку и потащила в коридор.

А потом мы долго стояли на крыльце под чернильным небом и далёкими огнями соседних высоток. В воздухе кружились редкие снежинки.

– Ну, я пойду, – говорила она.

– Да, – отвечала я, но Диана не двигалась с места и всё смотрела на меня.

– Пока, – прошептала она.

– Пока, – выдохнула я, с горечью подумав, что начинаю ненавидеть это слово.

– Я тебе позвоню, – сказала она вдруг, нарушив привычный сценарий. – Сходим ещё куда-нибудь.

– Было бы здорово, – ответила я, затаив дыхание от этого неожиданного, волнительного и такого тёплого обещания.

– У меня ещё два экзамена на неделе, так что получится только на следующих выходных, – сказала она.

– Хорошо. Тогда удачи на экзаменах. И… до выходных.

– Да. Спасибо. До выходных, – она улыбнулась, медленно спустилась с крыльца и помахала мне рукой.

Я помахала ей в ответ. В глазах стояли горячие счастливые слёзы.

С того дня мы стали часто видеться.

И, если я доверяла Диане с самого начала, то её доверие ко мне начало зарождаться именно тогда.

5

Моя мама всегда задавала много вопросов, и в тот момент я жалела, что отца нет дома. Он всегда отвлекал её, когда чувствовал, что она пытается давить на меня. У меня был хороший отец, но это не значит, что мать я не любила, просто…

– Почему она вдруг пришла к тебе? – спросила мама, когда я вернулась, ещё не успев закрыть за собой дверь, ещё не успев перевести дыхание, вытереть слёзы и спрятать такую глупую и счастливую улыбку.

– Потому что я пригласила её, – ответила я, пряча лицо. – Я была у неё дома на Новый год, вот и решила, что было бы справедливо теперь позвать её к себе в гости. А что? Что-то не так?

– Нет. Просто немного неожиданно, – ответила мама растерянно.

Конечно, что-то было не так. И она это чувствовала, хоть и сама не осознавала. У моей мамы всегда была хорошая интуиция. Может быть, она уже тогда почувствовала, что от Дианы исходит какая-то опасность для меня. Каким-то образом матери всегда это чувствуют. И тут Диану не спасло даже её необыкновенное обаяние.

– Просто я не совсем понимаю кое-что, – сказала мама, жестом приглашая меня посидеть с ней.

– Что именно?

– Что у вас общего с этой девушкой? Она старше тебя, учится в университете, наверняка встречается с мальчиками и ходит по всяким вечеринкам. Ты же у меня не такая, ты домашняя девочка, Аня. Как же так получилось, что вы, такие разные, подружились?

– Не такие уж мы и разные, – сказала я чуть обиженно. – Да и Диана не такая, какой ты её представляешь.

– Вот как? И всё равно у неё, должно быть, совсем другие интересы. – О чём вы с ней вообще разговариваете?

– Мы…

А действительно, о чём мы с Дианой разговариваем? Почему-то мне всегда с ней интересно, и разница в возрасте не ощущается. О чём бы мы ни говорили, о глупостях вроде отрубания голов складными топорами и вешания на прищепки в ванной, или о серьёзных вещах, о Маше и непростых отношениях двух сестер, о Боге, мы всегда находим какие-то общие точки соприкосновения и в итоге соглашаемся друг с другом. Можно сказать, что мы друг друга просто понимаем.

И я не знала, как объяснить всё это маме, я просто так чувствовала.

Однако при всём этом таинственном взаимопонимании я до сих пор имею лишь весьма смутное представление о том, что на самом деле творится у Дианы в голове.

– Аня? Ты меня слышишь?

Я вздрогнула. Мама обеспокоенно смотрела на меня.

– Слышу.

– Ладно, – она вздохнула. – Не буду донимать тебя с вопросами. В конце концов, Диана производит впечатление хорошей девушки, хоть и немного взрослой для тебя. Просто я в твоём возрасте больше любила общаться со сверстниками. У нас было больше общих тем для разговора.

– Но ведь папа старше тебя на шесть лет?

– Но ведь это же папа. А мы говорим о твоих подругах.

– И всё равно, ведь с ним тебе было интересно общаться?

– Не знаю. Я никогда не думала об этом. Мы с твоим папой просто о чем-то говорили и постоянно смеялись. Не знаю, насчет интересно, но думаю, нам было просто хорошо вместе.

«Вот и у меня с Дианой также», – подумала я, но, разумеется, вслух не сказала.

– И ещё кое-что. Почему ты вдруг перестала навещать Машу в больнице? Раньше ходила каждый день, а теперь ни разу за неделю.

– Завтра как раз собиралась, – солгала я. – Просто Маша упрекнула меня в том, что я слишком уж пекусь о её здоровье, и что навещать её раз в неделю будет вполне достаточно.

– Надо же, какая всё-таки Маша хорошая и добрая девочка!

– Да уж. Добрая.

Раньше мне не приходилось слишком уж часто врать родителям. Разве что по мелочи, чтобы лишний раз не волновать. Но после встречи с Дианой мне пришлось узнать, что такое настоящая ложь. Грубая и часто необдуманная, наглая ложь людям, которых любишь. Конечно, я никогда не хотела всего этого. И Диана не хотела. Наоборот, она всё старалась оградить меня от этой лжи и грязи, и было время, когда она даже врала за меня, врала всем подряд, в том числе и моим же родителям, чтобы мне не пришлось этого делать.

И чем ближе мы становились друг другу, чем больше доверяли, чем крепче становилась нить, связывающая меня с ней, тем больше удалялась я от родителей, тем больше становилось лжи и недоговорённости, и вот-то могла порваться хрупкая наша с ними связь.

Я думаю, что это было неизбежно. Мне хочется так думать. Мы неизбежно взрослеем и делаем свой выбор, и каким бы он ни был, родителям приходится принимать его. А если они не могут этого сделать, нам приходится уходить. И как бы дороги нам ни были эти люди, рано или поздно появляются другие, кто тоже очень дорог. И тогда приходится выбирать.

Иногда я очень завидую тем, кого эта необходимость выбора обошла стороной. Потому что, кроме горечи и пустоты, она не приносит ничего.

Наверное, так и становятся взрослыми.

========== Глава 8. Падение ==========

1

Мне всегда нравилось наблюдать за людьми. Ещё до того, как у меня появился первый фотоаппарат, я уже умела рисовать в голове чёткую композицию. Случайные люди, случайные, но естественные движения, как будто нечаянно получившиеся снимки – всё это я любила куда больше запланированных фотосессий с моделями. Модели – это модели, а люди – это люди.

Мне нравилось смотреть, как двигаются люди, если не знают, что за ними следят. Нет, конечно, я никогда ни за кем не подглядываю, не такая уж я извращенка. Но я люблю наблюдать за людьми в группах или в толпе, когда они, о чём-то переговариваясь или прижимая к уху сотовые телефоны, идут по университетскому коридору. Я просто смотрю на них, запоминаю какие-то движения, что-то там для себя отмечаю, и мне кажется, что в такие моменты я впадаю в транс. Люди – неиссякаемый источник красоты.

– Что это у тебя такое кислое лицо? – спрашивает сидящий рядом Максим. – Не выучила что ли?

– Выучила, – отвечаю я, не глядя в его сторону, всё ещё погруженная в образы только что прошедшего мимо потока студентов.

Мы сидели напротив аудитории и дожидались преподавателя перед экзаменом.

– А что тогда? – Максим сверлил взглядом мою шею, я это чувствовала.

– Думаю, – ответила я.

– Думаешь? Ты? Это что-то новенькое!

– Заткнись! – я пихнула его локтем, и Максим ойкнул.

– Да что с тобой?! Ты сама не своя! О чём таком ты думаешь вообще?!

– Я думаю о… – я запнулась и понизила голос почти до шёпота. – Послушай, Максим…

– Да? – он тоже вдруг затих и замер от того, что я назвала по имени.

– Как думаешь, это было бы нормально, если бы у меня появилась хорошая подруга? Она ещё совсем девочка, ей всего пятнадцать, милая, наивная, смешная и такая удивительно неиспорченная. Как думаешь, я смогла бы дружить с ней?

Максим вытаращил глаза.

– Ты завела себе пятнадцатилетнюю подружку?! Когда успела?!

– Да нет же, дубина! – я снова пихнула его, так что чуть не столкнула со скамейки.– Не в этом смысле! Просто подруга, понимаешь?!

– Ну… – он выдохнул. – Насколько я знаю, с подругами у тебя всегда были напряжённые отношения. Ты не могла ни с одной девушкой дружить долго, рано или поздно они выводили тебя из себя своими разговорами о бойфрендах, шмотках, магазинах и сексе.

– Сейчас всё по-другому, – я вдруг заулыбалась. Образ Ани, прячущей нос в пушистый шарф так и стоял перед глазами. – Мне кажется, сейчас бы у меня получилось. Она совсем не похожа на других девочек. Мне кажется, что ей я могла бы доверять. Она в самом деле удивительная.

– Смотри не влюбись в неё. Не нравится мне, как ты улыбаешься.

– Не говори ерунды. Я же ещё не совсем спятила.

– А она… знает о тебе?

Я опустила глаза и принялась изучать свои ногти. Мысли разбегались, сердце почему-то колотилось слишком быстро и как-то настойчиво.

– Знает. Она с самого начала знала.

– А сама она не… – тон Максима становился всё более осторожным, как будто он говорил с психически больной или шёл по минному полю.

– Брось, конечно нет. Она абсолютно натуральная девочка.

– В пятнадцать лет об этом ещё трудно судить. Из неё пока можно вылепить что угодно.

– Не уверена. Во всяком случае, я ничего лепить из неё не собираюсь. Мне просто хорошо и спокойно с ней, понимаешь?

– Отчего же не понимать. Конечно.

– И что ты думаешь об этом? Мы могли бы стать нормальными хорошими подругами?

– А знаешь, почему ты у меня об этом спрашиваешь?

– Почему? – мой голос потускнел, стал по-детски напуганным.

– Потому что сама в это не веришь. Ты хочешь, чтобы я убедил тебя, что это возможно.

– А ты? Ты веришь?

– Ты правда хочешь знать?

– Ну разумеется! Иначе не спрашивала бы!

– Тогда… – он вздохнул, отвернулся. – Вот что я думаю. Мне кажется, у таких отношений нет будущего. Ей пятнадцать, не забывай, что в таком возрасте подростки быстро меняются. Сегодня она такая, а через год ты её уже не узнаешь. Сегодня она милая и неиспорченная, а завтра начнет интересоваться каким-нибудь мальчиком. Начнет встречаться с кем-нибудь и забудет про тебя. И что тогда? Ты снова почувствуешь себя брошенной. Снова будет как с Викой, только на этот раз ты потеряешь подругу, к которой успела привязаться, а это ещё хуже, чем потерять любовницу. Я могу понять твою тягу к этой девочке. После всей той грязи, в которую тебе пришлось окунуться из-за Вики, тебе хочется теперь чего-то наивного и чистого. Но она не всегда будет такой. Она скоро вырастет. А тебе снова будет больно. Ты же знаешь, я не хочу этого.

Я молчала. Всё, что он говорил, было правдой. Правдой, которую я ненавидела, от которой бежала. Как и всегда. Я чаще пряталась, чем стремилась признать очевидные вещи.

И я вдруг улыбнулась. Почему-то я часто улыбалась, когда было больно.

– Да. Да, но ведь сейчас у нас есть немного времени, не так ли? – я посмотрела в его обеспокоенные глаза. – До того, как Аня станет такой, какой ты говоришь, мы ведь можем немного побыть вместе, правда?

Максим тоже улыбнулся. Печально, но тепло.

– Значит, её зовут Аня, да?

– Да. Аня, – сказала я и повторила ещё раз. – Аня.

– Ну, тогда береги свою Аню. И себя береги, в особенности свои нервы. Будь осторожна. Я волнуюсь за тебя.

– Я знаю. Спасибо. Я буду осторожной, обещаю.

– Это хорошо, – он похлопал меня по плечу.

– И ещё кое-что, – сказала я.

– Ну что опять?! Ты меня пугаешь!

На этот раз я не улыбнулась. Открыла и закрыла зачётку, несколько раз хлопнув корочками, и только потом сказала:

– Вика приезжает в конце месяца.

– Надолго? Она тебе звонила?

– Понятия не имею. Она не звонила мне, я случайно узнала.

– А если вдруг позвонит или придёт, что будешь делать? – вот тут Максим, похоже, по-настоящему разволновался.

– Да ничего наверное. По возможности я постараюсь нигде с ней не столкнуться, пока она не переедет в свой Питер.

– Но ведь это будет значить, что ты, возможно, больше никогда не увидишь её?

– И что с того? – я хотела произнести это с нарочитым безразличием, но получилось с ужасом.

Больше никогда не увижу. Никогда. Никогда.

– А-а-а-а! Ты меня с ума сведёшь со своими женщинами! – взвыл Максим и вцепился в свои волосы.

Вот тут я не выдержала и рассмеялась. Похоже, он переживал ещё больше меня. Это было так трогательно. Милый ты мой.

– Уж кто точно меня никогда не бросит, так это ты, – проворковала я примирительным тоном и осторожно положила голову ему на плечо.

Максим замер. Даже дышать, кажется, перестал. Я улыбнулась.

– Не брошу, – сказал он серьёзно, расслабляясь и прислоняясь ко мне. – Не брошу. Хорошо, что ты это понимаешь.

На глаза вдруг навернулись слёзы, и я быстро смахнула их, чтобы избежать любопытных взглядов.

Мне часто хотелось спросить за эти два с половиной года, почему он дружит со мной? У меня были подруги, присутствие которых в моей жизни было похоже на приливы и отливы. Они то вертелись вокруг меня и щебетали как маленькие птички, что меня очень забавляло, то исчезали из поля зрения, и общение наше ограничивалось «приветами» и поздравлениями на праздники. Может, я сама всегда отталкивала людей. Никого не подпуская слишком близко.

И если мои подруги были приливами и отливами, то Максим был подобен монолитной скале, одинокому утёсу, о который разбиваются на сотни осколков прибрежные волны. Всегда рядом, всегда стоит твёрдо и уверенно. Даже не знаю, до чего докатилась бы такая ветреная особа как я, не поддерживай он меня неизменно.

Тогда я даже не думала, что придёт время, когда Максим женится и заведёт собственную семью. Для меня всё это было в необозримо далёком будущем. Никогда не перестану удивляться, как быстро и незаметно наступает это далёкое будущее.

2

Последние дни моего двадцатого января растворялись в каком-то пьяняще-приятном забытьи. Мы виделись с Аней каждый день, гуляли по паркам, валялись в снегу, а потом отогревались в тёплых уютных кафешках, ходили друг к другу в гости, в кино на какие-то дурацкие современные фильмы, шуршали обёртками от шоколадок в темноте кинозалов и тихонько смеялись и шептались, забывая о происходящем на экране. А иногда, когда мы не могли придумать, куда идти, мы просто мотались по городу, заходили в какие-то магазины, где продавали всякие странные штуковины, сувениры или ещё какие-нибудь интересные фигурки и безделушки. Я спрашивала, какая Ане больше всего нравилась и, несмотря на все протесты, покупала что-нибудь для неё. Я тогда спускала на неё всю стипендию и вообще все свои деньги, и мне это безумно нравилось. Это было похоже на свидания.

И в то же время мной овладевала какая-то безумная неуёмная жадность. Жадность до Ани. Маниакальное желание тратить на неё деньги, дарить ей что-нибудь, чтобы видеть её смущённую улыбку. Этой улыбки мне всегда было мало. А с тех пор, как Максим сказал о недолговечности наших отношений, о том, что у нас мало времени, моя жадность уже не знала границ.

Я как будто всё сразу хотела успеть. Если времени мало, значит нужно каждый день с ней проживать как последний. Сегодня она улыбается мне, но завтра уже может не ответить на мой звонок. А поэтому всё нужно успеть сегодня – и в кино, и в парк, и на каток, где можно держаться за руки, чтобы не упасть. Всё успеть. Всё сделать для неё.

И чем больше было таких дней, тем страшнее было это маячащее на горизонте завтра, когда всё может измениться, тем сильнее я привязывалась к ней. И боялась этой неожиданной привязанности.

Она заведёт себе мальчика и забудет про тебя.

Нет. Нет. Я не хотела отпускать. Я хотела, чтобы её привязанность ко мне была не менее сильной, чтобы по всему её дому были разбросаны напоминания обо мне, чтобы она никогда не забыла. Мне хотелось занять всё её свободное время, чтобы она дышала только мной и ни о ком больше не думала. Хотелось удержать её. Как можно дольше.

И этот неудержимый эгоизм подобно яду растекался в крови и отравлял меня. Мне казалось, что скоро он доберётся до сердца, и тогда я умру. И чем страшнее мне становилось от этих мыслей, тем крепче я сжимала её руки, тем сильнее обнимала вдруг ни с того ни с сего, без всякого повода. Мне казалось, что я и сама уже скоро дышать не смогу.

Я слишком боялась потерять. Снова.

И всякий раз, когда я вдруг прижимала её к себе, безумно, крепко, не в силах себя контролировать, а она спрашивала испуганным шёпотом, щекоча мне ухо: «Что-то случилось?», я отвечала:

– Ничего. Ничего не случилось. Всё хорошо.

И она никогда не продолжала допрос. Она не верила моему «ничего», но боялась показаться слишком назойливой. И я была благодарна ей за это. Мне казалось, что наступит день, когда я смогу ей всё рассказать. Я ждала этого дня со страхом и надеждой.

И этот день наступил.

Мы шли и обсуждали какую-то книжку из её школьной программы. Аня не могла понять поступок главного героя, а я пыталась объяснить ей, почему он сделал так, а не иначе.

– И всё равно не понимаю, – вздохнула она. – Странная штука эта любовь, непонятная.

Я засмеялась.

– Это точно. Не поймёшь, пока сам не полюбишь.

– Так нечестно. Мне ведь сочинение ещё писать! Что же делать теперь?

– Что делать? Любить, – эти слова, как частенько со мной бывало, вырвались раньше, чем я успела подумать.

– Любить? – она сначала удивилась, потом вдруг покраснела и опустила лицо. Я тоже отвернулась.

– Ну да, – я вздохнула и была уже не рада, что завела об этом разговор. – Тебе нравится кто-нибудь?

– Мне?! – испугалась она. – Нет конечно! – и сразу как-то померкла и притихла.

– А что в этом особенного? В твоём возрасте я была влюблена в кого-то по уши, причём, весьма безответно, и жутко страдала, потому что у моего объекта обожания уже кто-то был. Так что, если бы ты завела себе какого-нибудь мальчика, это было бы здорово, – я и сама не знала, зачем всё это говорю. Это говорила даже не я, а мой здравый смысл, в то время как сердце сжималось и стенало.

– Не хочу! – воскликнула она вдруг, довольно резко, и, словно испугавшись, повторила тише: – Не хочу.

– Ну, не хочешь, как хочешь. Никто же тебя не заставляет, – я примирительно улыбнулась.

Я всё никак не могла понять, с чего она вдруг так расстроилась. Вот уж точно необычная девочка. Раньше мне казалось, что в таком возрасте только мальчики да любовь на уме. Но мне это было только приятно. Я вдруг сразу успокоилась.

Мы шли и молчали. Аня как будто погрузилась в себя. Мне казалось, что моё присутствие теперь тяготит её, и никак не могла придумать, что сделать и что сказать, чтобы всё исправить.

А потом в кармане моего пальто настойчиво завибрировал мобильник. Не без удивления я вытащила трубку. Кроме Максима мне никто не мог звонить, а он уехал на все каникулы из города. И это действительно был не Максим. Это была Вика.

Я остановилась, и всё кругом, казалось, тоже замерло. Как будто время вдруг замедлилось. Время стало вязким и липким, текущим вялой искрящейся медовой струйкой. В этом времени отсутствовал воздух, и на меня навалилось тяжёлое влажное удушье. В ушах как будто шумела вода.

Аня что-то спрашивала у меня, а я видела только, как шевелятся её губы, и, кажется, даже что-то ответила ей. Весь этот промежуток времени казался мне неимоверно длинным, и вроде бы телефон уже давно должен был замолчать, но он всё надрывался и надрывался, пока я не выдохнула в трубку:

– Да?

И шум воды сразу стих, зато вспотели ладони, несмотря на щиплющий кожу мороз.

– Ди? – ответил мне Викин шепот, и руки мои дрогнули, и ноги стали слабыми, неустойчивыми в коленях и как будто пластилиновыми. И как будто что-то ударило мне в сердце, сорвало его с места, так что оно теперь раскачивалось из стороны в сторону, с глухим стуком ударяясь в грудь. Стоило ей только позвать меня «Ди», и на меня обрушился томящийся в неволе груз тоски по ней, неосознанной ранее и обнаруженной лишь сейчас. Ди. Пожалуйста, скажи это ещё раз. Я так соскучилась.

– Ди… Мне нужно поговорить с тобой.

Её голос сразу напугал меня. С лёгкой хрипотцой, как будто она только что проснулась или немного простудилась. Или напилась. Или очень долго плакала. Что-то в её голосе за прошедший месяц безвозвратно изменилось.

– О чём поговорить и зачем? – спросила я, прикрывая глаза. Голова кружилась.

– Не надо так, Ди. Не злись.

– А кто злится? – закричала я вдруг. – Я спокойна!

– Пожалуйста, Ди, – она вдруг всхлипнула, и у меня внутри всё опустилось. Плачет всё-таки. А ведь она никогда не плакала. Никогда ни о чём не просила. Слово «пожалуйста» и Вика – вещи диаметрально противоположные и несовместимые.

– Ну что такое? – я сдалась. В тот момент я снова сдалась.

– Ты мне нужна.

Незнакомое слово. Нужна. Я? Ей? Ложь. Тех, кто нужен, не бросают, не заставляют унижаться и просить. Тем, кто нужен, не причиняют боль.

Нужна. А если правда? А вдруг нужна? Слёзы непрошенной надежды, зажигающей сердце, дрожат на ресницах. Так хочется верить. Так хочется быть нужной тебе. Даже если это ложь, я всё равно буду верить.

– Пожалуйста, Ди. Мне так нужно увидеть тебя… и столько всего сказать. Я ведь ничего запредельного не требую? Я просто соскучилась.

Её голос, проникает ядом под кожу, парализует. Что это? Есть ли имя этому гнетущему, всепоглощающему чувству, которое не приносит ничего, кроме разочарования и тлеющих в пепельнице окурков?

– Ты приедешь? Я сегодня одна, пакую вещи к переезду. Через три дня меня здесь уже не будет. И тогда… Неизвестно, когда я ещё смогу увидеть тебя.

Никогда, думаю я. Мы будем друг от друга далеко. Нет, мы уже друг от друга неимоверно далеко. Это расстояние мне никогда не преодолеть.

– Милая, ну не молчи! Ди, пожалуйста, скажи, что приедешь! Хватит мучить меня! Скажи «да»! – её голос срывается на хрип.

До чего мы довели друг друга?

– Да, – повторяю я без всякого выражения. – Я сейчас приеду.

Всхлип. Вздох облегчения.

– Спасибо.

Вика всегда врывалась в мою жизнь подобно сильному ветру. И играла со мной, как ветер играет с волнами, разбивая их о скалы на мириады мелких брызг, в каждой из которых нет ничего, кроме отражения другой. Разбивала меня снова и снова. Иногда я удивляюсь, как от меня вообще что-то осталось.

А потом я снова оказалась на расчищенной от снега парковой дорожке под тусклым зимним небом, и напротив меня стояла Аня и внимательно изучала моё лицо. Я знала, что она уже всё поняла, и ждала вопросов. Но их не было.

– Ань? – мой голос сел. И снова тошнило. Я уже сомневалась, что смогу добраться до Викиной квартиры. В животе как будто скручивался огненный жгут.

Аня была бледной и какой-то худенькой. Я вдруг подумала, что куртка на ней болтается. Когда она успела так сильно похудеть?

– Тогда… Я пойду, – сказала она.

– Да всё нормально. Я провожу тебя до дома, а потом поеду.

– Нет. Не надо провожать.

Я не стала настаивать. Я могла сказать только:

– Прости.

– Ничего, – она улыбнулась. – Я понимаю.

– Правда?

– Конечно. Иди и не волнуйся обо мне.

– Ты ведь не обидишься?

– Ну что ты! Я же вижу, как это важно для тебя. Беги скорей!

– Хорошо. Спасибо. Увидимся!

– Да.

И когда я уходила, она улыбалась. Я знала, что что-то не так, но слишком была занята собой. Я не знала, что когда мои шаги стихли, Аня добрела до присыпанной снегом одинокой лавочки, упала на неё и заплакала. Моя девочка плакала из-за меня. И даже не могла удержать слёз до дома, где не было бы непрошенных свидетелей её боли и обиды. Она просто не могла их сдержать. И, как бы там ни было, но этих её слез я никогда себе не прощу.

3

Почему-то в её квартире всегда был устойчивый запах воска. К этому запаху примешивался чуть заметный запах горящей серы. Дома Вика всегда прикуривала спичками. Ей очень нравился звук чиркающей о коробок спичечной головки, и нравился запах дыма от затухающей спички. А я его терпеть не могла. У меня слезились глаза, а в груди вспыхивал горячий тяжёлый кашель. Она прекрасно знала об этом, но никогда даже не затрудняла себя тем, чтобы чуть отойти в сторонку. Почему-то эти мелочи и придирки запомнились мне больше всего. Почему-то.

Однако в тот день запах воска был вполне оправдан, потому что меня встретили полутьма, плотно задвинутые шторы и расставленные по всей квартире подсвечники. Горячий расплавленный воск стекал и капал, застывая и остывая, а я всё не могла оторвать взгляд от этого зрелища. Мне кажется, в тот день я была подобна этому воску – плавящаяся, нетвёрдая, горячая, способная принять любую форму, какую только пожелают её пальцы.

Она встретила меня улыбкой и хихиканьем, уже совсем не похожая на ту себя, что говорила со мной по телефону. Теперь же она снова обрела привычный мне облик игривой и кокетливой девочки, не желающей даже задумываться о серьёзных вещах. Такой она впервые предстала передо мной три года назад, такой же она была и сейчас, и на какой-то момент это лишило меня способности двигаться. После месячной разлуки и пережитых слёз я как будто снова окунулась в тот тёплый весенний день моего одиннадцатого класса, когда ветер играл с её волосами и лёгкой кофточкой, и когда она впервые улыбнулась мне. Её улыбка нисколько не изменилась. Это было почему-то больно.