Текст книги "Противостояние (СИ)"

Автор книги: Rauco

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Комментарий к Глава 17. Новые претенденты

Навеяло: «Adiemus» – «Corrente (Courante)»

========== Глава 18. С мальками не до скуки ==========

Я пошел бы на руках,

Чтобы все сказали: «Ах!»

Стал бы есть траву и мох,

Чтобы все сказали «Ох!»

Это кто такой ужасный,

Непонятно – безобразный?

Это кто такой опасный?

Кто он? Где его семья?

Эй, держи его за лапку!

Эй, хватай его в охапку!

Я бы снял пальто и шапку

И ответил: «Это я».

(Александр Кушнер)

На свежем воздухе, при обилии пищи и минимальной конкуренции мальки подрастали быстро. Козявка и Шкет вылупились не очень крупными, но уже сейчас, в трехмесячном возрасте, они могли бы потягаться с четырех-и пятимесячными детенышами из более обширных гаремов. Глядя на деток, дочери Свободы просто нарадоваться не могли, Солнышко так вообще чуть не лопалась от гордости.

Молодняк яутжей рос очень своеобразно. В отличие от многих других известных высокоразвитых форм жизни, в том числе населяющих другие планеты, природа в его случае делала ставку не на мозг, а на общую жизнеспособность новорожденных. Таким образом, если какой-нибудь раутенок или уманенок рождались беспомощными и полностью зависимыми от родителей, но с повышенной способностью к социализации, то первые дни будущих славных охотников больше напоминали детство каких-то примитивных, но чрезвычайно живучих зверей. Яутжата уверенно поднимались на ноги в течение нескольких суток после выклева из яйца, и все их базовые инстинкты сразу же начинали работать в полном объеме. Согласно этой древней «программе», заложенной в мозг, главным делом для мальков на начальный период развития становились кормежка и самооборона, а не налаживание связей со старшим поколением. Отсюда проистекал ряд первоначальных сложностей воспитательного процесса, в частности, сладить с подвижными и, нередко, достаточно агрессивными отпрысками не всегда могли даже родные матери, что иногда порождало желание плюнуть на вредный молодняк и забыть о его существовании, выкинув в вольер с запасом кормежки на постоянное местожительство. Кое-кто, кстати, так и поступал, что было удобно, но чревато. Впрочем, если к мальками относились терпимо, то в течение одного-двух месяцев их удавалось неплохо приручить, только важно было и здесь не перестараться. В норме детеныш младшего возраста должен был бегать и кормиться в стайке сверстников, но при необходимости даваться в руки взрослым. А всякого рода перекосы в воспитании давали плохой результат: с чрезмерно диким молодняком возникало много проблем в настоящем, а с чрезмерно затисканным – в будущем. Особенно остро данная проблема стояла с самцами, ибо большинству самок в любом случае было уготовано стать гаремными производительницами потомства, и от формирующегося у них характера зависело только то, насколько трудно или легко они будут уживаться с окружающими, а вот характер самца целиком и полностью определял шансы своего обладателя на выживание.

Интеллект у мальков развивался достаточно медленно. Так манипуляции с предметами до полугодовалого возраста сводились, обычно, к «сломать, разгрызть, обслюнявить», первые попытки воспроизводить звуки речи также предпринимались только в четыре-пять месяцев, а полноценные слова у мальков начинали получаться только после года упражнений с отдельными слогами. Чуть быстрее в эмоциональном плане росли полностью «ручные» детеныши, но это потом им же выходило боком, особенно самцам – такие плохо выдерживали конкуренцию с себе подобными. Ярчайшим примером, пожалуй, был Джет, под влиянием сестринской опеки заговоривший быстрее братьев и уже в раннем детстве продемонстрировавший незаурядные умственные способности. Ну, и что, в итоге, хорошего из этого вышло? Его гоняли все, кому не лень, в физическом развитии он, наоборот, запаздывал… Одно утешало: благодаря заботе Грезы, он хотя бы остался жив. Тем не менее, с большой долей вероятности ему предстояло отправиться после обучения в мастеровые. Джет, конечно, тренировался с усердием и уверенно заявлял, что обязательно станет воином, да только в это даже самой Грезе верилось с трудом.

«Дикие» мальки, напротив, втягивались в цивилизованное общество долго и со скандалом. Они прекрасно развивались физически, но редко нарабатывали большой словарный запас, и всю жизнь оставались достаточно скупыми на эмоции. Они отлично овладевали любыми двигательными навыками, рано становясь на путь перспективных бойцов, но вот теоретические знания и моральные ценности задерживались в их головах плохо, и с логикой иногда возникали проблемы. Наверняка, одним из таких юнцов, в прошлом полностью предоставленных самим себе, являлся упрямый Перекат, пострадавший, в итоге, из-за своей же твердолобости. Как ни печально, мужские особи, воспитанные в таком духе, чаще остальных гибли на своих первых Охотах. Преуспев в конкурентной борьбе с себе подобными, выиграть которую не составляло труда, имея крупные размеры, чрезмерную наглость или повышенную агрессивность, они по ошибке продолжали вести себя столь же самоуверенно и глупо при прохождении серьезных военных испытаний, что нередко приводило к плачевным последствиям.

Таким образом, главным аспектом воспитания мальков было поддержание оптимального баланса между заботой, дрессурой и попустительством, чтобы детеныши одновременно чувствовали защищенность и свободу, принадлежность к семье и независимость. Именно тогда появлялась вероятность получить в грядущих поколениях мудрых и смелых Вожаков, а так же рассудительных Матриархов.

Изучив досконально все эти нюансы и заручившись поддержкой Прорвы как самой опытной матери, Солнышко решила, что уж своих-то детенышей она будет воспитывать правильно. Конечно, иной раз ей хотелось подольше подержать их на руках, поиграть с ними, рассказать что-то в надежде, что мальки, если смысл не поймут, так хоть положительно на интонацию отреагируют, тем более, что детки были поздние и долгожданные, однако приходилось сдерживать себя и четко дозировать нежности. Была б ее воля, Рыжая не отходила бы от них ни на минуту, но самка мужественно ограничивала себя в общении с мальками, дабы те получали поровну материнской любви, внимания теток и самостоятельности.

А вот с тетками, кстати, все оказалось сложнее. В силу занятости Прорвы, Осени и Полночи, забота о малышах ложилась, в основном, на плечи самых юных жительниц гарема – Грезы и Луны. А уж они-то никогда не упускали возможности побаловать Шкета и Козявку. Особенно, Луна, которая при всей своей ответственности и желании помочь, видела в мальках больше живые игрушки, чем личности в критический период своего формирования. Сама еще не до конца простившаяся с детством, она могла часами напролет играть с молодняком в прятки, догонялки и «охоту». Ее посылали проверить детенышей, а она вместо этого застревала в вольере на полдня, ее отправляли с ними погулять, а она всю дорогу таскала их на себе, вместо того, чтобы учить следовать за собой, ее просили помочь с кормежкой, а она забывалась и начинала убаюкивать наевшихся малышей на своих коленях… В результате Солнышку периодически приходилось отстранять ее и брать дело в собственные руки.

Несколько иным образом обстояли дела с Грезой. Поначалу она не испытывала особого восторга от первенцев подруги (особенно, учитывая повышенную кусачесть Козявки). Умилялась вместе со всеми, помогала, чем могла, но какой-то личной привязки не чувствовала. А потом кое-что изменилось… Сумрак не вернулся. Не вернулся к началу Сезона, не вернулся к середине… Затем Прорва порылась в базе охотников и не нашла там упоминаний о судьбе сына Грозы, что могло свидетельствовать лишь об одном… Нет, самки не поверили, продолжив надеяться. Но в глубине души каждая, наверное, понимала, что может больше никогда не увидеть молодого супруга.

Первые несколько суток, пока проходило осознание возможной трагедии, дочь Желанной просто не могла выносить присутствие мальков. Да, что там, она и компанию Солнышка с трудом терпела, не смотря на то, что сильно сдружилась с ней за год. Это щемящее, заставляющее беситься от злобы и стыда, чувство было недостойно и неправильно, но Греза просто не могла с ним справиться… Раздражение? Зависть? Досада? Нет, не то… Ему не было точного названия. А состояло оно в следующем: Греза внезапно осознала, что упустила свой единственный шанс произвести детенышей от любимого самца. Она, дочь Великой Матери, обязанная сделать после Сезона две, а то и три кладки, не потянула и одной. А по всем показателям бесплодная подруга смогла принять и взрастить в себе семя воина. И теперь у Солнышка хотя бы были мальки… А что у Грезы осталось от возлюбленного, кроме подаренных им ожерелья и пары костяных браслетов?

Разве, была в том справедливость? Разве, не должно было случиться иначе? Греза любила Сумрака – без памяти, без оглядки, почти до самоотречения. Сумрак любил Грезу – жарко, жадно, безумно. С дочерьми Свободы же его связывали лишь необходимые обязательства, не более. И тем не менее дочь Свободы получила драгоценные плоды любви, которые по праву должны были принадлежать Грезе. А Греза не получила ничего. И более уже не получит…

Она мучилась два дня, сторонясь подруги, дабы не наговорить ей лишнего. Но делать вид, что все в порядке, дочь Желанной тоже не могла. Впрочем, все списали ее замкнутое поведение на шок, а потому вопросов не задавали, благодаря чему у Грезы появилось дополнительное время подумать. И ее измученная психика выкинула очередной номер в виде приступа самообвинения. Действительно, кто же, кроме как сама Греза, был виноват в случившемся? Ведь, откровенно говоря, она поначалу совершенно не хотела так рано становиться матерью. А, как говорится, не хочешь – не надо… Ей так хотелось подольше оставаться независимой и юной, не обремененной ответственностью, не испортившей фигуру… И, что теперь? Она по-прежнему молода и хороша собой, да вот только для кого?

С этого момента, каждый день, отходя ко сну, самка мысленно повторяла: «Только вернись, и я подарю тебе детенышей. Не одного, не двух – много! Только, пожалуйста, вернись…» Но Сумрак больше не являлся к ней. Ни разу…

И новое осознание постепенно пришло к юной самке. Возможно, эти два малька – единственное, что осталось от возлюбленного воина. Его частица, его плоть и кровь… Пусть их породила не она – другая, неважно. Важно лишь то, кто приходился им отцом. Конечно, Греза не могла любить их, как собственных детей, но могла дорожить ими как продолжением Сумрака в этом мире…

Нет, она не смирилась. И не покривила душей, когда сказала, что до сих пор ждет возвращения супруга. Но позаботиться о его детенышах теперь считала своим долгом.

Погода стояла жаркая и солнечная, но под сенью сада зной переносился легче, чем в помещении или на открытом месте. Вольер для молодняка был расположен так, что одна его часть находилась под прикрытием больших деревьев, а другая беспрепятственно освещалась и прогревалась, давая малькам возможность понежиться в волнах живительного ультрафиолета. На дне вольера располагался неглубокий водоем, в котором детеныши с наслаждением барахтались после принятия солнечных ванн. Также внутри росло несколько кустов и небольшие деревца (уже немало детками пожеванные и поломанные). Дополнительно размещались разнообразные игровые снаряды – лестницы и канаты для лазания, искусственные укрытия, веревочные сети и качели, тент из прорезиненной ткани, по совместительству горка и батут – все по большей части творчество Сумрака, и откуда он так хорошо знал, что именно малькам понравится?

Сам по себе вольер после реставрации стал очень надежным. Плотно подогнанная мелкая сетка и круговая отмостка не давали малькам шансов на побег ни путем поиска дыр, ни путем подкопа, одновременно оберегая детенышей от проникновения диких зверей. Только самые мелкие твари могли пробираться внутрь, то и дело становясь добычей проворных детенышей. Иногда свободное питание этими созданиями приводило к некоторым неприятностям, вроде гельминтозов, но пользы от него было неоспоримо больше. Внешние патогены в умеренных количествах тренировали иммунитет молодняка, а, благодаря возможности ловить живых жертв, мальки оттачивали охотничий навык и упражнялись физически.

В последнее время детки ежедневно проводили в вольере по шесть-восемь часов. В основном, они жили дружно, день-деньской предаваясь совместному познанию мира. Однако идиллии не суждено было длиться вечно. Как-то раз самец чем-то отравился и стал вялым. Сестричка не замедлила этим воспользоваться, начав докучать брату. К вечеру Козявка настолько загоняла Шкета, что он забился в угол и отказался вылезать. Солнышко, пришедшая за мальками, насилу его отыскала. Сперва она даже забила тревогу по поводу его мнимого побега, заставив остальных самок вдоль и поперек прочесать весь сад несколько раз. Наконец, к своему величайшему облегчению, Рыжая сама отыскала сына, попричитала над его жалобной моськой, унесла в дом, напоила желудочным сбором и обработала на нем Козявкины укусы, после чего разделила детенышей на двое суток. Когда Шкет поправился и приободрился, малышей вновь выпустили в вольер вместе, и ситуация мгновенно поменялась на противоположную. Козявка тут же подверглась нападкам мстительного братца, в результате чего – Луна, выступавшая в тот раз в качестве няньки, и жвалами щелкнуть не успела – у дочки Солнышка почти не осталось гривы. Теперь уже маленькой самочке пришлось оказывать первую помощь. Пока мать, охая, пыталась остановить кровотечение из жалких оставшихся на ее головенке огрызков, Козявка верещала, будто ее убивают, захлебываясь слезами и криком. В итоге, чтобы хоть как-то ее успокоить, Солнышку пришлось взять дочку на ночь в к себе в постель. Шкет, кстати, так отвратно себя не вел, когда его лечили, хотя, пострадал в целом намного сильнее. Судя по всему, в семье подрастала юная манипуляторша…

Спустя еще несколько дней деток вновь совместили под присмотром. Те немедленно повздорили, так что вольер, как и детскую, пришлось разгораживать пополам сеткой, дабы мелкие видели друг друга, но не могли достать.

– Представить не могу, что было бы, если бы их было больше, чем двое, – сетовала Солнышко, сокрушенно наблюдая за попытками отпрысков достать друг друга сквозь заграждение.

– Ты бы просто уже не придавала таким мелочам значения, – хмыкнула Прорва.

– Как можно? – ужаснулась Рыжик.

– Можно, – уверенно ответила Глава гарема.

– В большой стае все постоянно лупят всех, а потому редко кому достается больше остальных, – объяснила Полночь. – Хотя, бывает, что мальки дружно накидываются на самого слабого, но это случается не так часто. Обычно, это показатель в целом низкой жизнеспособности такого детеныша. Была у меня лет пятнадцать назад девочка – хорошенькая такая, ласковая… Но сверстники ее все время гнобили, будто бы она чем-то провоцировала их, мы никак не могли понять… Пришлось ее отдельно выращивать. Да что толку? Через год сама померла, тихо, во сне. Оказалось, порок сердца – хитрый какой-то, так, вроде, не проявлялся, разве что, уставала быстрее остальных, но в перспективе должно было быть только хуже…

После этого разговора Солнышко в панике сгребла мальков и протащила их по всем окрестным лекарям. Те очень удивлялись, с чего это самке, самой не понаслышке знакомой с медициной, вздумалось так тщательно обследовать совершенно нормальных детенышей. Разумеется, никаких отклонений не нашли, но, хотя бы, мамаша немного успокоилась. А одним из побочных результатов походов по клиникам явилось решение Козявки и Шкета немедленно примириться между собой и дружно обидеться на родительницу. Целую неделю после этого детки кусали Солнышко, стоило только той взять кого-то из них в руки, и показательно ластились к остальным самкам, которые, в отличие от матери «их не обижали».

Вообще, подрастающие мальки каждый день преподносили новые сюрпризы, иногда заставляя волноваться, а иногда – хохотать до колик. Так, один раз Шкет изловил особенно красивого жука с блестящими надкрыльями. И настолько ему этот жук понравился, что… Этому начинающему эстету, по всей видимости, стало жалко его есть! Вернее, он метался между желанием разгрызть добычу и любоваться ею. В результате бедный малыш полдня таскал живого жука за ротовой перепонкой, то и дело уединяясь в каком-нибудь укромном уголке, выплевывая измученное членистоногое и долго его разглядывая, перебирая в лапках. Обслюнявленный жук блестел еще ярче, и Шкет завороженно созерцал разноцветные блики на его панцире. Потом голод брал верх, и детеныш вновь совал добычу в рот, сжимал на ней челюсти, но в последний момент останавливался и вновь метался по вольеру, не зная, что предпринять. Решила проблему Козявка, подкравшаяся в самый неожиданный момент к медитирующему над жуком Шкету, резко выхватившая предмет сомнений у него из рук и мгновенно с хрустом его сжевавшая.

В другой раз голова любопытной Козявки застряла в такой щели, куда ее, на первый взгляд, просто нереально было засунуть. Грезе и Солнышку пришлось разобрать полвольера, чтобы освободить малышку. Шкет, пока взрослые хлопотали вокруг его сестры, прошмыгнул мимо и ушел на крышу, откуда наотрез отказался спускаться, и самкам полдня пришлось караулить его. Мелкий пакостник подползал то к одному краю, то к другому, заставляя мать и няньку бегать следом, упрашивая его спуститься, крякал от удовольствия и уворачивался от пытающихся его схватить рук. Покрывающая вольер сетка не выдержала бы веса самок, потому забраться сверху не представлялось возможным, а высота не позволяла дотянуться даже с лестницы. В конце концов Солнышко залезла в вольер и, подкараулив приблизившегося к периметру Шкета, схватила его через решетку, прижав одну ножку, а Греза быстро подскочила и сграбастала хулигана, стащив его вниз. В этот день сын Сумрака впервые ее от души тяпнул, прокусив руку чуть ли не до кости, за что также впервые в жизни получил по заднице.

С детенышами действительно было не до скуки. Но, что самое главное, связанные с ними радости и переживания, помогали немного отвлечься от мыслей о пропавшем самце. А в те редкие спокойные моменты, когда мальки были покладисты, прикидываясь идеалом послушного ребенка, и мило ворковали, невинно хлопая глазами и просясь на ручки, на сердце становилось так отрадно, что казалось, будто бы и их отец где-то рядом – отдыхает в тени после бурной ночи или охотится неподалеку…

Со стороны гарема раздались легкие шаги, и вскоре на тропе появились Солнышко и Луна, несущие малышей. Сегодня Козявка и Шкет вели себя очень примерно. Они чинно сидели на руках у самок, аккуратно играя с бусами и тихонько пощелкивая. Луна, державшая самочку, не уставала умиляться ее сегодняшней трогательностью, пусть и наверняка обманчивой. Когда детенышей выпустили в вольер, Козявка действительно не упустила возможности напоследок цапнуть няньку за ногу.

– Мы скоро начнем учить их разговаривать? – спросила дочь Полночи, присаживаясь на камень и потирая укушенную конечность. – Может, когда они начнут изъясняться словами, то смогут говорить, чего хотят и начнут меньше кусаться?

– Пока рано, дорогая, – усмехнулась Солнышко, протягивая помощнице прохладный лист живилки. – На, вот, приложи – снимет боль.

– Мне показалось, что малыш вчера пытался сказать «тетя», – поделилась Луна. – А малышка, по-моему, знает слово «дай», просто говорит его очень невнятно…

– Нет, они, естественно имитируют некоторые звуки, но до слов им еще далеко, – усмехнулась Рыжая.

– А, когда у них будут имена? – не отставала младшая самка.

– Не знаю…

– Просто имя принято давать, когда характер проявляется, а эти двое уже такие яркие индивидуальности…

– Понимаешь, дорогая, – вздохнула Солнышко и присела рядом. – Я надеялась, что мы назовем их вместе с Сумраком… Считается, что большинству самцов без разницы, как зовут их отпрысков, но… Я почему-то чувствую, что ему не было бы все равно.

– А теперь? – рискнула спросить Луна.

– А теперь… – Солнышко опустила взгляд и надолго задумалась.

– Просто мне не очень нравится «Козявка» и «Шкет», – попыталась оправдаться дочь Полночи.

– Знаешь… Ты, наверное, права, – вдруг проговорила Солнышко и подозвала сына, усаживая его к себе на колени и вороша короткую светлую гриву.

– Так ты придумаешь им имена?

– Я давно уже придумала… – неожиданно проговорила старшая самка.

– Какие? – младшая видела, насколько нелегко Солнышку принимать это решение, но не вытерпела. Рыжая помолчала еще минуту, а потом сказала.

– Прекрасные имена, – похвалила Луна. – Только девочке немного не подходит по темпераменту, тебе не кажется?

– Имя способно изменить характер, – пожала плечами дочь Свободы. – Ей не помешает немного мягкости.

– Если так, то да, – согласилась дочь Полночи. – Знаешь, Старшая… Я не была знакома с вашим самцом, но думаю, что ему бы понравилось.

– Я тоже так думаю.

– Ты скажешь остальным?

– Да, вечером, – ответила Солнышко. И на душе у нее вдруг стало легко и тепло – так, как уже не бывало давным-давно.

Комментарий к Глава 18. С мальками не до скуки

Навеяло: Enya – «Book Of Days»

Благодарю Brujo и Jolly-orka за хорошие идеи по поводу мальков)))

========== Глава 19. Вечер рассказов ==========

Как говорится, всё проходит,

Но может кое-что застрять.

(Владимир Вишневский)

– Отличные имена! – одобрила Прорва.

– Им подходит, – подтвердила Полночь.

– Особенно, парню, – заметила Греза.

– Я хотела предложить девку назвать Сиянием или Лучиком, но так лучше, – сказала Осень.

Когда сестры и подруги одобрили новые, постоянные имена детенышей, Солнышко, довольная, унесла малышей купаться, и Луна с Грезой последовали за ней в качестве добровольных помощниц, а старшие самки остались на террасе – отдыхать после напряженного дня.

– Я рада, что Солнышко наконец-то дала своим чадам имена, – проговорила Полночь, стоило той скрыться. – А то можно было бесконечно так ждать… Похоже, она, наконец, смирилась.

– Нам всем было сложно смириться, – задумчиво отозвалась Прорва. – Думаю, я не ошибусь, если скажу за себя и за остальных, что мы на удивление сильно привязались к этому самцу.

– Но, если я верно поняла, вы были его самками даже меньше Сезона? – уточнила Полночь, придвигаясь к дочерям Свободы.

– Верно. И тем не менее, – качнула головой Осень.

– Что ж в нем такого особенного?

– Так сразу и не скажешь… – призналась Глава гарема. – С ним было… – тут она сделала паузу, подыскивая нужное определение своим чувствам.

– Спокойно, – внезапно подсказала Осень. – С ним было спокойно, сестра. Вроде, и малек мальком, по нашим-то меркам, наивный такой, вежливый, послушный, но, когда он был рядом, то складывалось ощущение, что все идет, как надо, все на своих местах…

– Расскажите мне о нем, – неожиданно попросила Полночь. – Вы так часто упоминаете его, что у меня складывается ощущение, будто бы он даже незримо присутствует здесь. А ведь я совсем ничего о нем не знаю, кроме того, что Старшая сказала в день нашего с дочерью прихода. Тогда он был назван достойным воином и заботливым супругом, не более. Но мне видится, здесь что-то еще, коли вы так долго не можете его отпустить… Если, конечно, горечь утраты не помешает…

– Нет, – Жрица подняла руку, останавливая подругу. – Ничего. Говорить об ушедших не плохо. Пока мы вспоминаем их, они продолжают существовать для нас. Когда кого-то любишь и ценишь, потеря всегда тяжела, но приходит момент, и ты начинаешь говорить о нем, и больше не чувствуешь боли. Просто вспоминаешь все хорошее, что вас связывало, а сам момент разлуки постепенно стирается из памяти. И вот ты уже говоришь о нем с теплотой в сердце, как будто бы он не ступил за грань мира, а просто оказался где-то далеко… Да, он и есть далеко, на вечной Охоте подле Черного Воителя. Гоняет Тварей Пустоты вместе со своими доблестными братьями, а после они устраиваются на привал, и братья просят: «Расскажи, кто любил и ждал тебя в срединном мире?» И он рассказывает… Точно так же, как мы рассказываем о нем.

Тут Осень умолкла и чуть развела максиллы в легкой печальной улыбке, а Прорва, точно забывшись, тяжело и удрученно вздохнула, глядя куда-то вдаль. Хотя, не исключено, что она просто уже устала изображать из себя непрошибаемую стену…

– Он страшно выбесил меня на второй день, – проговорила она, продолжая смотреть мимо собеседниц и, очевидно, эпизод за эпизодом восстанавливая картину минувшего лета. – Накануне, стало быть, не знал, с какой стороны к самке подойти, а тут пришел с хозяйским видом, тушу здоровенного брыкача из леса приволок – аж раздулся весь от важности. Но наступала Короткая Ночь, и мы с сестрой как раз собирались в Храм – возиться с ним времени не было. Осень тогда еще ответственной за церемонию Посвящения оставили… Я ее, так и быть, вперед себя пропустила…

– Ну-ну, – ввернула Осень. – Знаешь, Полночь, я готова была ее стукнуть, когда она буднично так сказала: «Тебе ведь в Храм скоро, бери его первая, да не затягивай, а то собраться не успеешь, опоздаешь и больше тебя Главной не поставят». Ну, думаю, все, сейчас сбежит. Большинство мужиков, только про Храм слышат – сразу поминай как звали. А этот нет. Подвис только немного. Я ему: «Не боишься меня?» – а сама уже держу его как следует, сверху села. «Нет, – говорит, – я в восхищении!» И глазки так смущенно отводит. Ага, страшная Жрица его поймала и под себя подмяла, а он, значит, в восхищении. Врет, думаю, зубы заговаривает… Я его отпущу, а он и был таков. Но потом гляжу: сам так уверенно снизу пристраивается, пристра-аивается, подползает, куда следует…

– Короче, она его трахнула и ушла, – перебила Прорва. – А малек в себя поверил, видимо: все-то он уже умеет, Жрицы-то он не испугался! И полез ко мне, эдакий весь из себя доминант! Ох, девоньки, я думала, размажу его…

– А он на другой день пришел и размазался перед ней сам, – хихикнула Осень.

– В смысле? – изумилась Полночь.

– Наш Фокусник очень хорошо чувствовал, что нужно каждой самке, – пояснила Прорва. – Прокололся первые несколько раз, а потом уже начал угадывать настроение и желания практически безошибочно. Добровольно вытворял такое, что другие мужики сочтут для себя просто оскорбительным и недопустимым. Я знаю о чем говорю, так как сама имею некоторые… непростые и деликатные требования, и с прошлыми партнерами возникали недопонимания на этой почве. А ему ничто было не зазорно, лишь бы самка довольна осталась. Я как-то попыталась, больше в порядке эксперимента, отыскать предел его выносливости и терпения, но мои попытки не увенчались успехом. А вот, что ему самому нравится, я, признаться, так и не поняла…

– Почему, кстати, Фокусник-то? – вспомнила Полночь.

– А потому, что нет-нет да и выкинет какой-нибудь фокус…

– Да, например, как-то раз мы пришли и обнаружили, что он половину всего в доме перечинил. Просто так. От нечего делать. У тебя вот хоть один мужик что-то сам по хозяйству делал? – Осень вопросительно поглядела на подругу. Полночь помотала головой.

– А уж как он дрых смешно, – всерьез увлеклась воспоминаниями Глава гарема. – Клубочком свернется, да еще с подушечкой обнимется, уткнется носом и сопит в нее. Я все думала, как это будет выглядеть, когда ему будет за сотку…

– Когда он впервые со мной уснул, – подтвердила Осень, – я полчаса над ним умилялась. Прижался так трогательно… И это после того, как мы спаривались, будто два маньяка. Такое яркое несоответствие было… Я, в итоге, не удержалась и почесала его под гривой. А он вдруг как замурлычет – аж лежанка затряслась. Мурчит и спит дальше. Погладила ему шею – заелозил, вытянулся, типа, еще гладь. И спит. Тогда пузо пощекотала – думала, проснется, да куда там! Так что я, похоже, определила, что ему нравится…

– Отчего ж не сказала?

– Мне показалось, что он не хотел бы, чтоб мы знали… Он вообще всегда старался вести себя в определенных рамках. Не то, что некоторые, – тут Осень повысила голос и выглянула наружу, слегка перегнувшись через перила. Любопытный Джет, свесившись с ветки, выдал себя неосторожным шорохом, но не успел вовремя скрыться, и виновато застрекотал.

– Иди уж сюда, бездельник, – миролюбиво проурчала Прорва.

Малек покорно спрыгнул с дерева и немного с опаской поднялся на крыльцо. Старшая дочь Свободы протянула к нему руку, веля подойти ближе.

– Садись рядом и веди себя как следует, – сказала самка, указывая на свободное место подле себя и придирчиво потягивая воздух, дабы определить, не запахло ли от Джета мускусом. Концентрация исходящих от него феромонов до сих пор была крайне слаба, потому Глава гарема сочла возможным позволить ему остаться. Все-таки юнцу было одиноко без братьев и друзей.

– Простите, Старшие, я не хотел подслушивать, – пробормотал Джет.

– Наверное, кто-то тебя заставил, – усмехнулась Полночь, с прищуром взирая на сына Пепла. Поначалу она относилась к присутствию молодого самца настороженно, но тот действительно вел себя настолько скромно и незаметно, что постепенно перестал вызывать у бдительной мамаши подозрения.

– Я просто шел к себе, – начал оправдываться юнец, – и побоялся вас потревожить. А потом… Я просто не смог себя заставить пойти дальше и не слушать. Вашему самцу очень повезло с вами. Его любят и помнят… Мне жаль, что он не вернулся… Другие вот возвращаются и не знают, что во время их отсутствия самки делали что попало.

– Не забивай-ка себе голову, малек, – посоветовала Осень. – У каждого своя судьба.

– Да, Старшая…

В доме раздались шаги, и на пороге возникли Греза и Луна, переодевшиеся после общения с детками в чистое. На самочках были одинаковые набедренные повязки нежно-розового цвета – Греза недавно сшила себе, и младшая подружка непременно захотела такую же, пришлось сшить ей тоже. Дочери Полночи с ее светлой шкуркой, кстати, шло даже больше. Плечи и грудь обеих были обнажены – сегодня стояла такая жара, что даже самая легкая накидка показалась бы лишней.

– А что вы тут делаете? – настороженно спросила Луна, бросив на Джета быстрый взгляд.

– Вспоминаем, – улыбнулась Полночь. – Я попросила немного рассказать о Сумраке. Знаешь, он был очень незаурядной личностью.

– Он еще и очень много знал, – из-за спин младших самок выглянула Солнышко и, потеснив их, прошла в центр террасы, выпуская на пол малышей и садясь рядом. – Не захотели одни оставаться, – пояснила она.

– Что он такое знал? – заинтересовалась Осень.

– О, кучу всего, хотя, я запомнила мало подробностей, – взмахнула руками самка и тут же одернула сынишку, начавшего жевать коврик. – Он же иногда днем приходил, когда вас не было, помогал мне время от времени в доме, однажды даже, не смейтесь, со стиркой пособил. И в это время что-нибудь болтал. Мне показалось, он так справлялся с неловкостью. Он неплохо знал традиции и мифологию. Немало рассказал о других планетах… Правда, совершенно ничего не говорил о себе. А я сейчас жалею, что не спрашивала. Но в голове, знаете ли, кое-что другое было… Он так мило бормотал себе под нос, когда его руки были чем-то заняты. Просто невозможно устоять!