Текст книги "Оторва. Книга пятая (СИ)"

Автор книги: Ортензия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Как вообще можно допускать к педагогике вот таких учителей? Институты, университеты каждый год выпускали тысячи новых кандидатов и что, куда они все подевались? Одна такая мымра могла угробить не одну сотню школьников лишь по своей хотелке. И оно мне надо? Я получать высшее образование в этом теле не собиралась. Учить Капитал Карла и труды Ленина? Для чего? Через 14 лет все эти тома будут сдавать в макулатуру и на вырученные деньги покупать хлеб. Мне стукнет только тридцать, и легко вольюсь в какой-нибудь бизнес, который будет приносить постоянный доход.

Но это потом, а пока, поменять школу и как-нибудь прожить ближайший год. Но с этой ненормальной под одной крышей учиться я не собиралась. Может в Кишинёве имелась школа с английским уклоном, тогда вообще в неё перейти. А в этой делать нечего. Даже с таким кукольным личиком Бурундуковая была лишней в этом классе.

А если вспомнить слова Ильи Спиридоновича, всё началось с Валеры. С того самого момента как Бурундуковая пообещала ему выйти замуж. Вопрос назрел сам собой: а хотел ли Валера жениться? Или сделал из Евы козла отпущения? Ну, а что. Вокруг полным-полно достойных невест, женился бы на любой из них и никаких проблем. А он выбрал Еву, может быть для того, чтобы ещё годик его не трогали, а то, что его маменька против, своего рода вызов её тирании.

Так задумалась, что не заметила, как в салоне стало светлее. Вовремя. Глянула в окно и наткнулась взглядом на большую вывеску: Одесса – прямо, Николаев – налево. Автобус прошёл по круговой и устремился в сторону Николаева. Весело, если бы не выскочила вслед за мымрой по нужде, уже вовсю сжимала коленки. Крутанула головой по салону и нашла несколько девчонок именно в таком положении. Сжались в комочек и молча переносили страдания. Я вздохнула и громко крикнула, вежливо, между прочим:

– Ольга Павловна, а когда остановку будем делать? Давно ведь едем?

Англичанка отреагировала мгновенно и по-хамски. В принципе, ничего другого и не ожидала.

Вскочила на ноги, развернулась и заорала:

– Тебе было мало? Ничего, потерпишь, как это делают все остальные.

– Да мне то что? У меня только ноги затекли, но могу по салону пройтись, а вот народ жаждет и если в самом ближайшем будущем не остановиться около лесополосы, салон зальёт, – я усмехнулась, – вы бы у водителя поинтересовались: ему это надо?

Мымра бросила взгляд на притихших комсомольцев и грозно спросила:

– Ну, кто ещё так думает?

Взметнулся лес рук, и взгляд у англичанки сделался озабоченным. А она что думала, все будут стойко переносить тяготы и лишения? Мочевой пузырь, он как терминатор – с ним нельзя договориться.

Иннокентий Эдуардович оглянулся, кхекнул и наклонился к водителю.

О чём они шептались, мы не слышали, но буквально через несколько секунд озвучила мымра:

– Через десять минут будем на месте.

Ехали мы не десять минут, а положим все двадцать или двадцать пять, да и не было подходящего места. Степь в обе стороны, ни деревца, ни кустика, но когда автобус съехал с трассы и развернулся на асфальтированной площадке, по салону прошёл вздох облегчения.

Никакого туалета поблизости не было, но, метрах в пятидесяти виделись какие-то постройки, вот на них водитель и указал.

Мымра встала первой и громко сообщила:

– Никто никуда не бежит. Все организованно выходим из автобуса на улицу и строимся в колонну по трое, по ранжиру. Всем всё ясно⁇

Идиотизм. Решила подлить немножко масла. Ну не могу сидеть спокойно в такой обстановке.

– Всем шагать в ногу и громко поём: Взвейтесь кострами синие ночи.

Ну а что. Смотрела парочку старых фильмов про пионеров. Не помнила куда они шагали, но небольшими отрядами и пели именно эту песню. Так что я здраво рассудила, что за пару лет сегодняшние комсомольцы не должны были забыть слова, если даже я помнила первую строчку.

Мымра отреагировала мгновенно:

– Бурундуковая, не умничай. Выполнять то, что я сказала.

Двери открылись, и народ повалил на улицу. Я выпустила Люсю и, дождавшись, когда кое-как построившийся отряд зашагает в сторону построек, мрачно улыбнулась.

Ну вот и всё. Кулёк с пряниками положила на соседнее кресло, затянула верёвку на рюкзаке и, забросив его на одно плечо, зашагала к выходу. Глянула на водителя, который отошёл к грубо сколоченным скамейкам и усевшись на одну из них, закурил.

Куда идти я не имела понятия, но вдалеке была видна небольшая деревушка, и туда наверняка ходил автобус из Одессы. А если спуститься с косогора и пойти по низине, так никто меня не сможет разглядеть. Пока посетят толпой туалет, пока рассядутся по местам, пока Люся сообщит им о моём решении вернуться домой, я уже буду на полпути к городу.

Так что, только вперёд.

Глава 9

Не успела отойти от автобуса даже на шаг, как сбоку меня окликнул мужской голос:

– Ева. И почему я именно так и подумал? Дождёшься, когда все уйдут, подхватишь свой рюкзачок и отправишься неизвестно куда.

Я оглянулась. Облокотившись на бампер автобуса, стоял Иннокентий Эдуардович, собственной персоной. В голове сразу созрело два вопроса: почему я его не увидела из салона, и как он догадался, что я собираюсь сделать. И вот если первый вопрос особо не интересовал, может он дальше стоял, а когда увидел, что я двинулась на выход, решил подловить. То вот второй. Каким образом преподаватель мог вообще подумать о том, что мне пришло в голову и вовсе неожиданно?

Я обречённо глянула на деревню, в которой рассчитывала оказаться максимум через полчаса, даже мелькнула мысль кинуться в бега. Учитель, в силу своего возраста меня бы не догнал. Но это было нечто мимолётное, глупое и выглядевшее по-детски. Представила со стороны, как это будет смотреться, к тому же, вместо Бурундуковой всплыл образ Синицыной и скривилась.

Иннокентий Эдуардович воспринял это по-своему.

– Думаешь побегу за тобой? – он усмехнулся, но сделал это по-доброму. – Нет. Можешь уходить, но разве тебе всё равно, будет участвовать наша команда или её отчислят.

Я глянула на регалии преподавателя и пожала плечами.

– Я не участвую в соревнованиях и какой толк команде от меня? Что я есть, что меня нет, никто и не заметит.

– Ни в каких? – мой ответ словно озадачил учителя.

А он этого не знал?

– Но это, в конце концов, и не важно, – продолжил он после минутной паузы, – ты находишься в группе, заявлена в списках, представь, что будет дальше? Ты подумала?

– Вам Слободкина Люся сообщила бы, что я уехала домой. Никаких проблем.

– Никаких проблем? Ева, да что с тобой? Пропала девочка из группы, а мы спокойно отправились дальше не думая о том что ты за 200 км от дома?

Я нахмурила брови. Это что значит? Отец меня обманывал? Рассказывал, что сбежал из пионерского лагеря, поругавшись с воспитателем. Было это ближе к окончанию смены, сообщил друзьям, что уезжает домой и был таков. Два дня добирался, ночевал в стогу сена, кто-то подвозил, но большую часть пути отшагал пешком и, ни одна падла не обеспокоилась, куда исчез тринадцатилетний мальчишка. Родителям сказал, что в лагере карантин объявили, потому и отправили всех по домам на пять дней раньше. И всё.

А со мной, что не так? Схожая ситуация.

– И что бы вы делали? – даже стало интересно.

– А ты не догадываешься? Это, между прочим, ЧП. Вызвали бы милицию, минимум два дня нас тут продержали, выясняя все обстоятельства и попутно разыскивая тебя. А потом вся группа отправилась домой с Ольгой Павловной, а меня, как ответственного, задержали, на н-ное количество времени. Вероятнее всего, пока тебя не нашли.

Не поверила. Положила на другую чашу весов рассказы отца и не поверила. То есть, вот если бы я прямо сейчас сбежала от препода, заявив, что в гробу видала их всех вместе со слётом, милиция обвинила сопровождающего? Может и задержали на пару часов, чтобы составить протокол и поехали все дальше. Так что, уважаемый Иннокентий Эдуардович в данный момент давил своим авторитетом на мою комсомольскую сознательность. На пятнадцатилетние мозги Бурундуковой. Синицыной он эту чепуху впаривать точно не стал.

Ну а мне что делать? Проявила сознательность, но, тут же заявила:

– Если вы ответственный за поездку, в таком случае, передайте Ольге Павлове, чтобы не дёргала меня из-за личной неприязни и мстительной натуре.

Он обаятельно улыбнулся.

– Не беспокойся. Об этом я позабочусь.

А когда я полезла в автобус, он внезапно добавил загадочную фразу:

– С возвращением, Ева.

Я замерла от неожиданности пытаясь сообразить, что он имел ввиду, но только на секунду, чтобы не привлекать лишнего внимания. Подумать об этом я могла и в кресле автобуса.

Но едва уселась на своё место и надгрызла сладкий пряник, чтобы подпитать мозги, меня отвлёк шум, идущий со стороны сараев, а глянув в окно, заржала.

Мальчишки и девчонки построившись в колонну по три, шагали в ногу к автобусу и напевали что-то весёленькое о комсомоле, о стройке и ещё чёрт знает о чём, а Ольга Павловна шла сбоку и с умным видом подмахивала одной рукой, словно дирижёр палочкой.

Абзац, Синицына! Тебе довелось и такое увидеть: как детей заставляют маршировать с песней после туалета. Или поверить в то, что они сами на радостях освободив свои пузыри, горланят нечто патриотическое во славу этого.

Иннокентий Эдуардович, вероятно решив сдержать данное мне слово, двинулся навстречу процессии и, встретившись на полпути с колонной, пристроился рядом с англичанкой.

Отряд сбился с ноги и остановился на минуту, а потом продолжил движение под предводительством Гольдман. Кто бы сомневался.

Сама же Ольга Павловна принялась махать всеми конечностями, как мельница, что-то доказывая своему собеседнику, но потом замолчала и, заложив руки за спину, стала слушать с угрюмым видом. Значит, уважаемый Иннокентий Эдуардович мог давить авторитетом не только пятнадцатилетних девочек, что сразу подняло его в моих глазах ещё на пару пунктов.

Глядя на преподавателей, я не сразу заметила, что отряд резво отчеканив по асфальту несколько шагов и потеряв взрослое руководство, рассыпался, а потом самые ушлые кинулись бегом к автобусу.

Даже не удивилась, когда первыми в салон протиснулись цыгане, напомнившие Тарапуньку и Штепселя(1). Один длинный и худой, второй едва доставал до плеча ему и семенил следом. И вот этот коротконогий хмырь, проходя мимо, приложился ладонью мне по макушке, причем, вполне чувствительно, хохотнул и что-то сказал другу про мои губы. Не разобрала, потому как, основная масса слов была мне непонятна, но это точно было оскорбление. Парень, шедший следом, попытался встать на мою защиту, но мне самой требовалось выпустить пар.

Мгновенно оказавшись в проходе, я врезала шпендику ногой по копчику и прошипела:

– Охренел, недомерок?

В автобусе воцарилась тишина. Задние перестали напирать, лишь вытянули шеи, чтобы разглядеть происходящее.

Штепсель развернулся набычившись, и произнёс фразу, которую мне удалось понять. В этот раз русских слов было предостаточно, а остальные я подставила по смыслу.

– Видал, Мирча какая соска, приедем, обязательно накормим, – и громко расхохотался.

Второй ему что-то поддакнул, но я даже не попыталась вникнуть. Заехала ногой от души карлику между ног, а когда он, выпучив глаза, стал сгибаться, поддала коленом. Очень хотелось расквасить ему нос, но пожалела свой новенький костюмчик испачкать брызнувшей кровью, а потому залепила в лоб. Вышло громко и сильно, даже нога заныла, а вот запердышу не повезло. Его слегка повело в сторону и назад, отчего он со всей дури приложился лицом об подлокотник кресла, завалился в проходе, попутно ударившись спиной об ступень и завопил на весь автобус.

Меня аж скривило. Уже не совсем дети, взрослые парни, ведут себя по-хамски, а когда получают отпор, визжат от боли как свиньи. Даже девчонки так не орут. Да – плачут, кривятся от боли, но не орут.

Отвернулась, чтобы не видеть, как он катается по полу и забралась на свою сидушку, желая освободить проход. Хотя как народ будет рассаживаться, было не понятно. Нос, шпендик, себе всё равно умудрился расквасить и кровь брызнула во все стороны.

– Круто, – парень, который изначально пытался за меня заступиться сжал правую ладонь, оттопырив большой палец, – хотел сказать ему пару ласковых, но так быстро у меня бы не получилось. Дай молоток, – и он протянул вперёд свой кулак.

Этот жест я прекрасно знала. За десятки лет он не изменил своего значение. Это и восхищение и уважуха, поэтому приложила свой кулачок, поблагодарив и за попытку помочь и за слова:

– Спасибо. Я справилась.

И даже поросячий визг не помешал нам услышать друг друга.

– Я заметил. Меня Виталик зовут, – он улыбнулся.

Симпатичный и вполне обаяшка. Один изъян – волосы русые, а я не люблю блондинов, хотя этот выглядел как исключение из правил.

Ответить не успела. Недомерок перестал орать, перейдя на негромкий скулёж, зато привлёк шум с улицы и я обернулась.

Бросив своего собеседника, мымра, наверняка, расслышав вопли, доносившиеся из автобуса, развив максимальную скорость, которую ей позволила юбка, длинная и узкая, мчалась на всех парах выяснять подробности. Мчалась, это из вежливости, скорее будет правильно сказать: пыталась изображать бег. Выглядело комично.

Протолкавшись через всех и обнаружив нечто похожее на техасскую резню, мгновенно определила виновника происшествия и внесла свою лепту в сумятицу. Стараясь перекричать всех, хотя между нами было расстояние меньше метра, громко завопила:

– Бурундуковая! Это тебе даром с рук не сойдёт! Это я тебе обещаю! – развернулась и, отыскав взглядом Иннокентия Эдуардовича, который успел забраться в автобус и даже поднялся на пару ступенек, заорала ещё громче. – Очень благородно с вашей стороны защищать Бурундуковую, в то время, когда она творит такое бесчинство. Вы не стойте там, вы пройдите, гляньте, что здесь творится. Это ведь ужас какой-то. Только посмотрите, что она сделала с бедным мальчиком, а он, между прочим, один из участников, в отличие от неё. Это же просто диверсия с её стороны. Я, лично так и напишу в райком комсомола. Сорвала патриотический слёт!

Напишет она, бумагомаратель. В ближайшей аптеке нужно будет приобрести беруши или как они в СССР назывались? Затычки, вкладыши, не важно, главное не слышать эту визгливую и подобных ей.

Иннокентий Эдуардович в кои веки сумел протиснуться и, глянув на цыгана, сидевшего на полу, принял правильное решение. Не стал выяснять подробности, а громко объявил, чтобы все покинули автобус. Правильное решение, в первую очередь помочь пострадавшему, а все остальные бла-бла-бла можно и потом решить. Но, я за него особо не переживала, оглянулась и сразу убедившись, что пацан и не пострадал вовсе, так, брызнула кровь из разбитого носа, подумала, что ему чертовски повезло. Сильнее нужно было зарядить, чтобы конкретно запомнил урок.

Вывели недоумка под руки, как тяжело травмированного и усадили на скамейку, после чего Гольдман лично полила ему из ведра, чтобы он умылся. Красавчик, легко отделался, только нос превратился в сливу и увеличился в размерах. Зато выглядеть стал гораздо симпатичнее. Понадеялась, что у него в штанах такая же красота, а иначе, зачем ему передвигаться так, словно у него одно яичко больше другого.

Предложила Гольдман проверить на всякий случай, отчего она покраснела как варёная креветка и убежала жаловаться мымре. Не знаю, что она ей рассказала, но лицо у англичанки тоже стало пунцовым и они вдвоём кинулись наперерез Иннокентию Эдуардовичу, который целенаправленно двигался в мою сторону.

Очень правильное решение, не было у меня желания переливать из пустого в порожнее.

Зато подскочила Люся с перепуганными как у газели глазами.

– Ева, – шёпотом проговорила она, – что теперь будет?

Я отмахнулась.

– Да ничего не будет. Отмоют сиденья от крови, и поедем дальше. Не боись подруга, ни одно животное на съёмках этого фильма не пострадало.

– А если тебя отправят домой?

– Если бы, – вздохнула я, – с удовольствием покинула бы ваш балаган. Мы и полпути не проехали, а он мне уже костью встал поперёк горла.

Что ещё хотела сказать подруга, осталось за кадром. К нам подошёл водитель с ведром наполовину наполненным водой и ветошью под мышкой. Окинул нас внимательно и, остановив свой взгляд на Люсе, сказал:

– Ты, Бурундуковая? Вот держи и мигом отмывай автобус.

Люся растерянно глянула на меня, но я уже сориентировалась в обстановке и махнув рукой в сторону Гольдман, сказала:

– Вон она. Видите, кается в содеянном перед преподавателями.

Мужик нахмурил брови, оглянулся и потопал к ним. Гольдман как раз что-то увлечённо объясняла Иннокентию Эдуардовичу.

Что ответили товарищу с ведром, мы не расслышали, но он психанул, стукнул ведром об асфальт и громко сказал:

– Мне всё равно кто будет мыть. Как наведёте порядок, так и поедем. Можете и не мыть, сами же перепачкаетесь. Так что выбирайте.

Мымра обернулась и громко крикнула:

– Бурундуковая, ко мне!

Как собаке, сука. Ко мне, к ноге. Нашла крайнюю мыть автобус. Хотят ехать дальше – вперёд и с песней. И я демонстративно отвернулась.

К автобусу потопали Гольдман и две девчонки, которые по своей дурости стояли рядом и грели уши. Одарили меня злобными взглядами на прощанье и полезли внутрь.

На самом деле помыли только резиновый коврик и стёрли кровь с подлокотников, а чехлы на двух сиденьях водитель поменял на чистые.

Но всё равно провозились минут двадцать.

Я же, глянув на одиноко сидевшего цыгана, медленно приблизилась к нему и едва слышно произнесла:

– Ты ещё раз, хоть одну девчонку пальцем заденешь, я тебя, урода, закопаю. Ещё раз предупреждать не буду.

Улыбнулась и отошла. И пусть сам решает, прислушаться к совету или сделать по-своему.

Тронулись с площадки, когда на часах Виталика было почти восемь утра и у меня сразу засосало под ложечкой. Сладкий пряник только раззадорил, а до Симферополя было, ещё чёрт знает сколько километров. Захотелось поинтересоваться, будет ли остановка у магазина, но кто-то сзади громко крикнул:

– Иннокентий Эдуардович, скажите, а до столовой, о которой вы говорили ещё далеко?

Порадовало, где-то нас собирались кормить.

Разумеется, тут же ответила мымра и совершенно не по существу вопроса:

– Если бы не Бурундуковая, уже давно были на месте.

Я слегка приподнялась и, толкнув кресло, выдвинула его в проход, чтобы образовалось больше места, и нагнулась вперёд.

Гольдман сидела рядом с англичанкой и что-то строчила в тетрадке, словно под диктовку. И почему-то сразу подумала, что старая карга опять придумала хрень. Да потому что ей ничего умное в голову не попадает.

– Слушай, – кто-то тронул меня сзади за плечо, – а как ты это делаешь?

Как, опять? Дежавю, твою мать. Я, сделав злобное лицо, обернулась и встретилась глазами с Виталиком.

– Чёрт возьми, так это ты мне ночью спать не давал?

– Ага, – он весело улыбнулся, – подскажешь? А то я уже всё осмотрел и ни одной кнопки не нашёл.

– Опять загадками говоришь, – я рассмеялась, – какие кнопки?

– Сиденье. Как ты его выдвигаешь?

Я хихикнула.

– Да просто, берёшься за него с двух сторон, упираешься ногами в пол и приподнимаешь.

Он попробовал, и его кресло легко выдвинулось в проход.

– Вот блин, а я себе все мозги сломал, а оказывается так просто.

– Виталя, – из-за кресла парня высунулась девчонка, – а как ты это сделал? Сделай мне, пожалуйста.

Следующие двадцать минут все только этим и занимались. Выдвигали и задвигали сиденья и делали это с таким грохотом, что водитель, оглянувшись, на всякий случай наорал, чтобы не ломали. А что он хотел, дети получили новую игрушку. Слишком интенсивно скакать перестали, но всё равно продолжили своё занятие.

– Внимание, – голос мымры раздался неожиданно, – все перестаньте ёрзать на своих сиденьях. – Её взгляд задержался на узком проходе и несколько секунд выражал полное недоумение. Потом вспомнив, для чего она встала, продолжила. – Комсомолка. Член комсомольской дружины, Марина Гольдман сделает объявление.

Народ притих. Гольдман заняла место между рядами и громко сказала:

– Товарищи комсомольцы. Хочу сообщить вам, что мы сейчас проведём экстренное комсомольское собрание. На повестке дня, – она заглянула в тетрадку, прошамкала губами пытаясь запомнить что-то. Вероятно, хорошей памятью не страдала, поэтому прочитала, – вопиющее происшествие, случившееся недавно в наших рядах. А именно: избиение нашего товарища, комсомольца, на наших глазах – чуждым нам элементом.

Стало интересно: Гольдман хоть поняла ту ахинею, которую ей надиктовала мымра? Судя по напряжённым лицам комсомольцев, до них смысл сказанного не дошёл. Переваривали.

Я издала небольшой смешок и негромко проговорила:

– Ты всегда был идиотом Богер.

О! Этот фильм юные комсомольцы знали. Грянул взрыв хохота.