Текст книги "Двенадцать (СИ)"
Автор книги: Minotavros
Жанры:
Слеш
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
– Да ты что, барин! Совсем что ли с глузду двинулся?! – возмутился бородатый извозчик, пока Лесь запихивал в явно помнившую лучшие дни древнюю коляску слегка обомлевшего от таких скоростей Сеньку Смирнова.
– К Марии Магдалине на Василеостровский. И побыстрей.
Что-то, похоже, прозвучало в голосе Леся извозчику знакомое и даже родное, еще из тех, прежних, времен, потому что негодование его мгновенно иссякло, а кнут прищелкнул неожиданно залихватски и даже как будто весело.
– В миг домчим, не сумневайтесь, барин! Но-о, Маруська!.. Наддай, родимая!
И Маруська, укоризненно посмотрев на человека, державшего в руках вожжи, «наддала» во всю прыть своих явно уже немолодых ног. Впрочем, как ни спешил чудом, не иначе, посланный им «экипаж», а поговорить успели.
– Рассказывай, – велел Лесь, устало откидываясь на жесткую спинку когда-то роскошного кожаного сиденья. – Я Василия Степановича сразу после похорон вашего… Кузьмича в последний раз видел.
– Сыпняк, – мрачно глядя куда-то к себе под ноги, отозвался Сенька, – будь он проклят! Уже двоих из отряда забрал. Василий Степанович – третий на очереди, значит.
– Он не на очереди! – внезапно обозлился на озвученный фатализм Лесь. – Если до сих пор не умер, значит, вытащим. Васька – упрямый.
– Упрямый или нет, – Сенька покосился на него странно: чего это, мол, Васькин жилец так петушится? – а врачи сказали: не жилец. Лекарств нет, рук нет, коек нет, больные в коридорах лежат. Разве каждого вытащишь? А Васька… Василий Степанович то есть… уже два дня без сознания. Не жилец.
– Два дня?! – тут негодование Леся просто-напросто плеснулось через край. – А что раньше-то не сказали?
– Да откуда ж мы вообще о тебе знали? Василий Степанович, он, вроде, парень-то свой, компанейский, а приглядеться – молчун. Ничего о себе не говорит. С Михалычем покойным они дружбу водили, да теперь-то что… – Сенька вздохнул. – Нет Михалыча.
– А сегодня что изменилось?
– Дак Василий Степанович в себя пришел. Я аккурат в больнице был, проведать забежал. А мне говорят: «Дружок-то твой в себя пришел». А он и говорит – да что! – не говорит, шепчет: «Леся позови. Леся…» Я ему: «Кто этот Лесь?» А он: «Живет у меня…» Только и успел сказать – и опять сознание потерял. Я вот и…
– Ты вот и!.. – передразнил Лесь. К горлу подступало что-то горькое, страшное. Только бы Васька дождался! – На извозчике надо было.
– Да я бегом бежал!
– У лошади сколько ног? Вот. А у тебя? Кто из вас быстрее добежит?
«Чего я к нему цепляюсь? – устало подумал Лесь. – Хороший парень. Вообще мог никуда не бегать. Кто ему Васька?» А вслух сказал:
– Прости. Страшно как-то. Зря я на тебя взъелся.
– Ерунда все. Взъедайся на здоровье.
Копыта Маруськи застучали по Дворцовому мосту. Лесь поежился. Сколько раз он здесь когда-то гулял. С моста на Неву глядел, о счастье мечтал. Стихи себе под нос бормотал. «Люблю тебя, Петра творенье!..» Дурак наивный. Вот умрет Васька – и зачем тебе станут нужны все стихи мира? И откуда тогда в твоей глупой жизни возьмется счастье?
Пришлось заставить себя встряхнуться.
– А в отряд к вам этот… сыпняк каким ветром занесло? Васька… Василий Степанович рассказывал, у вас там строго: баня – раз в неделю, шинели новые выдают. А?
Арсений махнул рукой.
– Да глупость обыкновенная. У Игната Мельникова брат с фронта вернулся. Отсыпаться положили. Игнат на службу двинул. Нас опять на несколько ночей к складам бросили. Брат утром не встал уже. Сыпняк. А Игнат в казармах, не знает ничего. Пока поздно не стало. Потом, когда Игнат уже свалился, конечно, досматривать всех принялись, вшей искать. В баню погнали. Одежду в чистку забрали. Да толку-то… Сначала один, потом – второй. Василий Степанович вот. Да ты не переживай. Больница-то хорошая.
– Чего ж они тогда сказали, что надежды нет, если хорошая? – в очередной раз вызверился Лесь. – Прощаться позвали.
– Так доктора ж – не боги, – неожиданно грустно и мудро отозвался Сенька. – Чудеса не умеют. Всякому свой срок.
– Ну это мы еще посмотрим!
Лесю хотелось не на чертовой медленной лошаденке тащиться, а вцепиться зубами в попутный ветер и лететь. Лететь как можно быстрей. Полетишь тут… Летучий голландец… То есть поляк.
«Даже не поцеловались толком».
Тут же стало нестерпимо стыдно, словно, если Васьки не станет, единственное, о чем будет печалиться Лесь – этот несбывшийся поцелуй.
Время будто бы застыло, превратилось в густую, неподатливую массу, сквозь которою приходилось продираться с великим трудом. Поэтому, когда извозчик как-то особенно залихватски крикнул: «Тпр-р-ру! Приехали, барин!» – видимо стараясь подчеркнуть невиданную резвость своей лошаденки, Лесь оказался к этому не совсем готов. Хорошо еще, что деньги в оплату приготовил заранее. Было бы довольно глупо судорожно шарить по карманам в поисках нужной суммы, оказавшись всего в каких-то нескольких шагах от цели своего путешествия.
– Эй, не сюда! – окликнул его Сенька, когда Лесь уж нацелился рвануть на себя двери роскошного главного корпуса больницы Марии Магдалины, ныне носящей гордое имя Веры Слуцкой. (Про которую Лесь совершенно не знал, кто она такая и чем лучше известной библейской блудницы.) – Тифозные у них во флигеле, во дворе. Надо справа заходить.
Лесь молча кивнул и двинулся за своим Вергилием. Впрочем, длилось это покорное следование недолго. Вскоре он уже бежал сломя голову туда, куда махнул указующе рукой его провожатый. «Вася… Вася… Васенька… Василек… Ты только дождись…» – заполошно выстукивало где-то в районе горла совсем сошедшее с ума сердце.
Страшнее всего была мысль, что в больницу их могут не пустить. Раньше, пожалуй, и не пустили бы. Конечно, Лесь при подобном повороте готов был разнести весь тифозный флигель буквально по кирпичику, но, к счастью, то ли при новой власти порядки стали попроще, то ли к концу дня медицинский персонал и без того уже буквально валился с ног от усталости и не имел сил на борьбу с незваными посетителями, но на входе им никого не встретилось, и Лесь с Арсением, почти не замедляя шага, двинули по коридорам.
– Нам на второй этаж.
Лесь кивнул.
Не зря, ох не зря, похоже, пришли ему давеча на ум образы «Божественной комедии»! «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины…» Что там было дальше, знает любой гимназист. Добро пожаловать в ад!
До этого времени Лесю казалось, что за свою, еще довольно короткую, жизнь он много повидал и совсем немало пережил. Но такого… Люди лежали на кроватях, в забитых почти под завязку палатах, на каталках в коридорах и даже на полу. Кто-то спал или пребывал без сознания, кто-то стонал, кто-то выл, кто-то бормотал себе под нос нечто неразборчивое, кто-то кричал: «Помогите!» А пахло… Даже не просто больницей, а… Будь Лесь чуть менее занят своими переживаниями, его бы, определенно, стошнило еще на первом этаже. И где-то там, среди всего этого, находился Васька. Его Васька.
Наверное, в тот момент Лесь все окончательно для себя понял: как бы там ни было, а Василька он здесь не оставит. Даже если тому суждено в конце концов умереть, пусть умрет дома, в тишине, рядом с любящим его человеком. В голове мелькнули какие-то обрывки строчек Гумилева про «несравненное право». И Лесь проклял свою особенность в любую, даже самую страшную минуту цитировать стихи. Почему-то именно здесь и сейчас это показалось ему совершенно… бесчеловечным. Васька умирает, а он – о стихах. Урод.
– Лесь! Ле-есь! Стой! Тут он, Василий Степанович.
Спокойный Сенькин голос и его же твердая, уверенная рука, ухватившая Леся на бегу за локоть, заставили вздрогнуть и едва не упасть. «Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей…»
Несколько секунд, показавшихся почему-то Лесю ужасно длинными, он не мог заставить себя взглянуть на человека, лежавшего у самого окна на узкой больничной койке в палате, где, похоже, кроме Васьки находилось еще одиннадцать человек. «Значит, вместе с ним – двенадцать, – отстраненно подумал Лесь, зачем-то мысленно подсчитывая количество поставленных невероятно тесно металлических кроватей. – Опять двенадцать».
Рядом кто-то хрипло выдохнул:
– Пи-и-ить… – И Лесь наконец посмотрел. И с первого взгляда не узнал. Да и кто бы признал в этом худом, обритом налысо, покрытом точками красной сыпи человеке, похожем не то на молодого старика, не то на вмиг постаревшего мальчика, того Ваську-Василька, которого еще совсем недавно, чуть больше недели назад Лесь так отчаянно-нежно любил в их стылом подвале, чью горячую, твердую, упругую плоть до сих пор помнили сведенные нынче в молчаливом крике губы?
– Пи-и-ить…
– На, – чуждый всяческим глупым рефлексиям Сенька на мгновение куда-то исчез, а затем сунул Лесю в руку металлическую кружку с водой. – Дай ему, пусть пьет.
Пока Лесь нес воду к потрескавшимся от жара Васькиным губам, думал, не донесет, расплескает. Донес. Не расплескал, хотя руки тряслись так, словно бы это его, а не Ваську колотило сумасшедшим горячечным ознобом. Васькин бритый затылок под рукой казался каким-то неправильно-холодным, слишком тяжелым, неживым и неприятно колол ладонь уже начавшей отрастать щетиной.
– Васенька!.. – Лесь своего голоса в первую минуту даже не признал, так глухо, совершенно неправильно, незнакомо тот звучал. – Васенька!..
– Пи-и-ить…
В кружке вода кончилась, и Лесь, не глядя, протянул ее назад, Сеньке. Сенька ухватил кружку и куда-то стремительно исчез.
– Пи-и-ить…
– Сейчас, мой хороший, сейчас. А потом домой поедем. Хочешь домой, Васенька?
Какое-то время ему казалось, что его не слышат, не понимают и, скорее всего, даже и не узнают. А потом прозвучало жалобно, как-то совсем по-детски:
– До-мо-о-ой?.. Ле-е-сь?.. До-мо-о-ой!..
Узнал! Узнал.
– Домой, Василек, домой.
Влив в болезненно кривящийся рот еще одну порцию воды, Лесь выпрямился и в упор взглянул на Сеньку.
– Ты готов?
– К чему? – на всякий случай осторожно уточнил тот.
– Я Ваську домой забираю.
Сенька ощутимо побледнел.
– Загнется он у тебя дома.
– Он тут еще быстрее загнется. А дома… посмотрим. Знаешь… там, говорят, и стены помогают.
– Видал я ваш подвал… – как-то неубедительно, словно уже сдаваясь, пробурчал Сенька себе под нос, – стены там…
– Довольно, – решительно прервал его Лесь. – Времени у нас в обрез. Ты идешь транспорт ловить, а я Ваську отсюда вынесу.
– Поймают тебя.
– Не поймают. И вообще, хватит уже спорить. Беги давай!
Сенька сдаваться не собирался:
– Может, лучше я понесу? Ты, извини, какой-то хлипкий. Я сильнее.
В конце концов потерявший терпение Лесь рыкнул на него так, что тот аж вздрогнул и пулей вылетел из палаты. «Мое!»
Может, Лесь и не мог на данном этапе своей жизни похвастаться красивыми античными мускулами и спортивным телосложением, но тем задохликом, что в феврале свалился к Васькиным ногам на концерте Блока, он уже не был. Да и Васька… Василий Степанович уже не был прежним.
«Точно ребенка несешь…» – давя в себе желание заплакать, думал Лесь, осторожно спускаясь по боковой лестнице (по главной переться – дураков нет!) с драгоценной ношей на руках. Васька, завернутый в тонкое больничное одеяло, больше не хныкал, молчал, точно понимал важность момента. А может (об этом Лесь старался не думать), просто лишился сознания. Впрочем, легкое, почти невесомое, будто бы выгоревшее изнутри от болезни тело на руках ощущалось живым – и на данный момент этого казалось вполне довольно.
Ступеньки… ступеньки… ступенечки… Главное – не упасть. Узкие лестничные пролеты явно были не приспособлены для подобного радикального способа переноски, но Лесь, не переставая дивиться себе самому, справлялся. Наверное, случаются в нашей жизни такие времена – без права на ошибку. Ты просто не можешь уронить, оступиться, даже случайно встретить кого-то на пути. Не можешь – и все.
– Ле-е-есь…
– Тише, Василек, тише. Скоро будем дома. Никому тебя не отдам. Никому.
Впрочем, в конце пути, уже перед самым выходом на улицу (Как эту чертову дверь открыть, ежели обе руки заняты? Ногой, что ли?) Лесю на миг показалось, что удача все-таки покинула его: дверь открылась сама, а значит… Там, за дверью, явно кто-то был. Кто-то, имеющий власть отобрать у него Ваську, вернуть Ваську туда, обратно, на один из кругов проклятого ада. Лесь приготовился драться. Он, правда, в жизни своей никого еще не бил, но… Если, скажем, аккуратно опустить Ваську вот на этот подоконник…
– Давайте быстрей, – донеслось из успевших уже загустеть к ночи сумерек. – Чего ты так долго? Карета ждет.
Сенька пытался шутить, и наконец позволивший себе выдохнуть Лесь счел это добрым знаком.
«Карета», кстати, оказалась той же самой коляской, на которой они совсем еще недавно «с ветерком» примчались к ступенькам больницы. Извозчик, чтобы зря не гонять лошадь, просто мудро ждал, когда щедрые пассажиры надумают двигаться обратно. И ведь дождался!
Лядащая Маруська посмотрела на Леся с его странной ношей довольно подозрительно. Извозчик тоже косил глазом. Потом все же рискнул спросить:
– А эт-та у вас, прощения просим, чта?
– Это, – довольно жестким тоном отозвался Лесь, устраивая Ваську к себе на колени и крепко прижимая пылающее нехорошим жаром даже сквозь одеяло тело к груди, – человек. Выписали вот. Домой едем.
– А не похоже… – продолжал сомневаться извозчик, и не подумавший тронуться с места, несмотря на то, что пассажиры уже давно расселись по своим местам, – что выписали… На этот… трупак больше похоже…
Лесь понял, что сейчас решительно взорвется, и вот тогда… Но прервал извозчика, как ни странно, не он, а Сенька.
– Я те щас в морду дам – мало не покажется! Ты чего это, гнида контрреволюционная, красным бойцам препоны чинить вздумал?!
Прозвучало внушительно. Извозчик вздрогнул, словно впервые оценив как следует и Сенькину потрепанную в боях шинель, и полинялую звезду на картузе с изломанным козырьком, и изо всех сил стегнул уже приготовившуюся было задремать Маруську:
– Н-но-о-о!
Лесь выдохнул, аккуратно прикладывая тяжелую голову, похоже, опять впавшего в беспамятство Васьки к своему плечу. Никогда не думал, что станет мысленно аплодировать изыскам классовой риторики, а тут…
Обратно домчали быстрее, чем туда. Один раз, правда, пришлось срочно притормозить: вдруг крупно задрожавшего Ваську вывернуло прямо напротив горделивой Ростральной колонны. Сенька сосредоточенно молчал. Лесь прижимал к груди свое сокровище, стараясь смягчить последствия тряски на ухабах и молясь про себя об одном: чтобы довезти, не потерять по дороге. Эх ты, Васька-Василек…
Дверь в подвал открывал все тот же Сенька (у Леся руки были заняты), с трудом справлявшийся с незнакомым замком и ворчавший, что ни разу не нанимался тут некоторым ни в швейцары, ни в дворники. Понятное дело, просто так ворчал, для красного словца. Лесь, до сих пор не особенно поверивший в то, что их авантюра с побегом, похоже, удалась, на него не обижался, понимал: один бы не справился.
Василий Степанович в сознание не приходил, но и помирать, похоже, прямо здесь и сейчас отнюдь не собирался. Лесь осторожно уложил его на постель, размотал чужое вонючее одеяло, бросил в угол. При случае нужно будет отвезти обратно. Негоже приличному человеку больничную собственность прикарманивать. Васька лежал в одном, почти насквозь промокшем от пота и еще какой-то дряни, исподнем, внезапно ставший вдруг маленьким, жалким. Лесь запретил себе переживать и жалеть. Он знал, что сможет поплакать… потом. Когда все… это так или иначе закончится. Потом, все потом. А нынче других дел по горло. Нынче он должен быть сильным, скупым на эмоции и решительным. Как капитан Грант. И кстати… Извозчик ждет.
Укрыв Василия Степановича его собственным домашним, сшитым из праздничных, цветных лоскутков, одеялом, вытащил из угла «чистое» ведро, в котором белье кипятили, подставил поближе к кровати. Мало ли… Посмотрел просительно на Сеньку, все это время сидевшего возле стола и старавшегося не дышать.
– Побудешь с ним? Мне за доктором надо.
– Хороший доктор? – на всякий случай уточнил Сенька.
Лесь глянул в его бесовские, цыганские глаза и кивнул.
– Хороший.
– Деньги-то есть? А то скакуны арабские нынче дорого стоят.
Лесь вытащил из кармана оставшиеся совзнаки. Объему – много, а толку… Туда еще, пожалуй, хватит, а обратно…
– Держи, – Сенька добавил к образовавшейся на столе бумажной кучке еще одну – почти такую же, даже чуть больше. Лесь аж зубами скрипнул – так стыдно стало. Никогда не брал в долг. Никогда. Даже когда с голоду подыхал. Но… Не для себя ведь. Для Васьки. Пришлось засунуть свой шляхецкий гонор куда подальше и изобразить на губах благодарную улыбку.
– Спасибо. Я… завтра…
– Не тебе даю, Василию Степановичу, – грубовато отрубил Сенька. – Беги давай. А то как бы наш извозчик не утек. Поздно уже. Доктор-то точно хороший?
– Отличный доктор, – отозвался уже практически с порога Лесь, категорически запрещая себе оборачиваться и смотреть на мечущегося по подушке в бессознательном состоянии Ваську. – Самый наилучший.
– Тогда – бегом!
И Лесь уже практически побежал, но не сдержался, вернулся, коснулся ладонью пылающей Васькиной щеки, попросил жалобно:
– Ты только не отпускай его, слышишь?
На что получил твердый ответ:
– Не боИсь, не отпущу.
*
Доктор Троицкий жил в доходном доме на Шпалерной. Лесь только надеялся, что он не умер и не уехал в эмиграцию. Странно, столько лет не вспоминал Артемия Павловича, а тут оказалось – единственная надежда.
Когда коляска притормозила у парадного, ямщик уже привычно уточнил:
– Обождать, что ли, барин? Обратно-то поедем?
– Поедем, поедем, – кивнул занятый своими мыслями Лесь, уже и не удивляясь, что ему так быстро вернули статус барина. А то ведь нынче все кругом «граждане-товарищи». – Сейчас доктора захватим – и обратно.
Во всяком случае, он искренно надеялся, что доктора удастся захватить. Иначе…
– Вам кого?
Звонил Лесь долго и решительно. Трезвонил просто неприлично. И совсем уже отчаялся, когда замок щелкнул и в приоткрывшейся двери показалось сморщенное, точно печеное яблоко, личико старушки в старомодном ночном чепце.
– Мне бы Артемия Павловича.
По-хорошему, он был вполне готов, что его сейчас отправят восвояси – не все способны оценить прелесть поздних визитов, особенно в нынешние, далеко не самые спокойные времена. Но фамилия доктора Троицкого по-прежнему значилась на слегка помутневшей от времени латунной табличке на двери, а значит, все еще существовал шанс, что Васька сегодня дождется обещанной помощи. Дверь прикрылась, но не захлопнулась окончательно, и Лесь уловил донесшийся из-за нее скорбный вздох.
– Артемий, к тебе пациент.
– Спасибо, мама.
Дверь широко распахнулась, пропуская Леся в квартиру.
– Ну-с, молодой человек, чем обязан?
– Здравствуйте, Артемий Павлович.
– Леслав? Леслав Корецкий?
Лесь расцвел. Словно случилось что-то по-настоящему хорошее. Несмотря на то, что надо было спешить. Несмотря на умирающего Ваську. Несмотря на… Некоторые вещи никогда не меняются.
Например, доктор Троицкий. Лесь знал его… да, практически, всю свою жизнь. С того момента, как маленький Лесь где-то подцепил скарлатину, и до… До того рокового мига, когда все кончилось. Последний раз они, помнится, встретились на Невском сразу после отъезда родителей в Париж, и доктор улыбался «в усы» и цитировал Гоголя. О переменах в своей жизни Лесь ему тогда, само собой, ничего не сказал. Да и зачем?
Удивительно, но с той давней встречи, с которой, казалось бы, минула целая эпоха, доктор Троицкий практически не изменился: все те же очки, загадочно поблескивающие стеклышками при свете электрической лампы (а Лесь уже и забыл в своем подвале, что не керосином единым), ухоженные усы и бородка клинышком, белая рубашка, крупные кисти рук, большие пальцы, засунутые в проймы уютного вязаного жилета… Накрыло, точно тяжелой папиной шубой, воспоминаниями. От доктора Троицкого всегда пахло странной смесью ароматов каких-то лекарств, мятных пастилок для освежения дыхания и дорогого табака.
– Леслав, у вас что-то случилось? Что-то со здоровьем?
Лесь встряхнулся. Надо же, как унесло-то! На волнах, что называется, воспоминаний…
– Не у меня, Артемий Павлович. Но помощь нужна срочно. Друг… умирает.
Каждый раз, когда Лесь произносил или даже просто думал о Ваське «умирает», его словно окатывало темной, душной волной. Вот и сейчас…
– Тихо, тихо, батенька… Да что ж вы так нервничаете! Присядьте-ка…
Лесь помотал головой. Некогда было рассиживаться. Васька ведь ждет. Вдруг не дождется? Что такое мог сделать доктор Троицкий против последней (судя по высказываниям врачей из Марии Магдалины) стадии сыпняка, Лесь не знал. Но почему-то отчаянно цеплялся за свою веру в компетентность и возможности этого человека. Потому что, очевидно, в его личной табели о рангах выше доктора Троицкого на медицинской лестнице стоял только Господь Бог.
– Артемий Павлович, вы… поедете? У меня там и извозчик ждет.
– Куда ехать-то? Далеко?
Поедет! Лесь с облегчением выдохнул. Не отказал. Поедет.
– Столярный переулок. Тут рядом.
Доктор сосредоточенно кивнул.
– А чем болен ваш друг?
Надо же! Вот ведь голова дырявая! Самого главного не сказал!
– Сыпняк.
– Сыпня-як… А что не в больницу?
– Так я его оттуда выкрал. Умирал он там, понимаете?
– А у вас не умрет?
«У меня не умрет».
– Если вы поможете.
За этими разговорами Лесь и не заметил, как доктор успел одеться, натянуть обувь, замотать на шею шарф. (Он носил шарфы даже летом – берег горло. В свободное время Артемий Викторович пел в любительской опере. Даже, помнится, хвастался тем, что у него весьма неплохой тенор.) А еще ухватить свой неизменный, потертый от времени медицинский саквояж и даже открыть дверь.
– Мама, я скоро вернусь. Ложитесь спать без меня.
– Да куда же я без тебя-то, Тёмочка.
По дороге Лесь рассказал доктору Троицкому более подробную версию произошедшего с Васькой. (Насколько сам был в курсе.) Доктор глубокомысленно хмыкал, сверкал очками, задавал уточняющие вопросы.
– Рвота? Диарея?
– По дороге один раз вырвало. Диарея… Не знаю.
Он и впрямь не знал. Даже когда одеялом укрывал, и то не обратил внимания. Дура-а-ак… От Васьки больницей пахло, да так, что ни на чем другом сосредоточиться не получалось. Ну и мозги у Леся, само собой, не грубой прозой жизни озабочены были. О вечном, стало быть, размышлял. Хорошо хоть Сеньке ведро догадался сунуть. А то попрыгал бы тот в чужом подвале.
– Ничего, – успокаивающе погладил его по рукаву пальто Артемий Викторович. – Бог даст, все успеем, все на месте узнаем.
Бог даст… Бог… Васька не верит в Бога. И есть ли Богу дело до тех, кто в него не верит?
– Приехали, барин. Еще прикажете ждать?
– Жди. Доктора домой отвезешь.
– Не сомневайтесь, подождем.
Извозчик, наконец отчетливо осознавший, что в лице Леся ему открылась подлинная золотая жила, покладисто сунул нос в воротник и, прикрыв глаза, приготовился дремать. Лошадь, похоже, тоже собиралась последовать его примеру.
– Ведите, Леслав. Только не слишком быстро – годы у меня уже не те, чтобы бегать в потемках.
Лесь почти не слышал успокоительного бурчания Артемия Викторовича, так гулко стучала кровь в ушах. «Как он там? Вася, Василек мой…»
– Живой?! – совсем сдержать крик не получилось, только разве что чуть-чуть приглушить.
– Живой. Не ори. Доктора привез?
– Привез.
– Ну-с, что тут у нас? – Артемий Викторович уже успел вымыть руки (Лесь только внутренне поморщился, вспомнив, что полотенце возле умывальника давно уже не первой свежести) и теперь внимательно рассматривал больного.
Васька на кровати выглядел аккурат таким же, каким Лесь его оставил, уезжая за доктором. Бледный, с лихорадочным румянцем, обветренными губами, черными обводами глаз, едва заметной бронзовой щетинкой на бритой голове и россыпями – то тут, то там – красных пятен по всему телу. Наверное, в другое время, увидев человека в подобном состоянии, Лесь испугался бы и сбежал. Но это был Васька. Его Васька. Васька-Василек.
– В сознание приходил?
– Еще в больнице, – бойко отозвался Сенька, пододвигая доктору стул.
– Что говорил?
– Пить просил. Да вот еще его… – кивок в сторону Леся, – звал.
Лесь медленно выдохнул сквозь сжатые зубы. Он и вчера, наверное, звал. И позавчера. А Лесь не приходил. Ерундой тут своей маялся: «Прогонит – не прогонит». «Любит – не любит…» Трепетная барышня, честное слово!
– Рубашку с него снимите, пожалуйста.
Доктор Ваську осматривал долго, дотошно. Слушал Васькино сердце деревянной трубочкой-стетоскопом. (Лесь из своего детства помнил, как щекотно прижимается к коже деревянный теплый кружок.) Простукивал грудь, щупал живот. Просил перевернуть лицом вниз, чтобы осмотреть спину. На спине красного было больше. Лесю захотелось отвернуться, но он не посмел.
– Рвота? Диарея? – теперь Артемий Викторович вопросы обращал исключительно к Сеньке. Похоже, Лесь, в качестве свидетеля, успел утратить его доверие.
– По дороге было разок. Едва остановиться успели, – радостно поделился информацией очевидно польщенный доверием Арсений. – А тут нет, не было.
– А диарея?
– А что это такое?
– Ну… Поносило его?
– Нет. Чего не было, того не было. Да вы сами взгляните! – Сенька кивнул на поставленное возле постели ведро. – Пустое.
Доктор серьезно кивнул.
Пользуясь тем, что на него не обращают никакого внимания, Лесь осторожно положил ладонь на Васькин лоб. Лоб был настолько обжигающе-горячим, что даже весьма условно смыслящий в медицине Лесь понял: температура сейчас у Васьки очень высока. Он осторожно залез в комод, где у запасливого Василия хранилось чистое постельное белье и всяческие полотенца, достал кое-как подрубленный по краям кусочек вытертой почти до полупрозрачной основы белой льняной ткани, намочил его под рукомойником, отжал и положил Ваське на лоб. Тот сначала чисто рефлекторно дернулся, а потом, как показалось Лесю, слегка расслабился и задышал ровнее.
– Это вы, Леслав, хорошо придумали, – одобрил его действия Артемий Викторович. – Еще такую же на грудь, в область сердца имеет смысл положить. Сердцу в помощь. А белье с него совсем сними. Сейчас ему любая лишняя одежка – в тягость.
Пока Лесь дрожащими руками стягивал с Васьки пропитанное черт знает чем исподнее, доктор умылся, тщательно намыливая каждый палец по отдельности, сел к столу, достал из чемоданчика бумагу и карандаш. Лесь мысленно улыбнулся. Ничего не менялось. Даже в это весьма далекое от совершенства время бумага у доктора Троицкого была белой, а карандаш – остро наточенным.
– Значит так, молодые люди, – начал он с присущим ему спокойствием и обстоятельностью. – Ситуация у нас непростая…
– Артемий Викторович, – не выдержал Лесь, – вы только скажите: Васька жить будет?
Глаза доктора Троицкого за стеклами очков были грустными.
– Врать не буду. Утешать – тоже. Не знаю, Леслав. Не знаю.
– Но вы же!..
– Мальчик сильный. Молодой. Если до сих пор не умер, может, и выкарабкается.
– Он меня зимой от голодной смерти спас.
«От многого он меня, если честно, спас. Даже от меня самого». Да разве такое объяснишь даже самому понимающему в мире доктору?
– Молитесь за своего друга, Леслав. Очень хорошо молитесь.
Сенька неодобрительно крякнул. Тоже, видать, в Бога не верит, как и Васька. Главное, что удержался, не сказал ничего. А то бы Лесь ему ответил. От души ответил.
– Воды давайте побольше. Что рвота и диарея прекратились, хорошо. При тифе одна из самых страшных вещей – обезвоживание. Так что пусть пьет. Воду-то кипятите?
Лесь даже ноздрями дернул от возмущения, как отцовский любимый орловский жеребец Мрак.
– Само собой.
– Не обижайтесь, Леслав. Сейчас иногда такое случается… Если уксус есть, обтирайте уксусом. Температуру надо любыми способами сбивать. Сердце может не выдержать. Думаю, если сегодняшнюю ночь переживет, на поправку пойдет ваш… друг.
«Понял. Все понял! Ну и… бог с ним!»
– А лекарства?
Артемий Викторович вздохнул.
– Нет, к сожалению, от этой гадости лекарств. Одежда его где?
– В больнице осталась.
– Вот и хорошо. Там ее продезинфицируют, если что. Самое главное, чтобы тварей этих кусачих домой не принести. Вы следите, Леслав, как следует, белье постельное меняйте раз в день.
Лесь послушно кивал.
– Понос возобновится – крахмал в холодной воде развести и давать пить. Если без рвоты, понятное дело. Потом – куриный бульон. Есть ему первое время ничего твердого нельзя будет. Но это… – «если выживет». Лесь все-таки не совсем дурак был. Ему очевидные вещи тридцать три раза повторять не требовалось. – Я завтра с утра зайду вас проведать. Принести чего?
Лесь помотал головой. Уксус, неизвестно для чего предназначенный, в Васькином сундуке с продуктами вроде бы имелся: большая зеленая бутыль, плотно заткнутая газетой. А остальное… Остальное он завтра купит. Если… Если…
– Доктор, сколько я вам должен?
– Глупый мальчик, – вздохнул Артемий Викторович. – Потом отдадите. Потом. Сейчас вам деньги на другое нужны будут.
– Да у меня есть…
– Вот и используйте по назначению. Небось нынче на одного извозчика состояние ушло?
Сенька не удержался, хмыкнул. Но покосился на как раз в этот момент тихо и жалобно застонавшего Ваську и озвучивать причины веселья не стал. Только сказал:
– Давайте я вас, товарищ доктор, до дома провожу. Поздно уже, а время неспокойное.
Лесь вспомнил очень похожий разговор в тот день, когда они с Васькой только познакомились. Надо же, как причудливо сплетаются ниточки в полотне судьбы! Даже, если приглядеться, чем-то похож доктор Троицкий на того врача из театра, что оказывал зимой помощь самому Лесю.
– А вот от этого не откажусь, – кивнул Сеньке, направляясь к дверям, Артемий Викторович. – Трусоват с годами стал, каюсь. Мы врачи – люди мирные.
Сенька помог одеться доктору, натянул свою шинель. От порога спросил:
– Может, мне остаться?
– Не надо. Я справлюсь. Спасибо тебе за помощь. Если бы не ты…
На сердце царила смута. Хотелось удерживать за руки что Сеньку, что Артемия Викторовича, умолять остаться, не оставлять одного. Хотелось наконец уже остаться одному. Наедине с Васькой. Хотелось… Да много чего хотелось. Хотелось позволить себе быть слабым. Но вот как раз этой роскоши Лесь позволить себе никак не мог.
– Я зайду к тебе завтра. Проведаю. Вечерком, после службы. Лады?
– Лады.
– Держитесь, Леслав.
Когда они ушли (Сенька уважительно придержал дверь доктору Троицкому), Лесь где стоял, там и сел на пол – аккурат посреди комнаты. Нужно было достать уксус, обтереть Ваську. Сначала водой – для чистоты. Потом вот этим… уксусом, чтобы жар сбить. Нужно было еще воды накипятить. В чайнике, поди, с утра осталось совсем немного. Нужно было…
