Текст книги "Упавшие с небес (СИ)"

Автор книги: Майский День

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Глава 4

Мужчина нечеловеческой красотой не обладал, да и обычной тоже. В век, когда люди легко и с удовольствием изменяли внешность, его топорные черты вызывали удивление. Впрочем, немало находилось ещё индивидуумов, предпочитавших оставить всё, как есть, под предлогом примата брутальности над благообразием.

Я, собственно говоря, ничего не имел против и не обратил бы внимания на незнакомца, не привлеки он моего внимания бесцеремонным поведением. Он остановился рядом с отсеком и пристально вглядывался то в меня, то в Даниель, то в наш несчастный планшет, над которым мы усердно склонялись.

– Какие-то проблемы? – спросил я.

В прежние времена приходилось иногда вести себя агрессивно, чтобы выжить и удержать позиции, навык я не растерял, разница весовых категорий не смущала. С людьми я справлялся, это стражники были априори сильнее.

– Привет, Даниель! – сказал он, демонстративно не обращая на меня внимания.

Она нехотя подняла голову. Знала этого человека и считала его неприятным. Я не эмпат, но явственно почувствовал возникшее в воздухе напряжение.

– Здравствуй, Шон. Чего ты хочешь?

– Не похоже, что твоя скорбь затянулась, Даниель. Ты для того и сплавила дочку моей жене, чтобы спокойно подыскать ей нового папочку? Быстро же брат оказался забыт!

Теперь я сообразил, в чём проблема – этот парень решил, что у нас отношения? Родственник или свойственник (я не слишком хорошо различал эти понятия), считающий себя вправе вмешиваться в чужую жизнь? Кажется, напарница говорила, что её ребёнок живёт у дяди и тётки. Близкие люди обычно ведут себя приветливее. Желание встать и разобраться с Шоном старинным способом выросло и окрепло, но я сдержался. Эту драку палачи не прикроют, и я из-за возникшего разбирательства лишусь заработка, подведу как заказчика, так и напарницу. Не следовало спешить, тем более, что Даниель не показывала страха, да вроде бы и не испытывала его.

– Мне приходится работать, чтобы содержать Таисию и себя, – сказал она ровно, после чего невозмутимо представила нас друг другу: – Шон Брендон, мой деверь – Фабиан Феб – капитан корабля, где я служу.

Мы двое обменялись одинаково недоверчивыми, почти неприязненными взглядами. Его я видел, а за свой отвечал. Руки он не протянул, а я тем более не собирался кидаться в любезности.

– Я предлагал тебе работу в своей фирме! – с нажимом произнёс брат покойного мужа Даниель, насколько я помнил термины. – Ты могла безбедно жить вместе с дочерью и не будить пересуды, продолжая болтаться в космосе, да ещё в экипаже из двух человек. Пока был жив твой супруг, он, возможно, и допустил бы такую вольность, теперь же тебе следует не забывать о репутации нашей семьи. Ты хочешь, чтобы твой ребёнок оказался в двусмысленном положении?

Это с ходу отчеканенная, не исключено, что и прорепетированная, речь, отозвалась в голове звоном из прошлого. Чтобы в наше время кого-то беспокоили подобные глупости? Я не мог себе этого представить, хотя на каждой планете обитаемого космоса люди и не люди развлекались по-своему. Я машинально посмотрел на панорамный экран, словно сама планета могла разрешить недоумения. Она молчала и выглядела такой прекрасной, словно никогда не слыхала про человечество.

– Я предпочитаю работу, где пригождаются мои профессиональные навыки.

Голос Даниель звучал вежливо и бесстрастно, но мне показалось, что выдержка её не так прочна, как это выглядело со стороны. Не зная давних проблем, что разделяли и связывали этих двоих, я не мог судить наверняка, но где-то внутри вздыбились иголки, норовя пробить изнутри шкуру и прорасти как трава. Я с немалым удивлением обнаружил в себе пробуждение вполне определённого гнева.

Мужской рефлекс защищать женщину во мне обычно не срабатывал, я ведь не мог даже знать наверняка был ли у меня в прошлой жизни хоть какой-то пол. Сейчас происходило непонятное и вместо того, чтобы действовать, я застыл на месте пытаясь разъяснить для себя собственные побуждения.

– Ты просто не хочешь жить со своей семьёй! – безапелляционно заявил Шон. – Любая женщина, потеряв мужа, счастлива была бы оказаться под защитой близкой родни и думать в первую очередь о ребёнке, а не о своих прихотях!

Что-то дрогнуло в Даниель, я даже не понял, что именно. Пальцы шевельнулись или поджались губы, беспомощно поплыл взгляд. Мелочь, но во мне словно сработал тревожный сигнал и оставить дело течь прежним порядком я уже не мог.

Я поднялся, оказавшись ростом ниже Шона, как и большинства современных мужчин, но ничуть не беспокоясь из-за этого. Трудная жизнь и долгое общение с палачами научили меня если не держать удар, то хотя бы не падать из-за него на дно души. На пол – не считается.

– Не вмешивайся не в своё дело, Шон. Права у всех равные и у каждого свои. Претензии не принимаются.

Противника мой афронт на мгновение сбил с толку, судя по тому, как бестолков захлопали его веки. Вероятно, он полагал, что я начну с традиционного предложения отойти в сторонку и дам ему шанс выместить зло на предполагаемом любовнике невестки, если какие-то правила запрещали расправу с женщинами. Я не забыл былые времена и знал, что то прошлое, которого якобы больше не существовало, время от времени прорывается на свет, показывается из глубин веков как всплывают гробы на размытом водой кладбище.

– Не лезь в то, что тебя не касается! – рыкнул он, демонстративно выдвигая вперёд плечо.

Драться я не хотел и не только потому, что за века неплохо научился это делать, но и полагая нечестным таким проблемным способом заступаться за взрослую женщину, которая сама знает, как ей жить и кого привечать. Ничего критичного ведь пока не происходило.

– Психологический климат в экипаже – моя забота, так что я в своём праве. Ты нас обоих раздражаешь, потому, если уже сказал всё, что хотел, можешь смело продолжать свой путь. Мы сейчас очень заняты, Даниель некогда. Полагаю, она обдумает твои слова и сообщит своё мнение на сей счёт, пользуясь одной из общепринятых систем связи.

Он опять угрожающе шевельнулся, но я ощущал заметную неуверенность под его внешней бравадой. Не брался судить, какой конкретно момент наших переговоров подавил в нём нахрапистое нахальство, но все силовые демонстрации не заключали в себе подлинной угрозы. Я смотрел глаза в глаза, ничуть не опасаясь внезапного удара. С моим совершенным периферическим зрением и хорошей реакцией опасения казались излишними. Меня вообще редко задевали, ещё реже пытались углубить ссору. Не берусь судить чего, но опасались. Я постоянно таскал при себе разрядник, но никогда им не пользовался.

Десяти секунд этих гляделок хватило для вылупления результата. Шон не то невнятно рыкнул, не то примирительно забурчал, а потом резко развернулся и утопал в другой конец вагона.

Я проводил его взглядом и машинально посмотрел по сторонам, почти уверенный что будет маячить где-то неподалёку приснопамятная манекенно-совершенная рожа, но никого подозрительного не заметил. Ну и к лучшему вышло. Ни стражей, ни жадных до зрелищ райских туристов видеть не хотелось. Сейчас, да и в любое иное время тоже.

Даниель сидела тихо, словно прислушиваясь к внутреннему голосу или успокаивая потревоженное воображение. Пустой взгляд ничего не искал, ни на чём не сосредотачивался, шёл сквозь пространство и время к неведомым мне мирам. Я немного занервничал, полагая, что мог по незнанию или неосторожности обидеть её, нарушить правила, которых в каждом сообществе водилось видимо-невидимо. Люди космоса редко хранили верность обычаям своих планет, но разные попадались особи и обстоятельства.

– Так что там у нас со схемой? – спросил я бодро.

Впрочем, прозвучало, скорее робко. Я привык к тому, что меня постоянно прессуют штатные мучители, но не любил, когда тоже самое люди проделывали друг с другом. Большинство же ни в чём не провинилось, за что их так?

Даниель очнулась от задумчивости, провела ладонью по волосам, склонила голову к развёрнутой модели. Я лишь теперь осознал, что до того, как родственник влез в наше уединение, мы сидели плечом к плечу, довольно тесно соприкасаясь. Неудивительно, что в голову Шона полезли фривольные мысли. Мы увлеклись делом, но кто знает, как это смотрелось со стороны? Не с моим опытом было решать.

Поначалу оба тупили и зависали на самых простых участках соединения, но постепенно опять втянулись, и я перестал думать о том, хорошо или плохо, что Даниель находилась совсем рядом, я ощущал её тепло и запах, слышал шорох дыхания и ровный стук сердца. Она вернулась в рабочий настрой. Я не мог не видеть, что руководящий маячок уверенно бежал по схеме и тормозил как раз в нужных местах.

Сойдя с поезда, мы перекусили, а потом не сговариваясь отправились в доки. Желание проверить всё, что наработали прямо на месте оказалось сильнее усталости и мы час или около того ползали по гулкому трюму, придирчиво уточняя, придётся ли вносить коррективы в составленный план. Нет, знали, разумеется, что без подгонки желаемого к действительному никогда не проходит ни одна погрузка, но оптимистично надеялись на минимальную погрешность при совмещении.

Жилые каюты рабочие почти довели до ума, не подключили только снабжение, это делалось в последнюю очередь, так что пришлось нам опять идти в гостиницу, но находилась она недалеко, да и номер всё равно был оплачен, а настроение у меня после полезных трудовых усилий заметно улучшилось.

Я, честно говоря, забыл уже о неприятном инциденте в поезде, но Даниель, как выяснилось, помнила, только не хотела отвлекать меня от текущих дел – так я решил. Заговорила она, когда мы поднялись в номер и принялись утолять жажду припасённой заранее водой.

– Вероятно, нам стоит это обсудить.

– Ты о чём? – спросил я, не очень отчётливо понимая суть предстоящей беседы.

– Шон не солгал. Он действительно предлагал мне и место в фирме и флигелёк в своём доме. Ты мало обо мне знаешь, и я понимаю, что определённый сомнения могут возникать.

Помня о том, каков я сам подарок, не вдруг понял, её заботы. Преступнику, что отбывает вечность за неизвестные ему грехи казалось, что прочие существа всегда руководят своей волей и свободны в этом, как и в иных жизненных ситуациях. В прежние времена женщины принадлежали мужчинам и зависели от них, теперь, если где-то и сохранилось стремление к неравенству, поднять голову слишком высоко оно не могло. Междупланетные правозащитники немедленно затеяли бы разбирательство. Человечество ревностно стремилось в лучшем виде показывать себя перед другими расами.

– Даниель, полагай ты, что Шон должен принимать решения и строить твою жизнь, то слушалась бы Шона, но если заявленная там, в поезде, позиция подчинения не устраивает, ты ведь не обязана руководствоваться его приказами.

Она всмотрелась в меня, щуря глаза. Как видно за все века и на любых языках я выражался не так как окружающие, выдавая мелочами свою инородную сущность.

– Осуждение, которым жалуют нас сплетники, не зависит от разумных доводов, – сказала она.

Интересно применялась ли ко мне эта инверсия? Я сказал, решив, что простота и честность лучшее, что я могу сейчас предложить:

– Даниель живи так, как хочешь сама. Только рабочие вопросы мы будем решать вместе, а осуждать тебя за то, чего даже не понимаю, я не готов. Ты отличный специалист, хороший человек и очень нужна Тревору и мне, нам обоим. Устраивает такой подход к делу?

Она кивнула. Я допил воду и с наслаждением вытянулся на кровати. Гудели ноги, звенела голова, болтались в ней призраки остаточных недоумений, но я решил, что не стану тратить время на скверну, когда есть хоть маленький повод для радости, а у меня он был, я насчитал даже несколько. Меня ждал в порту мой собственный корабль, его ждал первый ценный груз, и вместе мы должны были прорвать бесконечную пелену неудач.

А ещё в это тесное объединение удивительно вписывалась Даниель, и я искренне хотел, чтобы наше едва начавшееся сотрудничество продолжилось до того неизбежного момента, когда мне придётся искать очередное пристанище. Я ведь не менялся в веках и подобное упорство, привычка оставаться юным, вызывали недоумение, так что приходилось исчезать в одном месте, чтобы возникнуть в другом. Иногда я сам решал, как всё это провернуть, иногда палачи вмешивались и строили мою судьбу по своему разумению. Как видно тот, кто низверг с высоты, твёрдо решил сделать всё возможное, чтобы выпавшая мне доля мёдом не казалась.

Признаться, я часто недоумевал по этому поводу. Жизнь среди людей выглядела бы возмездием, помни я великолепие небесных чертогов, но при мне сохранились лишь разрозненные отрывки, я плохо представлял, чего лишился и потому горевать на эту тему просто не мог за недостатком информации. Даже самые мрачные страницы человеческого пути пролистывались. Я располагал бессмертием или же очень долгим веком, так что мог твёрдо надеяться пережить невзгоды и возникавших время от времени врагов.

Вот теперь, например, участь мою счёл бы горькой только избалованный судьбой сибарит. Я всегда мог найти работу, которая удовлетворяла мои нужды, не испытывал иных существенных трудностей, окружающие относились ко мне вполне доброжелательно. Лишись я Тревора, страдал бы, что там говорить, но (привыкнув всё терять) не так и горько. Меня приучили к неизбежности перемен, и я к ним привык.

Кажется, я задремал по ходу привычных мыслей, что служило ещё одним доказательством их обыденности. Очнулся, когда Даниель вышла из душа, закутанная в халат так плотно, словно сильно замёрзла.

– Давай! Твоя очередь, – сказала она и улыбнулась, должно быть, забавляясь ошарашенным выражением моей физиономии.

Я изрядно размяк, и вставать не хотелось, но знал, что чем меньше экипаж, тем строже следует придерживаться правил. Гигиены в том числе, потому я сполз с постели и отправился мыться.

Когда вернулся, Даниель уже спала, по крайней мере лежала неподвижно и с закрытыми глазами. Если человек ясно показывает, что не намерен общаться, нарочно это происходит или нет, следует уважать его волю. Я, тихо ступая, добрался до своей кровати и охотно залез под одеяло. Моя человеческая составляющая требовала отдыха, хотя иногда в трудных обстоятельствах тело словно забывало об этом и показывало чудеса выносливости и силы. Я не знал, позволяют мне эту вольность палачи или способности прорываются сквозь запрет, но я ведь ничего и ни о чём не ведал точно, так что расстраиваться из-за конкретных деталей давно не видел смысла.

Размышления о своей злосчастной судьбе прежде терзали меня, лишая воли, потом впечатление сгладилось, и я куда спокойнее воспринимал бытие, в конечном итоге научился просто не обращать внимания на рефлексии и вместо источника терзаний получил хорошее снотворное. Вот и теперь, едва начав думать о длинном списке своих несчастий, я моментально отрубился, даже не успел повернуться на бок, мордой в сторону двери, как привык делать всегда.

А проснулся где-то под утро. Сработала привычка рано вставать, в отличие от людей я моментально подлаживался к любому графику и принимал новый режим за считанные дни, вот и теперь пробудился в стандартное время, пусть станционное и отличалось от судового. На всех человеческих кораблях, по давнему обычаю, учреждали двадцатичетырёхчасовые сутки и придерживались общего графика. Разве что иногда, на тех бортах, где весь экипаж происходил с одной планеты, вводили знакомый режим, но такое случалось редко.

Прежде чем открыть глаза, я прощупал окружающее пространство мысленно, не могу объяснить, как это получалось, я даже не знал толком, умеют люди так делать или нет, ничего опасного не обнаружил и решил разобраться с просто тревожным.

А беспокойство разбудило наравне с приходом рабочего утра, я ощущал его где-то в затылке и, привыкнув серьёзно относиться к таким проявлениям работы подсознания, мигом вскочил и оделся.

Кровать Даниель взывала к моей совести аккуратно заправленной постелью, но свою я бросил как есть и рванул сначала наружу, но потом, затормозив, возвратился. Моя напарница никуда не уходила, пропустить звук, с которым распахивается и захлопывается входная дверь я просто не мог. Привычка к постоянной опасности давно отладила во мне безошибочный механизм, контролировавший всё, что происходит вокруг. Даниель оставалась в номере, находилась в ванной комнате, но шум воды оттуда не доносился. Более того, вчерашний халат висел на спинке кровати. Уединись моя подруга ради того, чтобы помыться, разве оставила бы она здесь такую нужную вещь?

Что-то случилось, и я растерялся, не зная, как справиться с бедой, смысла которой не понимал.

Я прислушался, но звуки, доносившиеся в номер, ни о чём не говорили, стены тут не отличались толщиной, зато и плату брали умеренную. В ванной комнате ощущалось лишь присутствие жизни, но расшифровать шорохи я не смог, тихо постучал в дверь, спросил робко:

– Даниель, у тебя всё хорошо?

Она помедлила, прежде чем ответить и голос прозвучал совершенно ровно, но ни слова, ни интонации меня не обманули.

– Нормально. Сейчас выйду, извини, что заняла помещение.

Она действительно появилась через минуту, но меня сейчас совершенно не интересовало утреннее купание. Я поймал Даниель за плечи и развернул лицом к себе.

– А ну стой! Что случилось?

Она молчала, пытаясь совладать с терзающей нутро болью. Я чувствовал эту муку собственными потрохами, но не понимал её сути и потому испугался не на шутку. Застывшее лицо, сосредоточенный взгляд. Не физическое страдание – тело достаточно расслаблено – подругу донимал душевный разлад. Беды или вины поедали изнутри. Неужели Шон до такой степени выбил из колеи мою отважную сотрудницу?

Дальше я действовал, повинуясь инстинкту, природы которого сам не ведал. Обнял Даниель, то ли стараясь успокоить, то ли стремясь оттянуть на себя часть её боли. Не знаю. Сам неимоверно удивился и ожидал, что меня с возмущением оттолкнут, но вместо этого она неуловимо расслабилась и разрыдалась, уткнувшись носом в моё плечо.

Глава 5

Что в таких случаях предпринимают люди, я, теоретически, знал и пытался сообразить, у меня-то получится утешить женщину и не обидеть её при этом? Я ведь совершенно не разбирался в отношениях между полами! Что надо делать и говорить? Рефлексы тренькали крайне неуверенно, но внутри происходило какое-то движение, словно чужая боль действительно пробралась ко мне и ощупывала доставшееся ей убежище. Я едва рот не разинул от новых впечатлений, привык, что донимают меня снаружи, научился защищаться от жестоких нападений, и внезапно пробудившаяся чувствительность напугала, а с другой стороны и растрогала.

– Даниель, – прошептал я и погладил вздрагивающую спину. – Успокойся. Хочешь я этому Шону морду набью?

Она не то всхлипнула, не то рассмеялась. А я вспомнил, как она согревала своим теплом меня, изметеленного вхлам палачами, не бросила без поддержки едва знакомого парня, сделал всё что смогла, не стесняясь возможных последствий. Неужели я отвернусь от неё сейчас или начну принимать во внимание чужое мнение о важном для меня человеке?

За что бы меня там не наказали, вряд ли я сотворил это по глупости.

– С твоим деверем я справлюсь, – заверил, словно это могло иметь значение. – Не смотри, что я мельче, драться меня учили и достаточно серьёзно. Я всё сделаю, только ты не плачь, пожалуйста, а то у меня внутри от этого больно. Не имеет права посторонний человек ни осуждать тебя, ни раздавать указания.

– Да не в нём дело, – глухо отозвалась она. – Просто он напомнил о потере. Когда боль стоит до краёв, её очень легко расплескать.

Я сообразил, что Даниель горюет по мужу, погибшему или умершему – этого я точно не знал. Тоска по ушедшему терзала её, и способа утешить в моём распоряжении не было.

– Ну тогда поплачь, – разрешил я.

Друг из отверженного получится не очень надёжный, поскольку не в его власти распоряжаться собой, но как подставка в трудную минуту и он окажется полезен.

Даниель немного упокоилась, больше не рыдала, но меня не отталкивала, и я радовался про себя, что хоть так пригодился этой замечательной женщине, сильной и слабой одновременно. Как все мы, если уж быть точным и честным.

– Любимый человек уходит, и остаётся боль, – сказала Даниель, а я пытался понять это и представить, но никак не мог. Меня-то никто не любил. – И живёшь ты на этой земле, как будто тебя спихнули с небес и обратно наверх не пускают. Яма, самое дно, и так хочется выбраться к свету.

Она говорила всё это задумчиво, словно в бреду или исключительно для себя, но меня как будто молния прошила. Разве не той самой судьбой существа, выброшенного на стылый ветер невзгод, веками существовал я? Испуганный, раздавленный бедой, умевший хорошо приспособиться, но не впустить в себя приютивший мир, его смех и слёзы. Мы оба с Даниель – упавшие с небес и может быть именно поэтому нас так неудержимо потянуло друг к другу. Не в постель лечь, хотя большинство людей иного и не мыслит, а подставить плечо и дать опору такому же потерянному изгнаннику.

– Я тебя понимаю. Ты карабкаешься и раз за разом скатываешься вниз. И свет всё так же далёк.

В коридоре прозвучали шаги, затихли возле нашей двери. Не тяжёлые мужские, а лёгкие женские, потому я даже не повернул головы. Не иначе кто-то из персонала спешил вытурить нас из номера или потребовать оплаты за последующие дни. В таких дешёвых отелях не разорялись на коммуникационные пульты и предпочитали следить за постояльцами проверенным способом.

Я не обернулся и когда распахнулась дверь, лишь резко напрягшееся в моих руках тело женщины заставило мгновенно сгруппироваться и бросить себя в прыжок. Прежде я отскочил бы в сторону, но сейчас даже не задумавшись рванул вперёд, закрывая Даниель от возможных обидчиков. Мимолётно удивился точности порыва, приготовился драться и едва успел притормозить, увидев перед собой девушку, вернее сказать совсем девчонку, лет двенадцати или тринадцати на вид, точнее я в этом не разбирался.

Огромные вытаращенные глазищи этого существа кого-то мне живо напомнили, но соображать оказалось некогда. Даниель вскрикнула, а незваная гостья развернулась и так резво прыснула прочь, что я диву дался.

– Тася! – закричала Даниель и бросилась следом за беглянкой.

Я понял, что ребёнка надо немедленно догнать, успел сообразить даже, что это скорее всего и есть дочь моей напарницы. Мне понадобилось всего два длинных прыжка, чтобы настигнуть тощее тельце и прыгающие косички. Я поймал девчонку в верхний захват, вздёрнул в воздух, и она ожидаемо заверещала.

К счастью, как раз подоспела Даниель, и я смог развернуться и вручить ей беснующееся сокровище.

Оказавшись в руках матери, эта негодница ничуть не угомонилась и принялась вырываться пуще прежнего.

– Пусти! – рычала она. – Ты!

Секунду или около того я не мог понять её логики, пока не вспомнил, в какой компрометирующей, если не знать всей правды, позиции застала нас с Даниель её дочь. Неудивительно что в голове неуправляемого по сути своей подростка перемкнуло контакты. Дети всегда казались мне слишком сложными для общения существами, я плохо их знал, зато помнил, что середины они не ведают.

– Давайте-ка в номер, – предложил я, – пока нас не выкинули без вещей на улицу за шум, безобразный скандал и общее нарушение порядка.

Даниель никак не могла справиться с беснующимся подростком, а в наших полётных протоколах могли появиться нежелательные пометки, потому я взял инициативу на себя. Подхватил девочку на руки, благо весила она как комок пуха и решительно вернулся в комнату. Справился быстро. Никто в коридор не вышел: постояльцы тут привыкли не лезть в дела друг друга, да и умели по доносящимся воплям отличить подлинную беду от обычного скандала. Камеры висели на видном месте, но сколько я помнил, работали лишь изредка.

Девочка что удивительно почти угомонилась. Кажется, её поразила надёжность моей хватки. Она дёрнулась раз-другой, а потом уставилась на меня скорее с удивлением, чем с гневом. Я действительно заметно превосходил среднего человека силой, и главное, научился пользоваться своими возможностями мягко, а не только убойно.

В номере я посадил строптивого ребёнка на кровать Даниель. Сам устроился напротив, не зная толком, поможет моё присутствие при разговоре или повредит. Таисия больше не пыталась убежать, но замкнулась в себе и выбросила колючки сквозь и без того заметный защитный панцирь.

– Как ты здесь оказалась? – спросила Даниель. – Откуда узнала, где меня искать? Дядя с тётей тебя выгнали?

Ответом был единственный злобный взгляд. Тася сбрасывала с себя обнимающую руку матери и дрожала как в лихорадке. Я понял, что испытываемые ею чувства так глубоки, что она не в силах с ними совладать. Едва я сообразил это умом, как ощутил слабый отзвук вершащейся в чужой душе катастрофы. Обломки надежд плыли в потоке разочарования, а боль от потери любимого отца и предательства матери резала как ножом.

Меня-то за что опять накрыло? Я устало удивился, не привыкнув к таким потрясениям. Вообще прежде почти не задумывался о том, что люди чувствуют, и насколько сокрушительным может оказаться крутой коктейль дурных эмоций. Следовало вывести Таисию из этого состояния, а уже потом затевать разговоры. Знать бы ещё, как всё провернуть. Я не догадывался. Впрочем, кое-что предпринять мог прямо сейчас.

Пока Даниель пыталась вытянуть из девочки стоящие сведения, я достал коммуникатор и послал запрос. На планету ходили грузовые и универсальные челноки, а списки пассажиров лежали в общем доступе. Как пилот, я знал все возможные варианты развития событий. Ребёнку без сопровождающего билет бы не продали, значит наша гостья уговорила кого-то ей помочь, а с учётом того, что тревога должна была погнать её прямо в гостиницу, вычислить время прибытия судна на станцию не составляло большого труда.

Я прошерстил все разрешённые источники, подключился и к капитанскому кругу, и уже через минуту или около того имел полную роспись действий девочки. Люди обычно и не подозревают, как легко отследить каждый их публичный шаг. Сопоставив временные интервалы, я разумно предположил, как развивались события. Догадаться, с чего всё началось было нетрудно.

Даниель честно сообщила деверю и, возможно, дочери, какую и где нашла работу. Дядя и тётя наверняка обсудили эту новость в не самых благожелательных выражениях, а уж подслушать старших и сделать свои выводы (правильные или нет – другой разговор) способен любой подросток.

В целом понятно, а дальше что делать? Пришла пора принимать разумные меры. Тася не хочет слушать мать потому, что обижена на неё, считает предательницей, осквернившей память отца. Разговора с родным человеком не получится, слишком крепки тут давние связи и скопившиеся противоречия. А с чужим? Я сообразил, как полезно поступить, хотя и накрыла от этого холодная оторопь постороннего этому человечеству существа.

– Даниель, – сказал я. – Нам пора на корабль, позавтракать по пути вряд ли успеем. Ты не могла бы спуститься вниз и купить еды? И воды тоже.

Она посмотрела на меня сначала рассеянно, слишком растревоженная всем происходящим, потом на лицо набежали морщинки гнева, но я не смутился, смотрел спокойно.

– Я побуду с Таисией, заодно и познакомимся.

Не знаю, какими доводами Даниель убедила себя сделать так, как я просил. Возможно и капитанское право приказывать сыграло свою роль. Когда закрылась дверь, я полностью сосредоточился на предстоящей затее. Девчонка смотрела исподлобья, но я знал, что несокрушимого упрямства не бывает. В присутствии чужих людей дети всегда ведут себя лучше, нежели в узком кругу – их учат жить несколько напоказ.

– Я не хочу с тобой знакомиться! – выплюнула она раньше, чем я успел открыть рот.

Так ли верны оказались на проверку выдвинутые мной тезисы? Упавшего с небес стражи обучали педагогике пинками и кулаками, не слишком помогал багаж полученных знаний, а интуиция пульсировала неуверенно.

– Никто тебя и не заставляет, – ответил я, стараясь говорить размеренно и спокойно. – Мы с твоей матерью вместе работаем и потому не сторонние друг другу люди, а ты сама решай, кто и что для тебя важно и ценно. Раз достаточно взрослая, чтобы назвать себя чужим именем и воспользоваться чужим счётом для покупки билета, наверное, созрела и для взрослого понимания ситуации.

Она дёрнулась, независимо вскинула голову, но я ощутил беспокойство. Вряд ли она представляла, насколько серьёзны последствия её эскапады.

– Откуда ты знаешь?

Таисия была достаточно рослой, чтобы выдать себе за совершеннолетнюю девицу, а проезд оплатила кузина. По своей воле или нет, я пока решил не выяснять.

– Мы живём в конкретном мире, и все находимся под присмотром. Твой дядя, вернувшись со станции, наверняка выложил жене собственные измышления по поводу невестки, а ты подслушала под дверью? Постесняешься повторить, что он говорил о твоей матери?

Таисия вспыхнула, лицо пошло пунцовыми пятнами, а потом так же стремительно побледнело. Вопрос не прозвучал, но я на него обстоятельно ответил:

– Нетрудно просчитать ход событий, когда немного знаешь о том, как ведут себя люди. Ты потеряла отца, очень любишь маму, а вынуждена жить с дядей, которого терпеть не можешь и который к тому же не умеет держать язык за зубами, а мозги в узде.

– Я вас видела! – выпалила она, вновь наливаясь злостью.

Едва достигнутое спокойствие, точнее тень его, опять ухнуло в бездну. Я чуть повысил голос, чтобы достучаться до затопленного обидой сознания, заговорил с капитанскими модуляциями, которыми владеет любой пилот. В сложной ситуации ровная размеренная речь помогает успокоить экипаж, а главное пассажиров.

– Ты видела, как я обнимал Даниель, но не задумалась почему. Мы с твоей мамой не только вместе работаем, мы – напарники, товарищи, которые поддерживают друг друга в трудных обстоятельствах, а именно такими обеспечил твой дядя, грубо обвинив невестку в том, чего она не делала. Видишь эти влажные пятна на моей рубашке? Твоя мама плакала, потому что ей растревожили душевную рану, а я пытался хоть как-то утешить, пусть и не особенно в этом силён.

Я выдержал паузу, разглядывая упрямое юное существо и понимая его беды, а потом прибег к приёму, который педагоги наверняка сочли бы жестоким:

– Надо верить тем, кого любишь, иначе какая же это любовь?

Ничего-то я не смыслил в чужих горестях, прожил века среди людей, а ума так и не нажил, ходил обочь. Как же так получилось, что начал чувствовать сейчас? Вникать особого желания я не испытывал. Каждый раз находились заботы поважнее. Следовало решить проблему, которую подкинула нам с Даниель эта легкомысленная девчонка. Срочный капризный груз не мог ждать, и следовало любой ценой доставить его по назначению. Будущее Тревора и его команды зависело от моей распорядительности.