Текст книги "Симфония Искажений (СИ)"

Автор книги: maybe illusion

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Рассудив, что не от простой рассеянности любящий брат не посвятил сестру в свои планы, Фрэнки решил не портить ему игру, чего бы он там ни добивался, и после того, как в ответ на вопрос: «А что там с Симфонией Искажений?» Сильвия лишь нахмурилась и растерянно заморгала, не понимая, о чем речь, он поспешно заверил ее, что собирается написать для Сида целую симфонию и удивлен, что тот еще никому этим не похвастался. Тут Сильвия засияла и горячо призналась, что она – преданная поклонница Фрэнки. «Но я не могу исполнить ни одной твоей композиции, ни одной! – добавила она с тоской. – Я скверная пианистка, во мне нет усидчивости, а пальцы у меня – погляди, просто обрубки какие-то! Вот у брата длинные такие, он родился, чтобы стать пианистом; а у тебя…» – тут она ласково взяла его за руку, и он вздрогнул от неожиданности, но сразу успокоился, заглянув в ее глаза, такие же, как у Сида, но лишенные острой пронзительности, полные мягкости и чистоты. Отогревшийся Фрэнки разом ощутил желание приласкать ее, прижать к себе, и, должно быть, это чувство отразилось на его лице, потому что Сильвия набралась смелости, чтобы закончить свою мысль:

– А у тебя пальцы – прекрасны.

– Только пальцы? – усмехнулся Фрэнки. В памяти разом всплыло: «Чудовище!»

Сильвия замотала головой и покраснела, заставив покраснеть и его, а затем выпустила его руку и поднялась, с напускной деловитостью одергивая юбку и поправляя прическу.

– Я тут вспомнила, мне пора! – заявила она. – У меня кое-какие дела… – и смущенно добавила: – А ты сыграешь нам? Сегодня вечером? Я уговорю Сида спуститься.

«Что еще за «нам»? Наверняка и Мадлен имеется в виду…» – меньше всего на свете Фрэнки сейчас хотелось бы играть для Мадлен. Ему не нравилось горько-сладкое безумие, поднимавшееся внутри в ее присутствии, и уж тем более ему не хотелось распахивать перед ней душу через музыку четыре года спустя. Пусть Сид, пусть Сильвия, даже Эшли, пожалуй, имеет право слушать его душу, но только не Мадлен. Поэтому он улыбнулся и сказал, наивно не догадываясь, какие последствия может повлечь за собой это предложение:

– Я бы хотел сыграть тебе сегодня вечером. Только тебе, а больше никого звать не надо, и чтобы никто не помешал. Например, когда все спят. Что-нибудь тихое до глухоты. Отрывок из концерта…

– Я… я поняла! – Сильвия завертелась на месте волчком и бросилась вон из комнаты. – Я приду! В час ночи!

– Договорились! – крикнул ей вслед Фрэнки со смехом.

«И спасибо», – прибавил он про себя, с благодарностью кутаясь в тепло, оставленное ею.

Иллюзия этого тепла укрывала и грела его весь день до вечера, и он даже замечтался, комкая в руках бумагу, ждущую новых восторженных фантазий, – о тающих ледниках и мягком вечернем сумраке, о синем теплом-теплом море и еще о чем-то – непременно синем, но не холодном, нет; не холодном – и не пустом, как мнимая бездна в глазах Мадлен.

Он едва не пропустил время намеченного свидания, и если бы не бой настенных часов, висевших в коридоре неподалеку от его комнаты, он бы не очнулся от грез и обрывков мелодий, робко предлагающих ему себя, – прозвучать, прожить. Но ради возможности повидаться с Сильвией он оставил фортепиано, доселе развлекавшее его, и торопливо спустился вниз, в зал, к черному красавцу-роялю. Чего здесь было полно, так это музыкальных инструментов: подобно тому, как заядлый охотник всегда рад украсить свой дом трофеями, покойный Альфред Ллойдс, похоже, не отказывал себе в возможности прикупить пианино той или иной известной фирмы. Уж за инструмент обитатели дома точно не подрались бы, разве что если бы вдруг воспылали страстью к одному и тому же.

Сильвия ждала Фрэнки, придвинув кресло поближе к роялю. Она накинула халат поверх ночной рубашки и распустила длинные послушные волосы, очевидно, готовясь ко сну. Фрэнки скользнул взглядом по вырезу халата, и она торопливо запахнула его, смутившись.

– Э-э… Ничего, что я так легко одета? – испуганно спросила она и забралась в кресло с ногами.

«Она же еще совсем ребенок!» – подумал Фрэнки и отругал себя за нескромные мысли.

– Ничего, ты ведь у себя дома, да и время позднее, да и мы не на свидании, – ласковым, почти отеческим тоном произнес он и сам себе поразился: чего только не перепробуешь в компании… этой семейки! Даже любезным быть научишься.

Усевшись за рояль, Фрэнки взял на пробу несколько аккордов, пробежался звонкими каплями арпеджио* по клавишам и, довольный отзывчивостью ладно звучащего инструмента, сразу повел начало своей Туманной Рапсодии.

И мир вокруг провалился в особое, туманное Искажение, бледное и сырое. Нет, в действительности никакого Искажения не открылось, но Фрэнки мысленно уплыл вслед за надрывно тающей мелодией собственного сочинения, болезненно отзываясь сердцем на хрустальную чистоту каждой ноты, и, купаясь в звуках родных и давно не слышанных – а потому отчасти чужих, сладко загрустил и позабыл о зыбком сегодня, растворившемся в тумане. Рояль пел под его пальцами, сплетая воедино мотив за мотивом и оставляя от них едва слышное эхо, секунды перестали иметь значение наравне с вечностью, – поэтому он не мог сказать точно, когда именно в мглистую реальность, мысленно сотворенную им, ворвался диссонанс: тревога, не облаченная в звук.

Очнувшись и машинально доведя мелодию до ближайшей репризы**, Фрэнки остановился и взглянул на Сильвию. Та, в свою очередь, смотрела на что-то за его спиной, напуганная и рассерженная.

Фрэнки развернулся и с удивлением обнаружил Сида, стоявшего в дверях, скрестив руки на груди. Вид у него был далеко не дружелюбный.

– Ну надо же, на меня обратили внимание! – Он в три шага преодолел расстояние до инструмента и насмешливо поклонился гостю. – А я тебя давно, между прочим, слушаю. Изумительно играешь, как и обычно, но только тронь мою сестру – я тебе твои ручонки крышкой этого самого рояля…

– Сид, послушай, ты все не так понял! – взмолилась Сильвия. – Мы вовсе не…

– Марш в свою комнату! – прикрикнул на нее брат, но сразу смягчился и добавил обычным тоном: – Что я мог не так понять? В каком ты виде? Ты на часы смотрела? Иди спать, а я разберусь с этим сердцеедом.

– Как обычно, делаешь из мухи слона! Не волнуйся, мое целомудрие пока при мне! – Сильвия встала с кресла и сердито топнула ногой. – Ничего мне прямо-таки нельзя! Если бы ты почаще бывал дома и проводил больше времени со мной, я бы, может, и слушалась, но ты, ты…

– Как ты со мной разговариваешь?.. – беспомощно спросил Сид.

– Не отталкивай меня! Мне так тебя не хватает! – жалобно возразила Сильвия и схватила его за руку. – Тебя никогда нет рядом, ты появляешься только читать мне нотации…

Ее слова тронули бы даже скалу, а родной брат скалой никак не мог быть, поэтому он не стал возражать, только бессильно опустился в кресло и поманил ее к себе:

– Ох, ну что с тобой делать? Иди сюда.

Сестра торопливо забралась к нему на колени, обняла его за шею и прижалась к нему безо всякого стеснения – маленькая наивная и невинная девочка в едва оформившемся, но уже взрослом теле.

Фрэнки растерянно наблюдал за этой семейной идиллией, с непонятным в неловкой ситуации умилением отмечая про себя, как они все-таки похожи друг на друга.

– Одну минутку, никуда не уходи, – Сид погрозил ему пальцем и поднялся с места вместе с Сильвией. – Я уложу ее спать и поговорю с тобой. Ну слезь с меня, совсем стыд потеряла, мне же тяжело!

Он стряхнул с себя сестру, взял ее за руку и повел за собой, а Фрэнки, повернувшись обратно к роялю, задумался о том, как должен играть этот человек. Страстно? Резко? Импульсивно? Чувственно? Мягко? Переменчиво? Должно быть, он своеобразный исполнитель. Интересно, какими у него выходят мечтательные мелодии Фрэнки? Умеет ли он нанизывать на клавиши светлую грусть?

– Эй, ты там заснул? – поинтересовался успевший вернуться Сид.

– Нет. Думаю. О тебе.

– Вот правильно, обо мне можно, даже нужно, а о моей сестренке не смей! – Заботливый брат ударом ноги выбил из-под ночного мечтателя стул, и тот беспомощно приземлился на пол. – А обо мне нужно, потому что я тебя сейчас…

– Да постой ты! – Фрэнки увернулся от карающей десницы и в качестве предмета самозащиты подхватил с пюпитра ноты, свернув их в трубку, будто Сид был мухой, которую можно прибить газеткой. – Я ее пальцем не трогал!

– Еще бы ты трогал! – Блюститель женского целомудрия пригрозил ему кулаком. – Ну да ладно, давай и правда без драки. Я даже рад, что ты наконец-то решил лечь с женщиной, это очень похвально, лучше поздно, чем никогда, ну и все такое, можешь даже брать мою сестричку, я не собираюсь мешать вашему взаимному большому и светлому чувству… но только после свадьбы! Ясно тебе? Сначала женись! Объявляем завтра о вашей помолвке?

– Ты чокнутый! – О какой еще помолвке, как можно такое брякнуть вообще ни с того ни с сего? – Говорю же – я ее не трогал! И не собирался! Она просто попросила сыграть, клянусь тебе! Спроси у нее то же самое!

– Вот, значит, как! Просто сыграть! А ты видел, как она на тебя смотрела? Как она, бедняжка, трепетала, глядя на тебя, кретина, которого только его музыка и интересует? Ты разбил сердце моей…

– Да уймись ты! – взвыл Фрэнки. – То я виноват, что якобы влюблен, то виноват, что якобы не влюблен, хоть определись для начала!

На сердце у него, тем не менее, потеплело – перед ним явно был прежний беспокойный Сид, а не резко притихший человек с потухшими глазами, вернувшийся из Мнимого Зазеркалья.

– Ладно, хорошо, – на удивление легко согласился любящий брат и переполз с кресла на стул перед роялем, глядя на клавиши едва ли не с одержимостью. – Я тебе верю. Ты слишком наивный, чтобы творить подлости у меня за спиной.

– Даже не знаю, это воспринимать как похвалу или как издевку? – улыбнулся Фрэнки.

Сид оторвался от созерцания клавиатуры и взглянул на него с откровенной жалостью:

– Как все сразу. Но на будущее хочу тебе посоветовать не потакать желаниям моей сестренки. Ради нее же самой. Видишь ли, – он поднес к лицу раскрытую ладонь левой руки, согнул и разогнул пальцы, будто проверяя их работоспособность, – хоть ей и восемнадцатый год, она совсем еще малышка, многого не понимает, например, почему неприлично быть наедине с молодым человеком в такое позднее время, да еще полуодетой. Сколько ни разъясняй ей, как нужно себя вести, у нее о порядочности собственное представление, поколебать которое довольно трудно. Ей без разницы, как она выглядит со стороны, на какие мысли наводит. Я не сомневаюсь, что она не спать с тобой пришла, но если бы это увидел не я, а слуги, пошли бы слухи.

– А может, ты перегибаешь палку? – спросил Фрэнки.

– Может, и перегибаю, – вздохнул Сид. – Но тут лучше перегнуть, знаешь ли. Понимаешь, бедняжка совсем одна – отец умер, когда она была совсем малышкой, матери до нее нет никакого дела. По сути, я единственный человек, которого она может назвать семьей, но я тоже тот еще фрукт, редко бываю дома… Поэтому она ко мне так ластится, совсем как к мамочке, ты удивился, наверное. Ей очень не хватает тепла, она и к тебе ластиться будет, ты ведь парень хороший, это сразу видно, к тому же она твоя поклонница. Но ты уж думай хорошенько, не выходит ли что за рамки приличий. Или женись! Матери плевать, а я не против, мне все равно, что у тебя там за семья и сколько у вас денег – у нас на всех хватит.

– Понял я, понял!.. – заверил его Фрэнки, разумеется, ни на секунду не допуская мысли, что и в самом деле женится.

– Надеюсь. – Сид положил руки на клавиши, довольно живо отстучал гамму одной правой, потом присоединил левую – и сразу запнулся; повторил медленней – и снова запнулся. Покраснев от досады, он размял запястье и кое-как справился с расходящейся гаммой, извлекая каждый звук с топорной неловкостью, словно школьник, разучивающий незнакомое упражнение.

Фрэнки наблюдал и слушал с нескрываемым удивлением, и еще сильнее удивился, когда Сид легко продолжил его Туманную Рапсодию с прерванного места – по памяти, непринужденно выпустив на волю запрятанный в сердце инструмента несколько минут назад туман и позволив ему окутать себя невесомым кружевом. И туман этот, переплыв от Фрэнки к Сиду, окрасился из белого в сизый, робость его сменилась томностью, чистота – негой, а тающая тоска обратилась в приглушенную боль. Разница заключалась в ничтожном оттенке настроения; и Фрэнки заслушался, пытаясь отделить от Сида-исполнителя Сида настоящего, силясь увидеть и разгадать его за этими штрихами, за оставленными в мелодии частицами души.

Но Туманной Рапсодии сегодня не суждено было дойти до финала: Сид продержался недолго и вскоре ошибся – раз, другой, третий; туман осыпался на его дрожащие плечи бледным саваном, а после взорвался тысячей искр – горе-исполнитель хватил кулаком по клавиатуре и сердито прорычал: «Чео-ор-рт!..», после чего принялся раз за разом повторять не получившееся место, вонзая обострившиеся звуки в воздух, ввинчивая боль в голову Фрэнки. Страдающий автор терпел, пока не понял, что конца этой пытке не предвидится.

– Прекрати! – прошипел он и перехватил запястье друга на полпути к злосчастному сочетанию клавиш.

– Ну мне же больно, – отозвался Сид бесцветно, не глядя на него, и покорно застыл на месте.

– Ох, это же… – Фрэнки взглянул на свежий шрам на его ладони и ослабил хватку. – А играть тебе не больно, что ли? Да как ты вообще сумел…

– Если бы я доиграл до конца – вот тогда можно было бы говорить, что сумел.

– Ты совсем рехнулся! – У Фрэнки голова пошла кругом: понять Сида через музыку, как же! Еще чего! Как его вообще можно понять, пока сам еще в своем уме? – Зачем, объясни мне, играть, когда ты не в порядке?

– А ты пробовал когда-нибудь играть через боль?

– Не издевайся надо мной! – разозлился оскорбленный автор. – Мне противно это видеть… слышать!

– Хочешь сказать, что я мазохист? – Сид начал смеяться, но потом взглянул на непослушную руку, разом сник, ссутулился и добавил изменившимся голосом: – Хотел бы я им быть. Хотел бы я получать удовольствие от всего этого, но…

– Но?.. – вопрос зазвенел в воздухе натянутой струной.

– Я думал, что все могу, что достаточно одного моего желания – и все получится. А оказался таким слабаком.

Он тяжело вздохнул и замолчал, закусив губу и по-прежнему не глядя на собеседника.

– Что с тобой? – сочувственно спросил Фрэнки. – Зачем ты себя мучаешь? Что тебя гложет? Ну расскажи мне. Я слышал, если люди говорят о проблемах, им становится легче.

– О, да ты никак врачевателем душ стал, – весело отозвался мученик.

– С тобой кем только не станешь, – новоявленный врачеватель улыбнулся и добавил шутливо: – Знаешь, у меня с недавних пор такое чувство, будто я жизнь отдать за тебя готов.

– Ой ли? – спросил Сид дрогнувшим голосом. – А ты думаешь, оно того стоит?

– Нет, конечно. А если серьезно, то в последнее время я кажусь себе таким сильным. И все благодаря тебе.

– Нет-нет, дело не во мне, – тот усмехнулся и покачал головой. – Ты всегда был сильным, просто не догадывался об этом.

– Мне лучше знать! – отрезал Фрэнки. – Но я очень боюсь стать прежним.

– Ты уже не станешь прежним. Вот увидишь.

Сид явно колебался, желая что-то добавить; он словно разом ослаб и сдался после своей исполнительской неудачи и теперь полусонно шел на поводу у этой слабости, готовясь рассыпать припрятанные карты. Но в тот момент, когда лицо его после внутренней борьбы приобрело затравленно-честное выражение, за тяжелой портьерой кто-то чихнул, после чего, вероятно, оценив свои шансы прятаться у окна и дальше как невысокие, оттуда стремительно выкатилась Эшли. А Фрэнки еще удивлялся, куда она пропала на остаток дня, – не иначе как тайком шпионила за ним, пока он воображал, будто находится наедине со своими сладкими грезами! При одной мысли об этом ему стало плохо. Что до Сида, то он просто растерянно вытаращился на наглую девицу, очевидно, собирая воспоминания в кучу и прикидывая, как много она успела понять и что теперь предпримет.

Оценив по достоинству произведенный своим неожиданным появлением эффект, Эшли картинно выпрямилась, отряхнулась и произнесла с самым невозмутимым видом:

– В общем, я устала подслушивать, я пошла спать.

– Стой! Ты совсем стыд потеряла?! – и Фрэнки бросился за ней, намереваясь поучить подружку вежливости – и упуская возможность узнать правду о том, что ему уготовано завтра.

***

Оставшись один, Сид опустил голову, уныло разглядывая собственные нервно дрожащие руки. В ночной тишине мысли казались непозволительно громкими.

Он весь день просидел с обрывками Симфонии, напрягая глаза и разум, но ничего нового не сказали ему мертвые значки на мертвой бумаге – только подмигивали форшлагами*** с откровенной издевкой и спрашивали, дребезжаще смеясь: «Ты – хочешь – играть?»

«В самом деле?» – уточняла первая страница. «А ты справишься?» – сочувствовала вторая. «Ты не сможешь», – разводила руками-легато**** третья. «Не путайся под ногами», – огрызалась четвертая. «Домой, домой!» – дразнила пятая. «Во мне ключик от Бездны…» – начинала шестая, – «…но тебе его не достать!» – показывала язычок седьмая. А после он сломался, устал слушать голоса своих страхов и, оцепенев, впал в полузабытье, в котором и пробыл до вечера, слушая во сне наяву рев пересохшего океана и дожидаясь дождя, внутренне скуля и сжимаясь. Он переоценил себя, и взорвавшаяся, раскрывшаяся в районе сердца ледяным цветком исступленная боль рвала его – изнутри, а Фрэнки рвал его снаружи настойчивыми расспросами, выматывающими подозрениями, а сестра цеплялась за него с такой любовью и надеждой, что каждый теплый ее взгляд, обращенный на него, становился обжигающ, а каждое прикосновение обращалось в пытку. «Не отталкивай меня», – говорили они оба, хором, а он в ответ мог только растягивать рот в успокаивающей улыбке и рыдать мысленно: «Я вас предам!»

В эту минуту черного изнеможения к нему подкралась Мадлен: сзади, ступая по-кошачьи тихо. Он вздрогнул, когда она положила ладони ему на плечи: он уже замерз в своем одиночестве, но живая мягкость женских рук оказалась сильней. Он повернулся к ней, оживая, надеясь ухватить и выпить еще немного тепла, но ярко накрашенное лицо ее выглядело отрешенным, а в глазах отражалась ночная пустыня.

– Тебе как будто нет до меня дела, – сказала Мадлен. – За два дня мы и словом не перекинулись. Странно. Я к такому не привыкла. Где ты?

– Я? Здесь, с тобой, – ему стало смешно: на мгновение ему почему-то показалось, что она его понимает. До чего забавно, как искажаются сами люди в искаженном мире. Цепляются за зыбких друзей, за свои зыбкие идеалы, и продолжают искать, за кого бы еще уцепиться, когда все неизбежно будет подхвачено ветром перемен – или самой Бездной; неправильное оборачивается правильным, ложь – правдой, подвиги требуют бессмысленных жертв, трагедия переодевается в буффонаду, а любовь – в нелепейший фарс, да и что такое любовь, когда он любил в последний раз? Достойна ли любви эта верткая, скользкая, переменчивая и оглушающе пустая внутри женщина? Достоин ли он сам любви? Не менее скользкий, не менее пустой. Пожалуй, они друг другу подходят.

Мадлен прищурилась, разглядывая его.

– Зачем ты здесь, Мадлен? – спросил он. – Зачем вцепилась в Сильвию? Ты хочешь денег?

– Я хочу тебя, – просто отозвалась она: без наигранной страсти, без ломкого драматизма, но и без неприкрытого цинизма. Актриса!

– Меня и денег – одно и то же, – улыбнулся Сид. – Впрочем, мне все равно.

Ему хотелось забыться, и пьянящая близость женщины была весьма кстати, хорошенькой женщины – троекратно кстати, Мадлен Долл – тысячекратно кстати. Собственная кровь казалась ему холодной, и даже жар, охвативший его в предвкушении близости, не прогнал это ощущение до конца.

Он поднялся, и Мадлен подалась ему навстречу. Оказавшись в его объятиях, она послушно ответила на поцелуй – и сразу отстранилась, пристально вглядываясь в его лицо.

– Что у тебя за глаза? – прошептала она, и Сид почувствовал, что она вся дрожит: явно не от страсти.

– Глаза?

– Что это за взгляд? – Ее передернуло. – У меня такое чувство, словно меня сейчас целовал Фрэнки.

Фрэнки! Что он скажет, когда узнает об их связи? Должно быть, сделает вид, что ничего не случилось, затаив в душе обиду и ревность, и это прекрасно будет заметно по его поведению, это будет на лице у него написано, хотя он будет свято верить, что хранит тайну в своем сердце. Может, все-таки подло забирать себе любовь всей его жизни у него на глазах? Впрочем, это как раз то, что нужно: один из способов оборвать до странности цепкую дружбу, причем не самый болезненный.

Но ведь Сид сам виноват в том, что приманил к себе Фрэнки, что не только открыто симпатизировал ему, но даже увидел в нем еще одну Сильвию – еще одно слабое существо, которое нужно оберегать. Не нужно было обращаться с ним так мягко, принимать его за младшего брата – глупости какие, он ведь гений, он небожитель, он сильнее Сида во всем – и уж его-то звезда сияет на своем месте. Ему не снятся сны о доме, которого у него никогда не было; его легкие не вдыхают воздух этого мира с неутолимой жаждой рыбы, трепыхающейся на берегу; он не пуст внутри, он ничего не ждет, он жив.

– Сид, посмотри на меня! – нервно сказала Мадлен.

Он очнулся.

– Я и так на тебя смотрю.

– Нет! Ты смотришь не на меня, а сквозь меня, – она наморщила лоб. – В точности как Фрэнки! Я думала, вы разные, но теперь мне кажется, что вы похожи. Мне не по себе от этого. Неужели все резонирующие…

– Не знаю, – Сид растерянно улыбнулся: он хотел согнать страх и отвращение с ее лица, но не понимал, что именно с ним не так. – Фрэнки – творческий человек, витает в облаках. Я отчасти тоже… Наверное, в этом все дело?

– Я знаю немало творческих людей, – отрезала Мадлен. – Я чувствую разницу. Оставим Фрэнки. Не хочу даже вспоминать его. Но ты, ты!

Она взяла его за руку и задумчиво произнесла, поглаживая его пальцы:

– Ты как будто не здесь. Не отсюда.

– Я и есть не отсюда, – отозвался Сид, мгновенно завороженный и покоренный этой нехитрой лаской: ему снова показалось, что его понимают. – И я здесь не задержусь.

Она заглянула ему в глаза с влажным вызовом:

– Мы все здесь не задержимся. Поэтому нужно жить так, словно завтра умрешь. Брать от жизни все. Ты согласен?

– А если бы ты точно знала дату своей смерти? Ожидание неизбежного отравило бы твое существование.

Мадлен зябко передернула плечами.

– Думаю, я бы много пила. Что за разговоры! Ты точно знаешь дату своей смерти?

– Нет, – Сид рассмеялся и притянул ее к себе. – Просто хотел хоть немного узнать тебя перед следующим поцелуем.

– Дурацкий способ, – она капризно уперлась руками ему в грудь. – К чему разговоры о смерти? Почему бы, например, не спросить, как я стала актрисой. Или какой у меня любимый цвет.

– Дай я сам угадаю, – он забрал ее ладони в свои, любуясь трогательным переплетением синих жилок под бледной кожей. – Белый?..

Она обняла его за шею и выдохнула ему в губы:

– Красный.

У Сида разом закружилась голова, и следующий поцелуй был колючим, словно прикосновение Резонансметра; и сама Бездна плескалась в закрытых глазах Мадлен.

***

Эшли оказалась проворней неповоротливого Фрэнки и успела захлопнуть и запереть дверь в свою комнату у него перед носом. Напрасно он стучал и ругался – ее было не пронять; она лишь неопределенно хихикала в ответ и шутливо удивлялась: «А что такого? Что я не так сделала?» В итоге Фрэнки плюнул на чтение морали – все равно бесполезно, – и ушел к себе.

Как только его шаги стихли, Эшли упала на кровать и свернулась в сердитый одинокий комок. Теперь можно было отбросить наигранное веселье и дать волю растерянной, непонимающей злости.

Ее Фрэнки – всегда такой замкнутый и неприступный Фрэнки! – сцапан этим пауком, зачарован его красивыми словами, покорен ядовитой иллюзией дружбы, опутан по рукам и ногам сетью обмана, целью которого является – его смерть! Она не смогла уберечь своего возлюбленного, не уследила за ним, не подумала узнать получше человека, волшебным образом растопившего лед в сердце Фрэнки, – что само по себе уже выглядело странно. Что между ними общего, почему Фрэнки во всем слушается Сида, едва ли не в открытую говорящего о своих планах? Возможно, они связаны нитью, какая может объединять только резонирующих? Или все куда прозаичнее: Сид отравил, загипнотизировал, одним словом – подчинил Фрэнки любым способом из имеющихся в арсенале человечества? Или Фрэнки, чем черт не шутит, влюблен в Сида? Точно: влюблен, а потому не смотрит на нее… Ну нет, глупости, ничего подобного; просто он слишком хорош для нее, вот и не смотрит. Ей нужно стать лучше. Такой же красивой, как Мадлен, такой же обаятельной, как Сильвия. Она никогда раньше не видела таких прекрасных девушек, а Фрэнки наверняка привык к подобному обществу – ничего удивительного, что ему до нее нет никакого дела! Он так трепетал перед Мадлен и был так мил с Сильвией – но, право же, Эшли даже не ревновала, она даже не злилась – куда ей до них? Все справедливо, все ожидаемо. Она уступала им тысячекратно.

Но собой она займется позже. У нее будет еще куча времени, чтобы стать достойной любви Фрэнки, а пока что нужно в первую очередь устранить опасность, грозящую ему. Еще в Сонном Доле, прощаясь с ним, она поклялась себе, что будет оберегать его любой ценой, даже ценой своей жизни, – и один раз уже спасла, чем гордилась, а теперь, по всей видимости, настало время для второго раза.

Напрасно Фрэнки боялся, что Эшли следила за ним весь день: весь день она следила за Сидом. Комната его находилась на втором этаже, но ей ничего не стоило разыскать лестницу во время сбора цветов по просьбе Сильвии, дождаться, пока старик-садовник займется своим обедом, влезть на балкон и затаиться там, вглядываясь в происходящее за застекленной дверью. Она ничуть не боялась оказаться раскрытой: наглости ей было не занимать, к тому же Сид относился к ней со снисходительной симпатией. Ха, теперь-то она знала, что скрывается за его показным дружелюбием, за его хваленым гостеприимством и свободными взглядами! Гнусный обманщик, одержимый фанатик, бесполезная марионетка, возомнившая себя кукловодом, – таков Сид Ллойдс, расточающий фальшивые улыбки, разлагающийся заживо под собственный смех. Он ковырялся в бумажках, по всей видимости, нотах, с неутомимостью безумца, зацикленного на единственной бредовой идее, полностью захватившей его мозг, иногда нервно смеялся, иногда едва ли не плакал, но в основном злился и бормотал про себя весьма подозрительные слова: «С этим справится только Фрэнки», «Мне нужен Фрэнки», Фрэнки-Фрэнки-Фрэнки и – «Остается только смерть» – кульминация. Смерть; жертвоприношение; Симфония – Фрэнки умрет, его пожрет эта странная Симфония Искажений, каким образом? – неизвестно, но прольется его кровь, и Сид говорит ему об этом, самыми что ни на есть прямыми намеками, а Фрэнки слушает и не слышит, даже не пытается освободиться, связанный и покорный. Неужели безумие, охватившее Сида, заразило и его? Вполне возможно. Даже наверняка.

Она видела, как Сид замер на месте у себя в комнате, словно автомобиль с заглохшим мотором, выронив лист бумаги из вялых рук; устав следить за его оцепенением, решила, что он не человек вовсе; видела, как он медленно очнулся, как схватился за сердце с гримасой боли, как согнулся пополам и лежал на полу, с трудом переводя дыхание; и, наконец, видела, как он вслепую нащупал бутылку дрожащей рукой и отхлебнул из нее. Сумасшедший, больной, алкоголик. Три беглых нелестных вывода за один вечер – не многовато ли? И четвертый: убийца. А ведь Фрэнки ее не послушает, нет. Выбирая между ней и Сидом, он выберет Сида. Ее любовь, ее бесконечная преданность ничего не стоит в сравнении с его россказнями про Симфонию и его игрой на рояле, близкой к совершенству. Туманная Рапсодия – да, она слышала много раз эту вещь, и клейкая паутина, ненадолго сотканная непослушными пальцами Сида, во время исполнения опутала даже ее.

Фрэнки уже не спасти. Его не переубедить, не настроить против Сида – только не ее силами. Его не заставить сбежать, да и силой не вырвать из капкана. Сид наверняка найдет его снова, поманит – и Фрэнки радостно последует за ним куда угодно. На смерть.

Но если Сид задумал убить Фрэнки – она убьет Сида. Все просто. Она защитит Фрэнки любой ценой. Во имя любви даже убийство прекрасно – и она спасет любимого, избавит его от дурного наваждения, вырвет из когтей врага, одурманивающего его сладким ядом. И если до него не дотянуться, пока сам не резонируешь, – она станет резонирующей.

О, как много она узнала за последние дни! Раньше она даже не слышала об Искажениях, но теперь все изменилось. Перед отъездом из Сонного Дола Брэдли частично просветил ее, остальное рассказала Сильвия. Вот только про Симфонию Эшли так ничего толком и не узнала, но тех немногих сведений, что ей удалось добыть, подслушивая то здесь, то там, оказалось более чем достаточно.

Известны случаи, когда люди начинали резонировать после душевных потрясений, после тяжелых болезней. Разве череда сегодняшних открытий – не потрясение? Разве ее любовь – не болезнь?

С этими мыслями она провела остаток ночи и не вставала с постели все утро, а ближе к полудню болезнь обратила солнечный свет в мутный сумрак и ощерилась клубком сухих ветвей, проросших над ней, под ней, вокруг нее, сквозь нее. Это явилось задержавшееся Искажение: только тьма и паутина; только черный и алый.

_______________________________________________________________________

Рапсодия – произведение в свободном стиле, созданное, как правило, на народно-песенном материале.

* Арпеджио – исполнение аккорда таким образом, что его звуки последовательно идут один за другим.

** Реприза – повторение того или иного музыкального отрывка, знак для его повторения.

*** Форшлаг – украшение, один или несколько звуков, которые предшествуют определенному звуку в мелодии и исполняются за счет длительности ноты, к которой привязаны.

**** Легато – связное исполнение звуков, плавный переход одного звука в другой, при этом пауза между ними отсутствует. Часто обозначается дугообразной линией над нотами.

========== 3. Репетиция ==========

Фрэнки как раз пил чай и с удовольствием заедал пирожным, стараясь не обращать внимания на головокружение, когда чашка испарилась из его руки, свет летнего дня поблек, сменившись густым клубящимся туманом, а вокруг зазмеились, поползли паучьими лапами сухие ломкие ветви, тонкие и толстые, перекореженные и отвратительно гладкие. На одной такой ветке он балансировал, другая прочертила болезненную дорожку по его щеке, третья уперлась острым концом ему в грудь, четвертая опутала ногу, пятая едва не выколола глаз, а сколько напирало на него сзади и переплеталось в клубки, сосчитать было невозможно.