Текст книги "Симфония Искажений (СИ)"

Автор книги: maybe illusion

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Я тебя не узнаю… – пролепетал Фрэнки. Его щеки пылали: он понимал, что Сид отчасти прав, но все равно не верил своим ушам.

– Хочешь больше, да?.. – простонал тот, судорожно дернул на себе рубашку и принялся царапать повязку на груди, силясь разорвать бинты и добраться до раны. – Бери! Сколько тебе еще крови нужно? Пей всю, не стесняйся!

«Да он же бредит!» – догадался Фрэнки, схватил Сида за руки, действительно оказавшиеся горячими, и вжал в сиденье.

– Тихо… успокойся, – попросил он. – Ты ведь не хочешь, чтобы на твои вопли сбежалось все Мнимое Зазеркалье?

Сид попробовал вырваться, но у него не хватило сил. Постепенно его дыхание выровнялось.

– Мне… – сказал он, моргнув, – мне так страшно.

– Я знаю, – Фрэнки отпустил его, повернулся к заднему сиденью и зашарил там в поисках аптечки. – Мне тоже страшно.

– Я не хочу умирать, – добавил Сид чуть слышно.

– И я не хочу, чтобы ты умирал. Мы команда, ясно? Мы вместе. И если мы оба чего-то не хотим, мы сможем это предотвратить.

Фрэнки сумел подцепить аптечку, повернулся – и в следующий момент ему в живот уперлось дуло револьвера.

К горлу подкатил комок, внутренности скрутились в тугой узел. Даже не пытаясь унять дрожь в голосе, он просипел:

– Эй, слушай, не дури…

Ничего лучше он придумать не смог – мысли скакали в голове кузнечиками: «Он сейчас выстрелит! Выстрелит! Выстрелит!», и единственная более-менее здравая напоминала, что с сумасшедшими нужно вести себя тихо и предельно мягко.

– Ты спал с моей сестрой, – сказал Сид холодным и ясным тоном.

Все та же здравая мысль, точнее, воспоминание о некогда прочитанной книге добавляло, что лучше соглашаться с сумасшедшими, но Фрэнки рассудил, что в его случае правильнее будет все отрицать.

– Ошибаешься. Пальцем ее не трогал, клянусь!

– Не ошибаюсь. От тебя пахнет ее духами.

И тут Фрэнки вспомнил, как обнимал Сильвию за завтраком, желая утешить. Вот, значит, чем может доброе дело обернуться! Это надо было еще учуять – от него сейчас разило духами в последнюю очередь.

– Мой подарок ей, – продолжал Сид, – на семнадцатилетие, твою мать, ты хоть понимаешь, что этой девочке всего семнадцать?!

– Но ведь…

– Пока я тут надрываюсь, и никому – никому до этого нет дела, как ты помогаешь мне? Купаешься в моей крови и спишь с моей маленькой сестрой – вот как! Спасибо! Кто там пел о дружбе – да, вот это дружба!

Обезумевший друг явно решил перечислить все обиды, прежде чем стрелять. Во время столь патетического монолога его взгляд блуждал по салону, ни на чем не фокусируясь: ну точно спятил. Воспользовавшись этой невнимательностью, Фрэнки вывернул руку, державшую револьвер, и со всей силы боднул Сида в переносицу. Потом забрал оружие из разом ослабевшей ладони, зашвырнул на заднее сиденье и облегченно вздохнул.

В других обстоятельствах он мог бы гордиться собственной храбростью и ловкостью, но сейчас он ударил больного человека, поэтому не испытывал ничего, кроме сожаления и стыда. Из носа у Сида бежала кровь, и тот даже не пытался стереть ее.

– Прости, прости меня, пожалуйста, – забормотал Фрэнки и заключил его в неуклюжие объятия.

Слушая монотонные причитания провинившегося, Сид как будто расслабился, и это послужило сигналом к тому, чтобы открыть заветную аптечку. Путем нехитрых манипуляций Фрэнки сумел обработать и перевязать раны обоих, хотя бинтов не хватило, поэтому в ход пошел его шейный платок и валявшаяся в салоне тряпка, которой протирали стекло. Последняя выглядела удручающе грязной, и Фрэнки оставил ее себе, рассудив, что честно заслужил заражение крови. В аптечке также нашлись болеутоляющие и таблетки от лихорадки. Сида немедля напичкали и тем, и другим, хотя тот жаловался, что все горькое и противное. Что до Фрэнки, то он не отказался бы от успокоительных капель, но такими сокровищами аптечка не располагала.

– Ты сейчас можешь вести машину? – обратился он к Сиду, когда с подобием первой помощи было покончено.

Тот бессильно мотнул головой в ответ. Фрэнки похолодел: сам-то он в жизни за руль не садился! Стрелять и драться он, положим, с грехом пополам научился – что, теперь еще и водить срочно учиться придется? У человеческих возможностей есть пределы, а он свои давно уже превысил в сотни раз. Нет, он даже пытаться не станет, это невозможно.

– А если подождать? Тебе станет легче? – спросил он с надеждой, внутренне зная, что без должного ухода Сиду будет только хуже.

– Может, и станет, – последовал уклончивый ответ. – Сейчас у меня сил нет. И голова чугунная.

– У тебя жар.

– Ну, тогда если к вечеру температура спадет… или завтра…

Фрэнки закусил губу. Что они будут делать до завтра? До вечера? У них даже воды нет, а Сиду нужно много пить, чтобы хоть как-то восстановить силы. К тому же Мнимое Зазеркалье – последнее место, возле которого хотелось бы провести ночь. Оставалось надеяться на изредка проезжавшие машины – может, подберет кто. Фрэнки немного приободрился: конечно, безлюдно, но не безнадежно. В куда более скверный переплет они попали на пути в Фата-Моргану, но ведь выкарабкались!

Пошел дождь. Фрэнки поднял верх машины, и капли равномерно застучали по брезенту. Утомленный Сид умудрился заснуть под раскаты грома. Фрэнки вяло поискал какую-нибудь емкость, куда можно набрать воды, но ничего подходящего не обнаружил. «Я обязательно выйду на дорогу и буду бросаться под колеса, но не сейчас, а когда распогодится», – решил он, поддаваясь усталости, и для очистки совести обнял дрожащего Сида – это не безделье и не пустая трата времени, это забота о мерзнущем друге! Ну и под ливень вылезать неохота…

Дождь усиливался. Фрэнки уснул.

***

Пространство рвалось, раздавалось вширь, вдаль, ввысь. От уходящего в бесконечность горизонта кружилась голова, и Сид закрыл глаза, – чтобы одновременно с тем открыть их в другом, ясном и стабильном мире.

В воздухе висела мокрая взвесь, но вместо того, чтобы прятать и рассеивать, она словно очерчивала мягкой кистью все вокруг: капли тумана обнимали здания, обводили по контуру деревья, нахохлившихся птиц; туман горел на опадающих листьях бледно-желтым огнем и плавал в лужах равнодушным комом.

Треньк, треньк, треньк – ударил в уши не то шум крови, не то перестук дождя. Сид раскрыл ладонь навстречу падающим с неба слезам и увидел, как через нее, до странного прозрачную, легко проходят серые капли и ударяются о мостовую.

Он обхватил себя руками, замерзая на негостеприимной родине, но его губы растянулись в глупой счастливой улыбке. Наконец-то дома!

– Ты одет не по погоде, – сказал кто-то сзади, и он удивленно обернулся.

На него с насмешкой в обведенных сизой каемкой тумана глазах смотрел незнакомый парень. В одной руке – полыхающий синим зонтик, другая приветливо протянута пришельцу.

– Кто ты? – спросил Сид. Его ладонь легко слилась с ладонью незнакомца и прошла насквозь.

– А ты меня не узнаешь? – улыбнулся тот. – Я – это ты.

– Неправда, мы не похожи, – отрезал Сид и прищурился, разглядывая его. – И дело не во внешности: просто ты как-то светлее.

– Потому что я на своем месте.

– И я сейчас на своем.

– Глупости, – рассмеялся не-двойник. – Этот город – не твой. Твой дом там, откуда ты пришел. А здесь ты – просто призрак.

– Не пудри мне мозги! Там, откуда я пришел, меня быть не должно. Тут какая-то ошибка.

– Никакой ошибки нет. Говоришь, там тебе не место? А что ты сделал для того, чтобы его обрести? – поинтересовался незнакомец.

– Обрести?..

– Именно. Хочешь сказать, тебя ничто не связывает с родным измерением? В самом деле? Кого ты пытаешься обмануть?

– А что меня может связывать с миром, который меня отталкивает? – жалобно спросил Сид. – Отторгает меня, как нечто чужеродное: возможно, потому что так и есть?

– Тебя убивает не твой мир, а другие, куда ты так стремишься. В твоем – солнце, лето, жизнь. В твоем остались сестра и брат. Ты их так любишь, а они так любят тебя – и ты променяешь сердца, отданные тебе, на чужой Город?

– Откуда ты знаешь, что я считаю Фрэнки братом? – прошептал Сид одними губами.

В груди стало режуще больно – но не как обычно, когда отъедает кусок сердца Резонансметр, а так, словно он снова – пятилетний мальчик, на глазах у которого выбросили на улицу исцарапавшего его котенка. «Никаких зверей, они тебя убьют!» – сердитый голос матери и вкрадчивый – отца: «Не открывайся кому попало. Представь, что ты – маленькая звезда. Ты должен крепко вцепиться в свой кусочек неба, чтобы не упасть, не погаснуть и никого не обжечь».

Он вырос, получив урок: ни к кому не привязываться, никого не привязывать. Получив, но не усвоив, – он был слишком открыт и дружелюбен, он располагал к себе людей и сам тянулся к ним. Иногда он анализировал чувства к очередной девушке и вздыхал свободно: ничего страшного, пройдет, а иногда хирел, грустнел и не знал, куда деть бьющееся на раскрытой ладони сердце, как спрятать свет своей звезды, которая уже давно утратила тот самый безопасный кусочек неба и болталась на одной нитке, готовясь сорваться. Он научился не любить мать, но не смог устоять перед сестрой: наивная и такая же искренняя, как некогда он сам, она нашла и выпустила наружу стыдливо затаенный, искусно задрапированный свет – и купалась в его лучах, не подозревая о том, сколько боли это приносит брату.

Он проносился по чужим судьбам легкой искрой, никого особенно не задевая и не обжигая, он старался жить так, чтобы завтра не жаль было умереть; он более не допускал ошибок, как с сестрой. А потом появился Фрэнки: одинокий, пугливый, простодушный, нуждавшийся в поддержке маленький гений – и Сид поддался своей слабости, открылся навстречу чужой симпатии и не сдержал собственную.

Возвышенно нежная, звенящая страстью, цветущая фантасмагорическим цветком в совершенной пустоте, музыка Фрэнки манила, обнажала душу и выворачивала наизнанку. Когда Сид усаживался за рояль и принимался за Туманную Рапсодию, ему казалось, что через его пальцы проходят тонкие нити света, вливаются в клавиши и разбиваются на осколки, унося с собой его любовь, счастье, отчаяние, страхи, сомнения – все, без следа. Он растворялся в музыке и с наслаждением чувствовал себя незначительным: отмирающей клеткой в полном жизни теле. И ему всегда становилось немного легче, когда недозволенные слезы растекались каплями арпеджио*, не успев дойти до глаз.

Но после знакомства с автором этой музыки оборвалась последняя нить, связывавшая Сида с небом. И началось падение.

Треньк, треньк, треньк – настойчиво зазвенело вокруг, вырывая из оцепенения и возвращая в нереальную реальность.

– Ну так что? – донесся до него нетерпеливый вопрос. – Ты готов оставить этих людей? Променять их на Город? Для них ты – все. Представь, что с ними будет, когда ты уйдешь.

– Но у меня уже нет выбора, – тихо сказал Сид.

Незнакомец усмехнулся. Его лицо исказили багровые тени, с зонтика начали падать кровавые капли. Мир позади него стремительно одевался в красный, и опадающая листва взрывалась в воздухе артериальным дождем. Туман сменил оттенок, резко запахло железом.

– А ты – счастлив на своем месте? – спросил Сид, вглядываясь в голубые – пока что – глаза своего не-двойника, где один за другим лопались сосуды.

– Нет, – произнес тот окровавленными губами. – Но какое это имеет значение? Ведь ты уже принял решение. А теперь расплачивайся за него!

Он щелкнул пальцами, от которых сразу отвалились ногти. Солнце рухнуло за Город и взорвалось с нелепым звуком, будто лопнул воздушный шар. Дождь обратился в бурю. Замерзающие на ходу алые осколки исполосовали воздух, раздробили мостовую, разбили стекла в зданиях и пронзили Сида в тысяче мест. Его потащило одновременно вверх, вниз и вбок. Он оказался распят на осколке багрового неба, и каждый ледяной снаряд, попавший в него, вытянулся и прорвался наружу вибрирующей нитью. Все тело обратилось в сгусток боли. Он чувствовал, как перекручиваются и лопаются жилы, рвутся мышцы, ломаются и выворачиваются кости; он мечтал лишиться сознания, но не мог даже закрыть кровоточащие глаза.

Нити, высасывавшие из него жизнь, стянулись в одно место – к металлической махине, чьи очертания постепенно проступили из тумана. Что-то заворочалось, сдвинулось с места, затикало – маятник. Резонансметр. Сид слушал скрежет ржавого механизма, отдававшийся резью в ушах, и ему хотелось кричать, но голосовые связки порвались и болтались бесполезными лохмотьями, рот наполнился горячей жидкостью, зубы шатались, а язык онемел.

Тиканье прекратилось, что-то зашуршало, нити завибрировали сильней. Сид не хотел ничего видеть, но увидел: посреди маятника открылся огромный глаз, состоящий из одного алого зрачка в обрамлении миллиона острых игл-ресниц. Он был – как солнце; он был – как сама смерть. И он смотрел прямо на Сида.

– Нет… – простонал тот, попытался отвернуться и не смог. – Нет! Не-ет!

Медленно, почти нежно монстр потянул его на себя. Словно ток прошел по его измученному телу и сосредоточился в области сердца. На секунду боль утихла, а потом вспыхнула, взорвалась, расцвела с новой силой. Кожа лопнула, выпустила переплетения сосудов, и вены наперегонки с артериями поползли по нитям навстречу Резонансметру, извиваясь тонкими змеями.

И тогда Сид закричал, заплакал, дернулся назад и – очнулся.

Боль в груди никуда не делась, разделившись на ту, что плескалась в сердце, и ту, что пульсировала под повязкой чуть ниже ключиц; голова раскалывалась изнутри и горела снаружи, противно ныла рука, в общем, самочувствие наяву немногим уступало ощущениям во сне. Но вместо единственного глаза Резонансметра Сид с облегчением увидел перед собой покрытое царапинами и солнечными ожогами лицо Фрэнки.

– Все хорошо! – повторял тот, сжимая его руку. – Наконец-то ты пришел в себя! Теперь все будет хорошо!

– Фрэнки! – сказал Сид и сам поразился тому, как слабо прозвучал его голос. – Фрэнки, как я рад тебя видеть!

– А как я рад, что ты очнулся! Ты так кричал и метался! Если бы я не был седым с рождения, точно поседел бы!

Сид приподнялся на локте и почувствовал, как рубашка съехала с его плеча. Он протянул руку, желая коснуться Фрэнки, и с удивлением воззрился на свободно болтающийся в воздухе рукав. Не только одежда, но и обстановка комнаты выглядела незнакомо: со стен улыбались полуобнаженные девицы, среди которых затесался плакат с Мадлен Долл, в углу красовались стоящие колом носки, венчая собой гору разнородного хлама, на пыльном столе склянки с лекарствами мешались с засохшими бутербродами, немытыми чашками, драными книжками и грязными тряпками. Он задрал голову и на мгновение перепугался до смерти: со стены скалился уродливый зверь, оказавшийся на поверку скверно сделанным чучелом кошки. Кажется, он уже видел нечто подобное…

– Где это я? – спросил он, уже догадываясь, что услышит в ответ.

– У Брэдли, разве не заметно? – улыбнулся Фрэнки. – Между прочим, сегодня второй день, как ты здесь валяешься.

– Я ничего не помню, – виновато сказал Сид. – В самом деле?

– Да. Вот выпей, – заботливый друг сунул ему чашку с приятно пахнущей жидкостью. – Это от лихорадки и чтобы облегчить боль.

Он послушно проглотил лекарство, апатично уставился в пустую посуду, и тут его накрыла волна непривычного смущения.

– Ох, простите! Простите меня, мне так неловко! – забормотал он. – Целых два дня! Конечно, я заплачу за уход…

– А за такие слова и в морду получить можно, – раздался голос самого хозяина жилища, который наблюдал за ними, прислонившись к дверному косяку. – Мы за тобой ухаживали не потому, что денег от тебя хотели, сукин ты сын, выродок безмозглый. Засунь свои деньги себе в задницу, идиот.

Фрэнки поморщился:

– Не обращай внимания, он как раз репетирует роль бандита, отсюда и лексикон.

– Я серьезно! – перебил его Брэдли. – Сид, неблагодарная скотина! Этот парень был с тобой ласковее родной матери! Я вас нашел в обнимку, как каких-то голубков! Он от тебя два дня не отходил, не ел, не спал, вон как отощал! Что ты с ним сделал? Я его совсем другим помню.

Во время этой тирады Сид только озадаченно таращил глаза на Фрэнки.

– А еще ты мне должен новую пижаму, – добавил несносный актер. – Да-да, ты сейчас тонешь в моей одежде, твою мы выбросили. Вся в крови была! А теперь давай выпьем за всеобщее спасение и выздоровление!

Тут он подмигнул друзьям и достал из-за пазухи бутылку вина.

– Ой, сколько я с тобой пил, никогда это ничем хорошим не заканчивалось, – вздохнул Сид и сразу оживился: – А почему только одна? Ты меня за девочку в своей сорочке, наверное, принимаешь! Давай напьемся в дым, тащи еще чего-нибудь, да покрепче! Фрэнки, и ты с нами!

– Как скажешь! – Брэдли расплылся в довольной ухмылке. – Это я так, проверить твою кондицию хотел. Я мигом!

– А ну стой! – рявкнул Фрэнки.

Оба удивленно воззрились на него.

– Ты, – он ткнул пальцем в Сида, – должен бы знать, что лекарства и алкоголь несовместимы! Ты лечишься, понял, кретин? Я сейчас вылью ваше пойло в окно! Ты бы себя видел буквально полчаса назад – я думал, ты тут и помрешь! А ты, – добавил он, повернувшись к зачинщику гулянки, – не смей ему предлагать! Как только ему станет лучше, можете хоть каждый день глаза заливать, а сейчас убирайся со своей бутылкой!

Брэдли примирительно замахал руками и попятился к выходу.

– Понял я, понял! – заверил он борца с пьянством. – Умолкаю! Мы, актеры, знаем, когда лучше уйти со сцены. Нет, слушай, Сид, ты определенно что-то с ним сделал!

Сид слабо улыбнулся: да, пожалуй, этот парень действительно изменился. И к лучшему. Особенно перемена должна быть заметна, если не проводишь с ним каждый день, а видишь его спустя время – как Брэдли.

– Вот я так и знал! – раздраженно сказал Фрэнки, когда искуситель притворил за собой дверь. – Так и знал, что вы опять за свое! Это ведь ты его позвал, да? Не мог он вылезти из пустоты! Разбудил меня тогда в машине, обозвал гомиком…

– Как-как? Гномиком? Ну да, что-то общее есть, – засмеялся Сид. – Я ему телеграфировал с просьбой поговорить насчет Эшли: как-никак, они были друзьями. Ну и заодно потом попросил подстраховать меня в Зазеркалье. Я ведь не мог знать, что ты явишься туда. Или что он опоздает и не найдет дорогу. Да я ничего, строго говоря, не мог знать. И он меня в итоге подвел. Хорошо, что вообще отыскал нас!

– Позвал подстраховать? – Фрэнки надулся. – Вот как! Ему доверяешь больше, чем мне!

– Что за чушь! Не хотел тебя втягивать, подвергать опасности. Вот и все.

Сид говорил правду, но такая правда звучала оскорбительно, он сам осознавал это. Конечно, глупо видеть во Фрэнки беззащитного ребенка и прятать его от всякой тени, но тут уж ничего в себе изменить не получалось.

– Кто-то ведь должен выполнять грязную работу, – осторожно добавил он. – Конечно, не ты! У тебя самая ответственная часть, тобой нельзя рисковать. Ты у нас незаменимый, а мы с Брэдли – так… И, пожалуйста, больше не лезь в наши дела, занимайся своими.

– Нет, это ты, пожалуйста, больше не твори подобные вещи, не предупредив меня! – вспылил Фрэнки. – Ну посмотри, как вышло: я ведь все равно нашел тебя!

– Согласен, – Сид сдался: у него не было желания спорить. Говорить становилось все утомительней. – Скверно вышло. Спасибо тебе. Ты спас мне жизнь, нянчишься со мной, я перед тобой в неоплатном долгу. И мы здесь, а не в Ллойдс-хаусе, потому что ты не захотел пугать Сильвию?..

Спаситель жизней, довольный и растаявший от таких слов в свой адрес, кивнул:

– Я ей написал, что мы уехали по делам и можем задержаться на несколько дней. Можешь спокойно поправляться.

– И за это спасибо. Только поправляться мне – до первого Искажения…

– Ты уже пережил одно, пока валялся тут, – возразил Фрэнки с улыбкой. – Не думаю, что следующее придет скоро. Оно длилось пару секунд – ну, знаешь, бывают такие. Даже с учетом всех твоих «царапин», кровью ты за такое время истечь не успел. А еще я попросил Брэдли стянуть черновики Симфонии и мои заметки, так что я здесь не только с тобой сидел, но еще и работал.

Он потянулся к столу, открыл верхний ящик, небрежно выбросил оттуда три полосатых носка, подтяжки и слипшийся колбасоподобный ком, некогда претендовавший на съедобность, а после извлек стопку бумаги, покрытую жирными пятнами и склеенную жевательной резинкой.

– Это не я, это Брэдли рыбу на ней чистил, – пояснил он извиняющимся тоном. – Я потом случайно заметил ее в мусорном ведре.

– Он заляпал и выбросил Симфонию?! – Сид в ужасе схватился за голову, неосторожно задел повязку на лбу и застонал от смеси боли душевной и физической.

– Ну, кое-что и правда выбросил. Но у меня фотографическая память, – успокоил его Фрэнки. – Я все восстановил. Слушай, какая меня посетила идея. Наша Симфония делится на четыре части. Ты говоришь, что исполнено было только три, – так?

– Верно.

– Первая часть готовит нас к открытию дверей между мирами, вторая – открывает их, третья готовит закрытие и четвертая закрывает. Если совсем упростить, то так?

– Да.

– Но зачем нам открывать уже открытые двери? – с торжествующим видом спросил Фрэнки.

Сид растерянно заморгал, глядя на него:

– Я не совсем тебя понял.

– «Двери», «врата», называй, как хочешь, – открыты, факт, мы ведь резонируем. Может, приоткрыты на какую-то щелку, но этого должно быть достаточно, чтобы – внимание! – первую и вторую часть не играть!

– Не играть?.. – звучало неплохо, спору нет. – Но это же значительно упрощает дело!

– Именно! В два раза облегчает задачу исполнителя, – Фрэнки сверкнул довольной улыбкой: он был похож на щенка, который принес хозяину палку и виляет хвостом, ожидая награды. Сид с трудом унял желание потрепать его по голове. – И позволь напомнить еще кое-что: я сказал, что не представляю, как можно исполнить вторую часть Симфонии на фортепиано. Но третья и четвертая, насколько я могу судить, таких сложностей в себе не таят. И, думаю, я смогу проверить и в случае чего дополнить их. А если вторая нам не нужна, мы можем попробовать на фортепиано! И только в случае полного провала вернуться к Резонансметру!

Его «мы» словно обезличивало исполнителя и разделяло ношу надвое – до чего забавная, заманчивая иллюзия!

– Мы выяснили, что Резонансметр все еще вполне пригоден для создания Искажений, это здорово и важно, – продолжал Фрэнки, – но я надеюсь оставить его запасным вариантом. Хотя две части вместо четырех вселяют надежду, что и с ним удастся поладить…

«Ты глупый маленький мальчик, – хотелось сказать Сиду. – Ты так стремишься обрести свободу и вместе с тем ничего не потерять, что не замечаешь очевидное».

Резонансметр отъедал его жизнь не только во время исполнения: он забирал ее по капле, день за днем, когда считал нужным, а каждый тактильный контакт с его клавиатурой еще и увеличивал дозу.

Это не инструмент, а заснувшее чудовище, самый страшный монстр Мнимого Зазеркалья. И он свое возьмет, даже если Сид не станет исполнять Симфонию. Так не лучше ли довести начатое до конца? Отдать себя самому величественному и волшебному музыкальному сочинению во множестве измерений? Он готовился к этому так долго. Он жил с мыслью о такой смерти, примирился с ней. Он обрел смысл жизни в Симфонии и мечтал раствориться в ней – как в Туманной Рапсодии, только навсегда, без остатка. Умереть и открыть глаза в другом мире, дождаться дождя. Вдохнуть воздух Города – пусть даже на правах призрака. В том, что Город существует и готов принять его, он не сомневался: по какой еще причине одно и то же место, явно принадлежащее другому миру, может сниться каждую ночь?

Он не хотел думать о том, что у снов о Городе может быть рациональное объяснение. Он не хотел знать, чего желает на самом деле. Это было слишком больно.

Возможно, следовало объяснить Фрэнки, что попытка исполнения на фортепиано лишена смысла, но привычка отмалчиваться или сочинять успокаивающую ложь взяла верх.

Он откинулся на подушки и закрыл глаза.

– Искажения, Резонансметр… – пробормотал он усталым голосом. Лекарство начало действовать, боль отступила, и теперь его клонило в сон. – Ты меня с непривычки утомил. Я себя неважно чувствую, посплю немного, если не возражаешь.

– Конечно! – Фрэнки с виноватым видом коснулся его шеи, проверяя температуру. – Прости, я так ругал Брэдли, что он принял тебя за здорового, когда ты только очнулся, а сам ничуть не лучше. Просто, понимаешь, я столько времени хотел с тобой поделиться своими мыслями, даже представлял, как ты обрадуешься… – он сглотнул, и тут Сид вспомнил, что действительно не выказал ни радости, ни энтузиазма: должно быть, это сильно расстроило Фрэнки. Наверняка он гордился собой и ждал, что его похвалят.

– Ты молодец, – произнес Сид, стараясь, чтобы его голос звучал как можно торжественней. Ему было жаль Фрэнки. – Просто золото. И столько для меня сделал.

Он не придумал, что еще добавить, а объект похвалы как будто ждал других слов: может, чего-то конкретней, а может – теплей. «Сказать ему, что я считаю его братом? А есть ли у меня вообще на это право?» – задал себе вопрос Сид, уже засыпая. Но не успел найти ответ.

Во сне он снова видел Город, но Город был пуст, растоптан и по-осеннему безутешно плакал, будто прощаясь.

_______________________________________________________________________

* Арпеджио – исполнение аккорда таким образом, что его звуки последовательно идут один за другим.

========== 8. Диссонанс ==========

Они провели у Брэдли неделю, и все это время Фрэнки задавался вопросом, как долго выдержат его нервы. Сиду не становилось ни хуже, ни лучше: лихорадка отступила, но он был до странного слаб, не расставался с обезболивающим и продолжал кричать во сне. Несколько недель назад по пути в Фата-Моргану Фрэнки спрашивал себя, какого цвета кошмары Сида; что ж, теперь ответ на этот вопрос он получил.

Хотя ситуация казалась мрачной, на съемной квартире у Брэдли царило нездоровое веселье. Стоило борцу за трезвость на секунду отвернуться, как из самых неожиданных мест извлекалась бутылка, и щедрый хозяин принимался беспощадно спаивать больного – по крайней мере, так хотел думать Фрэнки, хотя шестое чувство подсказывало ему, что у этих двоих все по взаимному согласию.

Если он отлучался по делам, то по возвращении обычно заставал слегка поддатого Брэдли и мертвецки пьяного Сида, причем из этого соотношения сил хитрый актер извлекал максимум пользы. Он издевался над собутыльником, как только позволяла фантазия: наряжал, гримировал, вплетал ему в волосы всякий мусор. Приводить друга в порядок после подобных забав неизменно приходилось Фрэнки – Сид был беспомощен и далек от мирских дел, а Брэдли помогал разве что ценными советами. Порой Фрэнки терял терпение и лез на него с кулаками, но зло неизменно побеждало, а после еще долго мерзко хихикало и отпускало непристойные шуточки про защитников принцесс.

Хотя Сид принимал участие во всех развлечениях Брэдли, его роль оставалась пассивной, и это втайне расстраивало Фрэнки. Он отчаянно желал увидеть прежнего Сида, казавшегося таким сильным – и таким живым! – в своем легкомыслии. Новый вел себя тихо, улыбался вымученно, экономил движения и само дыхание; он был ласков с Фрэнки, как никогда прежде, часто хвалил его за успешную работу над Симфонией и повторял слова благодарности, но тот с куда большей радостью услышал бы вместо бесцветных фраз издевки и бестактные замечания про свою девственность.

Фрэнки видел, что Сид крайне измотан, но не хотел видеть, что Сид угасает. Просто анемия, просто воспаление, просто депрессия, – твердил он себе, добавляя иногда: просто капризы. Он верил, что время лечит все раны, в том числе и те, что нанесены Резонансметром. А значит, самое страшное позади.

На исходе недели Сид объявил, что у Сильвии скоро день рождения, и засобирался домой. Он и слушать не хотел встревоженных друзей, настаивавших на том, что лучше побыть у Брэдли до тех пор, пока ему не станет лучше. Пришлось всем срочно начать ломать головы над подарком, и эта важная проблема на какое-то время вытеснила остальные. Фрэнки впервые торчал за фортепиано не только в контексте Симфонии: он пытался сочинить что-нибудь для Сильвии. Со стороны казалось, что дело продвигается успешно, но в действительности он не написал для Сильвии ни строчки – его разум оказался захвачен другой, ждавшей своего часа симфонией. Той, что была посвящена Сиду. Фрэнки покорно следовал за рисующейся во все новых подробностях мелодией, грустно вздыхал и записывал, и на это ушло два дня, а на третий оказалось, что им уже пора в Ллойдс-хаус.

Огорченный Фрэнки рассказал Сиду о своей проблеме – ему и в голову не пришло совершить подмену понятий, отдать Сильвии музыку, которая всецело принадлежала ее брату. Впрочем, об истинном посвящении он умолчал: ему наивно хотелось сделать другу сюрприз, когда «все кончится», – когда будет исполнена Симфония Искажений, до окончания редактирования которой оставалось всего ничего. Фрэнки внес не так уж много правок, но каждую проверял с особой тщательностью, сам не зная, откуда у него внутри бралась уверенность, что верно, а что нет. Сам принцип, по которому строилась Симфония, был ему предельно ясен, он мог играть и разбирать ее даже во сне, поэтому изменения не основывались на одной лишь интуиции, хотя без ее участия не обошлось.

Узнав, что наигрыши и записи столь увлеченного в последнее время композитора «не могут быть для Сильвии, нет-нет, ни под каким соусом», Сид удивился, но мучить Фрэнки расспросами не стал и великодушно уступил ему один из уже купленных подарков. «Я так и знал, что такой рохля, как ты, ничего не успеет сделать, – пояснил он с улыбкой, – поэтому позаботился обо всем заранее. Да и духовную пищу в карман не положишь, девушки любят получать от нас что-то материальное».

Они долго спорили, стоит ли брать с собой Брэдли. Сид утверждал, что Сильвия обожает новые знакомства, он кругом обязан «этому милейшему человеку» и с ним просто весело, а Фрэнки настаивал на том, что сама именинница Брэдли не приглашала и людей вроде него в Ллойдс-хаус следует пускать разве только через черный вход. Сид возражал, что все это глупости, обвинял Фрэнки в заносчивости и нелепой ревности, а тот вместо достойного ответа начинал злиться, краснеть и доказывать, что от «проклятого алкоголика» один вред. Решение было принято большинством голосов: услышавший о предмете спора Брэдли проголосовал за свое водворение в Ллойдс-хаусе, и Фрэнки махнул на обоих рукой.

По ходу дела выяснилось, что Сильвия пригласила миллион подружек и поклонников, которых Сид ласково охарактеризовал как недоумков и молокососов. Разумеется, никто и не ожидал, что праздник проведут в уютной семейной обстановке, но Фрэнки все равно пал духом и наотрез отказался присутствовать. Не только угроза собственному инкогнито беспокоила его; его пугала перспектива оказаться среди шумной толпы, состоящей сплошь из незнакомых лиц. Он всегда ненавидел подобные мероприятия и плохо себя чувствовал на них. К тому же в последнее время такие понятия, как одиночество и личное пространство, превратились во что-то полузабытое из прошлой жизни, поэтому предстоящий праздник оказался последней каплей. Напрасно Сид умолял Фрэнки помочь «выжить в толпе этих истеричек», напрасно Брэдли с самым серьезным видом предлагал ему свои любимые парики и прочие средства маскировки – он остался непреклонен. Все, чего добились от него уговорами, – обещание приехать не на следующий день, а поздно ночью, когда гости начнут разъезжаться.